Текст книги "Клуб худеющих стерв"

«На этот раз я не проколюсь, – решила Юля. – Я использую этот гормональный взрыв на все сто. Я сделаю потрясающую карьеру в Эмиратах. И ПУСТЬ ОНИ ВСЕ СДОХНУТ». Кто должен был сдохнуть, Юля и сама не могла четко сказать. В самом общем смысле под «всеми» она понимала вселенское зло, которое по каким-то причинам вдруг стало ей противодействовать.

Юля мысленно врубила рычаг обратного отсчета. Время пошло.

* * *

Настя познакомилась с Русланом в ночном клубе. Она заметила его не сразу. То есть на самом деле она заметила его, когда он подошел и веско положил руку на плечо самодовольному сопляку. Тот затащил Настю в угол и там пытался тискать, а она сопротивлялась, потому что сопляк был абсолютно бесперспективный. Настя мигом просекла это по паленым этикеткам на одежде и дешевой обуви. В этот клуб он, должно быть, попал случайно, на хвосте у какого-нибудь состоятельного приятеля.

Не для таких, как он, она накачивала гиалуронкой губы и копила на искусственную грудь.

Насте был двадцать один год. Надо было что-то придумывать. Ее мать любила напевать старую песню Макаревича: «Еще год или два, и никто не возьмет». Поэтому Настя выходила в свет почти каждый день: она не хотела, чтобы случай проплыл мимо нее.

Если вы считаете, что счастье нельзя купить за деньги, то Настя была совершенно противоположного мнения. Уж она-то знала, в каких местах в этом городе продается счастье. Ничто на свете не интересовало Настю сильнее, чем материальные блага во всем их необозримом и чарующем многообразии. За них ей было не жалко ни души, ни тела.

И вот в тот ничем поначалу не примечательный вечер Насте наконец улыбнулась удача. Руслану было под пятьдесят. Но он не показался ей противным – богатые мужчины противными не бывают. Он не был пузатым, смотрел на нее ласково, хорошо пах и прилично одевался. Что еще было нужно. Настя была крашеной блондинкой, мать ее вообще была армянкой. Но Настя уродилась в отца – голубоглазой, и блондинистость смотрелась на ней довольно естественно.

Руслан в прошлом был бандитом, отчаянным, ловким и мужественным рубакой, предводителем бригады, но не бизнесменом. Поэтому он не смог придумать себе никакого другого легального бизнеса, кроме как охранный. То есть работа его заключалась в том же, что и раньше, но только теперь защищалась лицензией, и каждый пистолет и дробовик в его хозяйстве имел разрешительную бумажку. На Настю он запал сразу – юная блондинка была его вечной мечтой. И буквально через месяц цветов и шампанского сделал ей предложение. Других предложений у нее не было, думать было не о чем, Настя согласилась. Ее отец был немногим моложе Руслана, но возражать не стал. У него подрастали еще двое детей, которых нужно было содержать и учить, и избавление от такой дорогостоящей обузы, как старшая дочь, он воспринял с облегчением и благодарностью.

До Насти Руслан был женат дважды, но, поскольку жили прежние жены сами по себе, со своими детьми – всего их у Руслана уже было четверо, – она не придала этому особого значения. Какую опасность могли представлять для нее брошенные старые грымзы? Когда возникала возможность унизить или уколоть одну из бывших жен, она не могла отказать себе в таком удовольствии. Скучно ей не было, она беспрерывно ездила по магазинам и покупала себе все, о чем грезила раньше. Проезжая на машине по торговой улице, Настя вдруг зависала, увидев в витрине какую-нибудь сумочку. Если было негде припарковаться, тут же на аварийке бросала машину и шла покупать приглянувшееся сокровище. Иногда, если улица была узкой, ее машина перекрывала движение, и выстроившиеся следом автомобили истерично сигналили. Но Настя не реагировала на такие вещи, ей было безразлично, вдруг кто-то опаздывает на работу, в аэропорт или кому-то плохо с сердцем, это были не ее проблемы. Главное, что она получила возможность обладать страстно желаемым предметом именно тогда, в тот волшебный момент, когда ее чувства к этому предмету находились в апогее. В этот момент она испытывала ни с чем не сравнимое чувство наслаждения, которого не давали ей ни секс, ни что-либо другое в этой жизни.

