Текст книги "Если луна принесет мне удачу"

У Гверрандо, которому больше ничего не вспоминалось из жизни в спальных вагонах, лицо стало землистого цвета. Он вытащил шприц и сделал себе укол. Элегантный молодой человек был очень завистлив и должен был делать себе уколы морфия, чтобы забывать о неприятных вещах.

Филиппо захотелось добить его.

– Несколько дней назад, – произнес он, – едучи в спальном вагоне, я выставил туфли за окно, имея привычку к жизни в гостиницах.

Гверрандо дал ему договорить. Потом произнес совершенно спокойно:

– Когда и где?

– Время было около полуночи, – сказал Филиппо, – поезд проезжал мимо железнодорожной будки на двухсотом километре от Рима, где работает один старый и добросовестный обходчик.

– Понятно, – бесстрастно отозвался Гверрандо, – я как раз проезжал в спальном вагоне мимо той же будки в семь утра: я открыл окно и обнаружил пару прекрасно начищенных туфель, висящих в воздухе.

* * *

Филиппо был посрамлен: этот темный проходимец разбил его в пух и прах. Будучи слишком воспитанным, чтобы показать свою досаду, он сдержался.

– Солнечный Лучик, смелее! – произнес он, чтобы отвлечь внимание. – Теперь мы хотим услышать какую-нибудь историю от вас.

Баттиста, у которого лицевые мускулы болели от слишком продолжительного усилия изображать улыбку, как раз снова пристраивал на багажной сетке свою шляпу, упавшую на Гверрандо вследствие дерганья поезда. Зная один еврейский анекдот, он начал его рассказывать:

– Славный Абрам, – начал он, – выиграл в лотерею. Вы спросите – как же так? Такой экономный человек, можно сказать, с рождения знающий цену деньгам, рисковал ими в игре? Разве нет множества других более прибыльных дел, приносящих двадцать, тридцать, даже пятьдесят, а то и – как знать – сто процентов? О, не пугайтесь! Почтенный Абрам не потерял рассудок; его голова, сохранившая ясный ум, по-прежнему крепко сидит на плечах. Его семья может быть довольна: старая мать Сара, старый отец Моисей, любимая жена Эсфирь, дети Иезекииль, Юдифь, Давид, Иеремия, и все остальные домочадцы могут жить спокойно…

Баттиста осекся. От внимательного взгляда Филиппо его мозг вдруг пронзила колючая мысль: а что если старик – еврей? Он постарался исправить положение, заключив анекдот несмешной концовкой, зато лестной для еврея. Он сказал:

– Дело в том, что Абрам, как и все евреи, расточителен, щедр, мало ценит деньги и очень честен.

– Да что вы несете? – закричала Сусанна. – Там все не так. Я расскажу, как там было дальше: скажу по секрету, там говорится об одной выигрышной комбинации из трех цифр, которая нашлась в старом костюме, висевшем в лавке. Так вот, чтобы отпраздновать выигрыш, Абрам решил – предки не перевернутся в гробах? пророки не возмутятся? – рискнуть и потратить очень скромную сумму на поход в кино. Два раза пересчитав деньги для верности…

Тут Сусанна, увидев смущенное лицо Баттисты и вспомнив его очень лестные для евреев слова, подумала: «А, может, он еврей?» И неловко замолчала.

– Извиняюсь, – сказала наконец она. – Я не помню, что там дальше.

– Я, я знаю продолжение, – сказал Филиппо. – Для верности пересчитав деньги два раза, купив и проверив билеты, пока семья двигалась ко входу, Абрам вдруг остановился; одна мысль, как молния, пронзила его недремлющий ум. Он вернулся к окошку кассы и сказал: «Пожалуйста, верните мне стоимость половины билета». «Почему? – спросил удивленный кассир. – Я не вижу ни детей моложе семи лет, ни солдат!» «Не…» – Филиппо остановился; он увидел, что Гверрандо смотрит на него как-то странно, и внезапно подумал, что элегантный молодой человек – еврей. Он не хотел обижать его анекдотом, неуважительным к его народу, и сказал: – Я что-то не помню…

– Я помню! – воскликнул Гверрандо. И продолжил: – «Дело не в этом, – нетерпеливо сказал Абрам, – а в том, что мой отец, мой почтенный отец Моисей имеет право на скидку в пятьдесят процентов, потому что…»

Молодой человек замолчал.

