Текст книги "Невиданные чудеса Дивнозёрья"

Алан Чароит
Невиданные чудеса Дивнозёрья

По ту сторону вязового дупла

Он вылупился из яйца в канун летнего солнцестояния, в самую светлую ночь года, и шерсть его казалась рыжей, как пламя, поэтому родители прозвали его Солнышком. Это было всего лишь детское имя, а настоящее, взрослое, он должен был получить немного позднее.

Его мама – маленькая белоснежная коловерша с аккуратными чёрными лапками – каждый день таскала в гнездо самые вкусные и сочные ягоды, а папа – серо-полосатый и очень пушистый – вскоре стал брать сына с собой в лес на охоту.

– Смотри и учись! – он выпускал длинные острые когти и расправлял могучие крылья. – Скоро ты станешь таким же сильным, как я, и сможешь сам добывать себе пропитание.

Но Солнышко так и не полюбил охотиться. В то время как другие маленькие коловерши весело выслеживали мышей и гонялись за птицами в небесах (летать они начинали уже через месяц после появления на свет), он тайком лазал в заповедный царский сад в Светелграде.

Мать ругалась, мол, схватят тебя стражники, ощиплют перья – будешь знать.

– Но я же ничего не трогаю, просто смотрю, – удивлялся Солнышко и тут же просил: – Мам, а расскажи сказку! Ну, пожалуйста!

И та рассказывала сыну о чудесах, которые встречались только по ту сторону вязового дупла.

Там, на другой стороне, жили люди – не обычные дивьи, а таинственные «смертные». Их жизнь была короткой, зато яркой, как падающая звезда в августовском небе. А ещё в человечьем краю, по слухам, росли самые вкусные ягоды на свете – земляника, малина и вишня. Солнышко, немея от восторга, повторял за матерью эти слова, словно пытаясь представить, каковы они на вкус. Наверное, очень сладкие?

Вскоре он и сам начал сочинять сказки о людях. В его историях большие рогатые животные приходили, чтобы отдать детям своё молоко, а капли, проливавшиеся из их чашек, становились молочной рекой в ночном небе (таким Солнышку представлялся Млечный путь), из вишнёвых косточек он планировал построить себе просторный дом, чтобы жить в нём на той стороне, и вдобавок собирался каждый день с утра ходить в булочную (тоже очень «вкусное» слово), чтобы купить (интересно, как это делается?) имбирных пряников и рогаликов в масле.

Молодые коловерши смеялись над ним. А Тучка – грациозная дымчатая забияка из старших – больше всех потешалась над Солнышком:

– Дурачок! Земляничная поляна – пф, придумаешь тоже! Не бывает никакой земляники – это всё глупые выдумки!

– Но царство людей существует! И я туда непременно попаду! – Солнышко чуть не плакал всякий раз, когда Тучка смеялась над его заветной мечтой.

– Ага, так тебя мамка и пустила!

– Я из дома убегу!

– А я твоему папке всё расскажу!

– Тучка-вонючка!

Их перепалки часто заканчивались дракой. Тучка была сильнее, но Солнышко всё равно лез на рожон первым и всякий раз бывал бит.

Дома он зализывал царапины и тихонечко поскуливал, слушая увлекательные рассказы матери о совах и кошках. Говорили, эти странные существа появились на свет после эксперимента одного неудачливого волшебника: стайку пролетавших мимо коловершей разделило надвое. Одни потеряли крылья, зато обзавелись длинным вертлявым хвостом, вторые совсем лишились шерсти и так этому удивились, что их глаза стали круглыми, как плошки. Но и те, и другие продолжили охотиться на мышей. В дивьем царстве совы и кошки совсем не прижились, а вот у людей, наоборот, задержались надолго. И Солнышку хотелось хоть одним глазком взглянуть на этих диковинных созданий – ух, и страшные они, наверное?!

Увы, мечты оставались лишь мечтами до поры, пока однажды на их гнездовье не напали жар-птицы.

Это только в сказках они добрые, а на деле – худших тварей не сыскать на всём белом свете: прожорливые, наглые, орущие дурным голосом и… ненавидящие коловершей.

Впрочем, коловерши отвечали им взаимностью. Поэтому, когда стало известно, что к гнездовью приближается огненная стая, все ужасно переполошились.

– Нам конец! – Тучка запричитала первой.

