Текст книги "Я вещаю из гробницы. Здесь мертвецы под сводом спят"

Глава 14

Я с трудом набрала воздух, чтобы заговорить.

– Наверняка это не так, – выдавила я.

Прошла еще одна вечность, прежде чем викарий снова заговорил:

– Семь лет назад в рождественские каникулы я взял ее с собой на вокзал в Доддингсли, когда ездил за падубами для церкви, как обычно. Ханна любила Рождество… всегда хотела во всем участвовать. На платформе кто-то меня остановил… бывшая прихожанка… мы не виделись много лет… хотела поздравить меня с праздником, понимаешь ли… и я выпустил ручку Ханны… только на секунду, видишь ли, но… Поезд… поезд…

Внезапно по его щекам покатились слезы.

Я наблюдала, как моя рука потянулась к его руке.

– Я кричал ей вслед, пытался позвать ее…

– Мне так жаль, – сказала я, одновременно понимая, как бесполезны слова сочувствия, даже когда это все, что у нас есть. – Так жаль, – повторила я.

– Если бы она осталась жива, – в слезах добавил викарий, – она была бы твоей ровесницей. Синтия и твоя мать были близкими подругами, знаешь ли, Флавия. И они должны были стать матерями одновременно.

Еще один паззл из тех, что составляли Харриет, встал на место.

– Мне так жаль, – повторила я. – Я не знала.

– Откуда тебе знать? – сказал викарий. – Добрые люди Бишоп-Лейси сговорились молчать. О смерти Ханны не говорят. Они думают, что мы не знаем об этом, видишь ли, но мы знаем.

– Но вы не должны винить себя, – выпалила я, начиная злиться. – Это не ваша вина. Несчастный случай.

Викарий печально улыбнулся, давая мне понять, что мои слова ничего не меняют.

– Где она похоронена? – с неожиданной смелостью спросила я. Буду носить туда цветы и торжественно возлагать их на могилу маленькой девочки. Я положу конец этому душераздирающему молчанию.

– Здесь, – просто ответил викарий. – На кладбище. Рядом со склепом Коттлстоун. Тогда мы не могли позволить себе надгробье, видишь ли. Кошелек деревенского викария не позволяет… а потом… что ж, потом было уже слишком поздно. Тем не менее Синтия часто ходит туда, но боюсь, я…

Я вздрогнула, осознав весь ужас его слов.

Их ребенок похоронен в том самом месте, где Синтия увидела, как я выбираюсь из земли. А потом в церкви…

Как я смогу компенсировать причиненный мной вред?

– Она приняла меня за Ханну, – сказала я, делая первый шаг. – Я забралась в орган в поисках ключа к разгадке. Должно быть, ей показалось, что я прошла сквозь стену.

Когда я говорила, Синтия тихо простонала и повернула голову из одной стороны в другую.

– Я рада, что вы оказались в церкви, – добавила я. – Я не вполне понимала, что делать.

– Я последовал за ней, – мягко сказал викарий. – Я часто так делаю, чтобы убедиться, что она не причинит себе вреда, видишь ли.

Синтия пошевелилась.

Он бережно снял мое грязное пальто с ее плеч, протянул его мне и укрыл жену шерстяным покрывалом, сложенным в ногах.

– Мне лучше уйти, – сказала я, взяв пальто.

Когда я надевала его, на ковер упали комочки глины.

Я была уже в дверях, когда викарий снова заговорил.

– Флавия… – произнес он.

Я обернулась.

– Да?

Его глаза, все еще влажные, встретились с моими.

– Будь осторожна, – сказал он.

Вот еще одна причина, почему я люблю Денвина Ричардсона.

Залитый лунным светом Букшоу казался местом из грез. Проезжая по каштановой аллее, я видела, что он наполовину освещен бледным серебристым светом, а вторая половина погружена во мрак, и по Трафальгарской лужайке к востоку крадутся длинные черные тени, как будто пытаясь спрятаться в отдалении среди деревьев.

Я поставила «Глэдис» у кирпичной стены кухонного огорода и бросила взгляд на верхние окна. Света не было, и белых лиц тоже.