Когда прежние мечты становились реальностью, Настя придумывала себе новые. Руслан только улыбался, глядя на горы обновок, которые сносила в свое гнездо его новая жена. Ведь именно так и должна вести себя настоящая, первосортная, призовая блондинка.

Сперматозоиды Руслана сохранили боеспособность, несмотря на возраст и нервную работу. И не прошло и трех месяцев такой беспечной и счастливой жизни, как Настя забеременела. Ей постоянно и неудержимо хотелось есть, при этом часть съеденного тут же оказывалась в унитазе, но все равно она неотвратимо, катастрофически, монструозно толстела. Она, как распухший Кощей, каждый день перебирала свои сокровища, понимая, что уже никогда, никогда в жизни не сможет втиснуться ни в это платье «Кавалли», ни в эти туфли «Прада». Кольца не налезали на пальцы, а ожерелья не сходились на толстой шее.

Жили они в хорошо охраняемом гранитном замке посреди обширного участка в Озерках. При этом Настя жила в надземной части замка, а Руслан – в подземной. Настя считала, что он мучается паранойей, поэтому постоянно шифруется и прячется. Она не знала, что бандитские войны девяностых закончились не для всех, что на Руслана было совершено одиннадцать неудачных покушений и что кровная месть не имеет срока давности, поэтому его предосторожности не были напрасными.

К счастью, вскоре после родов в спортивном клубе Настя познакомилась с Юлей, та оказала ей помощь, и Настя сравнительно быстро обрела первозданную стройность. Юля стала для Насти богом, гуру, родной матерью, ведь теперь Настя не только могла носить прежние приобретения, но и продолжила прерванную гонку за счастьем. Правда, грудь слегка обвисла: Руслан слышать не хотел об искусственном вскармливании. Настя навела справки об операции по имплантации груди и уже записалась на нее к самому уважаемому в городе специалисту, когда поняла, что снова беременна. Насте пришлось бросить занятия с Юлей, но она всеми правдами и неправдами старалась с ней подружиться, потому что свято поверила в ее методы похудения, сохранения красоты и здоровья и не хотела терять ее из виду. Настя никогда не считала особенно уважаемой в какой-либо области свою собственную мать, но нуждалась в женском авторитете. Юля подходила на эту роль, как никто другой. Поэтому Насте пришлось принять Юлины правила и стать членом клуба. Вскоре она нашла общий язык со всеми женщинами и стала получать от еженедельных встреч отдельное удовольствие. Руслан навел справки обо всех женщинах и из полученной информации заключил, что ни одна из них не могла оказаться вражеским лазутчиком. Поэтому он разрешил Насте принимать их у себя. Однако всякий раз они проходили через металлоискатель и их обнюхивал специально обученный пес.

В жизни Руслана был еще один очень дорогой ему человек. Его отец. Отец жил за городом в небольшом домике с участком, который купил для него Руслан. Он держал несколько овец, всем иномаркам предпочитал «пятерку», зимой и летом ходил в каракулевой папахе, всегда держал наготове охотничье помповое ружье, был молчаливым флегматичным человеком. При Руслане Настя оказывала ему знаки уважения, но в его отсутствие не обращала внимания на «старого пердуна». Не то чтобы она ему хамила, нет, он мог пожаловаться. Просто игнорировала.