В детстве она была самой крупной и сильной, а теперь даже Солнышко (а он ведь был на целых полтора года младше) давно её перерос. Впрочем, Тучка беспокоилась не зря: в последнее время даже ходили слухи, что сам Кощей Бессмертный ходил к ним на поклон, о чём-то договаривался и в конце концов заключил тайный союз. Поэтому старейшина – мудрый коловерша по имени Каштан – молвил так:

– Мы вместе встретим врага и дадим ему достойный отпор! А стариков и детей уведём подальше. Чую, эта битва будет не из лёгких.

И напрасно Солнышко кричал, что он уже не ребёнок, ему приказали немедленно вести остальных в укрытие. Ещё и Тучка подпустила яду, фыркнув на ухо:

– Мал ещё со взрослыми летать. Нос не дорос!

Это было очень обидно. Ведь Тучку-вонючку они с собой взяли!

Далеко уйти им не удалось. Вдруг откуда ни возьмись поднялся сильный ветер, затрещали сучья и – фр-р-р! – отовсюду налетели проклятые жар-птицы. От их огненного оперения лес вспыхнул, и долину заволокло густым дымом.

Солнышко в испуге заметался, натыкаясь на деревья. Пару раз его отбрасывали в сторону, крича: «Смотри, куда прёшь!» Он сам толком не знал, как выбрался, – только и запомнил боевой клёкот, хлопанье крыльев, запах гари, выдранные перья, горячий обжигающий грудь воздух и чёрный-чёрный дым… Он летел наугад – лишь бы оказаться где-нибудь подальше от этого ужаса. Потом обо что-то ударился, упал и провалился в забытье.

* * *

Очнулся Солнышко, когда его тёзка – небесное светило – уже клонилось к закату. Над ним склонилась синеглазая девушка в голубом сарафане, и Солнышко на всякий случай сделался невидимым. Однако девушка не перестала на него пялиться.

– Бедняжка, – она погладила коловершу пальцем по крылу, и прикосновение отозвалось болью. – Досталось же тебе… Ничего, мы тебя выходим, малыш. Бабка Ведана поможет.

– Я уже не малыш! – возмутился Солнышко. – Ты кто такая? Где я вообще?

Девушка ничего не ответила, только руками всплеснула:

– Ну не плачь! Больно, да? Потерпи немного, сладкий.

Она сняла передник, завернула в него раненого коловершу, взяла на руки, будто спелёнутого младенца, и прижала к груди. С глубоким вздохом она поправила прядку волос, выбившуюся из косы возле самого уха, и только теперь Солнышко увидел: а уши-то не острые. Эта девушка – человек! Смертная!!!

Ему вдруг стало дурно, и юный коловерша попытался сомлеть. Ох, совсем не так он представлял себе своё увлекательное путешествие в волшебный край людей…

– Как же тебя назвать, рыженький? – девушка призадумалась, закусив кончик тощей косицы.

– Я – Сол-ныш-ко! – как можно чётче произнёс коловерша, но его опять не поняли.

– Надо придумать хорошее имя… Хм… Ты такой пушистый, значит, будешь Пушком! Привет, Пушок, – она почесала его под подбородком, и коловерша неожиданно для себя заурчал.

В душе он ликовал: кажется, ему только что дали взрослое имя. Настоящее! Значит, он теперь совсем большой, как папа!

* * *

Чудесный край людей оказался вовсе не таким, каким Пушок его представлял в детстве, а даже ещё лучше! Сколько здесь было всякий вкусностей: пирожки, грибы, куриные яйца, мочёные яблоки и, конечно, ягоды. Больше всего ему полюбилась вишня, но малинники он тоже разорял с завидным упорством. А вот земляничных полян так ни разу и не встретил. Может, правда, не бывает их?

В волшебном человечьем царстве жили и другие коловерши, но те отчего-то сторонились чужака:

– С человеками водится, – ворчали они, презрительно воротя морды. – Явился – не запылился, свалился невесть откуда на нашу голову, да ещё и у бабки Веданы живёт. Ишь, прохвост…

И сколько ни носил им Пушок гостинцев, сколько ни пытался подружиться, а своим среди чужих так и не стал. Только получил презрительную кличку «Домашний».