– Потому что…? – сказал Филиппо.

– Ну же, дальше! – сказала Сусанна.

Но Гверрандо пристально и с подозрением смотрел на Филиппо. «Может, этот старикашка еврей? – подумал он. – Лицо у него то самое…»

– Ну так почему же? – настаивал Филиппо, сверля рассказчика взглядом, который показался тому полным вызова.

– Вот вы сами и скажите, – ответил Гверрандо.

Филиппо повернулся к Сусанне:

– Скажи ты.

Баттиста чувствовал себя весьма неловко. «Сейчас дойдут до меня», – подумал он. Ему хотелось исчезнуть. И в самом деле, Сусанна посмотрела на него.

– Заканчивайте вы, – предложила она.

– Потому что… – пролепетал Баттиста.

Но ему не хватило смелости продолжить. И тут поднял голову ребенок на поездку.

– Да ну вас в самом деле, – сказал он. – Давайте уж я закончу анекдот. «Потому что, – сказал Абрам, – мой отец на один глаз слепой».

Все обменялись изумленными взглядами.

– Так значит, – сказали они, – никто из нас не еврей.

Автор подозревает, что евреями были все.

Глава IV
Как защититься от нападения – История дона Танкреди, жертвы любви – Почему эта книга могла называться также «Охотники за женщинами» – На сцене появляется дон Танкреди со всеми женщинами в мире

Филиппо хотел спать. Он надел тапочки, покрыл себе ноги клетчатым одеялом, подложил подушку под голову.

– А сейчас, – сказал он, – попрошу меня не беспокоить.

Тут поезд остановился на станции, захлопали двери. Старик ущипнул дорожного ребенка, но тот спал крепко и плакать вовсе не собирался. Выбранившись, Филиппо вскочил с постели, погасил свет и, вытянувшись на полке, сделал вид, что спит беспробудным сном, пока его спутники делают то же самое. Какой-то господин заглянул в купе, увидел синюшные лица спящих, попробовал покашлять, но в конце концов, уступая тому странному уважению, которое – бог весть почему – испытывают к спящим в поезде, к невыгоде всех тех, кто в поезде не спит. Господин уже собрался выйти, когда Филиппо, введенный в заблуждение тишиной, имел неосмотрительность открыть один глаз. Новый пассажир одним кошачьим прыжком оказался с ним рядом, решительно поставил чемоданы на сетку; затем, проговорив «простите», поднял Филиппо и уселся рядом с ним.

Проделав это, он включил свет и с удовлетворением осмотрелся. Все открыли глаза и прекратили бессмысленную комедию. Новый пассажир протянул Филиппо правую руку.

– Позвольте? – сказал он, чтобы представиться.

– Нет.

Новичок не растерялся.

– К счастью, – сказал он, – в этом поезде полно народу.

– Какое уж тут счастье, – пробурчал Филиппо.

– Однажды, – продолжил новичок, – я ехал один. В поезде яблоку негде было упасть; пассажиры подходили, видели, что все места заняты, и быстро удалялись, решив, что надо ехать куда-нибудь в другое место. Только я один вошел и остался стоять в коридоре, говоря самому себе: «Вот увидишь, в момент отправления кто-нибудь сойдет». Но в момент отправления произошло нечто неожиданное: сошли все – и разошлись в разные стороны. Поезд оказался совершенно пустым. Прибежали носильщики, думая, что поезд только что прибыл, но поезд отправился, пустой и легкий, и весь в моем распоряжении.

– Это невероятно! – не сказал никто.

– Что же произошло? – продолжал новенький. – Очень просто: все, кто находился в поезде, пришли проводить одного пассажира; они не были знакомы друг с другом, не знали ничего друг о друге, и всем пришла в голову мысль прийти на вокзал и занять место в поезде ради друга. Но в последний момент этот пассажир решил не ехать, и три или четыре сотни мест, занятых для него, остались пустыми. Потом выяснилось, что этот пассажир, для которого и занимались места, увидев, что в поезде полно людей, решил поехать на другом поезде.