В мае, на восьмом месяце второй Настиной беременности Руслан надумал вывезти свою прекрасную половину к морю. Жара была ей противопоказана, и они решили отправиться в Анапу, пока не начался сезон, подышать морским воздухом, побродить по красивой набережной. Старшего ребенка Настя отвезла к своей матери, не оставлять же его на бестолкового нерусского деда. Погода стояла чудесная – солнечная, безветренная. Температура не превышала двадцати двух градусов. Это было вполне комфортно для петербурженки Насти. Под руку они вышли на новый мол, простиравшийся в море на верных сто метров. Охранники слегка приотстали. Море было пустынным, в зоне видимости не наблюдалось никаких морских объектов за исключением стоявшего на приколе пограничного катера. Но Настя и в голову не брала расстояние до ближайшего судна и до берега. Все это касалось только самого Руслана и его телохранителей. Она не услышала выстрела, а почувствовала сильный толчок в руку и боль, как если бы ее укусил слепень. От второго толчка покачнулся Руслан, ослепительно белая рубашка «Армани», как полагается в фильмах про мафию (в сущности, Армани – он и есть бандитский портной), стильно окрасилась клюквенным соком. Он умер у нее на руках. Пуля пробила аорту.

Первая пуля, задевшая Настину руку, прошла навылет. Ей наложили повязку и перевели на гинекологическое отделение.

Из больницы ее никто не встретил. Билет на самолет ей пришлось покупать на деньги отца, который прислал их телеграфным переводом. Когда она появилась перед воротами гранитного замка, ей выдали несколько пластиковых челночных сумок с накупленным ею барахлом, но внутрь не впустили.

Настя наняла адвоката. Адвокат выяснил, что все недвижимое имущество Руслана записано на его отца, поэтому никакого наследства ей не полагается. Насте пришлось ползти на поклон к «старому пердуну». В замке уже хозяйничали бывшие жены, которые помирились перед лицом утраты и общего врага – Насти. Дед согласился ради детей отдать Насте старую двухкомнатную квартиру, таковая имелась в хозяйстве. И все. Машина, на которой она ездила, и так была записана на нее.

Никакой пенсии, никаких алиментов. Дальше она должна была жить сама. Настин отец, так радовавшийся избавлению от обузы, получил трех нахлебников вместо одного. Он ежедневно попрекал Настю каждым куском. Ей пришлось сдать двухкомнатную квартиру и окончательно поселиться с семьей. Срочно был нужен другой мужчина, но кто позарится на беременную корову – ей еще два месяца носить ребенка, а потом худеть. Да еще обвислая грудь. Вариант с новым мужем казался все более и более призрачным, и, как показала практика, вовсе не надежным. Ей был необходим другой, ее собственный источник счастья.

В эту неделю Настя весила 72 килограмма, то есть по сравнению с прошлой неделей прибавила еще полкило.

Глава 4
Пустыня

Юля: уровень фенилэтиламина 100 %.

Юля улетела в Абу-Даби.

А Илья тем временем заехал в спортклуб, там его идентифицировали и дали Юлины номера. Но пользоваться питерским мобильным в далекой жаркой стране Юля не планировала и поэтому держала его выключенным.

В самолете рядом с Юлей сел субтильный и лысеющий, несмотря на юный возраст, еврейский мальчик, который сразу углубился в свой лаптоп. Юля скосила глаза на экран лаптопа, там мелькали цифры биржевых индексов. Манжеты рубашки Юлиного соседа сверкали идеальной белизной. Юля скосила глаза еще дальше. Никакой перхоти, ногти не обкусаны. «Вот из таких скромных и усидчивых нердов вырастают миллиардеры, капитаны экономики. Да здравствует капитализм», – умилилась Юля. Но умиление улетучилось, когда юноша снял ботинки и по салону разнесся ядреный запах его носков.

* * *

Юля сошла с трапа в Абу-Даби. Солнце палило немилосердно. Термометр показывал сорок два градуса в тени. «Ничего, – подумала Юля, – привыкну». В ее распоряжение предоставили дом с прислугой, слишком большой для одного человека, и машину с шофером. Обслуживающий персонал почему-то был родом из Шри-Ланки, они объяснялись на какой-то диковинной разновидности английского языка, но к обеду Юля начала кое-как их понимать. Водитель отвез Юлю в супермаркет, там он толкал за ней тележку, она должна была только показывать, что класть в корзину. Обращался он к ней «мадам». Юлю это сначала шокировало, а потом стало забавлять.

