Текст книги "Челяберкет"

Вскоре по городу с бешеным топотом пронеслись конные казаки. Через некоторое время в окно тихо постучали. Амалия, отодвинув шторку, узнала Антона. Едва открыла дверь, как он, обессиленный, ввалился в комнату, упал на пол.

– Что с тобой? – испуганно спросила Амалия, бросившись к Антону.

– Я ранен, за мной гонятся. Укрой меня, – простонал он.

Перевязав рану на ноге Антона, Амалия с помощью брата уложила его на кушетку возле окна.

– Извини, Амалька, доставил тебе столько хлопот. Я думаю, они не посмеют обыскивать твой дом, зная, что ты – невеста сына Акбаша. А я долго не задержусь – передохну и к вечеру, затемно, подамся на станцию Аргаяш. Там все наши собираются, к утру снова пойдем на город. Возьмем город, а там, впереди, Сибирь. Погоним и добьем их там, ближе к зиме.

– Лежи, лежи, – подсела она рядом с ним. – Сейчас напоим тебя чаем. Рана у тебя не тяжелая, кость не задета. Только вот бледный ты, крови, похоже, много потерял.

Рука Амалии невольно потянулась к нему, осторожно погладила его по густым русым волосам.

– Антон, «гордый орёл», Челяберкет, – прошептала она.

Антон, нежно взяв ее руку, поднес к губам. Его горячее дыхание прокатилось по всему ее телу. Амалия не убрала руку, а ласково, пальчиками, погладила его щёки, вспотевший лоб.

Она любила Антона какой-то другой любовью. С самого детства он защищал ее.

Глядя на фотографию отца Амалии, висевшую на ковре, Антон сказал:

– Теперь я понимаю – твой отец был герой. Георгиевский крест зазря не давали. А где твоя мать? Не вижу.

– Она еще зимой умерла. Мы с братиком одни остались.

– Значит, тогда, весной, вы уже были сиротами. Прости, не знал, а то не бросил бы вас, – сказал он устало.

– Ты помолчи, Антон, у тебя жар. Постарайся заснуть.

– Мне страшно… – шевелил он губами, уходя в забытье. – Ты прости, тогда отец Хасана предложил мне выбор… – бормотал он, не отпуская ладонь Амалии.

…За окном послышался топот копыт. Амалия с Фаизом кинулись к окну и тут же отпрянули – во дворе казаки во главе с Хасаном.

Антон уже сидел на кушетке с наганом в руке.

– Полезай в погреб! – сказала Амалия. – Там лаз с выходом из подвала. Будет опасно – уйдешь огородами в лес.

С улицы доносились голоса казаков.

– Надобно коней напоить! – кричали они, врываясь во дворы и стуча в окна. – Эй, хозяева, ведра давай!

Амалия вышла на улицу, наполненную людьми в военной форме. Лица их были хмуры, они не обращали на нее внимания, сосредоточенно приводили в порядок свою амуницию, поили коней.

– Много наших полегло вчера, – говорили казаки, – один из них засел у железной дороги, возле главной стрелки, с пулеметом. Вот он и покрошил казачков наших, прикрывая пути отхода красных.

– Амалия! – вдруг услышала она знакомый голос. Это был Хасан. Подбежав, он приобнял её.

– Что случилось в городе? – спросила она.

– Ничего хорошего, – ответил он, – красные ушли из города. Задача штаба белых и казачества состояла в том, чтобы заманить их снова в город, а потом окружить и разгромить. Помешал нашей задумке Антон со своими верными хлопцами. Засели на путях с пулеметом, прикрывая отход своих. Почти все его хлопцы погибли. Антон ушел, но, кажись, он ранен – далеко не уйдет. Ну ничего, я его лично поймаю и приведу к бате. Отец получил чин казачьего сотника, и мне предлагали стать казаком, да я отказался. Хочу доказать звание в бою своей отвагой и преданностью делу белого движения.

Помолчав, Хасан добавил:

– Отчаянные были хлопчики, я их и раньше знал, по двору. Отец был поражен их смелостью. Они могли бы уйти, покинуть пост. Но Антон и его товарищи бились насмерть, выполнив свой воинский долг до конца. Мне бы таких, сказал батя, в сотню. Какая идея движет ими, чтобы вот так вот погибнуть молодыми? Знаешь, подруга моя, я поймал себя на том, что Антон опять победил меня.