– Сколько хотите за то, чтобы замолчать? – холодно спросил Филиппо.

– Миллион.

– Продолжайте.

– Скучно быть единственным пассажиром, потому что не знаешь, как убить время. Когда в поезде полно народу, на помощь приходит случай. Например, оказываешься рядом с агрессивным и упрямым пассажиром, который хотел бы, не показывая виду, отхватить кусочек вашего места. Тогда начинается глухая борьба, работают локти, а вы оба делаете вид, что спите, – и это задевает и захватывает вас, так что время в пути проходит незаметно.

Говорливый пассажир обратился к Филиппо.

– Сегодня, – сказал он, – я оказался рядом с вами, и вы мне показались человеком учтивым; я надеюсь, вам захочется начать со мной такую незаметную борьбу. Это поможет нам скоротать время в пути. Начинайте вы.

– Сколько хотите за то, чтобы замолчать?

– Полмиллиона.

– Продолжайте.

* * *

– Господа, ваши билеты! – сказал контролер, появляясь в дверях.

– Билет? – ответствовал назойливый пассажир. – Вы хотите посмотреть мой билет? Вы думаете, я езжу без билета? Да за кого вы меня принимаете? Хам!

Он вытащил деньги и приобрел билет, бранясь на недоверие контролера.

Последовала схватка, из которой пассажир вышел побежденным. Когда контролер ушел, он открыл кожаную папку и извлек оттуда небольшой томик.

– Если я и проиграл, – сказал он, – то по вине этой книжонки.

Брошюра называлась: «Как защищаться без оружия».

– Эти книги, – продолжал пассажир, – учат, как дать сдачу, если на вас напали. Но надо бы, чтобы и противник прочитал этот учебник и строго придерживался изложенных в нем правил, согласившись на роль побежденного. А так эта книга бесполезна, поскольку ее может прочесть и противник. Кто из двух дерущихся захочет стать побежденным? Не говоря уже о том, что в действительности очень трудно правильно определить позицию. Я, например, защищался, применяя правила, изложенные на странице 160, рисунок 191; и, к несчастью, проиграл. И не потому, что плохо применил правила, а потому, что я применил правила позиции а). Следовало же применить правила позиции б). Дело в том, что, поскольку я не мог видеть в зеркало точную позицию, которую занимали мы с моим противником, мне оказалось невозможным определить, что тут была позиция б), и, следовательно, правильно выбрать способ контратаки.

Филиппо, который хотел спать, встал и дернул за кольцо тревоги.

– Чего изволите? – сказал начальник поезда, заглядывая в купе.

– Заставьте замолчать этого болтуна.

Начальник поезда в отчаянии развел руками.

– Мне очень жаль, – сказал он, – но у нас нет права затыкать рот болтливым пассажирам. Вот пусть он у вас что-нибудь украдет. Тогда я могу распорядиться о его аресте.

– Я скажу больше, – продолжал нахальный пассажир. – Противник даже не занял точной позиции б). Он не вытянул шею, как указано в учебнике, чтобы я мог нанести ему удар, вызывающий «прогрессирующее удушье», с захватом носка правой ноги; ведь так я скрутил бы его в три приема.

– Сколько вы хотите, чтобы замолчать? – еще раз спросил Филиппо. – Назовите вашу последнюю цену.

– Десять тысяч лир.

– Продолжайте.

– В этих проклятых книжонках, – продолжал нахальный пассажир, – указаны оборонительные позиции, которые предполагают отличное знание классического танца.

Он замолчал.

– Что касается меня, – добавил он спустя мгновение, – odi iniquitatem, dilexi justitiam, propterea quod morior in exilio.[2]2
  Я ненавидел несправедливость, любил справедливость, и потому умираю в изгнании (лат.). В слегка измененном виде – слова, произнесенные перед смертью папой Григорием VII. – Здесь и далее прим. переводчика, кроме оговоренных особо.


[Закрыть]

* * *

Он обвел взглядом других пассажиров, стер кровь с царапины на щеке и собирался продолжать.

– Если вы не замолчите, – сказал Филиппо, – я вам дам пощечину.

– И что? – воскликнул нахал. – Думаете, мне станет плохо? Да я любитель острых ощущений.

