Текст книги "Эксельсиор. Детективный роман"

Глава 4

Леха лежал на белом песке под пальмой и прижимал к себе пышногрудую брюнетку. Они целовались! Вдруг откуда-то с пальмы, прямо из грозди висящих на ней бананов, раздалось рвущее душу заунывное пиликанье. Леха покрепче прижал к себе брюнетку и что есть мочи впился в ее сочные губы, потому что решил ни при каких обстоятельствах не прерывать начатое занятие. Пиликанье вкручивалось в Лехин мозг, словно алмазное сверло на малых оборотах. Он открыл глаза и выплюнул обслюнявленный уголок подушки, который остервенело жевал несколько секунд назад. Оттолкнув от себя подушку, Леха, чертыхаясь, дотянулся до воющего дурниной мобильника. «Алешенька, дебилушка! Сколько раз зарекался ставить телефон на беззвучку перед сном!». Леха был зол на самого себя, как никогда. На входящем светилась надпись «Бессинджер».

Юрка Ким, помощник следователя, парень корейско-русской сборки, полностью соответствовал своему имени: это был юркий, быстрый, как пуля и острый на язык маленький узкоглазый черт, которому все везде было больше всех надо. Юрасик работал в отделе не юольше года, но уже успел завоевать себе определенный респект у коллег: у Бессинджера напрочь отсутствовало чувство самосохранения, он вечно лез в самое пекло событий, но при этом Юрке удавалось выпасть из любой передряги без значительных повреждений! Фартовый, не отнять. В отделе его ценили.

– Что трезвонишь, Бес? Я с брюнеткой!.. был. А ты мне всю малину обокрал.

– Недопереспал, Гробушок?? Гы-гы! Ладно-ладно, не серчай. Слышь, прости, братан! Но тут такое дело, короче ты срочно нужен. Мы и так столько всего нарыли, пока ты отсыпался! А что за брюнетка? Колись давай!

– Ты не представляешь, какие у нее губы, – брякнул Погребняк, скосив глаза на недожеванный угол подушки. – Ладно, Юрасик, будешь должен! Да шучу я. Что там у нас случимшись? Чтооо?? О’кей. Уже в пути. Минут через двадцать буду в отделе.

Вот это поворот! Не зря вчера чуйка вопила – эта зверюга еще ни разу в жизни не ошиблась. Дело-то, оказывается, приняло серьезный оборот – Корсаковых убили. Подозрение падает на некоего Макса Седых, который вышел из дома Корсаковых, сел в красную Ауди Алины и уехал в неизвестном направлении. Седых был зафиксирован видеокамерами, установленными на придомовой территории особняка. В самом особняке все видеокамеры были отключены часа за два до трагедии. Машину так и не нашли, она числится в угоне. Бессинджер еще что-то говорил, выдавал факты, прояснял обстоятельства, как всегда, в своей манере ускоренного воспроизведения, поэтому Погребняк из этой информации успел уловить малую толику, но бОльшую часть решил уточнить на месте, по факту личной беседы с этим неким Максом Седых. Но сначала он заедет в отдел и перекинется парой слов с Бесом.

Стоп. Седых… Макс… Оп-па… Они ведь в школе вместе учились, только Леха постарше года на четыре… (Погребняк прыгал на одной ноге по направлению к кухне, где из турки с шипением убегал кофе, на вторую ногу Леха пытался на ходу натянуть носок). И погоняло у него еще такое смешное было – Болотный Доктор. Седых в школе пытался всем помощь оказать, поймает и давай лечить: то гайморит у кого-нибудь выявит, то головную боль снимет, то сустав вправит. Макс на переменах частенько в медпункте зависал, аннотации к препаратам изучал, ну интересно ему это было – и все тут! Упертый пацан, и учился прекрасно, особенно по биологии и химии. Седых, вроде, поступил в медицинский университет, молодчага! Сам поступил, без «волосатой лапы» – все экзамены на отлично сдал. По словам корсаковских работников, он и Алина учились в одной группе, с третьего курса встречаться начали, жили до настоящего момента вместе. И чего еще этому Максу в жизни не хватало? Драйва? Экшена?? По словам Бессинджера, Седых привезли вчера утром в клиническую больницу в отделение травматологии в состоянии средне-тяжелой степени, с переохлаждением, сотрясением головного мозга, переломом ребер, множественными травмами мягких тканей. Как-то так.