Идеально, – подумала я. Мне нужно время, чтобы состряпать химический очиститель. Я что-нибудь смешаю в ведерке для угля – что-нибудь аммиачное и какой-нибудь окисляющий агент на основе хлора. А может, бензина: я с легкостью нацежу галлон из «фантома II» Харриет. Сверну грязное пальто в комок, замочу на полчаса и потом повешу в окне лаборатории просушиться на ветру. Оно станет таким же безупречным и свежим, как будто его почистили в химчистке «Армфилдс» в Белгравии.

Открыв дверь и войдя в кухню, я почувствовала дикий голод, словно не ела целую вечность и мой желудок прилип к позвоночнику. Отрежу-ка я себе ломоть хлеба в кладовой и отнесу наверх, чтобы пожарить тосты на бунзеновской горелке.

Я прошла уже полкухни, когда меня остановил официальный голос, прозвучавший, словно удар колокола.

– Флавия.

Это был отец.

Я не сразу его узнала. Он сидел за столом в халате и тапочках. Я никогда не видела его в другой одежде помимо его привычного наряда из рубашки, галстука, жилета, пиджака, брюк и отполированных до зеркального блеска туфель.

– Я была в церкви, – начала я, надеясь получить какое-то преимущество, хотя представить не могла, какое именно, и неловко добавила: – Говорила с викарием.

– Я в курсе, – сказал он.

В курсе? Викарий донес на меня?

– Звонил канцлер.

Я не могла поверить своим ушам! Отец запрещал использование «инструмента», как он именовал телефон, за исключением самых печальных обстоятельств. Он относился к телефону так, как приговоренный к виселице.

– Он посоветовал мне запретить тебе слоняться вокруг церкви на время раскопок. Думает, ты можешь навредить себе.

И откуда он знает, что я слоняюсь вокруг церкви? – хотелось мне поинтересоваться.

Ответ очевиден: это его подхалим Мармадьюк Парр сказал ему.

– Дело не только в этом, – продолжал отец. – Как ты очень хорошо знаешь, в склепе произошло убийство.

Я вознесла к небу небольшую молитву. По крайней мере, это не инспектор Хьюитт звонил с требованием, чтобы я держалась подальше.

– Он упомянул бедного мистера Колликута? Имею в виду, канцлер.

– Так получилось, что нет, – ответил отец. – Но тем не менее я хочу, чтобы ты…

– Миссис Ричардсон упала в обморок у алтаря, – я перебила его, пока он не договорил. – Она приняла меня за свою дочь Ханну.

Отец взглянул на меня, и в лунном свете его морщины показались особенно глубокими. Он не брился, и его щетина безжалостно поблескивала. Еще никогда он не выглядел таким старым.

– Викарий сам рассказал мне о ней, – добавила я.

Тикали кухонные часы. Отец издал длинный вздох.

– Я тебя не вижу, – сказал он спустя некоторое время. – Мои глаза уже не те, что прежде. Принеси свечу из чулана. Не включай электрический свет.

Я захватила оловянный подсвечник и коробку деревянных спичек, и через минуту мы уже сидели друг напротив друга за кухонным столом в мерцающем свете восковой свечи.

– Жизнь Денвина и Синтии не из легких, – сказал отец.

– Да, – ответила я. Постепенно я училась тому, что лучший разговор заключается в спокойствии и умении слушать, а если и отвечать, то только односложными словами.

– Он винит в этом себя, – сказали мы в унисон.

Невероятно! Отец и я произнесли одни и те же пять слов в одно и то же время – практически хором.

Я не осмелилась улыбнуться.

– Да, – сказали мы.

Просто мурашки по коже.

Единственный раз, когда отец говорил со мной – я имею в виду, по-настоящему говорил, – был тогда, когда его посадили в тюрьму Хинли, обвинив в убийстве Горация Бонепенни.[41]41
  Флавия опять вспоминает события, описанные в романе «Сладость на корочке пирога».


[Закрыть] В тот день он говорил, а я слушала.

Теперь мы оба говорили одновременно.

– Это был самый настоящий несчастный случай, просто несчастный случай. Трагический. Все же в тех обстоятельствах ничего нельзя было поделать и оставалось только жить дальше. Так или иначе, тогда каждый понес утрату. Ужасное время. Да еще потерять маленькую девочку.

– Ты был там, когда это случилось? – спросила я, изумив сама себя. Откуда эта внезапная смелость?

Лицо отца омрачила внезапная тень. Кухонные часы продолжали тикать.

