Текст книги "По Мыслящим Королевствам"

Сначала робко, а потом все смелее небольшие группы начали отделяться от табуна. Тяжеловозы и пегие лошади пошли по одной из временных дорог. Рысца вскоре сменилась энергичным кентером[12]12
  легкий галоп


[Закрыть], а затем радостным, безудержным галопом. Грохот тысяч копыт сотрясал болото, и маленький островок дрожал.

Гиппарионы и эогиппусы вели лохматых первобытных лошадей в другом направлении, выбрав иную дорогу, как, собственно, им и подобало. Они убегали не только из западни болота, но и из современной среды. В этом мире некоторые из них останутся, однако во всех других они будут бежать назад сквозь время, как по лугам и полям.

Восьминогие слейпниры и нарвалорогие единороги вздымали только что образовавшуюся пыль на третьей дорожке. Крылатые кони легко и низко скользили над тропой, ведущей к свободе. Все разнообразие воображаемых и выдуманных лошадей собралось в этом замечательном табуне. Здесь были кони с горящими красными глазами и вырывающимися из ноздрей языками пламени, кобылицы со шкурой из брони и лошади величиной с бегемота. Некоторые из них поддерживали водяных коней, которые из-за своих перепончатых передних ног и рыбьего крупа не могли скакать наравне с собратьями.

Две дороги оказались никем не заняты.

Аргентус скакнул вперед, к путешественникам. Грохот, поднятый разделившимся и рванувшим на волю табуном, уже начал стихать. Серебристая морда ткнулась Эхомбе в лицо и шею. Даже на таком близком расстоянии Симна не мог определить, была ли кожа животного из плоти или выкована из невообразимо тонкого серебра.

Пастух положил ладонь на морду коня и нежно погладил. Зебрам нравилось такое прикосновение, и, похоже, Аргентусу тоже. Как бы он ни превосходил их и, возможно, был даже умнее людей, но тем не менее отозвался на ласку радостным сопением и фырканьем.

Затем конь отпрянул назад, повернулся и вскочил на одну из двух еще не занятых дорожек. В последний раз взмахнув искрящейся гривой и серебряным хвостом, он помчался по пустынной тропе – один.

Мало-помалу на болото стало возвращаться птичье пение, переросшее в полноголосый пернатый крик. Невнятное бормотание и сварливый писк снова наполнили неподвижный воздух. Из близлежащих зарослей высокого тростника в небо величественно взмыла стая зеленых цапель. Жизнь болота входила в свою колею.

Вдалеке, в самых разных направлениях, пыль, поднятая тысячами копыт, стала оседать. Края дорожек уже начинали крошиться, мгновенно затвердевший ил расползался под терпеливым воздействием воды.

Забросив котомку за плечи, Эхомба двинулся вперед.

– Поторапливайтесь. Надо воспользоваться этой дорожкой, пока по ней еще можно пройти.

Симна, хотя в душе его и терзало беспокойство, не решившийся мешкать, когда пастух велел пошевеливаться, подхватил свой мешок и зашлепал по мелководью вслед за другом. Алита поплелся за ними ленивым шагом.

Северянин оглянулся на остров:

– А как же лодка?

Эхомба перебрался через тропу, по которой убежал Аргентус. Это был не их путь. Он вел в будущее, а у Эхомбы были дела в настоящем. Пастух энергично шагал по воде к следующей дороге. Симна тащился сзади, изо всех сил стараясь не отставать. Кот продвигался вперед легко, но время от времени останавливался, чтобы отряхнуть от воды то одну, то другую лапу.

– Если мы поспешим, пока дорожка окончательно не раскиснет, то лодка нам не понадобится, – сообщил Эхомба своему спутнику. – Придется немного пробежаться, но мы должны выбраться из этой низины до вечера.

Вскарабкавшись на вторую тропинку, он поглядел в сторону острова.

– Надеюсь, старая обезьяна отыщет свою лодку. Как только люди обнаружат, что путь через болото не преграждают сумасшедшие лошади, они начнут выяснять, что к чему. У меня такое чувство, что орангутанг появится тут одним из первых. – Эхомба зашагал по сухой ровной поверхности прямо на север. – Я не чувствую угрызений совести из-за того, что мы не вернули лодку. Более важные дела зовут нас вперед, да к тому же ты существенно переплатил за это суденышко.