– Надо все дома обыскать! – горланил хорунжий. – Можа, залёг здеся, раны зализывает, волчара… Найдёте – всех, кто укрывал, повесить. Чтобы другим не повадно было!

– Я только одно понять не могу, – продолжал Хасан, – его идея социализма – это же утопия. Уйдут от эксплуатации капиталистов, придут к диктатуре пролетариата…

– Держи! – вдруг истошно заорали казаки. – Вот он, чертяка, через огороды в лес уходит!

– Хромат, далеко не убежит!

– Кто? – окликнул их Хасан.

– Да тот красноармеец, за которым ты всю ночь гонялся. Похоже, у кого-то перелёг здеся…

– Вона, держи! – срывая своих коней с места, казаки пронеслись вдоль улицы, сворачивая в ближайший переулок.

Отрывисто захлопали выстрелы.

– Брать живым! – орал хорунжий. – Там берег реки, никуды не денется, он ранен.

Вскоре привели пойманного, побитого, связанного пеньковой веревкой Антона.

– Давай его сюды, – довольно сопел хорунжий, – допрашивать будем.

– У тебя был? – прошипел сквозь зубы Хасан, грубо схватив за плечи Амалию. Та, опустив в страхе голову, молчала.

– Понятно, – в злобе оттолкнув ее от себя, Хасан подошел к Антону.

– Говори, – тыкал ему нагайкой в лицо хорунжий, – куда и в какую сторону ушли ваши, откель нам их ждать? Отвечай миром или примешь страшную смерть от казачков.

– Да этот ничего не скажет! Пустить его в расход! – галдело казачье. – Пока гонялись за ним, он из нагана, не метясь, двоих уложил. Когда настигли, так он одними кулаками троих свалил – вона, до сих пор валяются. Откуда такой взялся – одержимый какой-то, хищный, ну прям, лютый враг.

– Заговорит, когда над костром ноги подпалим, – не унимался хорунжий.

– Вот и встретились, – сказал Хасан, слегка подвинув хорунжего, – ну, кто теперь победил – ты или я?

– Победа будет за нами, – ответил Антон, не отводя взгляда.

– За кем это «за вами»? – поинтересовался Хасан.

– За нами, за народом, правда. А значит, мы сильнее.

– Правду ищешь? – спросил Хасан.

– Я её не ищу, я её давно нашел. Вот уберем вас с пути, и правда восторжествует над угнетенным рабочим классом.

– А мы, значит, по-твоему, не из народа? – сопел сбоку хорунжий.

– Вы псы цепные у царя! – со злобой плюнул Антон в хорунжего.

– Да шо его слушать? – утершись, гаркнул он. Обойдя Антона сзади, схватил его за воротник шинели, повалил на землю и начал запинывать ногами.

– Останови их! – кричала в слезах Амалия, дергая Хасана за локоть.

Хасан в растерянности глядел на избиение Антона, наконец, придя в себя, начал расталкивать казаков, но тут же был отброшен в сторону.

– Ну, всё… – прохрипел он, чувствуя, как сжимаются его кулаки, а ярость застилает глаза, – вы – покойнички…

– Отставить! – громко прозвучала команда.

Казаки оглянулись – перед ними стоял сотник Акбаш.

– Отставить! – повторил он приказ. – Поднимите его.

Подойдя поближе и узнав Антона, удивленно воскликнул:

– Сам Антон-Челяберкет к нам пожаловал! Или я ошибаюсь? Мой сын все-таки заловил тебя в свои силки-сети, гордый орел!

Антон промолчал, взглянув на Хасана, потом на Амалию.

– Да-да, наслышан я о тебе, – говорил, растягивая каждую букву, Акбаш, – много ты положил наших казачков. А главное, что обидно: сорвал предложенный мной план в штабе. Я-то думал – заманю вас снова в город. Учините там грабёж, мародёрничать начнете, винные погреба вскроете. К этому всё и шло. В городе я специально оставил команду, которая должна была спровоцировать беспорядки. А твои дружки раскусили их – идейные, революционная дисциплина. Ты – опасный враг, хитёр и умён, – почти в упор шипел сотник Антону, – удивительно, почему это твои комиссары тебя не замечают? Или у вас, у большевиков, уже началась междоусобная мышиная возня? Они рано или поздно убрали бы и тебя, не дожидаясь, пока ты, оперившись, поклюёшь их. Это по понятиям ссыльных каторжан: кто сильнее и коварнее, тот и выживает. Отпустил своих товарищей, что еще остались живы. Остался один, а мог уйти с ними. Замысел ты свой выполнил – спутал казачков, заманил их за собой, по ложному следу. Слышал я, о чём ты высказывался на митингах со своими товарищами. Мнения твои не совпадают с большевистскими. Ты не за красных, не за белых, и монархические лозунги тебе претят. Так за кого же ты, Челяберкет?