В супермаркете, в машине и в доме Юля чувствовала себя хорошо, там работали кондиционеры. Но едва она оказывалась на улице или в слабо кондиционируемых помещениях, ей становилось хуже. Ее сильно тошнило, и она с огромным трудом удерживала себя от того, чтобы не упасть в обморок. Особенно худо ей становилось в спортивном зале, где она должна была проводить свой рабочий день. Сначала она нюхала нашатырь раз в час, потом все чаще и чаще, и на третий день упала-таки в обморок. Арабские коллеги заподозрили, что она беременна, но анализ крови показал критическое обезвоживание. «Такое случается, – объяснили они ей, – некоторые люди совсем не могут жить в пустынном климате, они просто умирают». Ей выплатили компенсацию и вручили обратный билет в бизнес-класс.

Юле было так плохо, что квалифицировать происшедшее как форс-мажорные обстоятельства она смогла лишь в самолете. Она сидела в просторном кресле, свободно вытянув ноги, грустила об утраченной возможности, наслаждалась привилегиями бизнес-класса и морозным духом кондиционеров.

* * *

Юля Хлудова была девушкой из социальных низов. Впрочем, в стране под названием Си-си-си-пи это понятие имело относительный характер. Родилась она во вросшей в землю железнодорожной казарме, стоявшей в тридцати метрах от стальных путей самой напряженной в Советском Союзе магистрали Ленинград – Москва. Из интерьеров детства Юля помнила только похожую на паровоз чугунную дровяную плиту, на которой готовили пищу, и покрытое линолеумом очко. Казарма сотрясалась от грохота, вызываемого тяжелыми товарными и скорыми поездами, каждые пятнадцать минут, то есть примерно семьдесят раз в сутки. Но никто не обращал на это внимания. Все давным-давно привыкли. Крошечная Юля влезала на подоконник и махала проезжавшим мимо на «Красной Стреле» участникам Олимпиады-80, улавливая обрывки зажигательной музыки диско, медленным поездам с призывниками, двигавшимся к югу, в сторону Афганистана, товарным составам с химическими удобрениями, над которыми клубилась красивая голубая или розовая дымка, и тяжелым эшелонам с покрытыми брезентом танками – раз в неделю четыре танка «Т-80» везли в сторону Москвы, ровно столько их делал Кировский завод за семь суток трехсменной работы.

Отец Юли Виктор был угрюмый молчаливый мужик из тех, еще некрасовских, кто до смерти работает, до полусмерти пьет. Совершенно трезвым его можно было застать только в пять утра в рабочие дни, когда он вставал, завтракал и выходил из дома, чтобы отправиться к Станции, где работал путевым обходчиком. Раньше он был машинистом, но за пьянство его из машинистов прогнали. С детьми – у Юли были две старших сестры – он общался мало. За всю жизнь от рождения до пяти лет он не сказал Юле и десятка фраз. Иногда вечерами, когда за кухонным столом он чинил утюг или накладывал кожаные заплатки на свои огромные рабочие валенки, Юля забиралась на его колено и тихо смотрела, что он делает. Он не прогонял ее, но и не разговаривал. Однако рядом с ним Юля испытывала странное ощущение, которое осталось с ней навсегда. Ей казалось, что ее отец на самом деле не просто отец, а центр огромного невидимого космического объекта, могущественного и дружелюбного по отношению к ней, Юле, допускающего Юлю в тепло в своем центре. Это ощущение, в свою очередь, порождало ощущение безопасности, защищенности и покоя. Ее мать и отец спали вместе на очень узком диване. Когда Юля, уже став взрослой, задумывалась над физиологическими причинами своего необычного ощущения, то склонялась к мысли, что еще в утробе чувствовала близкое успокаивающее присутствие отца.