Тут в глубине купе послышался зловещий скрип.

Все в удивлении оглянулись и увидели, что этот странный звук был произведен смехом элегантно одетого молодого человека, который, неожиданно подав признак жизни, снова успокоился и замолчал.

– А вы чего смеетесь? – спросил нахальный пассажир.

– Любитель острых ощущений! – воскликнул молодой человек. – Очень приятно познакомиться! Ха-ха!

И снова послышался зловещий скрип, после чего молодой человек мгновенно успокоился. Филиппо переглянулся с Солнечным Лучом.

– Я думаю, – сказал он шепотом, – что остается только вышвырнуть его в окно.

– Любитель острых ощущений! – повторил молодой человек. – Хорош, хорош. Но берегитесь!

– Чего беречься?

– Берегитесь, как бы не повторить судьбу дона Танкреди, моего будущего тестя и любителя любовных ощущений, очень волнующую историю которого я бы вам охотно поведал, если бы не надо было сходить на следующей станции.

– А не могли бы вы сойти через одну остановку? – предложил нахальный пассажир. – Вы бы нам сделали настоящий подарок.

– Нельзя, синьор. На следующей станции у меня пересадка.

В словах этого загадочного господина было нечто такое, что донельзя (хорошенько посмотрите на это слово и попрощайтесь с ним: Автор употребляет его в первый и последний раз) заинтриговало других пассажиров.

– Жаль! – пробормотала Сусанна.

Молодой человек посмотрел на часы.

– Может быть, – сказал он, – я успею вкратце изложить вам эту историю.

– Вкратце так вкратце, – воскликнул любитель острых ощущений.

Все приготовились слушать, а Сусанна прижалась к мужу.

– Дон Танкреди, – начал молодой франт, – был самый красивый мужчина в мире, и самый безумный. Не находилось такого благородного дела, каким бы опасным оно ни казалось, которое бы его не привлекало, если только в нем были замешаны женщины, и если следовало защитить слабую женщину, унизить всесильную, выиграть большое сражение ради слабого пола, дон Танкреди был тут как тут.

– Молодец! – сказал любитель острых ощущений.

– Дон Танкреди, – продолжал молодой человек, – был очень несчастен: ему везло в любви. Самый большой из всех живших покоритель женских сердец – рядом с ним Джакомо Казанова и Дон Жуан просто ничтожества! Его победы исчислялись добрым десятком тысяч. Он был тем, что принято называть фатальным мужчиной: порывистым, щедрым и романтичным, врагом всякого насилия, вспыльчивым и прощающим, сильным, благородным, честным; от природы он был наделен сентиментальной душой. Женщине достаточно было увидеть его один раз, чтобы, как говорят французы, пасть к его ногам. Друг всех угнетенных женщин, он поклялся вести войну со всеми мужьями. Хитрый и глубокий знаток женской души, он всегда вел себя так, чтобы терпеть поражение, зная, что великие страсти влекут женщин не столько к сильным, сколько к слабым, к беззащитным, к тем, кто нуждается в защите и заботе. Его любовная тактика заключалась как раз в том, чтобы обратить на себя материнскую заботу женщин, а чтобы добиться этого, он становился жертвой тысяч и тысяч засад, подвергался палочным побоям, нападениям, становился мишенью для выстрелов и покушений с кинжалами. Это все обеспечивало ему любовные победы; но становилось также и причиной взаимной ревности его подруг, навлекая на него удары, пусть даже нанесенные женскими руками, но от этого не менее болезненные и разрушительные, нежели удары, получаемые от мужчин.

– Это правда! – с силой воскликнул любитель острых ощущений.

– Естественно, – продолжал Гверрандо, – все это делало его только более привлекательным в глазах женщин, умножая его победы и, вместе с победами, их болезненные последствия. Он участвовал в более чем десятке тысяч дуэлей. К несчастью, он не умел фехтовать и всегда терпел поражение. Чтобы вызывать восхищение своих женщин, он ездил верхом на лошади под их окнами. К несчастью, он не умел ездить верхом и много раз падал. Однажды, один обманутый муж взорвал у него под седлом бомбу.

* * *

По молчанию незнакомца его спутники поняли, что история дона Танкреди закончена.