– Если ты до сих пор не понял, о чем с тобой говорить? – отвел взгляд Антон.

– А вот ты мне, сотнику казачьего войска, объясни: за какую жизнь ратуешь?!

– Не за твою, это точно. Звание сотника за деньги не покупают, – зло отрезал Антон.

– Э-э-э, – возмутился хорунжий под гул казаков, – он наш сотник, назначенный казачьим генералом, да на казачьем кругу, на майдане одобрен, местными казаками. Давай, я ему еще добавлю! – замахнулся он на Антона.

– Подожди, Павел! – остановил его Акбаш. – Тебе бы всё шашкой махать да нагайкой щёлкать. Под сорок лет уже, а всё с кондачка решаешь: расстрелять, повесить. Завоевался совсем, я смотрю, хватит крови!

Павел быстро заводился, но так же быстро отходил. Он был чуть ниже среднего роста, с покатыми плечами, круглолицый, рыжий «бутузка».

– А ты сделай милость, изволь мне, сотнику, повторить свои слова, что на митинге говорил, – напирал Акбаш на Антона, – а мы послушаем.

– Давай послушаем! А шо не послушать, пусть погутарит напоследок! – загалдели казаки.

– Мы все во внимании, – ёрничал Акбаш.

– Реставрация капитализма, участие частного капитала, модернизация хозяйства страны – может, слышал про это? – сказал Антон.

– Допустим. Реставрация, модернизация… А мы-то чем вам помешали? – удивился сотник.

– Своей необузданной эксплуатацией, ненасытностью. Вы заражены болезнью, которая называется алчностью. Её щупальца захватили вас, капиталистов. Вас, как проказу, надо искоренять, – в гневе, глядя в глаза Акбашу, сказал Антон, – посыпать хлоркой и отправить на утилизацию!

– А-а, да чего его слушать! Он и здесь митинг устроил! – сопел хорунжий в ухо сотнику. – Вона, сынок твой как заслушался. Глядишь, нового врага обретешь себе в виде отпрыска.

Не сдержавшись, он изо всех сил пнул Антона сапогом, отчего тот согнулся. Со всех сторон на пленного посыпались удары – ногами, кулаками, прикладами.

– Батя, останови их! – взмолился Хасан.

– А ты что расслабился, сынок? Повлиял он вдруг на тебя? Меня не слушал, а он вот так – запросто – взял тебя за душу?

– Одержимый он какой-то, черным вороном смотрит, дьявол он, антихрист! – кряхтел между ними Павел.

– Отойди! – гаркнул Акбаш, грубо оттолкнув сына.

– Ты, батя, не сотник, а палач, если позволяешь это побоище над пленным!

Схватив отца, Хасан с силой швырнул его в сторону. Подскочив к казакам, ввязался с ними в драку.

– Это ты на отца своего? – заорал Акбаш, вытащил из кобуры браунинг и выстрелил в воздух. – Хорунжий, слушай мой приказ: Хасана арестовать, а этого – закрыть в сарае. Завтра разберемся, что с ним делать.

Хасана отвели в один из домов. Им оказался дом Амалии. Антона приволокли в бессознательном состоянии туда же и кинули в сарай.

– Ну, вот и лады, – кашлянул хорунжий Павел. – Отдохни, успокойся, молодой барин, в этой избе. Приказ бати. А утром видно будет.

Поставив часового, он ушел, хлопнув калиткой.

Некоторое время Хасан молчал, угрюмо набычив голову и опершись локтями о край стола. Слышно было только тиканье настенных часов.

– Когда же ко мне переедешь? – прервав молчание, резко спросил он, отчего Амалия с братиком, напуганные до слёз, слегка вздрогнули. – Ты же дала согласие.