– Нет, – через какое-то время ответил он. – Не был.

Я хорошо знала, что в то время он был в лагере военнопленных вместе с Доггером. Это была запретная тема для обсуждения в Букшоу.

Как странно, подумала я: вот четверо великих страдальцев – отец, Доггер, викарий и Синтия Ричардсон, и каждый заперт в своем прошлом, не желая делиться ни каплей своего горя даже друг с другом.

Может быть, в конце концов, печаль – это личная вещь? Закрытая емкость? Что-то вроде ведра воды, которое можно нести только на плечах одного человека?

И что еще хуже, целая деревня прикрывает каждого из них заговором молчания.

Ох уж эти чертовы милые люди! Благословляющие и благословенные!

Я покраснела при воспоминании о том, что дала обет публично принести цветы на могилу Ханны Ричардсон.

Но я не побеспокою отца рассказом о своих планах. У него и так много хлопот.

– Что мы будем с тобой делать? – внезапно спросил он.

– Не знаю, сэр, – ответила я.

Слово «сэр» пришло из ниоткуда. Я никогда так не обращалась к своему отцу, но сейчас это было правильно.

– Просто иногда… иногда мне кажется, что я очень похожа на свою мать.

Вот! Я это сказала!

Каковы будут последствия моей несдержанности?

– Ты не похожа на свою мать, Флавия.

Я задохнулась от этого удара.

– Ты и есть твоя мать.

Мой мозг превратился в рой – пчелиный улей, торнадо, тропический шторм. Мои уши и правда это слышали? Несколько лет мои сестрицы все активнее и активнее стараются убедить меня, что я подменыш, кусок угля, подброшенный Дедом Морозом в их чулки, что меня удочерили.

– Я уже какое-то время собираюсь поговорить с тобой, – сказал отец, копаясь в карманах халата, будто он что-то там потерял. – С тем же успехом можно сделать это сейчас.

У меня задрожал подбородок. В чем дело? Что он хочет сказать?

Он собирается содрать с меня шкуру за то, что я испортила свое лучшее пальто?

– Я осознаю, что твоя жизнь не всегда была… – неожиданно начал он. – Так сказать, я знаю, что ты иногда…

Он посмотрел на меня с несчастным видом, неверный свет свечи бросал отблески на его лицо.

– Черт бы все это побрал, – сказал он.

И снова начал:

– Как и твоей матери, тебе дарован роковой дар гениальности. Поэтому твоя жизнь никогда не будет легкой, и тебе не следует на это рассчитывать. Ты всегда должна помнить, что за великие дары приходится дорого платить. Вопросы есть?

Дорогой отец! Даже в самые трогательные моменты он говорит словно на параде. Как же я его люблю.

– Нет, сэр, – сказала я, как будто сапер, которому велено взорвать вражеские ряды. – Вопросов нет.

– Очень хорошо. Очень хорошо, – произнес отец, вставая и потирая ладони. – Что ж, тогда тебе лучше пойти и немного поспать.

И с этими словами он ушел, оставив меня за столом в одиночестве.

Я поразмыслила над всем, что он сказал.

Его замечания насчет Харриет – не то, о чем думают за кухонным столом. Мне надо обдумать это позже в уединении моей комнаты. В уютной кровати.

Одно было ясно. Отец не запретил мне напрямую приближаться к церкви.

Глава 15

– Г’рят, он кровоточит, п’тому что его кости потревожили!

Миссис Мюллет зачерпнула еще ложку своей каши, больше похожей на лаву, и положила мне в тарелку. У меня в голове промелькнули мысли об Оливере Твисте наоборот: «Пожалуйста, мэм, я больше не хочу».

– Кушай, дорогуша, пока она горячая. Будь хорошей девочкой. Помни: Маргарет Мюллет не сочиняет, овсяная каша к ребрам прилипает. О! Да я поэтесса, я и не знала!

Она хихикнула над своей шуточкой.

Одной мысли о том, что эта серая пакость прилипнет к моим ребрам – или еще к чему-то, – оказалось достаточно, чтобы мой желудок впал в спячку.

– Благодарю, миссис Мюллет, – вяло сказала я, добавляя побольше молока к овсянке. Может быть, я смогу выхлебать немного жидкости и не притронуться к подрагивающему ужасу, таящемуся под молоком, словно Лох-Несское чудовище.