***

В маленькую комнатенку, выкрашенную зеленой сортирной краской, Погребняк ворвался, словно суровый северный ветер. У попивающих торопливый утренний кофе коллег даже шевельнулись волосы на макушках.

– О, быстроногий олень! Бушь? – с набитым ртом проговорил плотный рыжий Вася, шурша фольгой, в которую заботливая Васина жена упаковала копченую курицу. – А то, как всегда, с утра не жрамши. Когда уже женишься, Гробушок? Аха-ха!

Вася – тот еще звездобол-затейник, но Погребняку сейчас было не до его шуток и курицы в фольге.

– И тебе доброго утра! Бессинджер где?

– Отлить пошел. Потом, наверное, в курилку отправится, налегке! Апха-пха!

Оставив Васю громыхать, Погребняк, перепрыгивая через две ступеньки, ринулся к курилке, где, присев на батарею, посасывал сигарету Бессинджер.

Обменявшись кратким рукопожатием, мужики молча курили минуты две. Было такое ощущение, что они и не прерывали утреннего телефонного разговора.

– Ну и что??

– Ну и вот: короче, признаков взлома и ограбления не выявлено, дверь центрального входа была открыта ключом. При осмотре тела Корсакова установлено, что скончался он от колото-резаной раны в область шеи и, как следствие, кровопотери. Пропороли ему яремку, Леха. Если бы сонную – тогда бы сразу, того… А так он еще с десяток минут помучился. Рана слева, стало быть, нападавший либо стоял к нему лицом, либо был левшой. Ладно, теперь что касается его дочери: девушка была облита жидкостью для розжига и подожжена, собственно, с этого и начался пожар.

– Твою ж маковку! – выдохнул Леха.

– И я о том же. У погибшей больше всего пострадало лицо, передняя поверхность шеи и туловища, кисти рук. На лице там практически все до костей сгорело. – Бес поморщился, сделал пару интенсивных вдохов, глубоко затянулся и продолжил: – Задняя поверхность волосистой части головы и шеи, а также спины и нижних конечностей уцелели.

Погребняк мерял неторопливыми шагами полтора метра курилки и тер подбородок. Окурок в его зубах еле тлел.

– Фильтр куришь, братан, – усмехнулся Бессинджер.

– Шпашибо, я жамечил, – Погребняк выплюнул чупик, тут же воткнув на его место новую сигарету. – Слууушай, а может, папаня с дочей переругались не на жизнь, а насмерть и укокошили друг друга, так сказать, без посторонней помощи? Я так понял, дочурка была тот еще фрукт, над отцом измывалась – не приведи Господи…

– Не, Лех, не прокатит. Корсаков в дочке души не чаял. Да и не ругались они никогда. Но это, опять же, со слов знакомых, соседей и прочей шелупони, а что у них там дома между собой творилось – никто не знает. Так что, Гробушок, все может быть, все может быть.

– Хорошо, пусть так. Тогда кто кого первый грохнул? Папаша дочь поджег, а потом ткнул себя в шею левой рукой? А кстати, он правша был или левша? Мы же сейчас никакие версии не исключаем! Или наоборот, дочь сначала угондошила папеньку, а потом такая «Ах, боже мой, что я наделала!» и на себя флакон горючки херрррак! А потом спичкой швырк! Тут, блин, пока занозу из пальца выковырнешь – семь потов сойдет от страха, но себя поджечь?? Хотя, природа и не таких чудиков плодит, не смотря на то, что стране нужны герои. Не, Бес, тут должен быть третий. И он совсем не лишний. Что там по камерам?

– Камеры в доме были выключены, потому что последняя запись с камер – два десять. А пожар начался примерно в три часа ночи – наружная камера зафиксировала отсвет огня на лужайке.

– Странно, однако. Выходит, что в дом кто-то забирался – ведь этот кто-то должен был отключить камеры? Если в доме был посторонний, то Корсаков его по-любому бы заметил, как считаешь?