– Так ведь что творится кругом! Стреляют. По городу боязно стало ходить, – ответила Амалия дрожащим голосом.

– Твоя правда, дела плохи. Силы красных скапливаются за городом, вот-вот пойдут на нас, только с какой стороны – неизвестно. На этот раз мы не удержим город.

– Изменился ты, – прошептала Амалия. – Угрюмый стал, похудел, одни скулы торчат…

– Амалия, ты слышала, что он час назад сказал? – перебил её Хасан.

– Слышала, да не все поняла, – пожала плечами она.

– Мой батя иногда, встречаясь с компаньонами, поговаривал о том же. О реставрации, о модернизации экономики и народного хозяйства. Я не вникал тогда во всё это, за что отец укорял меня: слушай нас и делай выводы, на ваше поколение всё это падёт. Вам поднимать Россию, если не случится революция. Такую жизнь народ долго не выдержит, тогда будет поздно. Взбеленившись от беспросветных трудностей, народ пойдёт всё крушить, ломать и жечь всё, что попадется ему на пути.

– Ты как Антон стал рассуждать, – сказала Амалия.

– У меня нет к нему злобы, я перестал воспринимать его как врага. Он сильный духом человек, знает, за что борется. Антон – будущий лидер движения, который поведет новое поколение по пути европейской цивилизации. Я теперь начинаю понимать отца, когда он говорил мне про наше поколение.

– Темнеет, – сказала Амалия.

– Не понял? – переспросил Хасан, увлечённый своими рассуждениями.

– Костры жгут, говорю, песни казачьи затянули. Небось, где-то во дворах самогон раздобыли.

– Злые они стали, как собаки, – ответил он. – Их понять можно. Новая власть с ними не церемонится. Большевики пытаются отобрать у них особый, привилегированный статус. Казаки требуют вернуть себе автономию, не отменять казачий устав, атаман – всему голова…

Ещё громче загутарили казаки за окном, заспорили.

– Наверное, до некоторых долетели слова Антона, – сказал Хасан, зашторив окно. Скинув сапоги, он улегся на кушетку и тут же заснул.

Проснулись среди ночи от прозвучавшего выстрела. Хасан, надев сапоги, в одной рубахе выскочил во двор.

– Кто стрелял? – крикнул он в темноту ночи. Протерев глаза, разглядел у ворот двора скопившихся казаков. Не услышав ответа, Хасан побежал к ним и, растолкав, увидел лежащего на земле с широко раскинутыми руками Антона. Наклонившись над ним, с ужасом понял, что он мёртв. Тёмно-бордовое пятно, просочившись сквозь шинель, стекало на траву.

– Здеся, похоже, самосуд устроили мои казачки, – промямлил хорунжий, – зло своё накопившееся сорвали на нём, пока я спал.

– А часовой на что? – в отчаянии заорал Хасан.

– Часовой как раз и позвал на подмогу, услышав, как этот ворон, развязавшись, попытался открыть дверь сарая. Казачки прибежали да со страху пульнули прямо в дверь. Он ещё жив был, выбрался из сарая и упал здеся, во дворе.

Хасан, выпрямившись, еще раз взглянул на Антона. Его лицо, освещённое лунным светом, застыло в еле уловимой улыбке. Будто он и не мёртв вовсе, а спит, и снится ему сон, что он, широко раскинув руки, летит над землёй и хочет возвестить всем сверху: «Люди, остановитесь! Не стреляйте друг в друга. Мы рождены на этой земле для добра, справедливости и разума…»

– Часовой свободен. Больше нас не от кого охранять, – горько пошутил Хасан.

– И то правда, – подтвердили его слова казаки, – смелый да умный враг был. А годков-то ему сколько было?

– Шестнадцать, как и мне, – ответил Хасан.

– Шестнадцать? – отрезвели казаки и, бурча себе под нос, перекрестившись, тихо разошлись.

Дождавшись, когда казаки заснут, Хасан взвалил Антона на плечи и, пользуясь темнотой ночи, ушел огородами на берег реки. Там он похоронил убитого напротив храма, подровнял могилу, положил на нее большой плоский камень.

«Когда закончится эта кровавая, бессмысленная гражданская война, я перезахороню его как героя!» – пообещал сам себе Хасан.

