Текст книги "Покаяние «Иуды»"

Глава X

Не прошло и десяти минут, как надзиратели открыли дверь и потребовали от всех выхода на прогулку. Зэки не заставили себя ждать и скорым шагом засеменили в коридор, а затем под наблюдением надзирателей, но уже строем вышли во двор.

Во дворе к Эди, который начал заниматься физическими упражнениями, подошел Долговязый и, сказав, что от Справедливого, протянул тонкую, длиной в спичечный коробок трубочку свернутой бумаги. На вопрос, а что это, подчеркнуто уважительно прошепелявил:

– Не знаю, братан, разверни, узнаешь.

Эди раскатал листок и пробежал глазами каллиграфическим почерком написанный текст: «К беспределу лакеев отношения не имею. Молодец, уважаю… Твоего кореша видели. Передали привет от тебя. Хороший малый, сильно копошится по твоему делу, но вряд ли что-нибудь у него без меня получится. Нужно перетолковать. Есть идея. Передай моему человечку, что хочешь мне сказать».

Долговязый, стоявший возле, переминаясь с ноги на ногу, дождался, когда Эди оторвал взгляд от записки и спросил:

– Пахану че сказать?

– Скажи, передал спасибо за то, что товарища моего уведомили обо мне. И еще скажи, что с хорошим человеком всегда приятно поговорить.

– Не понял, чё приятно? – спросил Долговязый, протягивая руку за листком.

– Чё, чё, русский язык изучать надо, – сдержанно порекомендовал Эди и слово в слово повторил ранее произнесенную фразу, а затем, не обращая внимания на руку блатного, засунул листок в карман своих спортивных брюк.

– Теперь понял, – ощерился Долговязый и, резанув воздух рукой, в которую хотел заполучить листок, направился к своим товарищам.

Эди же продолжил свое занятие, но мысли о странной инициативе Справедливого отвлекали его. Эди полагал, что пахан, получив у Юры подтверждение относительно их совместной работы на ниве науки, потеряет к нему всякий интерес. Однако этого не произошло и записка, находящаяся в его кармане, свидетельствовала о том, что Справедливый, преследуя какую-то цель, стремится продолжить диалог. Придя к такому заключению, Эди решил искать ответ на возникший вопрос вместе со своими коллегами и усилием воли отогнал от себя мешающие ему сосредоточиться на упражнениях назойливые мысли.

Бизенко все это время сидел на скамейке, устремив взгляд в небо. Со стороны можно было подумать, что для него в этот момент все остальное перестало существовать: и этот зажатый между высокими стенами двор, и снующие туда-сюда зэки, и проблемы, приведшие его в тюрьму.

Невольно проследивший за его взглядом Эди замер на месте, уткнувшись в невероятную голубизну белорусского неба, по которому безмятежно плыли невероятно белые облака… Отчего-то сразу вспомнились слова великого поэта о тучках – вечных странниках… а в голове промелькнуло, может быть, сейчас и Бизенко об этом же вспомнил. «Вряд ли, – подумал Эди, – шпиону сейчас не до высокой поэзии, хотя кто знает. Не заглянешь же ему в душу?»

– Здорово, – неожиданно услышал он голос приближающегося Бизенко, – раньше все некогда было смотреть на эту красоту, дела, дела… А сейчас смотрю, и слезы на глаза накатывают. Так и глядел бы всю жизнь без устали. Да и вы, смотрю, природу любите.

– Кто ее не любит?

– Увы, есть и такие, которые никого и ничего не любят.

– Наверно, вспомнили Достоевского – зачем человек нужен на земле?

– Откровенно говоря, нет, но интересно бы услышать, что на этот счет он сказал, – как-то отрешенно сказал Бизенко.

Обративший внимание на это Эди, произнес:

– Он не сказал, а написал, мол, а что, если человек был пущен на землю в виде какой-то наглой пробы, чтобы только посмотреть: уживется ли подобное существо на земле или нет.

– Ужился и на таких-то просторах превратился в такого кровавого монстра, что, обозревая его дела, хочется закрыться скрещенными над головой руками и молить, молить бога о его низвержении в тартарары за миллионы безвинно загубленных жизней, за лишения, которые пришлось пережить, за страдания и унижения, – горячо произнес Бизенко, продолжая смотреть в небо.