– Еще два часа пути, – сказал Солнечный Луч, глядя на часы.

– По-моему, – сказал Гверрандо, – всего лишь полчаса. Я не так щедр.

Сусанна вздохнула.

– Насколько прежде было поэтичнее, – сказала она, – путешествовать в дилижансах с ямщиком и бубенцами!

– Но, дорогая, карет с ямщиком и бубенцами никогда не существовало! – сказал Филиппо. – В те времена путешествовали очень странным образом: пассажиры прятались за дверьми дома или постоялого двора, куда им надо было приехать. Здесь же находился человек, который тряс бубенцами и щелкал хлыстом, все сильнее и сильнее, пока в условленный момент не входили пассажиры и не делали вид, что приехали очень издалека. Я это обнаружил один раз, когда был в театре, на сцене, во время представления «Возницы из Монченизио».

Снова наступило молчание, когда любитель острых ощущений, который, видимо, думал о чем-то совершенно постороннем, повернулся к щеголеватому молодому человеку.

– Объясните мне одну вещь, – сказал он.

– Да хоть две.

– Бедный дон Танкреди, жертва столь многочисленных и столь несчастных любовных побед, должно быть, оказался в весьма плачевном состоянии.

– И говорить нечего.

– Нет уж, давайте об этом поговорим! – с силой воскликнул любитель острых ощущений.

– Ну хорошо, – сказал молодой человек, – я скажу вам, что однажды он потерял ногу, в другой раз он потерял другую, потом потерял обе руки, затем половину тела. Но не сдался. В последующих приключениях он потерял вторую половину тела и бóльшую часть головы. Но не сдался и на этот раз. Один обманутый муж, знаменитый фехтовальщик, отрезал ему уши. Другой отхватил ему нос.

– Какой ужас! – пробормотала Сусанна.

– От бедного дона Танкреди, – продолжал молодой человек, – остался почти невидимый кусочек.

И говоря это, он стал рыться в своих чемоданах, вынимая исписанные бумаги и газеты.

– Сейчас, – сказал он, – я покажу вам один очень странный предмет.

Все были заинтригованы и внимательно следили за движениями щеголеватого молодого человека, который продолжал вынимать из чемоданов предметы и личные вещи. Наконец он извлек из коробочки нечто, что по форме и размерам напоминало чечевичное зерно, и положил его на колени Сусанне.

– Это дон Танкреди, – сказал он среди всеобщего смятения.

Невольно все встали, а любитель острых ощущений снял фуражку.

– Вот он, победитель и жертва, – добавил молодой человек, – вот все, что от него осталось.

Все осмотрели крохотный предмет. Незнакомец сделал другим знак молчать и приблизил лицо к тому, что напоминало чечевичное зернышко.

– Дон Танкреди! – позвал он.

Гробовое молчание.

Пассажиры безмолвствовали, вытянув лица над человеческим осколком. Поезд тем временем поехал среди гор и снегов, очень медленно, почти бесшумно. Из соседнего купе по-прежнему доносился писклявый голос женщины, которая с самого начала поездки не закрывала рот ни на минуту.

– Быть может, он спит, – пробормотал молодой человек.

Он придвинулся к крохотному обломку еще ближе.

– Дон Танкреди! – позвал он громче.

Тут послышался тонюсенький голосок, похожий на писк комара, который недовольно сказал:

– Ну что там?

Молодой человек еще раз сделал знак другим молчать.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он у чечевичного зерна.

– А как по-вашему? – ответствовал голосок. – Так себе.

– Ой, такого я и представить себе не мог! – сказал любитель острых ощущений, бледный как полотно.

Дон Танкреди прошел по рукам среди жалостливых восклицаний. Вдруг Сусанна по неосторожности уронила его на пол, и несчастный дон Танкреди раскололся на две части. Гверрандо подобрал больший кусочек и положил его на колени женщине.

– Дон Танкреди! – позвал он с трепетом.

– Ну что еще?

– Вы ушиблись?

– И вы еще спрашиваете? – закричал голосок, все более раздражаясь. – Я страшно расшибся. В следующий раз будьте осторожнее, черт возьми! И потом, вы же знаете, я не люблю показываться в таком виде.