Утром казаки не обнаружили тело застреленного красноармейца и долго не могли понять, куда он подевался. Перекрестившись, суеверно подытожили: «Нечистая здеся сила! Дьявол он, одержимый. Убираться отседа надобно, братцы! Место у реки нехорошее, заболоченное, тальники вокруг да камыши…»

А когда из-за реки неожиданно донесся приближающийся монотонный стук колес, когда со стороны моста раздались первые выстрелы, казаки поняли – это бронепоезд с красными со станции Аргаяш. В отчаянии забегали они, седлая коней.

– Амалия! – запыхавшись, вбежал в дом Хасан. – Одевайтесь, уходим.

– Где ты был? Я даже не слышала, как ты оделся и ушел. Что происходит?

– Красные обошли нас с тыла.

– А где Антон? – дергал его за рукав гимнастерки Фаиз. – Вы его убили, да?! – запищал он в истерике. – Я слышал ночью выстрел во дворе!

– Братик, – сказал Хасан, прижав плачущего Фаиза к себе, – я тебе потом все объясню. Одно скажу: похоронил я его сегодня ночью в двухстах шагах от храма Александру Первому, у реки. Теперь слушайте меня: бежать надо отсюда. Красные придут, узнают, что Антона-Челяберкета убили у вас во дворе. Разбираться с вами не станут, попадете под горячую руку. Отомстят за Челяберкета. Он теперь для них герой, спас их от неминуемого окружения, которое готовил им мой отец. Для них этот город – главный стратегический объект. Отсюда вся Сибирь как на ладони.

– Нет, нет, я никуда не уеду, я найду его могилу! – заливаясь слезами, визжал Фаиз. Вырвавшись из рук Хасана, он выскочил из дома.

– Барин! – послышался за дверью сипловатый голос хорунжего. – Тикаем! Передислокация.

– Уходи один, Хасан. С нами ничего не случится, – с трудом сдерживаясь, чтобы не разрыдаться, пролепетала Амалия. – Когда всё закончится, мы обязательно встретимся. Как говорил Антон, рано или поздно обе стороны поймут: Россия – одна для всех и неделима. Все сложат оружие и возьмут в руки орудия труда. Начнут вместе, дружно, возделывать заросшие бурьяном поля, восстанавливать дороги.

– А говорила – ничего не поняла у Антона, – сказал Хасан и крепко обнял её. – Здравый ум превзойдёт эмоции. Сядем все за один большой стол и договоримся, как нам жить дальше.

– Ну чаво вы тама, барин! – постучал в окно Павел. – Застряли? Уходим! – приказ сотника.

– Прощай, Амалия, я обязательно вернусь за вами!

Выскочив во двор и лихо запрыгнув на коня, Хасан галопом понёсся за отрядом, слился с ним в клубе пыли, пропал среди казаков.

Выбежав за ним, Амалия по пути схватила братика, прижала к себе. Топот сотен копыт заглушил плач Амалии. Так, обнявшись брат и сестра долго стояли посреди улицы.

Глава третья. Сибирь

В долгом изнурительном отступлении белогвардейский полк отходил всё дальше от Урала, теряя по пути живую силу. От истощения падали лошади, неспособные тащить тяжелые орудия. В подразделениях стояло упадочническое настроение, случалось дезертирство. Старшие офицерские чины смотрели на это с тоской и бездействием, не в силах повлиять на младший командный состав, который в полном отчаянии спивался в кабаках занятого на днях сибирского городка Омска.

«Переведём здесь дух, наведём дисциплину, накопим силы, приведем в порядок гарнизоны. Вот-вот должны прийти на подмогу каппелевцы, – рассуждали в штабе генералы, – сойдет снег, подсохнут дороги, и снова двинемся на Урал…

…Займём Урал. Восстановим заводы, фабрики, пути сообщения. За счет уральской промышленности избавимся от иностранной помощи. Возделывая уральские степные районы, прокормим весь регион. Реставрация Урала – вот наша первостепеннейшая задача. Новая экономическая политика. Уральская демократическая автономная республика. Парламент, конституция, демократия, а значит, диалог с трудовым слоем общества. Развитие инфраструктуры, восьмичасовой рабочий день. Профсоюзы. Ударим в набат, бросим стране клич: хватит воевать, бросайте оружие, возьмитесь за орудия труда! Всеобщая амнистия. Кто, если не мы? Крестьяне и рабочие истосковались по мирному труду. Заросли густым бурьяном поля, заржавели производственные цеха. Хватит убивать друг друга. Сойдемся, белые и красные, в одно развитое общество, а примирением меж нами будет цвет синего неба, цвет Божества, цвет Православия. Одна вера, одна неделимая Россия. За царя-за батюшку клятву дадим. Урал – сердце России. Отсюда всё как на ладони. Позади – Сибирь с её рудными богатствами, впереди – среднерусская полоса с её хлебными полями и людскими ресурсами. Всю тяжелую промышленность – за Урал, вахтовый метод работы…»