Самое странное, что обижался он недолго. Жить у бабки Веданы – местной ведьмы-хранительницы – ему нравилось. Ну сами посудите: кормят, поят, за ушком чешут, а даже если и журят за всякие проказы, то ласково – чего ещё желать? И девица эта, которая его нашла, – Василисушка – души в нём не чаяла, хоть по-прежнему не понимала по-коловершьи (впрочем, никто из людей не понимал). Зато она и вылечить его помогла, и перья от гари все аккуратно очистила мокрой тряпочкой, а потом таскала ему из дома что-нибудь вкусненькое, отчего Пушок заметно округлился и повеселел.

Юный коловерша быстро сообразил, что Василисушка эта при бабке Ведане кем-то вроде ученицы была, и стал летать за ней то в лес собирать травы, то на Жуть-реку купаться, то ещё куда – надо же было получше всё тут разузнать.

Волшебный мир людей назывался Дивнозёрье. Пушок не сразу запомнил это мудрёное слово, но, выучив, понял, что не забудет уже никогда. Как же много здесь было чудес! Не то что дома!

Однажды он таки нашёл настоящую земляничную поляну (ага, значит, бывает!), наелся до отвала сладких ягод и вдруг, вспомнив маму, папу, старейшину Каштана и даже несносную серую Тучку, затосковал.

Интересно, как там поживают сородичи? Надо бы их навестить, рассказать о своих приключениях! То-то все удивятся!

Пушок немедленно принялся воплощать планы в жизнь: утащил у бабки Веданы полотняную суму, набил её доверху спелой земляникой и, кряхтя от натуги, полетел в сторону вязового дупла. Он ничуть не сомневался, что найдёт родное гнездовье целым и невредимым: ведь во всех историях, которые Пушок слышал раньше, добро всегда побеждало зло. Коловерши были хорошими ребятами, а жар-птицы – плохими. Нетрудно угадать, кто выиграл!

* * *

На той стороне его ждало горькое разочарование. Не то что родного гнездовья – вокруг даже леса-то толком не было. Так, три чахлые берёзки… В лицо дохнуло небывалым холодом, а внизу вместо мягкой зелёной травы показалось что-то белое и скользкое. Нежные подушечки лап вмиг заныли на ветру, и Пушок от неожиданности выронил суму. Алые ягоды раскатились по белому, будто капли крови испачкали чистую простынь.

Пушок камнем упал в сугроб, задрал голову и тихонечко заплакал, сетуя на жизнь. Серое безжизненное небо не ответило. Казалось, из мира начисто исчезли все краски и теперь так будет всегда. Это было довольно жутко!

Напрасно он летал кругами, плакал и звал сородичей – никто так и не откликнулся. Пушок подумал, что, наверное, это конец: мир, где он родился, превратился в безжизненную белую пустыню. Враги сперва выжгли его дотла, а затем заморозили…

Оставался лишь один путь: снова нырнуть в вязовое дупло, а там – будь что будет!

Поникший и промокший до костей, он вернулся к бабке Ведане, волоча за собой подранную сумку с мороженой земляникой на дне.

– Ох ты ж! – старая колдунья всплеснула руками. – Где ж тебя черти носили, окаянного!

Она завернула продрогшего Пушка в полотенце, насухо вытерла и усадила на печку. К счастью, коловерша быстро отогрелся и даже умудрился не заболеть – разве что чихнул пару раз. Вот только внутри у него как будто что-то замёрзло – и не отогрелось, несмотря на очень жаркое лето.

* * *

В следующий раз Пушок увидел белые хлопья, падающие с серого неба, уже зимой и ужасно испугался, подумав, что Дивнозёрье теперь тоже превратится в белую пустыню.

Хорошо, что бабка Ведана, разглядев в его глазах страх, поспешила успокоить взволнованного коловершу:

– Это всего лишь снег, дурачок! Зимушка-зима настала. Можно на санях кататься, в проруби купаться да песни петь. Вот только самой главной запевалы у нас нынче не будет… Эх, выдали Василисушку замуж. Осиротела бабка.

Пушок сперва ничего не понял. Он, разумеется, знал, что люди тоже женятся, как и коловерши. Заводят гнёзда, деток. Но старая ведьма говорила о свадьбе так, будто в этом было что-то плохое…

Позже он догадался: бабка жила на свете одна-одинёшенька, ни сыновей, ни дочерей, ни внуков с внучками – никого у неё не было. А Василисушка хоть и не родня ей была, любила её Ведана, как свою кровиночку. Вот только родители, видать, не захотели, чтобы их доченька любимая ведьмой стала, потому и просватали её куда-то в дальние края.