– Лучше и не сказать, фашизм принес много бед и… – начал было Эди, сразу понявший, что Бизенко говорит совсем не о фашизме.

– Да я не об этом, хотя и фашизм из той же оперы, думаю, вы и сами, чьи родители прошли через сталинский ад, понимаете, о чем речь идет.

– Конечно, если бы не Хрущев и не его политика, мы и по сей день находились бы в ссылке, но времена изменились, – сказал Эди, глянув в лицо собеседнику.

– Это правда, как и то, что дух сталинизма продолжает царствовать в кремлевских кабинетах, как и то, что советский человек партноменклатурой превращен в бесправное быдло, которому и осталось только верить в ее байки о счастливом будущем для поколений, а я хочу счастья для себя и своей дочери сегодня, и в этом нет моей вины, – выпалил Бизенко, пристально вглядываясь в глаза Эди, будто пытаясь уловить в них реакцию на свои слова.

Допуская, что подобным образом Бизенко пытается проверить его реакцию на откровенный антисоветизм, Эди произнес:

– Я познаю наш мир в сравнении с тем, что было и что есть: как было в ссылке, как было после возвращения на родину и как все обстоит сейчас. Других возможностей в отличие от вас, к сожалению, у меня нет. Скажу откровенно, до незаконного водворения сюда, с попранием всех моих гражданских прав, этой грязной попытки надзирателей меня изувечить, я, может быть, и по-другому рассуждал, но сейчас напрашиваются грубые слова в адрес тех, кто так бесчеловечно поступил со мной, и знаете, моя злость распространяется не только на них.

– Вот и я об этом же, виновата система, мне еще отец рассказывал, как после революции разрушали церкви, убивали попов. Думаете, это делали пришельцы с какой-нибудь планеты? Нет, это делали наверняка отцы тех, кто хотел вас покалечить. Я уверен, если бы им сейчас дали команду снова начать былые репрессии, то они тут же засучили бы рукава… Так что, Эди, этот, как вы его назвали, наш мир, построенный на крови невинных жертв, не может быть праведным, – заключил Бизенко, вновь устремив взгляд в небо.

– Вы, кто много повидал на своем веку, уверенно говорите о вещах, о которых я до сих пор не думал, да мне и в голову не приходило искать в нашем обществе какие-то изъяны, так как сверх головы был занят спортом, историей, литературой, в конце концов, поиском своего места в жизни, – задумчиво промолвил Эди.

После этих слов он скорректировал свой первый вывод, поскольку почувствовал, что Бизенко стал откровенничать с ним не столько из-за желания проверить, сколько вбить в него антисоветизм, раздуть в пожар из возможно тлеющих в нем угольков обиды за прошлые и настоящие унижения и сделать своим союзником.

– Но жизнь куда разнообразнее, и очень хорошо, что вы физически и морально готовы к ее чудачествам. Будь иначе, вас бы здесь смяли в тряпку и бросили к параше, но вы не дали с собой так поступить и еще меня защитили, за что я вам очень благодарен, – несколько высокопарно произнес Бизенко.

– Вы прямо в ударе. Возможно, свежий воздух на вас так действует, – ухмыльнулся Эди.

– Нет, это небо, оно такое бездонное, что хочется подобно вон тем кучевым облакам, гонимым ветром, умчаться куда-нибудь из этих мест, но, увы, я в тюрьме…, – неожиданно поникшим голосом завершил Бизенко.

– Остается лишь надеяться и бороться за свои права, – твердо сказал Эди, глянув на облака, о которых только что так лирично, почти по-лермонтовски, говорил его непростой собеседник.

После чего Бизенко в очередной раз внимательно глянул на Эди. О чем он в этот момент думал, и думал ли вообще, осталось тайной для него, поскольку прозвучавшая за этим команда надзирателя на построение задала движение другим мыслям и словам.

– К сожалению, надо возвращаться в камеру, а то совсем забыл, что нахожусь в тюрьме, – невольно сорвалось с губ Эди.