Но всё это потонуло в многочисленных речах и яростных, эмоциональных дискуссиях, где спорщики больше соревновались между собой в острословии, чем пытались разобраться в создавшемся положении.

Тем временем, оболваненные обещаниями Ленина «Вся земля – крестьянам, заводы – рабочим», низшие сословия населения массово записывались в Красную Армию, образуя мощную угрозу белому движению.

Вскоре белые сдали город Омск. И снова отступление по заснеженной степи. Степь, насквозь прошитая пулями, обнимала зыбким холодным ветром. Испуганно ржали лошади. Солдаты устали драться, не могли и совсем не хотели воевать. Сумрачно и угрюмо продвигался эскадрон белой гвардии. Как белые степные волки, отрешённо глядели они в белесую даль воспалёнными глазами, все дальше углубляясь в безысходность и безнадежность своих чаяний по горькой сибирской дороге. И вслед им глядел в безмолвном укоре еще один покинутый ими последний рубеж надежды – город Омск.

– Сдается мне, что наша песенка спета, – проскрипел простуженным голосом ехавший рядом с Хасаном молодой юнкер Александр Лезин. – Россия лежит, пропитанная кровью. Не стало Родины, над нами кружат беркуты.

Хасан познакомился с ним в Омске, в одном из кабаков. Александр оказался популярным исполнителем русских песен в Питере. Выше среднего роста, строен, красив, с безупречными манерами светского столичного бомонда. Многие, узнавая его по афишам, подходили, чтобы выразить восхищение его творчеством, и были очень довольны, что в такое трудное для страны время известный музыкант и певец с ними.

В кабаке, где он без остановки под собственный аккомпанемент – то на пианино, то на гитаре, – захмелев, остервенело пел и пел свои песни о покинутой Родине, Александр спровоцировал массовую драку. Не стерпев едкого замечания со стороны казаков, он вдребезги разбил гитару об голову обидчика. Присутствующие мгновенно разделились на две противоборствующие стороны – одни отстаивали честь молодого юнкера, другие вступились за казака – те, кто недолюбливали важных столичных «гастролеров». Были и такие, кому просто хотелось впустить пар. Полетели стулья, посуда, загремели столы.

– Всё, конец! – кричал Александр, откинув в сторону гриф сломанной гитары. – Всё, понимаешь, Хасан? Мы потеряли Родину, мы её профукали, пропили, проплясали. Рано или поздно веселье кончается. Наступает похмелье, горькое осознание никчемной жизни, – стенал он в плечо Хасану, – мне страшно, друг мой.

Потасовка закончилась так же неожиданно, как и началась. Один из стульев угодил в висевшую под потолком большую люстру. Та с грохотом рухнула на пол прямо в середине зала. Звон стекол, пыль моментально остудили дерущихся.

– Отставить! – заорал вбежавший хорунжий Павел со своими казачками. Достав из кобуры револьвер, он выстрелил в потолок. – Сюда сам сотник Акбаш от штаба выехал. Скоро его высокоброд прибудет. Прошу вас, господа офицеры, поутихомириться да выслушать сотника. Покамест виноватых, кто учинил этот беспорядок, искать не будем.

В генштабе хорошо знали, что сотник Акбаш силой своего красноречия и убеждения может легко договориться с разгоряченными не на шутку солдатами.

– Не надо грустить, господа офицеры, и не падайте духом, – упрекнул для начала сотник. – То, что мы потеряли, больше не вернуть. Не надо горевать о прошлом. Отчаяние хуже трусости, а трусость и отчаяние порождают страх и неуверенность в себе и своих силах. – С укором вскользь глянул он на Хасана и его товарища Александра. – Мы – русская интеллигенция – сами виноваты во всем, что стало с нашей страной. Виновата безвольная политика власти, испокон веков ставшая нормой. Это пренебрежение к простому люду, к его проблемам. Этим мы сами расчистили дорогу большевикам во главе с Ульяновым-Лениным, который правдой и неправдой сумел договориться с народом. С людьми, которых мы считали быдлом.