Я почти не спала и была не в лучшей форме. Чистка пальто оказалась более сложной химической процедурой, чем я предполагала, и в результате заставила меня повторить знаменитый эксперимент 1821 года Майкла Фарадея, когда он синтезировал тетрахлороэтилен с помощью экстрагирования его путем термальной декомпозиции из гексахлороэтана.

Следовательно, мне пришлось провести всю ночь на ногах.

– На самом деле его кости еще не потревожили, – сказала я миссис Мюллет. – Они слишком глубоко закопаны.

– Что ж, он ведь прекрасно знает, к чему дело идет, – сказала миссис Мюллет. – Помяни мои слова. Они знают. Они могут видеть и слышать на расстоянии, как телевизор. Они слышат, когда миссис Фрэмптон молится, чтобы ее Элси Берт выиграла в футбольном тотализаторе, и тогда она сможет отправить свою мать в Блэкпул на пару недель и избавиться от нее, чтобы хорошенько помыть полы и выбить ковры. Имей в виду, я ничего не г’рила.

Я завтракала на кухне, потому что к тому времени, когда я выгнала себя из постели, миссис Мюллет уже убрала тарелки из столовой.

– Я слышала об этом от моей приятельницы миссис Уоллет. Она говорит, там повсюду была кровь.

– Вовсе нет. Я сама лично все видела, – возразила я.

Глаза миссис Мюллет расширились.

– Максимум пара чайных ложек, если собрать все вместе. На первый взгляд всегда кажется, что крови больше, чем есть на самом деле.

Если это и правда кровь. Я едва могла дождаться возвращения в лабораторию и проанализировать вещество, которое собрала своей белой ленточкой.

– Тем не менее, – сказала она, – мисс Танти пришлось положить в кровать и вызвать доктора. Просто ужас! Она бормотала что-то о мистере Колликуте и четырех всадниках карманных губ. Полная бессмыслица. Шок, если тебя интересует мое мнение.

– Думаю, вы правы, миссис Мюллет, – ответила я. Мои планы стремительно менялись. – Я отнесу ей цветы. И скажу, что они от всех нас из Букшоу.

– Это так мило с твоей стороны, дорогуша, – сказала миссис Мюллет. – Ты всегда так заботлива.

Конечно, я заботлива. Если язык миссис Танти развязался под действием лауданума, я хочу быть первой, кто услышит то, что она скажет.

Мисс Танти обитала в маленьком домике на западной стороне Кейтер-стрит, уходившей на север от Хай-стрит чуть западнее «Тринадцати селезней».

Я подъехала и прислонила «Глэдис» к воротам в тот момент, когда из парадной двери вышла мисс Гоул, казначей алтарной гильдии.

– Боюсь, она никого не принимает, дитя. Распоряжение доктора. Вот, давай сюда свои цветы. Я поставлю их в вазу и занесу ей попозже.

Я знала, что она этого не сделает. Она выбросит их на помойку. Не то чтобы это меня волновало. Я собрала этот букетик из полевых цветов на том же месте перед церковью, где в прошлый раз.

– Так мило с вашей стороны, мисс Гоул, – сказала я, протягивая цветы и принимая озабоченный вид. – Как мисс Танти?

– Сейчас отдыхает. Но ее нельзя беспокоить. Мы сделали ей инъекцию, чтобы она смогла выспаться и пришла в себя.

Мы сделали ей инъекцию?

И тут я вспомнила. Конечно же, мисс Гоул – в прошлом старшая медсестра. Вот почему она использовала слово «инъекция». Любой другой сказал бы: «Мы сделали ей укол». Или: «Дали успокоительное». И они бы не стали говорить: «Мы», а скорее: «Доктор дал ей снотворное».

Как много можно почерпнуть из одного слова!

Я одарила эту женщину своей лучшей улыбкой деревенской дурочки.

– Тогда я лучше пойду, – сказала я, сопротивляясь желанию добавить: «на пасхальную выставку коров».

Нахальству есть пределы.

Я покатила на «Глэдис» к месту, где улица упиралась в реку. С намеренно глупым видом я собрала горстку галек и начала бросать их по воде, высунув язык.

Один… два… три…

Когда я оглянулась, мисс Гоул уже ушла.