Тогда Пушок решил, что обязательно отыщет бабке другую ученицу, чтобы было, кому колдовское ремесло передать. А то негоже чудесному миру дивнозёрскому остаться без ведьмы-хранительницы.

Этим он решил заняться по весне, когда девки весну закликать начнут. Можно будет присмотреться, выбрать кого-нибудь посмышлёнее да поголосистее.

Пока же он каждый вечер сворачивался калачиком на коленях у старой ведьмы и мурлыкал себе под нос песенку, которую в детстве слышал от матери:

«Те, что были прежде врозь, встанут заодно – может, повстречаться нам было суждено? С давних пор на том стоит наше волшебство: друг спасёт тебя, а ты выручишь его».

Старая ведьма не понимала ни слова, но всё равно обнимала коловершу обеими руками; иногда плакала, зарываясь морщинистой щекой в густую рыжую шерсть, и всё приговаривала:

– Главное – дождаться весны, Пушочек. Доживём до тёплого солнышка – а дальше полегче будет. Может, даст бог, ещё свидимся с Василисушкой.

Пушок мурлыкал песню так громко, как только мог. Он не знал иного способа сказать, что им с бабкой Веданой больше никогда не будет одиноко, потому что теперь они есть друг у друга. Ведь правда?

Ясинкин Ясень

Когда твоя старшая сестра – злая ведьма, – это самое худшее, что может случиться в жизни. Так думал юный царевич Радосвет из Светелграда. Он даже змеев горынычей меньше боялся: те прилетали, пыхали огнём, поджигая пару крыш, и улетали обратно в Навьи земли. А сестра всегда была тут, рядышком…

Ух и натерпелся от неё Радосвет! Ясинка возненавидела младшего брата в день, когда тот появился на свет. Весь двор радовался, мол, наследник родился! А сестрица ушла к себе, заперлась в покоях девичьих и цельную седмицу потом не выходила. Озлилась, что батюшкино да матушкино внимание теперь не ей одной доставаться будет.

А как подрос царевич, начала сестрица его изводить. Особливо пугать любила – тенями страшными под окном, воем лютым, темнотой в неурочный час, пауками да кикиморами.

– Ты на сестру не серчай, – говорила мать, утешая плачущего сына после очередной выходки Ясинки. – Пугает тебя, а ты не бойся. Царевичу надлежит быть смелым.

Радосвет, вытирая зарёванные глаза, отвечал:

– Пускай она уже поскорее замуж выйдет и уедет от нас. Не хочу её видеть!

Мать, конечно, вздыхала. Не нравилось ей, что дети меж собой не ладят. Но что тут поделаешь, когда дочка всякий раз обещает, что больше не будет, а потом всё равно делает?

После Ясинка таиться научилась. Нашлёт видение, от которого у Радосвета сердце в пятки, тот – бегом к отцу и матери жаловаться. Пока туда-обратно обернётся, всё уж давно рассеется, и только Ясинка чистыми глазами хлопает:

– Не виноватая я! Батюшка, матушка, чего он на меня наговаривает?

А сама потом шипит на ухо:

– Ещё раз пожалуешься, щенок, я тебя так напугаю, что имя своё забудешь.

И однажды Радосвет даже жаловаться перестал. По-прежнему боялся – от каждого шороха вздрагивал, – но теперь уж молчал. Ведь если расскажешь – только хуже будет!

Он немного воспрянул духом, когда к сестрице потянулись женихи – сперва из ближних земель, а потом и заморские принцы. Ясинка ведь, несмотря на дурной нрав, была на диво хороша собой: глаза как яхонты, волосы – чистый лён, идёт – как лебедь белая плывёт.

Вот только надеждам на скорое замужество сестры не суждено было сбыться: ни один из женихов не пришёлся взбалмошной царевне по душе. Приходили они с дарами богатыми, с песнями любовными, а в ответ получали лишь насмешки да обидные прозвища. Дескать, этот некрасивый – значит, Принц-страшила. Тот ростом не вышел – Король-с-ноготок, а третий глуп как бревно – стало быть, Чурбан-царевич будет. Начали тогда и саму Ясинку Переборчивой Невестой величать, а ей только в радость. Знай, ходит, нос задирает. А однажды сказала так:

– Растёт у царя-батюшки во дворе старый ясень – ствол в три обхвата, листвой солнце закрывает. На нём живёт птица дивная: поёт так сладко – заслушаешься. Только никто эту птицу не видал, ибо прячется она в густых ветвях. Кто сделает так, чтобы солнышко в мои покои проникало, да птицу чудную споймает и принесёт – за того замуж и пойду.