– Факт. Но охранник божится, что никто посторонний в дом не заходил, кроме Корсаковой-младшей: она приехала примерно в половине третьего, вышла из машины, пошатываясь, и зашла в дом, открывала дверь своим ключом. Либо охранник бОльшую часть времени дрых, как сурок, либо врет, как сивый мерин. Может, помурыжим его, а?

– Успеем. Давай ты мне сейчас расскажешь, кого там наружка сняла.

– В общем, так: в три двадцать наружка зафиксировала неизвестного мужчину ростом выше среднего, который выходил с территории особняка со стороны заднего двора. Наши уже проверяли – дверь центрального входа была заперта изнутри. То есть, Корсакова, хоть и поддатая была, но дверцу родового поместья не забыла запереть.

– Постой, а что, на заднем дворе нет камер?

– Есть. Но наружки на заднем дворе… угадай с трех раз!

– … тоже были выключены?

– Угу.

– Тогда, вероятно, этот «третий» пробрался в дом с запасного входа. И именно по этой причине его не видел охранник.

– Проверяют, Гробушок. И знаешь, что еще? На заднем дворе все утоптано, отпечатки протекторов от кроссовок сорок пятого размера и каблуков типа шпилек.

– Не хватает только отпечатков козлиных копыт, для полноты картины, – буркнул Леха.

– Ну и вот, все эти отпечатки свежие, Леш. Не трехдневной и не недельной давности, прикинь? Свежачок!

– Ладно, допустим. А может, к нашему покойному Георгию Сергеевичу баба шастала?

– Нет, Леша. Корсаков после смерти супруги затворником жил. Это все подтвердили – и в корпорации, и знакомые, и охрана. Были, конечно, многие, кому хотелось к Корсакову в койку залезть, но не такой он человек был. Существовали всего два существа женского пола, вхожие в его дом – дочь и горничная. Но горничная последнее время приезжала раз в неделю по четвергам, а вчера была среда. По идее, она должна прийти сегодня, но, скорее всего, не придет – вон в новостях уже показали, что там произошло, закошмарили все каналы. Побоится. Но за расчетом должна же явиться? Хотя, кто ж ее, горемыку, теперь рассчитывать-то будет… Ну, а дочь… А дочь после смерти матери наведывалась крайне редко, она же отдельно жила, почти что замужняя дама. Она итак к отцу на работу чуть ли не каждый день приезжала, будто медом ей там намазано было.

– Ладушки. Итак, начинаем загибать пальцы: один негритенок сгорел, второго закололи, третий выполз и уехал. Расскажи, Юрасик, что это за человек, который вышел с заднего двора и угнал машину Корсаковой?

– Человек этот – Максим Михайлович Седых, двадцати четырех лет, студент шестого курса медицинского университета, он же одногрупник покойной Корсаковой Алины, он же ее гражданский муж, с которым они уже года три совместно проживают в отдельной трешке, купленной для них Георгием Сергеевичем. Согласно показаниям знакомых – парочка готовилась к свадьбе. По-крайней мере, Алина была замечена прогуливающейся по свадебным салонам. Значит, так, дальше: вчера ранним утром означенный Максим Седых был найден в состоянии угнетенного сознания на обочине трассы по направлению к поселку Луковка. Его заметила проезжающая мимо гражданка Новикова Елизавета Викторовна, сорока шести лет. Дама остановилась, вышла из машины, оказала Седых посильную помощь, вызвала «Скорую» и на своей машине проследовала за бригадой до места госпитализации – а именно, в центральную клиническую больницу. Далее означенная гражданка Новикова прорвалась в приемник и осталась там ждать врачей. Правильная тетка оказалась, мало сейчас таких. Все норовят сдриснуть побыстрее – не дай Бог их коснется!

– Тут, Юрасик, все тоже очень интересно: по какой причине наш фигурант такой весь покоцанный? В ДТП попал? Где чертова тачка? А если не ДТП – то кто его так украсил? Поеду-ка я, Бес, побеседую с этим Седых Максимом Михалычем. Эх, Макс, зачем же так чудить-то было… Дааа, работал я с одним Михалычем, когда практику проходил в мухосранске лет сто назад. Помню, мой первый вызов на труп в парке… Михалыч тогда себе на этом вызове жену нашел и уехал с ней в Германию. Теперь у них там академия частного сыска. Океюшки, не прощаюсь.

– На связи.