– Вам ли так сокрушаться неволей, ведь вы скоро выйдете отсюда, – с завистью в голосе заметил Бизенко и неторопливым шагом направился в строй.

Дождавшись завершения построения, старший из надзирателей подал команду следовать за ним и зашагал в другой конец двора, вызвав тем самым у зэков недоуменные реплики, мол, что за чудеса, ведь нам же не туда, он что – белены объелся? Но ситуацию прояснил Слюнявый, ранее не раз побывавший в СИЗО, высокомерно прошепелявив:

– Чё, раскудахтались! В баню ведут, седалище от говна отмыть и дустом сыпануть, чтобы вшей не кормили.

– А почему без сменки и полотенца? – донесся чей-то голос.

– Не мешало бы и мочалки… – послышался другой.

– Зачем мочалку, мы тебе хором спинку и еще кое-что с удовольствием потрем, мой сладенький, – начал поскрипывать Слюнявый, подкрепляя слова неприглядными жестами рук и телодвижениями, отчего блатные начали пританцовывать прямо в строю, похлопывая себя по ляжкам и икрам, и гоготать, издавая при этом дикие вопли.

– Прекратить балаган, в ШИЗО[56]56
  ШИЗО – штрафной изолятор.


[Закрыть] захотелось, так это я мигом организую, – громко крикнул замыкающий строй надзиратель, после чего все умолкли.

«Надо же, Слюнявый и то прикусил язык, явно не хочет угодить в штрафной изолятор. Видимо, там действительно не сладко, если так реагирует только на угрозу отправиться туда, – пронеслось в голове Эди, который уже понял, что баня организована Карабановым для досмотра одежды Бизенко.

После мытья зэков также строем вернули в камеру, в которой тут же послышались откровенные ругательства со стороны зэков в адрес надзирателей, демонстративно переворошивших их постели и личные вещи. Больше всех старался Слюнявый, выплескивая наружу всю известную ему брань.

Бизенко, окинув недовольным взглядом свою койку, молча присел на нее, привычно пристроив при этом подушку на колени. Отчего-то он не стал проверять сохранность своих вещей.

Эди, увидев разбросанные на постели вещи и кимоно, которое он хранил в сумке, искренне процедил сквозь зубы:

– Мерзавцы, обляпали грязными лапами святыню, – и стал обратно укладывать их в сумку.

– По вашей койке словно орда Мамая пронеслась, – участливо произнес Бизенко, наблюдая за тем, как Эди аккуратно складывает кимоно. – Не могут простить, что неучтиво обошлись с их сотоварищами.

– Руки бы повыдергивать этим мамаям, зла на них не хватает, – зло обронил Эди. И тут же, бросив на Бизенко изучающий взгляд, спросил: – А вы, по всему, у них в милости, коль не все распотрошили?

– Не скажите, меня тоже обшарили, впрочем, как и в бане.

– Думаете… начал было Эди.

– Здесь и думать не надо, вывод сам напрашивается, – не дал ему закончить фразу Бизенко. – Вы разве не заметили, как нас заставили раздеться донага и сразу скопом в душ, даже не дали трусы для стирки прихватить, а потом долго никому не давали носа сунуть в раздевалку, чтобы иметь возможность спокойно покопаться в чужом белье.

– Если честно, то нет. Для меня важнее было подольше постоять под душем, забыв обо всем, а трусы постирать и здесь можно, – не торопясь сказал Эди, а внутренний голос в это время прошептал, что Бизенко легко просчитал помывку зэков, как нехитрую операцию надзирателей с целью досмотреть носимые вещи зэков на предмет обнаружения в них запрещенных предметов. И, судя по тому, как он спокойно отнесся к действиям надзирателей в бане и камере, ему нечего скрывать от них и, соответственно, яда при нем нет. «Тем не менее, с подобными заключениями торопиться не следует, а вдруг ребята чего-нибудь да нашли у него», – решил Эди, укладывая поверх кимоно черный пояс мастера каратэ.

Не успели зэки толком привести в порядок свои вещи, как их начали вновь выдергивать на допросы, увели к следователю и Бизенко.