Мать Юли, пухлая женщина по имени Идея, в просторечии Идка, служила на Станции буфетчицей в вокзальном ресторане.

Из впечатлений раннего детства Юле вспоминались купания в дренажной канаве жарким летом и походы со сверстниками Димкой и Вовкой за приключениями. Например, выяснять, насколько ниже по течению канавы снесло за ночь дохлую кошку, или выслеживать частенько появлявшегося у здания начальной школы эксгибициониста.

Велосипедов ни у кого не было, зато дети катались на инвалидной коляске страдавшей церебральным параличом девочки Тони. Ее мать уезжала в Питер на работу и оставляла дочку на пьющую бабушку. Бабушка часто засыпала и забывала про ребенка. Тогда дети сажали Тоню на колоду, на которой вся казарма колола дрова, кто-нибудь один оставался держать ее за спину, потому что иначе она падала. Остальные забирались на коляску и развивали бешеную скорость по дорожке, ведущей вдоль железнодорожной насыпи. Однажды коляска угодила в дренажную канаву и был грандиозный скандал с женской дракой и милицией.

И наверное, жизнь Юли сложилась бы так же, как у всех женщин, родившихся в это время в этом месте. Но случилось вот что. У жившего вместе с ними отца Идки, деда Федора Никитича, была единокровная сестра. Она жила в Петербурге, то есть в Ленинграде, была гораздо моложе Юлиного деда и совсем немногим старше Идки. Работала она учительницей биологии в школе. Однажды Нина Никитична бог знает зачем приехала к Хлудовым, ведь жили они совсем не в курортном месте. И выяснилось, что пятилетняя Юля неизвестно откуда знает наизусть поэму Лермонтова «Бородино», которую вообще-то изучают по программе чуть ли не в пятом классе средней школы. С особенным выражением она произносила строку: «И ядрам пролетать мешала гора кровавых тел». Нина Никитична жила одна, детей у нее не было, желания выйти замуж тоже. И она предложила Идке забрать вундеркинда Юлю в город, где ее неожиданно открывшиеся способности получили бы правильное развитие. Юля всегда считалась в семье «не за хером роженой», а в условиях катастрофической нехватки жилой площади это предложение и вовсе показалось заманчивым.

Через полгода после Юлиного переезда Виктор погиб в результате несчастного случая там же, на железной дороге. Он даже не был пьян. Еще через полгода Идка сошлась с сыном соседки, ростовщицы и самогонщицы бабы Маши. Тоже пьющим.

* * *

Нина Никитична работала в школе с углубленным изучением химии и биологии. При школе был детский сад, в него и устроили Юлю. Ей купили новые платья и всю необходимую одежду, одна из родительниц класса, в котором Нина Никитична была классным руководителем, работала в «Детском мире» и охотно пошла навстречу обычно бескорыстной учительнице.

Никогда и никто не уделял Юле столько внимания. Никто и никогда столько с ней не разговаривал. За полгода Юля узнала больше, чем за всю предыдущую жизнь. Она научилась правильно умываться и чистить зубы, рисовать гуашевыми красками, вытирать рот салфеткой, различать на небе Большую Медведицу, лепить из пластилина, сушить волосы феном, собирать желуди в парке, играть гаммы на пианино, насыпать корм в кормушку для птиц, кататься на коньках, говорить «Май нэйм из Юля» и еще тысяче маленьких, но очень важных вещей, о которых раньше она не имела ни малейшего представления.

Нина Никитична звалась сначала тетей Ниной, потом мамой Ниной, потом просто мамой. Тогда как Идка звалась теперь мамой Идой.

Больше всего на свете Юля любила приходить к Ниночке в школьный кабинет биологии. Там она сидела, забравшись с ногами в шкаф с учебными пособиями. Юля водила пальцем по глянцевому пищеводу курицы в разрезе, снимала с макета человека, сделанного из папье-маше, слой за слоем кожу и мышцы, заучивала названия, а потом в правильном порядке нанизывала их обратно. Юля обнаружила, что, если макет скелета кошки поставить на задние лапы, он будет очень похож на скелет человека, и сделала еще массу открытий, казалось бы недоступных пониманию шестилетнего ребенка.