Погребняк пулей вылетел из отдела, запрыгнул в служебную машину и дал по газам – его чуйка назойливо стучала в виски и требовала поторопиться.

Глава 5

Первое, что понял Макс, выныривая со дна бездны небытия – это то, что его пятая точка сухая и в тепле. Он приоткрыл один глаз – вокруг него в прозрачном дрожащем воздухе нарезали медленные круги белые полки, пластиковые трубочки, которые тянулись от его тела под самый потолок, тумбочка со стоящем на ней стаканом воды и стул. На стуле, свесив голову на грудь, дремала мама. Вращение предметов вокруг него сводило Макса с ума, и он зажмурил глаз. Снова открыл. Вращение продолжалось, но уже не так сильно.

– Мам…

– Господи! Сына… Слава Богу! – мама уткнулась носом в его ладонь и заплакала.

– Маам, ну ты чего? Все же в порядке!

– Я тебе дам «в порядке»! Куплю кобелиную цепь и буду тебя на ней выгуливать! И чтобы ни на шаг от матери! – в маминых глазах сверкали счастливые огоньки, преломляясь в слезах. – Желаю тебе, Максимушка, завести ребенка! А лучше сразу четверых – может, тогда ты меня поймешь.

Макс понимал. Он понимал, что еще немного – и он сам расплачется, ему было невыносимо больно от того, что мать страдает по его вине. Ведь так искренне и крепко его любит только мама! Ну, пожалуй, еще Алина. Никто его на аркане в клуб не тянул, пить-курить не заставлял, а значит, он сам во всем виноват. Но ведь кто-то его увез к черту на куличики и там выкинул в овраг, и это уже не его, Максова, вина, каждый мог оказаться на его месте – и Лика, и Дэн, и Алина… Стоп. Алина. Где она? Что с ней?

Макс увидел посеревшее мамино лицо, зрачки ее глаз стали такими огромными, что не было видно радужки. Он что, вслух это спросил??

– Сыночек, понимаешь, тут такое дело…

– Мама, где Алина? – выкрикнул парень каким-то чужим, скрипучим голосом.

– Подожди, милый, я сейчас вернусь.

Мама, зажав обеими руками рот, выбежала из палаты. Через минуту в дверь зашел двухметровый доктор в бандане с утятами и с фонендоскопом на шее, за ним семенила очаровательная, похожая на сдобную булочку, медсестра с огромными карими глазами и пучком роскошных черных волос, спрятанных под сбившуюся на бок шапочку. В синих латексных ладошках она держала лоток с инструментами под стерильной салфеткой.

– Что происходит? Ответьте мне уже кто-нибудь – где моя девушка??

– Коллега, не кипишуй, сейчас укольчик тебе сделаю и все расскажу.

Не успел Макс опомниться, как Гулливер в белом халате ловко зафиксировал его предплечье в своих лапищах, а медсестра достала из-под салфетки шприц. Перед глазами поплыл дымок, потолок поехал в сторону, и захотелось спать.

– Максим. Алина погибла. Она сгорела в доме отца, ничего не поделаешь. Возможно, это несчастный случай, а возможно и нет, ну ты понимаешь… Так или иначе, ее было не спасти.

Кажется, Макс кричал. Он орал так, что у него лопались барабанные перепонки. Но этого никто не услышал.

Глава 6

Честно говоря, Макс даже не понял, что у них с Корсаковой начался роман. Седых принадлежал к той группе людей, которые привыкли зубами выгрызать свое место под солнцем. Макс обладал чрезвычайным упорством и трудолюбием, которые, в совокупности со светлой головой и позитивным взглядом на мир, дали ему возможность поступить в престижный ВУЗ. Учился он великолепно и, в отличии от подавляющего большинства студентов, черпающих знания в Гугле, Седых предпочитал проводить свободное время в университетской библиотеке в компании неприподъемных фолиантов, изданных в середине прошлого века. Библиотека находилась в старом корпусе, здание которого было построено лет триста назад. Сначала в нем размещался дом призрения, во время войны – лазарет, потом древняя постройка была отдана медицинскому университету. На самом верхнем, третьем, этаже здания и размещалась библиотека. Семидесятисантиметровая кирпичная кладка не пропускала внутрь ни единого звука, а под высокими сводчатыми потолками тонули во мраке уходящие ввысь книжные полки, с которых тяжелым пристальным взглядом на посетителей взирали Знания и Опыт.