Не успели за ним закрыть дверь, как на его койку перевалился Виктор и с ходу полушепотом выпалил:

– Не доверяй и не открывайся блатным, это они подговорили надзирателей избить тебя, чтобы был покладистей.

– А почему я должен тебе верить и отчего ты стал таким смелым, что сдаешь мстительных корешей? – спросил Эди.

– Они мне не кореша, ты же видишь, я сам по себе.

– Хорошо, но чем подтвердите то, что сказали?

– Зуб даю, что не вру, – набычившись, произнес Виктор и ловко поддел ногтем большого пальца правой руки передний зуб.

– Не нужен мне ваш зуб, лучше толком скажите, откуда у вас такая информация.

– Один из тех, кого ты огрел, сообщил. Он был с теми, кто сегодня тебя к куму[57]57
  Кум – оперативный работник в Исправительно-трудовом учреждении.


[Закрыть] забирал.

– К какому куму и с чего бы надзиратель стал с вами откровенничать? Так что не пытайтесь вешать лапшу мне на уши, – небрежно бросил Эди, полагая, что это заставит его собеседника и далее раскрываться.

– С того, что он братишка моего кореша, который, кстати, тоже работает в ментовке, здесь недалеко, в центральном ОВД, даже недавно окончил спецшколу, – горделиво произнес Виктор. – А то, что тебя допрашивали у кума, здешнего начальника оперов, также он сказал.

– Почему именно кум, а не иначе? – спросил Эди, отметив для себя, что Виктор действительно информирован о происходящем в СИЗО и поэтому к его информации следует относиться посерьезнее, чем рекомендовал Карабанов.

– Кто-то из авторитетов когда-то назвал опера так, и с тех пор это приелось, и вообще, блатные все и вся по-своему называют, – менторским тоном произнес Виктор, а затем, вновь приглушенным голосом продолжил: – Мне блатные сказали, что твой сосед просто гнида, он своего компаньона пытался замочить, чтобы прикарманить общие с ним бабки.

– Придумываете вы это все, какие там бабки у интеллигента? – усмехнулся Эди, чтобы подстегнуть собеседника к развитию заданной им темы.

– Интеллигент интеллигентом, но, как сказали блатные, он имеет хороший прикуп рыжим металлом и зеленью, да и человечек его к полякам ныряет, так что непрост этот субчик, оттого, наверно, и жирок на животе завел, – выпалил Виктор, уставившись в Эди острым взглядом.

– Еще немного, и с вашей подачи он контрабандистом станет, – недоверчиво произнес Эди.

– А чё, станóвится, он таковым уже является, только за кордон пока сам не шныряет. Для этого у него имеются кореша.

– Откуда вам все это известно, вы что, раньше знали его?

– Знал, получается, а вот видеть не видел. Он абы с кем не водится, ему только тузов подавай.

– Интересно у вас получается, «знать знал, а видеть не видел», разве такое возможно? – удивленно спросил Эди.

– О нем и его дружках мне кореша рассказывали, а здесь в разговоре с ним и через блатных просек, кто он и что он.

– О каких дружках ведешь речь, ведь он же серьезный человек? – небрежно обронил Эди.

– Они, конечно, не твоего полета пацаны, на инкассаторов и мокруху не пойдут, кишка тонка, но свое дело знают. Правда, больно хитрожопые, особенно Золтиков, – ощерился Виктор.

– Тебя опять понесло, цену себе набиваешь, знаток местных дел, – холодно заметил Эди, хотя упоминание этой фамилии его внутренне напрягло.

– Падлой буду не вру, мне об этом Андрюха, ну брат того надзирателя, рассказывал. Этого прохиндея Золтикова он знает хорошо, вместе тренировались в боксерской секции.

– Почему сразу прохиндей, может быть, он хороший человек, тем более боксер.

– Гнилой он человек и боксер хреновый, да и жадный до опупения, за копейку может удавиться. Понимаешь, через твоего соседа срубил кучу денег, а все жмотится, крохи со стола подбирает, – фырча от брезгливости промолвил Виктор и, быстро подтянув ноги, присел напротив Эди.

– Не пойму, как это через него можно срубить деньги, он вроде не местный и не коммерсант, – вопросительно произнес Эди, кивком головы указав на койку Бизенко.