Особенно ее магнетизировали макеты человеческого глаза в натуральную величину, вообще-то это были не макеты, один из родителей подарил школе списанные устаревшие, сделанные из тяжелого голубоватого фарфора глазные протезы. Юля подобрала глаз, в точности похожий на ее собственный, а потом другой, похожий на Ниночкин. У Ниночки было плохое зрение, много диоптрий, поэтому Юля переживала, что не может подобрать для Ниночки второй похожий, который, как думала Юля, несомненно, понадобился бы, если бы Ниночкино зрение ухудшилось.

Как-то раз Ниночка застала Юлю за тем, что та засунула в нос почти на половину тонкую вязальную спицу. Ниночка сначала запаниковала, но, обнаружив, что ребенок прекрасно себя чувствует, просто вытащила спицу и стала ругать Юлю за неосторожность. В ответ Юля напомнила Ниночке, что, согласно наглядному пособию из ее собственного кабинета, носоглотка простирается в глубь черепа не менее чем на пятнадцать, а в Юлином случае на десять сантиметров, тогда как она ввела себе спицу всего на восемь с половиной. Юля ничем не рисковала, просто хотела убедиться в том, что это действительно так. И Ниночка еще раз осознала, что имеет дело с необычным ребенком.

В детском саду Юле удалось собрать интересную коллекцию. Она выменивала на конфеты у других детей выпавшие у них молочные зубы, нанизывала зубы на нитку и, когда никто не видел, надевала «ожерелье» на шею. Когда зубы начали засыхать – молочные зубы содержат очень много воды, – Юля поместила их прямо с ниткой в содовый раствор.

Потом Юля пошла в школу. Она была довольно замкнутой девочкой, не слишком интересовалась жизнью своих сверстников. Однако постоянно ставила не только естественно-научные, но и психологические опыты. Например, она долго разными способами втиралась в доверие к горбатой девочке из параллельного класса. Она пробовала по-разному вести себя, чтобы добиться дружбы обиженного жизнью ребенка. Но после того как Юле удалось уговорить расположившуюся-таки к ней девочку дать посмотреть и пощупать горб, она потеряла к ней интерес.

Благодаря отличной памяти Юля хорошо, но не блестяще училась. Ее интересовали в основном предметы естественно-научного цикла, а остальные она изучала просто потому, что это было обязательно. К концу шестого класса она прочла все книги раздела «Биология» в районной библиотеке. Для Ниночки не оставалось сомнений, что Юля будет поступать в медицинский институт.

Но когда Юле исполнилось тринадцать лет, случилось неизбежное.

Юля и Ниночка жили в сравнительно благополучной коммуналке в мансарде старого шестиэтажного дома на небольшой улочке, примыкавшей к Невскому проспекту. Юля начала экспериментировать с табакокурением. Делала глубокую затяжку, а потом измеряла себе пульс и давление. Она пробовала разные сигареты и трубочный табак, свернутый в самокрутку. Особенно редким пульс становился от «Беломора». Чтобы не нервировать Ниночку, ради этого эксперимента Юля вылезла на крышу. Ниночке ведь не объяснишь, что Юля не курит и не собирается приучаться, просто изучает явление.

Юля отползла от своего окна подальше, но она знала, что услышит Ниночку первой: в их комнате гулко, создавая сильную вибрацию, хлопала дверь. Поэтому Юля оказалась рядом с окном квартиры, вход в которую вел из другой парадной. Из окна доносилась музыка. Мужчина играл на гитаре и пел высоким ангельским голосом песню. В этой песне непостижимым образом сочетались ирония, пафос и абсурд. Юля тогда еще не знала этих слов. Но ее неопытное сердце не выдержало такой гремучей смеси и забилось в несвойственном ему быстром, превосходящем возможности человеческой физиологии темпе.