Его слова отрезвили всех. Каждый слушал, как человек, мучительно искавший ответа и вдруг нашедший его в словах Акбаша.

– Прекратите истерику, не всё ещё потеряно. Есть надежда, а надежда умирает последней, – зычно проговорил Акбаш, – продвинемся за Иркутск, там Чита, где атаман Семенов накапливает силы, создадим новое Сибирское правительство. Есть еще возможность уцепиться за край земли российской. Япония и Америка обещали нам помочь, – продолжал сотник в гробовой тишине, наступившей в зале, – они явственно понимают: надвигается нечто очень ядовитое, ползущее и грозное. Борьба с большевизмом – это не только русское дело, а дело мировое. Чтобы спасти ошалевший русский народ от власти, призывающей к мировой революции. Америка прекрасно понимает: упустит этот момент, потом будет поздно. Щупальца большевизма, выдвигающего лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», опасны для капитализма.

– А твой батя – либерал. А как говорит! Мудрец востока! – согласился с услышанным Александр.

Хасан, до тех пор слушавший отца в пол-уха, был поражен его речью, насколько его слова лаконичны, точны, понятны. А как его слушали! Даже суровые казаки с Урала согласно задёргали буйными головами.

– Возвернёмся на Родину! Урал – это хребет России. Накинем на него седло, и ударит он копытами в каменные скалы, да расправит свои крылья Пегасом, да пролетит над Россией-матушкой доброй вестью. – Акбаш навзрыд простонал. – О Господи! Послушай, Боже! Спаси Отчизну от грязи и ото лжи! Спаси её заблудший лик! Прости, Россия, что шли брат на брата! Остались они лежать под холмами в сырой земле, хлопцы наши.

Многие из присутствующих, не совладав с нахлынувшими эмоциями, прятали промасленные глаза в пол.

– Мы завели себя в пучину и сами должны из болота выбраться. – В конце сотник процедил сквозь зубы дрогнувшим голосом: – Россия-матушка, удержимся на рубеже, наберем силы и вернемся! Не бросим тебя на поругание безбожников. Мы вернемся белым беркетом, нависнем в синем небе над ползущей по земле российской нечистью. Не знающей и не испытывающей чувств чести, благородства и справедливости.

«Осунулся, поседел, выражение лица стало хмурым и озабоченным, даже растерянным», – отметил про себя Хасан, глядя на отца. Хасан слышал, как отец, встречаясь с промышленниками со всего Уральского региона и богатыми купцами, говорил с ними об устройстве быта рабочего люда: создать в России класс мелких собственников; решить аграрный вопрос, причем все это сделать мирно и эволюционно; создать Крестьянский банк для льготного кредитования крестьян… За это очень ратовал отец, имея свой крупный промышленный банк. Тут же всплыли в его памяти слова Антона-Челяберкета, когда на вопрос отца «За что воюешь?» тот смело ответил: «Мы призваны освободить народ от нищенства, от невежества, от бесправия. Передать землю крестьянам за щадящий выкуп. Найти средний путь развития. Земля ничья, Божия, а значит, право пользоваться ею дает только труд». Хасан хорошо помнил, как отца, пораженного ответом Антона, отшатнуло от него: «Ты не большевик! Ты – мой хороший ученик!» «Я твои, Акбаш Шаяпов, статьи в газетах почитывал, вырезал и носил в кармане, пока не выучу наизусть», – признался тогда Антон. То ли в шутку, то ли всерьёз Акбаш заявил: «Когда закончится вся эта смута, назову свой банк по-новому – «Челяберкет».

Добравшись до станции небольшого поселка, усталый эскадрон расположился прямо у вокзала. «Куда дальше?» – бурчали казаки. Командиры во главе с сотником Акбашем собрались в узле связи вокзала, долго созванивались с городом Томском. Вскоре все вышли на дощатый перрон. Акбаш громко объявил:

– Завтра к утру подойдет эшелон, все грузимся и отбываем до места назначения, в город Иркутск.