Уж что только царевичи и королевичи не делали: и рубить Ясинкин ясень пытались, и залезть по гладкому стволу пробовали, и колдовские ветры буйные насылали, чтобы тот сам упал. А ясень стоит – и хоть бы хны.

Царь Ратибор уже не знал, что и делать. Ведь всякий, у кого сегодня не получилось, говорил: мол, завтра попробую, – а сам во дворец пировать. Цельный год пришлось гостей потчевать, никто так и не уехал. А казна даже у дивьего царя не бесконечная!

Зато Ясинка радовалась пуще прежнего – и внимание ей, и почести, и ласковые слова в уши. Царевич Радосвет сам видел, как она ночами свой ясень настоями из трав поливает да чарами укрепляет, чтобы ещё выше и крепче рос. Пытался женихам правду сказать, но ему, как всегда, не поверили. Лишь отец, сурово сдвинув брови, молвил:

– А коли и так, что в том дурного? Истинному испытанию надлежит быть сложным.

Радосвет спорить не стал, хоть и знал, что по ночам отец и сам к этому проклятому ясеню лучших колдунов водит, чтобы доченьку-кровиночку поскорее замуж выдать.

Однажды терпение отца лопнуло, накричал он на Ясинку рыком своим царским:

– Ты нешто ополоумела совсем? Невозможные задания женихам даёшь. Вот увидишь, уйдут они, так и останешься как дура в девках.

– А коли останусь, невелика беда, – фыркнула строптивая царевна. – Буду с вами жить-поживать. А когда придёт срок, возведёшь меня на престол вместе с Радосветом. Он у нас хилый да болезный, даже собственной тени боится. Ему нужна будет подмога в правлении.

Тут-то и понял Радосвет, для чего всё было затеяно. Только поделать ничего не мог – боязно стало идти супротив Ясинки. Это прежде, когда он совсем крохой был, сестра ему пауков в люльку подкладывала да зловредных кикимор подсылала, а теперь стала учинять пакости и похуже: то упыря натравит, то духа какого неупокоенного. Всё сильней становились страхи и мо́роки – видать, задумала сестра, чтобы он и вовсе рассудка лишился.

* * *

Однажды Радосвет не выдержал. Улучил момент, когда вечером женихи пировать сели, сам взял топор серебряный да пошёл к Ясинкиному ясеню. Авось повезёт не срубить, так хотя б ослабить упрямое дерево. Так, чтобы потом любой из женихов пнул – и оно само завалилось.

Ударил топором раз, другой – ничего. Ни щепочки малой из-под лезвия не вылетело, ни листочка наземь не упало. Сел он тогда, закручинился, головушку повесил. И тут вдруг потемнело небо, сверкнула молния, налетели злые ветры, прямо посередь двора вихрь закружился. Испугался царевич, спрятался за ясеневый ствол. Видит – вышагивает по тропинке конь невиданный: сам чёрный, а глаза синим огнём горят. Ух, и жутко! И всадник тоже весь в чёрном, тощий как жердь и одет не по-нашенскому. Сперва Радосвет подумал: наваждение. Ан нет.

Остановился всадник, снял капюшон, открывая бледное лицо, и, задрав голову, молвил:

– Доброе выросло древо.

На челе незнакомца блистал серебряный венец, и Радосвет догадался – это же наверняка новый заморский принц его сестрицу сватать едет. Превозмогая ужас, он вышел из-за дерева, чтобы поприветствовать гостя.

– Мир тебе, гость заморский!

– И тебе мир, коли не шутишь, – улыбнулся тот. – Топор-то тебе зачем? Для разбойника ты, парень, хиловат, уж прости. Да и взять с меня нечего.

– Обознался ты, – царевич, смутившись, сунул топор за пояс. – Я не тать ночной, а Радосвет, царский сын. Хочу, понимаешь, это проклятое дерево убрать с глаз долой.

Незнакомец рассмеялся:

– Да как же ты его уберёшь, коли оно до самых мировых основ проросло?

– А ты откуда знаешь? – Радосвет недоверчиво прищурился.

Всадник соскочил с коня и протянул ему руку:

– Моё имя Ри Онэн, я прибыл из далёких земель. На нашем языке моё имя означает «король Ясень» – мне ли не знать про это дерево?