Это был не юноша, а взрослый мужчина – Юля определила по голосу. Рискуя свалиться с крыши, она подползла ближе и вытянула шею, чтобы увидеть того, кто поет и, видимо, играет. Это действительно был взрослый мужчина. Наверное, по возрасту он даже мог бы быть ее отцом.

Юля проходила по истории древнегреческий миф о сиренах, но не подозревала, что сирены бывают также мужчинами и водятся не только в баснословных морях, а и в обычных питерских мансардах. У него было неправильное, но, как показалось Юле, ослепительно прекрасное рыцарское лицо, длинные пепельные волосы, узкая изящная фигура, застывшая на табуретке в неудобной, но изысканной позе. Одет он был в гранжевый свитер грубой ручной вязки, напоминавший кольчугу. Лишь пальцы, перебиравшие струны, показались квадратными и толстыми для его руки, на тонком запястье которой болталась фенечка. Но Юля сразу догадалась, что мышцы пальцев слишком развиты от гитарных упражнений.

Больше в комнате никого не было. Мужчина смотрел в небо, улыбался, то ли Господу Богу, то ли сам себе, и щурился близорукими глазами. Близорукость Юля определяла с ходу, ведь она так долго изучала подслеповатые глаза Ниночки. Оставаясь незамеченной, Юля вслушивалась и вглядывалась в поющего. Внезапно пространство вокруг нее стало искривляться от появления чего-то невидимого – огромного, могущественного и дружелюбного. Однако оно не пускало Юлю внутрь, в безмятежное тепло, окружив центр плотной, непроницаемой границей. И с Юлей вдруг случилось нечто совершенно немыслимое: она заплакала. Юля прочла и хорошо усвоила, что изменение настроения – это всего лишь выброс в кровь определенных гормонов. Понимая это, она сама не плакала никогда и примирялась с эскападами незамужних учительниц средних лет, в том числе и самой свирепой из них – математички. Но, в отличие от горьких и злых слез стареющих жриц педагогики, первые Юлины слезы были томительные и сладкие.

Юля перестала учиться, перестала читать, перестала ходить во Дворец пионеров, где с упоением резала лягушек. А ведь она лучше всех в группе умела вставить одно лезвие ножниц лягушке в рот, а другое установить чуть дальше уровня глаз, чтобы при отрезании как можно быстрее отделить спинной мозг от головного, – так лягушке не было больно и она не издавала ужасных резких криков, как у других учеников. Она лучше всех в группе умела коротким движением рассечь скальпелем грудную клетку, взять пинцетом лягушачье сердце и нацепить его, живое и бьющееся, на крючок механического осциллографа, который рисовал ритмы сердца бедной твари на намотанной на барабан миллиметровке. Юлины отчеты об этом живодерстве также были самыми толковыми.

Но после того случая все было забыто. Юля выпросила у Ниночки гитару и просиживала с ней до поздней ночи, пытаясь самостоятельно вызвать у себя то чувство, от которого она расплакалась на крыше. Но, увы, ей это не удавалось. Рожденный резать лягушек играть на гитаре не может. Но об этом Юля тогда не знала и со всей мощью подросткового фанатизма терзала несчастный инструмент столь же методично и основательно, как прежде лягушачьи тушки.

В конце концов Юля сложила два и два и отправилась на поиски источника живой воды, то есть своих слез. Едва войдя в парадную, в которой жил неизвестный певец, Юля поняла, что неизвестным он был только для нее. Стены были разрисованы его портретами, исписаны его именем и признаниями в любви от пола до потолка. И, будь она старше и умнее, сразу поняла бы, что таких рыб, как она, он уже наловил полные сети и давно потерял к этой ловле интерес. Но она была молода и никогда близко не знала никого, кроме самой себя. Поэтому Юля решила завоевать его, пробить границу его невидимого или разделаться с ним, как с лягушкой. Ее герой не был монахом, но и педофилией не страдал, и шансов у нее не было никаких.