Я быстро вернулась к дому мисс Танти, посмотрела по сторонам, чтобы убедиться, что никто меня не видит, затем открыла дверь и скользнула внутрь.

Здесь было очень жарко, даже душно, как в тропических джунглях.

Справа находилась столовая с огромным столом и большим количеством стульев, чем у нас во всем Букшоу.

Слева – гостиная, одновременно служащая музыкальной комнатой со всеми атрибутами: маленьким роялем, пюпитрами, гипсовыми бюстами Бетховена, Моцарта и еще одного человека, которого я не узнала… А, Вагнер! Его имя было выгравировано в основании. И все трое имели вид холодный и далекий, будто их высекли из лунных камней. За кабинетом располагалась маленькая оранжерея, изобилующая экзотического вида растениями. В изящной клетке сидел нахохлившийся попугай.

– Милашка Полли, – сказала я, пытаясь подружиться.

Попугай бросил на меня суровый взгляд.

– Ути-пуси, хорошенькая пташка, – произнесла я, чувствуя себя полной дурой, но есть не так уж много тем для разговора с птицей.

Эта зараза меня проигнорировала. Возможно, она голодна. Может, мисс Танти была так озабочена, что забыла покормить своего попугая.

Я взяла кусочек сала, застрявшего между прутьями клетки.

Птица совершила резкий рывок, и я отдернула руку, чтобы не лишиться пальца.

Боюсь, я обругала Полли неприличным словом.

– Ну тогда голодай, – сказала я и повернулась к выходу из оранжереи.

Источник высокой температуры нашелся на кухне, в задней части дома. Огромная черная плита источала столько же тепла, сколько котлы «Королевы Елизаветы», и воздух был наполнен ароматами готовки. Я открыла самую большую духовку и всмотрелась внутрь. На подушке из картофеля, моркови, лука, брюквы и яблок покоился огромный кусок говядины.

Мясо хорошо подрумянилось. Оно готовилось уже не меньше часа.

Мисс Гоул сказала, что мисс Танти отдыхает, значит, она должна быть наверху.

Я вернулась в прихожую.

– Привет, Квентин, – по-дружески крикнул попугай из оранжереи. Эта зараза, видимо, поняла, что я хотела ее покормить, и теперь пыталась ко мне подлизаться. Но слишком поздно.

Прощение – не моя добродетель.

Слева от меня располагались ступеньки, выкрашенные так, чтобы имитировать клавиатуру пианино: сами горизонтальные ступени черные, а подъем белый.

Я медленно поднималась по клавишам, по пути разглядывая фотографии в черных рамках, увешивавшие стены по обе стороны: молодая мисс Танти в длинном вечернем платье поет на сцене, сложив руки на обширной талии; мисс Танти получает приз от кислого джентльмена, чье выражение лица говорило, что он предпочел бы отдать его кому-нибудь другому; мисс Танти стоит перед средневековым, наполовину обшитым деревом домом, судя по виду, где-то в Германии; мисс Танти дирижирует хором девочек, одетых – как и сама мисс Танти – в школьную форму из джемпера, блузки и черных чулок; мисс Танти в центре хоров Святого Танкреда, а рядом едва виднеется светловолосый затылок мистера Колликута, сидящего за консолью органа. Высоко на заднем плане, не в фокусе, резное лицо святого Танкреда.

Он не кровоточит.

Поднявшись по лестнице, я повернула направо и вошла в комнату в передней части дома. Мисс Танти ни за что не обустроила бы себе спальню в задней части.

Большинство дверей были распахнуты; только одна, спальня у фасада, была закрыта.

Я повернула ручку и сунула нос в дверь.

Скрестив руки на груди, монументальная мисс Танти неподвижно лежала на кровати. Хотя на носу у нее имелись толстые очки, ее глаза были закрыты.

Я на цыпочках пересекла комнату.

Меня немного беспокоило, что она не храпит. Мисс Танти произвела на меня впечатление человека, который ничего не делает наполовину, и мне думалось, что вряд ли она спит тихо. Но, вероятно, тренированных певцов учат контролировать язычок – этот маленький кусочек плоти, свисающий в задней части глотки, словно розовая сосулька, – даже во сне.