Максу нравился запах старых книг, нравились шершавые пожелтевшие страницы с изъеденными беспощадным временем краешками и строгими, похожими на гравюры, черно-белыми иллюстрациями. Ко всем своим зачетам и экзаменам Седых готовился исключительно в этих четырех мрачных кирпичных стенах, он изучал науки, словно граф Монте-Кристо в камере замка Иф – неистово и скрупулезно, жадно поглощая информацию. Подобное отношение к учебе не оставляло шансов халяве, вот поэтому уже в середине первого курса Макс слыл одним из самых перспективных и понимающих тему студентов с практически сформированным клиническим мышлением. Он всегда был готов прийти на помощь, объяснить что-либо, простым и доступным способом донести ту информацию, которая уже трансформировалась и уложилась в его голове. По этой причине к Седых потекли ручейки жаждущих помощи однокашников, а к третьему курсу Макс заработал себе устойчивый авторитет.

Алину он не замечал, не смотря на то, что они с первых дней в универе учились в одной группе, по той простой причине, что Макс сразу обозначил для себя эту девчонку как «мажорку» и выстроил между ней и собой стену из пуленепробиваемого стекла – Седых прекрасно понимал: здесь ему не светит. Девушка была просто чудо как хороша – высокая, тоненькая блондинка с волосами до попы и молочной нежной кожей, с огромными бездонными васильковыми глазами и губками сердечком. Хитрая Корсакова знала, в чем ее сильные стороны, и посему одевалась, как фея из детской сказки – во все светлое, летящее, прозрачное, мягкое и пушистое. Подобный стиль добавлял ее образу хрупкости и ранимости – ведь именно такую женщину хочется положить в карман и спрятать от всех невзгод этого жестокого мира. Алина принадлежала к группке обеспеченных, избалованных детей, с пеленок зацелованных в попу богатенькими папочками и мамочками: эти ребята всегда держались отдельной стайкой, обсуждали какую-то фигню типа «У Лады вчера на вечеринке платье было похоже на ночнушку, а потом одна бретелька слетела! Фуууу, позор! Теперь ей незачем жить!». Они посасывали дорогие вэйпы и снисходительно косились на очкастых однокашников в дешевеньких китайских майках и рваных кедах, а потом расползались по дорогим тачкам и сваливали в закат.

Макс жил вместе с мамой в скромной, сто лет не видевшей ремонта распашонке на окраине города. Отца у мальчишки не было – мама ушла от него, когда сыну было два года, с булкой в одном кармане и чистыми трусиками для Макса в другом. Они просто сели в поезд и уехали. Навсегда. Что там между его родителями произошло – мальчик не знал, да и знать не желал: мама была рядом, жизнь не закончилась, но приходилось туго. Мама разрывалась между двумя работами, стиркой, готовкой и его, Макса, потребностями: ребенку нужна одежда, правильная еда, хорошие добрые книжки, яркие игрушки и секция. Жила их маленькая семья дружно, не голодали и не мерзли, однако, сколько парень себя помнил – достатка не было. В университет он бегал в чистеньких, но изрядно потерханных джинсах трехлетней давности, благо, что мода нынче пошла на рваные коленки и подвороты, и мама называла сына не иначе, как «юмор в коротких штанишках». Теперь, будучи студентом, Макс считал своим долгом вносить свою лепту в их скромный семейный бюджет. К тому моменту они с закадычным другом-одногрупником Дэном устроились на подработку в центральный городской морг санитарами. Работенка, конечно, не так чтобы пыльная, но, что уж греха таить – с душком. Однако, как говаривал один древний римский император – «деньги не пахнут».