Юля первый раз в жизни осмысленно взглянула в зеркало и пришла в ужас. Она так же мало была похожа на идеальную подругу героя, как Ким Чен Ир на Брэда Питта.

При детальном осмотре она показалась себе довольно толстой невысокой девочкой с маленькими глазками, кривыми зубами и кустистыми бровями. Правда, у нее была хорошая гладкая кожа, не слишком правильный, но аккуратный носик и тогда еще не модные пухлые губы. «Пять: три не в мою пользу», – подумала Юля. Но она была не из тех, кто отступает или сдается.

Гитара была отложена в сторону, а книги по разным разделам медицины, напротив, вернулись на ее рабочее место. Проштудировав с десяток доступных фолиантов, Юля составила подробный план преображения в красавицу.

С избыточным весом она справилась быстро, не впадая в крайности, потому что была абсолютно здорова психически, а информация о диетах и физических упражнениях оказалась правильной и достаточной. Рост прибавлялся медленно, но верно: она каждый день после уроков по полчаса висела на шведской стенке в физкультурном зале. Форму бровей легко удалось исправить с помощью щипчиков и карандаша. Глаза стали больше, когда она похудела, и Юля научилась делать их совсем уж драматически большими, как у диснеевского олененка Бэмби, с помощью нехитрых правил макияжа. Но зубы оставались камнем преткновения. Государственные стоматологи-ортодонты от нее отказались, потому что, с их точки зрения, время было упущено и зубы уже не могли встать на место. Хороших брекет-систем тогда еще не было. Но Юля не успокаивалась и терзала Ниночку с неиссякаемым упорством. В итоге Юле удалили по одному зубу справа и слева, им было слишком тесно, и ей пришлось носить уродливое устройство из пластмассы и проволоки, которое сделал для нее еле-еле найденный частный ортодонт. Устройство мешало есть, дышать и говорить. Но все же спустя полтора года и три разные конструкции во рту Юлины зубы встали ровно. Рост увеличился до 168 сантиметров, она перестала быть дюймовочкой. К слову сказать, ее герой и сам не был дядей Степой.

К тому времени ей шел уже шестнадцатый год, и она считала себя взрослой женщиной.

Юля подключила Идкины матресурсы, и у спекулянтов была добыта модная одежда.

Наконец все было готово, день намечен. Через дежуривших в парадной кумира фанатов она выяснила, что он дома, не на гастролях, и периодически выходит на улицу. Юля оделась, сделала макияж, глаза Бэмби показались ей подходящими к случаю, волосы были вымыты и выпрямлены. Юля посмотрела в зеркало и поняла, что сделала все, что могла. Она нравилась себе, и у нее не было ни малейшего сомнения, что Ему она тоже понравится.

Она ждала два часа восемнадцать минут и тридцать четыре секунды. Рок-стар вышел из парадной в затрапезной рубашке и шлепанцах, в авоське – трехлитровая банка для пива. Он был хмур, небрит, но обожающий Юлин взгляд окружал его золотым ореолом и не замечал эти очевидные посторонним нюансы. Юля встала с лавочки и сделала два широких шага к своему кумиру. Он скользнул по ней близоруким опасливым взглядом и свернул под арку в направлении пивного ларька.

Ему и в голову не пришло, что она стояла здесь для него. Он понятия не имел, что она готовилась к этому дню всю сознательную жизнь, целых два года. А ведь Юля-то была уверена, что, увидев ее, он сразу поймет: она женщина, созданная специально для него, подаст ей руку и возьмет в свою жизнь. И в этой волшебной жизни она будет слушать издаваемые им божественные звуки и, не выходя из катарсиса, тихо плакать от счастья.

Но кумир в тот солнечный полдень мечтал не о юных девах, а о холодном пиве.

Юля не догадывалась, что в жизни рок-героя нет ничего более дешевого и доступного, чем молодое женское мясо, которое предлагается ему тоннами в гораздо более грубой и прямой форме, чем та, которую выбрала она.