– Прошу прощения, – почтительно сказал молодой человек.

Пассажиры были подавлены, и Филиппо уже собирался принести извинения дону Танкреди, как вдруг поезд остановился. Незнакомец едва успел наспех собрать свои вещи, запихав их в чемодан. И когда поезд уже трогался, он вышел и исчез в ночи, пожелав нашим друзьям доброго пути.

* * *

– Посмотрим, можно ли хоть немного посидеть спокойно, – пробормотал Филиппо, вытягивая ноги на свободное место, оставленное элегантным молодым человеком. Он натянул одеяло на голову и приготовился спать, как вдруг послышался тоненький, исполненный гнева, голосок:

– Этот болван Гверрандо забыл меня в поезде.

Все вздрогнули.

– Дон Танкреди! – закричала Сусанна.

Дон Танкреди. В спешке щегольски одетый молодой человек выронил будущего тестя, который застрял в складках юбки Сусанны.

– И что же теперь делать? – воскликнул Филиппо. – Вот так влипли.

– Надо вернуть его этому типу, – сказал Солнечный Луч. – Но где же его искать?

Он позвал:

– Дон Танкреди.

– Слушаю, – отозвался голосок.

– Куда вас вез ваш друг?

– На виллу в горах, где живет моя жена; но я не могу сказать точнее и сам я туда бы не доехал.

– Вот беда-то! – простонал Филиппо.

Он взял дона Танкреди из рук своей жены и протянул его любителю острых ощущений.

– Хотите взять его на попечение?

– Я? Я еще не сошел с ума!

– Сделайте доброе дело, возьмите этого несчастного.

– У меня дела поважнее, чем быть гувернером дона Танкреди.

Филиппо был очень расстроен.

– Знаете что, – произнес он, – я его выброшу в окно.

– Не делай этого! – закричала Сусанна. – Бедняжка!

– Позор! – воскликнул любитель острых ощущений.

– Но что же нам делать с этим доном Танкреди? – закричал Филиппо.

– Мы не можем его бросить, – сказала Сусанна. – Надо хранить его, пока его кто-нибудь не востребует.

– Это вопрос гуманности, – сказал любитель острых ощущений.

– Подумайте только, – проворчал Филиппо, крайне раздосадованный, – нам придется кормить его и ухаживать за ним. Хорошенькое дело!

– Тише, – пробормотала Сусанна, – он же тебя слышит.

– А мне наплевать! – проворчал Филиппо.

– Я все устрою, – сказала жена.

Она обратилась к дону Танкреди.

– Успокойтесь, дон Танкреди. Мы найдем способ вернуть вас жене.

– Спасибо, прекрасная синьора, – сказал дон Танкреди.

– Я, – сказал Солнечный Луч, снова пряча на багажной сетке свою шляпу, которая от толчка вагона свалилась на дона Танкреди, – счел бы за лучшее сойти на следующей станции и тут же вернуться назад на следующем поезде. Может быть, мы успеем в Риккамонтана раньше, чем зять дона Танкреди сядет на свой поезд.

Так и решили. Сняли чемоданы с сетки и, в ожидании следующей остановки, снова разговорились.

* * *

– Так значит, – сказал любитель острых ощущений дону Танкреди, – у вас имеется жена.

– Да, – ответил этот неисправимый бабник, – я женился на милом и прекрасном создании, которое впоследствии бросил.

– Хорошие дела вы нам рассказываете! – сказал Филиппо.

Сусанна сделала знак поберечь чувства дона Танкреди, который, судя по его состоянию, наказан уже предостаточно. Потом обратилась к нему сама:

– А почему вы бросили свою жену?

Дон Танкреди вздохнул:

– Ради другого милого и прекрасного создания, – сказал он. – В этом-то и состоит мое несчастье. Потому что если бы одна из двух женщин оказалась плохой, если бы она была классической злой женщиной, ведущей мужчину к погибели, я бы бросил ее без всяких угрызений совести; но они, к несчастью, обе были хорошими женщинами.

– Тоже мне причина! – проворчал Филиппо.

– Моя печальная судьба, – продолжал дон Танкреди, – всегда встречать хороших женщин; я постоянно шел от хорошего к лучшему, поэтому, чтобы не обижать ни одну из них, я не рвал никогда ни с одной, обманывая всех их, а в результате всегда обманывал себя самого.