Не смотря на непрезентабельную экипировку, Седых имел великолепные внешние данные: генетика обеспечила парня внушительным ростом, правильными чертами лица и густыми светло-русыми патлами, а спорт подарил ему фигуру атлета. Вот так и жил себе Макс, не тужил, работал по ночам и целыми днями грыз науку за жесткий бок. Как вдруг…

Тот момент, когда Алина Корсакова попросила Макса позаниматься с ней по фармакологии, в которой она ни в зуб ногой, Седых не забудет никогда. Макс, естественно, согласился. Заниматься он таскал ее исключительно в старинную библиотеку, где постепенно и ненавязчиво перед девушкой открывался увлекательный, таинственный, словно космические дали, внутренний мир Старых Книг. С фармакологией у Алины было все крайне запущено, и сколько Макс ни бился – толку было мало. Но зато он помог ей подтянуть химию, и патанатомию, и микробиологию, и много чего еще, так что через пару месяцев Корсакова начала получать собственным честным трудом заработанные пятерки! И вот тут-то с Максом возжелал познакомиться сам Корсаков.

***

Алинин батя был в восторге от парня. Георгий Сергеевич справедливо полагал, что его любимая дочурка отныне в надежных руках, и через пару месяцев молодые люди уже жили в отдельной трехкомнатной квартире в центре столицы с видом на городской парк. Макс совершенно незаметно для себя влюбился. Нет, не так: скорее он почувствовал Алину как часть самого себя. Девушка призналась, что положила на него глаз еще на линейке во время посвящения в студенты: сказочная фея день за днем, месяц за месяцем, маленькими, аккуратными шажками протаптывала себе тропинку к его сердцу. Вот это было поистине великое открытие – Алина-то, оказывается, не так проста, как кажется! За хрупкой внешностью фарфоровой статуэтки скрывался железный характер, сила воли и умение ждать. Как знать, к добру было это открытие или нет, но Макс был счастлив!

А вот маме Корсакова не нравилась. От слова «совсем».

– Она же совершенно непригодная вещь в быту, сына! Она тебе хоть раз что-нибудь приготовила? Наверняка даже блины печь не умеет!

– Мамуль, не в блинах счастье!

– …а в их количестве!

В памяти Макса возник тихий семейный вечер, когда они с Алиной вместе чистили картошку: девушка обчекрыжила под формат кубика Рубика три картофелины и скосила на Макса полные слез глаза:

– Максюш, я палец натерла… – Ее маленькая лапка с нежным маникюром начала торопливо ковыряться в кармашке халата, и через пару секунд на свет божий появился ярко-красный ингалятор.

– Ладно, я сам дочищу, иди киношку посмотри.

– Люблю тебя! – счастливая Алина клюнула любимого в нос, по локоть вымазала руки дико ароматным кремом, по виду напоминающим пенистую мокроту, упала в объятия дивана и включила себе обожаемый ею ужастик: через секунду до Максовых ушей донесся истошный визг актеров, хруст ломаемых костей, визг бензопилы и аппетитное чавканье – Корсакова лакомилась чипсами. С тех пор они трапезничали в кафе или заказывали еду на дом, благо Алинин отец не ограничивал дочь в тратах.

– Избалованная, совершенно не приспособлена к жизненным трудностям! Нет чтобы найти себе девушку из простой семьи… А не эту фифу! – Мама продолжала тихо бухтеть.

– Мааам, во-первых, ты превращаешься в клиническую свекровь, тебе это не идет. Хочешь анекдот? Лежит женщина в родовой палате, только что родила. Акушерка ей: «Поздравляю, у Вас сын!» А она такая: «Как же я ее ненавижу!!!». Акушерка ей: «В смысле?? У Вас же мальчик!», а женщина ей в ответ: «Я ненавижу его будущую жену!». Ха. Ха. Ха… М-да. А во-вторых, почему ты считаешь, что все на свете должны влачить свою жизнь в трудностях, да еще с ними бороться? Это прям квест какой-то – найти трудность, а потом начать с ней бороться! Одна позади – ничего, найдем следующую, мы ведь не ищем легких путей! Понимаешь, если мы с тобой жили тяжело – это не означает, что остальные должны были жить так же. Поверь, бывает и по-другому. – Макс вздохнул. Мама – человек старой советской закалки с железобетонными стереотипами, ее переубедить невозможно.

– Да-да, ты прав, сынуль. Но есть в ней что-то… эдакое… не знаю, как и сказать… Она какая-то ненастоящая. В общем, не верю я ее кукольным глазкам – и точка. Ладно, Максимушка, делай что должно, и будь что будет. Твоя жизнь, твои правила. Для меня главное, чтобы мой ребенок был здоров, счастлив, сыт и в тепле. Но я на твоем месте лучше завела бы собаку.