– Да хотя бы нырнув пару раз к полякам по его делам, что для Золтикова не составляет труда.

– Через реку, что ли? – с искренним удивлением спросил Эди, будучи уверен, что это практически невозможно, поскольку был убежден, что каждый метр советской границы находится под надежным контролем.

– А то как, не по мосту же широким шагом, – весело ответил Виктор, уловив, что он наконец-то произвел впечатление на этого непробиваемого крепыша.

– Вот дела, а я-то по своей наивности думал, что наша граница на замке.

– На замке, но не для Золтикова. Его, как говорит мой кореш, может остановить только танк, так как ему неизвестно, что такое честь, совесть и всякая тому подобная чепуха. Ради денег он готов на пузе проползти столько, сколько мы ногами не пройдем.

– Хорошо сказано, сейчас придумали? – улыбнулся Эди.

– Нет, это слова Андрюхи, я лишь чуть-чуть добавил, – вновь ощерился Виктор.

– Тогда чего твой приятель, к тому же мент, с ним дружит? Ведь по их уставу он должен его поймать и засунуть в кутузку.

– Андрей со всеми дружит, такой он человек.

– Уж не ангел ли твой мент? – усмехнулся Эди.

– Не-а, он просто влюбленный дурак, на днях вернулся из Крыма от своей зазнобы с гарбузом[58]58
  Гарбузом, арбузом – иначе говоря, с отказом.


[Закрыть] и ходит злой на весь мир, а мы говорили ему, не заводись, не твоего поля ягода эта энкавэдэшная сучка. А он нам – у нас любовь.

Эди, уже понявший, что речь идет об Андрее, с которым ему пришлось столкнуться в санатории, внимательно слушал собеседника и обдумывал, как вести себя с ним дальше, поскольку от него можно было получить представляющие интерес сведения о Золтикове, который появился в поле зрения контрразведки после задержания «Иуды», и самом Андрее, по всему осведомленном о преступной деятельности Золтикова.

– …но ошибся, не все просчитал минский Холмс, теперь будет осторожным в сердечных делах.

– При таких друзьях и работе ему не до нее будет, – сочувственно заметил Эди.

– Андрюша не дурак, в ментовке пот не льет, а лишь протирает в дежурке седалище: сутки отбарабанил и два-три дня живет в свое удовольствие…

«Не исключено, что именно он сообщил тому беглецу с кейсом о задержании Бизенко. Все вроде стыкуется – работает в отделе милиции, куда доставили объекта, нужно только выяснить, дежурил ли в ту смену. Можно допустить, что он знаком не только с Золтиковым, но и с беглецом. В таком случае его немедленно необходимо брать в изучение. Остается о нем срочно рассказать ребятам…» – думал Эди, слушая разговорившегося собеседника…

– …занимается спортом, ходит в парилку и тому подобное.

– С ним-то понятно, а вот контрабандисту потеть уж точно приходится, надо же, впрягся к моему соседу и большие деньги гребет. Интересно, где он их хранит, не в сберкассе же? – поинтересовался Эди, чтобы разговор перевести на Золтикова.

– Ты его на кукан, как и инкассаторов, хочешь? – широко улыбнулся Виктор. – А то ничего не знаю, ничего не делал. А тут сразу: где бабло хранит?

– Вы меня не так поняли, у меня и в мыслях не было… – начал было пояснять Эди, чтобы окончательно разогреть собеседника, но тот, прервав его и театрально закатив глаза, выпалил:

– Не-е, кому-нибудь и поверил бы, но только не тебе, я же видел, как у тебя глаза сверкнули при упоминании денег.

– Вроде ты и сам не прочь бы обогатиться за его счет, но только он тебе не по зубам, – усмехнулся Эди.

– Не пробовал даже подойти к нему, потому что он мерзкий тип.

– Но деньги-то большие, – иронично заметил Эди, окинув Виктора насмешливым взглядом.

– Я бы, может, и занялся им, но Андрюша отсоветовал, рассказал, что он тихушник и может любого за нос сам провести.

– Он что, в органах работает?

– Нет, что ты, Золтиков только на себя работает, а органы обходит стороной.