– Бедняжка! – пробормотала Сусанна.

– Я не знаю, – говорил далее дон Танкреди, – кто лучше, мужчины или женщины, но несомненно, что я хуже тех женщин, которых встречал. Я всегда им изменял, в то время как они единственно желали хранить мне верность и готовить мне вкусные обеды. И, что еще хуже, я всегда любил свою жену больше, чем всех остальных. Поэтому сегодня я возвращаюсь к ней, в раскаянии и смущении, через десять лет разлуки.

– Лучше поздно, чем никогда, – заметил Филиппо.

– У вас есть дети? – спросил любитель острых ощущений.

– Дочь, – ответил дон Танкреди, – милое и прекрасное создание.

– И она тоже? – пробормотал Филиппо. – Вы знакомы только с милыми и прекрасными созданиями.

– Так и есть, – сказал дон Танкреди. – Почти все женщины добры и хотят только, чтобы их любили, одевали, кормили, окружали заботой, водили в театр, уважали, оказывали им всяческие знаки внимания и удовлетворяли все их прихоти.

– Какие скромные желания, – пробормотал Филиппо.

– Но пусть начинают привыкать к мысли, что в театр им придется ходить одним, – заметил любитель острых ощущений, – потому что у нас дела.

– Милые и прекрасные создания! – задумчиво повторил дон Танкреди.

– Есть и исключения, – пробормотал любитель острых ощущений, который, казалось, думал о своем.

И невольно поднес руку к длинным царапинам, которые уродовали его щеки.

Дон Танкреди продолжил свою речь:

– Женщины, женщины. Есть женщины, ноги которых открыты выше колен. Они проходят под светом электрических ламп, с накрашенными губами, с пестрыми султанами, блестками на экстравагантных платьях, в невероятных шляпках, с короткими и широкими зонтиками, которые ни на что не нужны и стоили бог знает сколько. Они, казалось бы, говорят: «Смотрите на нас. Вот наши ноги, вот наши обнаженные руки. Почему вы не занимаетесь нами, как когда-то? Почему вы нас больше не любите? Что мы должны сделать, чтобы возбудить ваш интерес? Мы даже отрезали себе волосы, а это немалая жертва. Мы сбрили ресницы. Мы не знаем больше, что делать. Посмотрите на эту шляпку. На нее нельзя не смотреть, господи! Посмотрите хотя бы на этот зонтик. Какой он странный! В длину он не больше ладони, а вместо ручки у него голова собачки в натуральную величину. Вы хоть раз видели более любопытный зонтик?» Но мужчины все более и более невнимательны и разучились любить женщин. Для женщин же любовь все еще составляет великое событие в жизни. Они проходят и кажутся детьми, которые, дабы привлечь внимание отца, занятого другим, являются перед ним с лицом, измазанным углем, и кастрюлей, надетой на голову. Бедные женщины! Если и дальше так пойдет, они просто сойдут с ума.

Дон Танкреди перевел дух.

– Есть девушки, которые вечером возвращаются с работы; вся их жизнь состоит в том, что на них смотрят, пока они пересаживаются с одного трамвая на другой. Бедные девочки, которые ложатся в постель одни! Смотрите на них. Долго смотрите на них. Убедите их в том, что вы ими любуетесь и желаете их. Восхищайтесь их шляпками, делая вид, что не понимаете, что это переделанные шляпы их братьев. Сколько лишений таится под этими шляпками! Эти девушки лишают себя всего, ожидая того, что никогда не наступает, смотрите на них; они симпатичны, когда вечером, в битком набитом трамвае, или торопливо семеня под электрическими фонарями, возвращаются из мрачной конторы в холодный дом, где их ожидают голые стены, заляпанный стол, холодный салат и злые родственники. И все это освещено красноватым светом тусклой электрической лампочки. Смотрите на них, когда, подобно ночным мотылькам, они проходят сквозь короткую полосу света на улице; где иногда, как ночные мотыльки, они обжигают себе крылья и, подобно ночным же мотылькам, исчезают во тьме вниз головой.

Дон Танкреди попросил глоток минеральной воды.