– Дэ-эк, – замешкались казачки. – А с конями-то что?

– А с конями, – начал было объяснять сотник, но голос его словно чем-то сдавило. Помолчав с минуту, Акбаш, тяжело вздохнув, твёрдо сказал: – коней оставляем. Договор с красными партизанами. Мы им – коней, они нас пропускают в пути следования без досмотра. Добираемся до Иркутска, там сдаем оружие, это пропуск в город Читу.

Александр с Хасаном не спали эту ночь – простояли, просидели возле своих коней. Не спали и казаки. К ночи у костра тихо затянули песни. Мужские приглушенные голоса с грустной ноткой расстилались по темнеющей сибирской долине.

– Как я теперь без моей Ласки? – гладил по шее своего коня Александр. – Это мой первый боевой конь, я с ней уже год как воюю. Правда, вот они, – кивнул он на казаков, – все равно не считают меня за своего.

– Не обижайся ты на них, – сказал Хасан. – В бою ты смел и не прячешься за спины других. Но этого мало, чтобы быть принятым в казаки. Казак – это особое состояние души. Это бесшабашная и безрассудная вольная вольница, сочетающаяся с жесточайшей дисциплиной духа. Честь, преданность, вечный долг перед старшим поколением. У них это в крови, с этим нужно родиться. Ну вот, опять обиделся! – заметил Хасан. – Кровь казачья передается из поколения в поколение.

Александр был на два года старше Хасана. Худощав, всегда подтянут, аккуратен. С большими, ясными глазами, с не по-мужски пухлыми губами.

– Я больше похож на маман, – признавался он, – даже имена у нас одинаковые. Отец не приветствовал мое увлечение петь по ресторанам и кабакам. «Не пристало нам, дворянам, опускаться до трактирного музыканта!» – возмущался он. Напротив, маман не возражала. Однажды она в Питере пришла ко мне в ресторан. Села в дальнем углу зала, заказав себе только чай. И я тогда весь вечер пел для нее. Как мне показалось, она была горда за меня. Была горда за меня, когда я пришел домой и заявил отцу, что ухожу на войну. – Помолчав, подумав о чем-то, Александр вновь обратился к Хасану: – Ты не спишь?

– Нет. Слушаю тебя.

– Мне нравится в тебе, что ты умеешь слушать. Но хотелось бы, наконец, послушать тебя.

– Спроси, и я отвечу, – сказал Хасан.

– У вас с отцом, как мне показалось, натянутые отношения. Вы совсем не общаетесь. Рядом с ним тебе было бы уютнее, чем здесь, у костра, среди казаков. Прости, я слышал, как в Омске, в кабаке, твой отец, разозлившись, назвал тебя «Шаян-малай». Как я знаю из татарского эпоса, «Шаян» – это веселый, озорной, смешной, с безобидными выходками юноша. По тебе этого не скажешь. Ты, как и отец, хмур и молчалив. В том кабаке, когда все дрались, ты даже не шелохнулся. Стоял как истукан посреди зала и глядел на потолок, как на тебя летела тяжелая люстра. Ты только успевал отталкивать дерущихся по сторонам. А когда, после страшного грохота, рассеялась пыль, все поняли, что ты их спас от неминуемой смерти. В том числе и меня, просто легко прижав одной рукой к себе…

– Хороший вопрос ты мне задал, – сказал Хасан. – Знаешь, я никогда не задумывался об этом. Мы не доваривались, как нам вести себя по отношению друг к другу при обществе. Мне было достаточно и того, что я видел его издалека в кругу компаньонов и деловых людей. Батя жив и здоров, бодр и весел – и это меня устраивало. За мной иногда следили его люди, но я не придавал этому значения. Наверное, через них он узнавал обо мне все, что ему было нужно. Как-то он сказал мне: «Ты всё равно придешь ко мне – не только физически, но и духовно, и мы будем вместе, я знаю. Тогда я ничего не понял, что он хотел этим сказать. Сейчас до меня доходит смысл его слов. После его выступления там, в Омске, меня стало тянуть к отцу. Россия, Родина, долг, честь, благородство… Признаюсь, для меня до сих пор эти слова звучали не очень убедительно, пока я не услышал отца. Теперь без этих понятий жизнь для меня пуста и незначительна. Я становлюсь его единомышленником, принимаю его убеждения как аксиому.