– А зачем ты приехал? К сестре моей свататься, что ль? – царевич пожал руку и охнул: ладонь под перчаткой гостя ощущалась так, будто из одних костей состояла, а плоти на ней и вовсе не было.

– Может, и посватаюсь, – усмехнулся тот. – Какова она? Хороша ли собой?

– Хороша лицом и статью, – буркнул Радосвет, – но не нравом.

– М-м-м? Строптива?

И тут царевич – откуда только слова нашлись – выложил заморскому гостю всё как на духу. И как его Ясинка с самого детства чёрной ворожбой изводила, чтобы с ума свести да самой править, и как над женихами потешалась, и как дерево чарами укрепляла.

Тот же слушал, улыбаясь всё шире и шире, а дослушав, молвил:

– Такую девицу я и искал. Заключим сделку, царевич? Я тебе помогу, а ты – мне.

– И что я должен буду сделать? – Радосвет сглотнул. Не понравился ему тон гостя, ох как не понравился.

– Ничего такого, сущие пустяки. По нашим обычаям брат имеет право за сестру говорить, а сестра – за брата. Скажи, мол, я, Радосвет, отдаю свою сестру королю Ясеню из Страны-Где-Не-Спят.

– И всё? – царевич не поверил своим ушам. Неужели так просто?

– И всё.

– А если она не захочет за тебя пойти?

– Подумаешь, – пожал плечами король Ясень, – её судьба хочешь – не хочешь, а ко мне рано или поздно приведёт. Никуда она не денется.

Сердце Радосвета забилось часто-часто, и он, зажмурившись, выпалил:

– Коли так, быть посему! Я, Радосвет, отдаю тебе, король Ясень из Страны-Где-Не-Спят, свою сестрицу Ясинку в жёны. Забирай, и чтобы мои глаза её не видали! Кстати, а почему в твоей стране не спят-то?

– Потому что заснуть боятся, – хохотнул гость, снимая перчатки.

Конь взвился на дыбы и заржал, а Радосвет обомлел, глядючи: руки у короля Ясеня и впрямь оказались костяными. Кого же он встретил? Уж не Кощея ли? Или, может быть, саму Смерть?

Царевич хотел броситься прочь, но ноги словно приросли к земле. Спину покрыл холодный пот, поджилки затряслись – много он за свою жизнь боялся, но такого ужаса никогда прежде не чувствовал.

А король Ясень спешился, приложил ладонь к стволу и что-то шепнул на незнакомом языке. И дерево покорилось. Нет, не упало, а раздвинуло ветви, открывая небо. Лунный свет затопил двор, проникая прямо в окно царевны.

– Что ж, первое условие выполнено. Теперь второе, – улыбнулся заморский гость и вдруг засвистел по-птичьи.

«Фр-р-р», – послышался шелест крыльев, и на его зов прилетела синяя птичка размером не больше воробья. Клюв у неё был будто посеребрённый, а глаз… глаз вообще не было! Пичужка была слепа как крот. Радосвет никогда такой прежде не видел.

– Что это за диковинка? – ахнул он.

– О, это редкая птица, – король Ясень погладил пичужку по встрёпанному хохолку. – Её зовут Птица-Справедливость. И хоть справедливость слепа, но слух у неё острый. Каждое невыполненное обещание слышит. А услышав, откладывает яйцо. Вот, взгляни сам.

Он снова что-то сказал дереву на своём языке, и то спустило вниз ветку с гнездом.

Царевич не успел пересчитать яйца, как король Ясень накрыл их платком и убрал в седельную сумку.

– Из каждого такого яйца может вылупиться Птица-Месть, – пояснил он, скаля зубы. – И поверь мне: нет в мире силы сильнее этой. За ней я приехал, а вовсе не за твоей сестрой. Но, коль подвернулась удача, заполучу и её в придачу.

– Откуда же ты узнал, что у нас завелась такая птица? – Радосвета терзало дурное предчувствие.

– Как не знать, когда я сам посадил это дерево, – ухмыльнулся король Ясень. – Все королевства, все царства объехал, когда и дед твой ещё на этой земле не жил. Да только не везде взошли семена, а лишь там, где издавна обещаний не выполняли.

– Но Дивьи люди не врут! все мои предки были очень честными, – запротестовал Радосвет. – Я знаю, я в книжках читал.