Мисс Танти действительно спит? Или ее кто-то прикончил? Убийца мистера Колликута вернулся для повторного представления? Может, кто-то убивает церковный хор, одного музыканта за другим? Может быть, следующая на очереди – Фели?

Все эти вопросы пронеслись в моей голове одновременно.

Я уже заметила темную бутылочку, стоящую на заполненной книгами полке, втиснутой между кроватью и стеной. Я наклонилась над кроватью, чтобы рассмотреть получше, когда один глаз мисс Танти медленно открылся.

Я чуть не проглотила язык.

Увеличенный толстыми линзами, ее водянистый глаз напомнил мне восходящую кровавую луну.

Она моргнула, и открылся второй глаз, еще более тревожащий, чем первый. Ее зрачки завращались, плавая в супообразной жидкости, и затем сосредоточились на мне.

– Я… я позволила себе войти, чтобы проверить, в порядке ли вы, – забормотала я. – Я беспокоилась.

Огромное тело мисс Танти начало сотрясаться от безмолвных содроганий от плеч и обширной груди и до самых щиколоток. На миг это зрелище напомнило мне неудачное заливное мисс Мюллет.

– Да ну, – сказала она, и это был не вопрос.

Только через несколько секунд до меня дошло, что она смеется. Ее щеки содрогались, она закусила нижнюю губу, и ее огромные влажные глаза чуть не выкатывались из орбит.

Ужасающее зрелище.

– Хо! – сказала она. – Кто бы мог подумать.

Она перекатилась к ночному столику и взяла бутылочку. Большими пальцами вытолкнула пробку и налила с дюйм красновато-коричневой жидкости в стоящий под рукой стакан.

– Это для моих связок, – объяснила она и выпила жидкость одним глотком.

И издала характерный звук, будто полощет горло, чтобы убедить меня.

Я сразу же опознала характерный аромат шерри. Миссис Мюллет добавляет его в рождественский пудинг и в то, что она именует «грешным варевом».

– Голосовые связки надо иногда баловать, – произнесла мисс Танти, затыкая бутылочку пробкой. – С ними надо обращаться, как с дрессированными львами: чередовать регулярный хлыст и периодические поощрения.

Точно ли это та самая мисс Танти, которую пришлось уложить в кровать и к которой пришлось вызвать доктора? Та самая мисс Танти, которой надо было сделать инъекцию, чтобы она уснула?

Если это правда, она уже вторая за весьма короткий промежуток времени женщина в Бишоп-Лейси, кому потребовалась инъекция. Первой была Синтия Ричардсон, пострадавшая от испуга на церковном кладбище. И теперь мисс Танти, которая пострадала от испуга непосредственно в церкви.

Та самая мисс Танти, которая сейчас баловала свои связки вторым глотком шерри.

– Простите, что вошла без приглашения, – сказала я, не упоминая мисс Гоул. – Я знала, какой шок вы испытали, увидев кровь в церкви. Я хотела…

– Господи! – сказала она, уставив на меня свои вращающиеся зрачки. – Я была не более шокирована, чем ты.

– Но…

Эта женщина снова расхохоталась, и ее тело заколыхалось.

– Конечно, я очень старалась, чтобы это так выглядело. Несколько слов из книги Откровения могут быть весьма убедительны. Ну… не так уж старалась, если на то пошло. В любой деревне один телефонный звонок может быть таким же убедительным, как передовица в «Таймс».

– Но…

– Это был спектакль, дорогуша. Спектакль! И великолепный, осмелюсь сказать. Мне особенно приятно, что даже ты купилась. «Прости меня, о Боже». Ты купилась, не так ли? Признай это. И я должна сказать, что это моя идея перекреститься каплями, так сказать, была проявлением чистого гения. Хотя должна сказать, что на несколько минут я было подумала, что ты видишь меня насквозь.

Мои мысли забегали по кругу. Возникло такое ощущение, будто я пришла последней в беге в мешках. Эта жуткая старуха побила меня в моей собственной игре.

– Купилась? – выдавила я. – Разумеется, нет. Поэтому я здесь.

Хилая отговорка, но что еще можно было изобрести в этих обстоятельствах.

Вздымающиеся массы мисс Танти теперь превратились в натуральный тропический шторм.

– Бог мой! – произнесла она, снимая очки и утирая слезящиеся глаза уголком розово-лиловой простыни. – Боже мой!