– Есть, – сказал он в заключение, – ханжи, которые ходят в церковь на рассвете, крадучись под барочными ангелами: когда-то они были молоды и красивы, мечтали о муже, и, быть может, у них имелся жених. Обманутые или разочарованные, однажды утром они покидают свое одинокое ложе и ударяются в любовь со святыми. Я любил их всех: бедные женщины, которым изменяют мужчины, бедные женщины, которые дерутся за мужчин. Они ничего не понимают. Как послушать их, они друг для дружки – только стервы. Ну а виноваты в этом всегда мужчины, потому что женщины всегда хранят верность. Да ты готов пустить слезу, дон Танкреди? Что с тобой, тебе плохо?

– Как это у вас получается, дон Танкреди, – сказал Баттиста, – вы такой маленький, а сил говорить у вас ого-го?

– Может, я и ошибаюсь, – тихо сказал Филиппо, – но мне кажется, он скорее болтун, чем покоритель женщин.

– Женщинам такие нравятся, – заметил любитель острых ощущений. – Я вспоминаю…

– Послушайте, – сказал Филиппо с поразительным спокойствием, – скажите мне только одно: сколько вам нужно, чтобы вы замолчали?

– Дайте мне десять лир, и покончим с этим.

Старик выложил десять лир. Тот положил их в карман и замолчал. Казалось, наконец можно хоть ненадолго насладиться тишиной, но ее прервала Сусанна.

– Но мне хотелось бы знать, о чем вспоминает этот господин, – сказала она.

– Милая моя, – сказал любитель острых ощущений, – теперь за мои воспоминания я хочу тысячу лир.

Филиппо, уступая просьбе Сусанны, выложил еще десять лир. Любитель острых ощущений положил их в карман.

– Я вспоминаю, – сказал он, – что мне надо сходить на следующей станции, потому что я еду в Сан-Грегорио для участия в большой охоте на волка.

* * *

Теперь поезд, который все время взбирался по горному склону, замедлил ход, как бы давая понять, что впереди станция, и его колеса покатились, как по вате, среди безмолвного снежного царства. В купе все молчали, заснув в разных позах. Филиппо погасил свет, натянул одеяло на голову и, засыпая, прикрыл глаза; вагон дернуло, и ему на глаза свалилась шляпа Баттисты. Старик встал, положил ее на место, снова лег и закрыл глаза. Прошло совсем немного времени с тех пор, как он задремал, когда на цыпочках вошел вор. Филиппо, почувствовав, что у него шарят под одеялом, открыл один глаз, увидел преступника.

– Не будите меня, пожалуйста, – сказал он, – бумажник лежит в правом верхнем кармане брюк.

 
О, как приятно на поезде мчаться,
Горы, равнины, моря – это счастье!
Въехал в тоннель, искрами брызжет,
Катится гладко, катится быстро,
Перед мостами – гудок, и искрит,
Въехал на станцию, встал и стоит.
О, как приятно на поезде мчаться,
Под голубыми огнями качаться;
Все места заняты, места держись,
Можно курить, заходи и садись.
Плавно качается, едет вперед,
За поворотом идет поворот.
Вот на подъем, на подъем, на подъем
Тащит вагоны с великим трудом,
Катят вагоны, будто бредут,
Снова подъем, в белом саду,
Там, где рядами елки встают,
Ждут Рождества, Рождества они ждут!
 

Когда стали ездить на поездах, начали сожалеть о почтовых дилижансах и говорить, что по-настоящему можно было путешествовать только на них. Когда начнут передвигаться только по воздуху, начнут сожалеть о поездах и говорить, что настоящая поэзия путешествия заключалась именно в них. Придет и время, когда начнут сожалеть о самолетах, потому что придумают невиданные еще средства передвижения. Потом начнут сожалеть и об этих невиданных средствах передвижения. Верно, в скорых международных поездах есть своя поэзия, которая проявляется, когда, в час заката они мчатся по бескрайним просторам с низкими облачными горизонтами. Не говоря уже об огромных сверкающих окнах, по которым хлещет дождь, о розовых абажурах в вагонах-ресторанах, о платочках, которыми машут в окна, с уголками, мокрыми от слез.