– Не всё, что в книжках написано, – правда. Зависит от того, кто их написал, – гость отстегнул от седла клетку и поместил туда слепую птаху. Видать, и впрямь готовился. – Знаешь, а ведь царевна Ясинка – достойная продолжательница традиций вашей семьи. Это ты, похоже, не уродился. Слишком честный. Таких легко провести.

Ох, как царевичу от его слов обидно стало! Вроде за честность похвалили, но всё равно дурачком выставили.

– И что же теперь будет? – вскричал он, яростно глядя прямо в глаза гостю.

Король Ясень вспрыгнул на коня и натянул поводья:

– Вручу царевне в дар птичку. Сыграем свадебку, и увезу я её. Радуйся, Радосвет. Скоро кончатся твои муки. В свой срок взойдёшь на трон, если получится. Отец твой однажды деда сместил, а дед – прадеда. Может, и ты сдюжишь.

– Этого я уж точно делать не стану! – Радосвета трясло. Он хотел верить, что пришлый чужак врёт, но сердце подсказывало – нет, такие лгать не умеют.

– А коли не станешь, то не видать тебе трона, как своих острых ушей без зеркала. Такие сволочи, как твой отец, живут долго, – пожал плечами всадник. – Он пришпорил коня, тот заржал – и вдруг исчез с глаз долой.

Не помня себя, Радосвет бросился к Ясинке, заколотил в дверь и закричал что есть мочи:

– Спасайся, сестра! Скоро приедет страшный заморский король и заберёт тебя в Страну-Где-Не-Спят! Споймал он твою птицу и попросил ясень развести ветви в стороны. Выполнены оба твоих условия.

Но сестра ему не открыла, только рассмеялась из-за двери:

– Так я тебе и поверила! Небось, придумал каверзу и хочешь меня выманить.

Радосвет никогда так не делал, но Ясинка, конечно, судила по себе.

* * *

Наутро, когда всё случилось именно так, как говорил Радосвет, она не изменилась в лице, лишь слегка побледнела, когда гость предъявил клетку с птицей. А после молвила:

– Батюшка, за этого не пойду! Слишком уж он тощий. Если муж на жердь похож, то детишки народятся – ну чисто хворостинки будут.

– Смеёшься надо мной, царевна? – нахмурился король Ясень. – Смотри, как бы потом не пришлось горько плакать.

– Уж лучше поплачу, чем за Короля-Жердяя замуж пойду, – Ясинка показала жемчужные зубы.

– Что ж, будь по-твоему, – гость накрыл Птицу-Справедливость платком, сунул клетку под мышку и направился к выходу.

Проходя мимо царевича Радосвета, он наклонился и прошептал:

– Теперь яиц в гнезде на одно больше стало. Вот увидишь: все птенцы вылупятся в свой срок.

А Ясинка с тех пор больше не смеялась. Уж и шутками её развлекали, и скоморохов приглашали – ни в какую. Уехал король Ясень и увёз с собой царевнину радость.

Прочие женихи тоже домой засобирались – надоело им смотреть на вечно постную рожу Ясинки, других невест себе нашли – весёлых, добрых, таких, что данное слово держат.

Радосвет думал, что теперь ему ещё хуже будет Пуще прежнего станет сестра его изводить. Но нет, Ясинке стало не до того. Ей самой такие кошмары начали по ночам сниться, что и лютому ворогу не пожелаешь. С криком вскакивала, тряслась, засыпать боялась и только твердила, едва шевеля бледными губами:

– Батюшка, матушка, найдите короля Ясеня, скажите ему, что одумалась я. Пойду за него замуж. Пущай только мучить меня перестанет.

Заморского гостя, конечно, искали, но не нашли – тот словно в воду канул. Пришлось царевне надевать дорожное платье, седлать коня и самой отправляться на поиски.

Уезжая, Ясинка велела себя не провожать. Но Радосвет всё равно смотрел ей вслед из окна и думал: если это и есть справедливость, то почему же от неё на душе так горько, будто полынной настойки хлебнул? И неужели нельзя жить так, чтобы в царской семье были лад да любовь? Тогда-то он и дал себе слово, что у него – когда он вырастет и однажды решит жениться, – всё будет иначе. Жаль, нельзя было заглянуть в то гнездо и убедиться, что пташка не отложила нового яйца, когда он произнёс это обещание вслух.

А старый ясень задумчиво шелестел листвой, как будто был тут совершенно ни при чём…