Потом она спросила, взмахнув рукой в сторону книжной полки:

– Что ж, оставим всю славу разоблачения мисс Как-бишь-ее-там?

И я впервые заметила, что ее библиотека состоит из сотен детективных романов в зеленых мягких обложках вроде тех, что Даффи прячет от жадных глаз в бельевом ящике.

– Я всегда считала себя более чем умной женщиной, – продолжила мисс Танти. – Не блестящей, но неглупой. Я всегда первая определяла, кто положил отравленные сливы в рождественский пудинг, кто оставил отпечатки ног в паддоке – и все такое. Совсем как ты, – добавила она, испепеляя меня своим пронзительным взглядом.

Мое сердце упало в пятки.

У меня появился соперник.

– И вот мы, трое нас, расследовали все на раз-два-три, и не было никого умнее.

Трое нас? О чем говорит эта женщина?

– Я была самая первая, полагаю, – продолжала мисс Танти. – Я встала на колени и взяла образец «красного вещества» – кажется, так именовал его Джек Потрошитель? – пальцем на воротник и, ты должна признать, что это был штрих мастера, Флавия, на лоб, когда крестилась.

Черт бы побрал эту женщину!

– Этот парень Сауэрби почти опередил меня со своим носовым платком. Манера, с которой он попробовал жидкость, выглядела мило, хоть и несколько показушно. А потом, конечно, явилась ты, испачкала свою белую ленточку, отчаянно надеясь, что никто этого не заметит.

Черт бы побрал эту женщину еще раз!

– И мы стояли словно трое великих сыщиков, которых неожиданно свела судьба над лужей крови на месте преступления. Какая картина! Какой бессмертный миг! Что за кадр для суперобложки детектива! Какая жалость, что я не захватила свой «кодак»!

Вот так номер. Полагаю, мне следовало обрадоваться тому, что я нашла в Бишоп-Лейси родственную душу, но нет.

Отнюдь.

Как я могу докопаться до причин печальной кончины мистера Колликута, если кто-то вроде мисс Танти будет мутить воду?

He говоря уже о полиции.

– Мы можем сформировать что-то вроде клуба, – продолжила она с растущим энтузиазмом. – Назовем себя «Большая тройка». Или общество «ТСД»: Танти, Сауэрби и де Люс.

Вот еще!

Я не собираюсь провести остаток трудно доставшейся мне жизни, играя роль третьей скрипки в компании любителей.

Или?..

Мисс Танти подняла интересную тему.

Я совсем упустила из виду Адама Сауэрби.

Я закрыла глаза и попробовала воскресить в памяти его визитку. Что там было написано?

Адам Традескант Сауэрби, магистр искусств, член Королевского садоводческого общества и пр.

Археоботаник

Древние семена. Ростки. Исследования

1066 Лондон, Ройял, Лондон Е1ТХ, Тауэр-бридж

Исследования!

Вот что я упустила из виду. Черт побери, дважды черт побери!

Это частный детектив.

Что проливает совершенно другой свет на обстоятельства. Как много, например, он уже знает о смерти мистера Колликута? И как я это из него вытащу?

Мисс Танти тоже, коли она шныряет по деревне в поисках ключей, вполне может быть еще более богатым источником информации, чем я представляла.

Надо с ней поладить. По крайней мере на какое-то время.

– Я уже слышала, – произнесла я, – как вы решили дело о трех пропавших вязальных спицах.

Мисс Мюллет поведала мне эту историю, когда подавала рыбу. «Осторожно, кости», – предупредила она. И потом рассказала, как разрешилась деревенская загадка.

– Это правда, – сказала мисс Танти, явно гордясь собой. – Бедная миссис Лукас. Она такая рассеянная. И всю жизнь такой была. Куда она подевала свои спицы? Они просто испарились, видишь ли. Вмиг. «Вы смотрели в своих волосах?» – спросила я. Она всегда закалывала свои волосы в огромный узел, как жуткие танцовщицы у Тулуз-Лотрека. Ла Гулю[42]42
  Ла Гулю – псевдоним знаменитой французской танцовщицы кабаре Луизы Вебер (1866–1929), модели Ренуара и Тулуз-Лотрека. Она стала символом канкана и получила прозвище Королевы Монмартра.