Макс расхохотался и боднул мать кудлатой головой в щеку.

***

Все было спокойно в корсаковском королевстве ровно до прошлого года. Гром грянул в день, когда супруге Георгия Сергеевича поставили диагноз «рак желудка терминальной стадии». Розе оставались считанные дни. Алина тогда пришла домой, шатающаяся, с сигаретой в зубах и недопитой бутылкой виски в руке. Она прямо в уличной обуви рухнула на диван, сделала несколько глотков прямо из горлышка, а затем запустила бутылкой в стену.

– Ненавижуууу!!! Ненавижуууу!!!

Девушка сползла на пол и, продолжая выкрикивать ругательства, вдруг дико, безумно расхохоталась. Макс не на шутку испугался: одно дело видеть такое в кино, но совершенно другое – когда твой любимый человек бьется головой об пол и кричит нечеловеческим голосом. «Тот момент, когда надо вызывать экзорциста» – пронеслось в Максовой голове. Страх господний! В аптечке была нычка – несколько ампул хемозепама: иногда в морге бывали случаи истерики у родственников усопших, поэтому у сотрудников был негласный НЗ. Как любой уважающий себя медик, Седых честно стырил пару ампул «для дома для семьи»… Вот и пригодилось.

Макс быстро набрал препарат в шприц и вкатил Алине в бедро прямо через колготку. Потом он прижал к себе ее голову что есть силы и гладил по волосам до тех пор, пока она не перестала извиваться, из ее глаз полились настоящие, человеческие слезы. Алина обмякла, стекла Максу на колени и тихо, протяжно завыла. Такого ужаса Седых не испытывал еще ни разу за свои двадцать четыре года. Слава Богу, ему не приходилось терять родных. Он перенес девушку на кровать, снял с нее туфли, накрыл одеялом и убедился, что она крепко уснула. А потом долго стоял на балконе и курил, выпуская кольца туда, где вершатся человеческие судьбы.

С того дня Алину будто подменили: она стала реже появляться дома, иногда могла не прийти ночевать и отключала мобильник, прикладывалась к бутылке и начала курить, она могла по нескольку дней не расчесываться и не принимать душ. С отцом Корсакова общалась с большой неохотой, словно через силу, могла ему нагрубить ни с того ни с сего, а Георгий Сергеевич слушал, молчал, терпел и все ей прощал. Теперь Алина нещадно прогуливала занятия, и папа, почесав репу, оформил дочке академический отпуск, руководство университета, естественно, пошло Корсаковым навстречу. А через месяц мама Алины умерла.

Трещина в отношениях между Корсаковыми становилась все шире, пропасть все глубже. Макс пытался хоть как-то порадовать любимую: он водил ее в кино, катал на катере, покупал цветы, готовил вкусняшки, но, увы – девушка все глубже уходила в себя и алкоголь. Зато к отцу в офис она ездила регулярно, как на работу, и Максу это не нравилось.

– Что ты там забыла, Алин? Отношения налаживаешь? Съезди тогда к отцу домой!

– Не лезь. Не твое дело. Я с Ликой встречаюсь, мы с ней кофе пьем и вас с Дэном обсуждаем – он давно к ней клинья подбивает. А домой я не поеду, не могу, там мамины… там ее… вещи…

– Да уж… Это же, вроде, он ее к вам в офис привел?

– Нет, она сама пришла, Дэн не причем.

– Зая, может, поговоришь с ней? Все же Денис мой друг, было бы здорово – мы с тобой и Дэн с Ликой, а?

– А тебе-то что? И вообще, я за деньгами езжу, вот. Папа дал…

Нетвердой походкой Алина направилась в коридор, к своей сумочке. Через пару минут перед изумленными глазами Макса предстала смятая розовая кучка пятитысячных купюр.

– Хочу мандаринку… – прошептала девушка, и по ее бледной, почти прозрачной щеке поползла слеза.

Макс пер из продуктового пакет с мандаринами, а в висках стучала одна единственная предательская мысль: «Все. Не могу больше. Это конец». Максу казалось, что его душу безжалостно вывернули наизнанку и опустили в кислоту. Надо что-то делать! Спасать Алину или спасать свою шкуру – вот в чем вопрос… И он остался.