– Твоего приятеля же он не сторонится.

– Нет, он ему не опасен, а наоборот, может помочь, если что надо по линии ментовки сделать.

– Не через него ли вы хотите мне помочь? – спросил Эди.

– Не-ет, он не потянет, есть другие люди, у меня здесь все схвачено.

Еще долго говорил Виктор о своих возможностях влиять на решение судеб десятков минчан, используя контакты в местных органах исполнительной власти, приводя в подтверждение этому красочные примеры.

Эди же внимательно слушал его, находя в некоторых из них подтверждение тому, что он действительно располагает широким кругом знакомых среди людей, занятых в различных сферах жизни белорусской столицы. Рассказ собеседника расширил его представление о местной жизни, особенно что касалось ее теневой стороны, которая, по твердому убеждению говорящего, доминировала и определяла парадигму дальнейшего развития здешнего общества.

При этом Эди одолевала откуда-то неожиданно залетевшая в голову мысль о том, как мало официальные органы власти осведомлены об этой стороне жизни, что не позволяет им реально оценить складывающуюся на местах обстановку и влиять на нее в позитивном плане. Лишь прожекты вездесущих партийных пропагандистов и агитаторов, от которых народ отмахивается как от назойливых мух, мелькают повсюду, куда ни глянь, и навевают тоску от безысходности. И создается ощущение, что два начала и два содержания нынешней перестроечной жизни – власть и народ – существуют в параллельных мирах. Бурля и пенясь от внутренней насыщенности космическими идеями, они двигаются куда-то в неизведанном направлении, не имея перспективы в обозримом будущем соприкоснуться между собой и родить осязаемую и, более того, принимаемую большинством гармонию.

Эди безуспешно пытался отогнать от себя эту мысль, но чем больше Виктор рассказывал о нижней части айсберга минской жизни, внешне невидимой для большинства горожан, гонимая мысль все более обретала четкие очертания и напоминала собой реалии непростой жизни и в других регионах страны, живущей в лучах броских лозунгов и призывов, определяющей и направляющей силы советского общества. И все-таки усилием воли ему удалось отогнать ее от себя, но вместо нее пришла другая мысль, которая с укором вещала:

«Вы, контрразведчики, занятые борением со шпионами, и не подозреваете, что на различных социальных этажах происходит реальное разложение устоявшихся институтов общества. Конечно, вы замечали, что в последнее время многие кабинеты партийных и советских руководителей стали напоминать торговые ряды, в которых свили гнезда откровенные коммерсанты и иные ловкие люди, заложившие в них мины безнравственности, торгашеской морали и психологии. Но все-таки в вас теплится надежда, что это будет перемолото сознательной принципиальностью настоящих партийцев, ведь иначе все может быть утеряно безвозвратно, а этого допустить нельзя, надо бороться с плесенью, разъедающей основы существования строя, столпами которого вы являетесь…»

Но бег мысли Эди, происходящий под аккомпанемент монолога собеседника, был прерван неожиданным вопросом:

– А что, на Кавказе жизнь по-другому устроена или там нет своих золтиковых или продажных ментов?

– Нет, конечно. Там она не может быть иной, чем здесь или в другом уголке страны, ведь у нас все через копирку делается. Но со многим из того, что вы рассказали, я действительно не встречался, будучи в спорте и науке. Мне везло, но вот беда – из-за ментовской глупости оказался здесь.

Услышав заключительную фразу, Виктор улыбнулся и, делая ударение почти на каждом слове, произнес:

– Опять двадцать пять, я ему все о себе и своих корешах, а он… да пойми, спортсмен, здесь никто не верит байкам, что не ты инкассаторов завалил. Не пойму, почему ты не хочешь довериться мне, ведь я не подведу.

– Прекратите ломать комедию, здесь не театр, – холодно заметил Эди, уставившись острым взглядом в глаза Виктора. – Сказал же, думаю над вашим предложением, хотя и есть сомнения в положительном исходе этой затеи, ведь мы в тюрьме.

– Это не проблема, ты только согласись, и я начну действовать.

– Пока повременим, там видно будет… – только и успел сказать Эди, как услышал шум от вставляемого в замочную скважину ключа…