[Закрыть] и другие… Королева Монмартра. Миссис Лукас так странно на меня посмотрела, потянулась рукой вверх и – опля! Она не думая воткнула их в прическу, когда к калитке подошел почтальон. «Вы настоящий Шерлок Холмс, правда», – вот что она мне сказала.

Я одарила мисс Танти профессиональной вежливой улыбкой.

– Насчет мистера Колликута, – начала я.

Но не было необходимости приводить в боевую готовность эту помпу. Одно прикосновение к рукоятке – и на меня вылилась вся история.

– Это было во вторник, – рассказывала она. – Во вторник перед Пепельной средой, если точно. Это так мило – быть точной, не правда ли, дорогуша? Так полезно, когда ты занят тонким искусством наблюдения.

Продолжайте! – хотелось мне закричать. Но приходилось вести себя как паинька. Я слабо улыбнулась мисс Танти.

– Во вторник накануне Пепельной среды, как я точно помню, поскольку на следующий день мы собирались петь на заутрене «Бенедикте» в версии Шеллота. Мы уже некоторое время репетировали, но, как может подтвердить твоя сестра Офелия, это дьявольски сложная вещь. Звучит она легко, я знаю, как вся великая музыка, но на самом деле это ловушка для опрометчивых.

Поскольку у меня было недостаточно времени, чтобы выучить партитуру, я знала, что мне придется полагаться на свое умение читать с листа, которое те, кому доводилось быть свидетелями, считают выдающимся.

Единственная трудность – ложка дегтя в бочке меда, так сказать, – то, что мои глаза меня подводили. Временами, особенно когда меня обуревают чувства, ноты кажутся мне просто размытыми пятнами на странице. Я знала, что мне надо быстро сделать новые очки либо сменить медикаменты, следовательно, я записалась на прием к мистеру Гидеону в Хинли.

Обычно, когда я считаю необходимым совершить «паломничество», как я это именую, Милдред Баттл любезно отвозит меня в своем «остине». Настоящая святая, вот она кто: самый лучший проводник в паломничестве, ты так не думаешь?

Я прилежно улыбнулась.

– Но в то утро перед завтраком мне позвонила ее племянница Флоренс. «Тетя Милдред заболела, – сказала она. – Должно быть, что-то съела». «О боже, – ответила я, – как жаль. Мне придется вызвать такси Кларенса Мунди, хотя я содрогаюсь при мысли о том, во сколько мне обойдется поездка на целый день в Хинли».

Полагаю, мне следовало быть более чувствительной к затруднению Милдред, но уж как было, так было. Полагаю, я беспокоилась о жестоком разочаровании прихожан и викария тоже, да, в случае, если я не смогу поддержать своим голосом «Бенедикте». Видишь мою дилемму, да?

Я сказала, что да.

– «Но не беспокойтесь, – сказала Флоренс, не успела я и слова вымолвить. – Мистер Колликут предложил отвезти вас, и тетушка Милдред любезно согласилась одолжить свою машину. Он заедет за вами в восемь тридцать пять».

Я забыла, что мистер Колликут жил у мистера и миссис Баттл. Слава богу, мисс Танти напомнила мне об этом. Это значит, что надо опросить еще двоих людей – троих, если считать племянницу Флоренс.

– И это было как нельзя лучше, – продолжала мисс Танти. – Я записалась к мистеру Гидеону на девять тридцать, и хотя до Хинли ехать всего лишь десять или пятнадцать минут, я предпочитаю всегда приезжать заранее. Иногда кто-то отменяет запись, и меня могут принять раньше моего времени, и тогда я раньше возвращаюсь домой и экономлю три шиллинга.

«Я буду ждать у калитки», – сказала я Флоренс. Так я и поступила.

Когда в девять утра мистер Колликут все еще не приехал, я попыталась позвонить Флоренс, но линия была занята. На телефонной станции мисс Гулард сказала мне, что голосов на линии не слышно, видимо, кто-то плохо положил трубку. Я была вне себя, должна признаться. Но когда я попыталась позвонить еще раз через пятнадцать минут, звонок прошел нормально. Флоренс сразу же сняла трубку и сказала, что мистер Колликут вышел из дома ровно в полдевятого.

Я пришла в ярость и готова была его убить.

Должно быть, я выглядела шокированной. Мисс Танти заволновалась.