– А мне казалось, что ты не обращаешь внимания на низкий торг… – Симна трусил рядом с другом, разбрызгивая болотную воду, которая стекала у него по ногам.

По мере того как путники бежали, обочины дороги продолжали медленно, но верно погружаться в мутную воду. Алита обгонял друзей, затем присаживался и вылизывал лапы, покуда люди не пробегали мимо, затем вскакивал и опять вырывался вперед. Он это проделывал до тех пор, пока ноги не высохли окончательно, что удовлетворило его тщеславие.

– Пять дорог из пяти ног морской звезды, – вслух бормотал Симна. – Одна для теперешних лошадей, одна для воображаемых, одна для тех, которые живут как в прошлом, так и в настоящем, и одна для лошадей будущего…

– А пятая дорога не для лошадей, а для нас, – закончил за него Эхомба.

Северянин кивнул:

– А что, если бы у тебя оказалась четырехногая морская звезда?

Эхомба на бегу глянул на друга.

– Тогда мы бы снова плыли в утлой неповоротливой лодке, изо всех сил орудуя шестами и надеясь, что лошади не оставили позади себя ничего такого, что преградило бы нам путь. Но так, как сейчас, лучше.

– Да, – согласился Симна, труся посередине растворяющейся тропы, – так лучше. Скажи-ка мне вот что: как неволшебник воздвигает пять дорог из самой сердцевины топи с помощью всего лишь высушенной морской звезды?

– Я здесь ни при чем. – Эхомба перехватил копье, чтобы нести его строго параллельно земле.

– Ага. Уже слышал что-то подобное. Ты всегда ни при чем. – Северянин язвительно улыбнулся.

– Морскую звезду дала мне Меруба. О бухточках, которые изрезали наше побережье, она знает больше, чем кто-нибудь еще в деревне. Много раз я видел, как старуха заходила в воду дальше, чем отваживались самые смелые рыбаки. Она, похоже, всегда знала, куда надо поставить ногу. Она мне сказала, что если я когда-нибудь окажусь среди воды и не на что будет опереться, то эта морская звезда мне поможет.

Симна увидел, что расползающаяся дорожка ведет прямо к ближайшему из невысоких, округлых холмов, которые вплотную подступали к северному краю Джарлемонских болот. Он надеялся, что твердая грязь под ногами не успеет раствориться. Скорость, с какой дорога разрушалась, похоже, росла.

– Любопытно, какое колдовство удерживало здесь лошадей? – спросил Симна.

– Как знать? Это могла быть всего-навсего неразбериха. Неразбериха – великий притеснитель, опутывающий своими сетями как людей, так и животных. Однажды начавшись, она сама себя вскармливает, становясь все сильнее с каждой новой неопределенностью, которую она присовокупляет к своему обрюзгшему телу. Возникает прочная преграда, которую трудно преодолеть. – Эхомба пожал плечами. – Или это могло быть проклятием, хотя кто станет проклинать таких красивых созданий? Или деянием Природы.

– Мне такая Природа неизвестна. – Сандалии Симны победоносно шлепали по разрушающейся, но пока еще твердой поверхности.

– Существует множество Природ, Симна. Большинство людей смотрят на мир и видят только одну, ту самую, которая воздействует на них в тот определенный момент. А чтобы увидеть все, надо заглянуть глубже. Надо больше времени проводить в деревне и меньше – в городе. Тогда научишься видеть разные Природы.

– Ага. И одна-то доставляет предостаточно хлопот. И мне, знаешь ли, нравятся города. Там есть таверны, и постоялые дворы, и дружеские компании, и водопровод, и сетки от надоедливых летающих тварей… – Северянин, скача вприпрыжку подле своего друга, словно антилопа, искоса взглянул на него. – Не каждому нравится жить в глуши и быть слугой у стада тупого скота.

Эхомба мягко улыбнулся.

– Наумкибы служат скоту, а скот служит нам. Так же как и овцы, и куры, и свиньи. Нас такое положение вполне устраивает.

– Тысяча благословений вашей простой деревне, и простым людям, и простой жизни. Что до меня, то я стремлюсь к большему.

– Надеюсь, что ты получишь то, к чему стремишься.

– Конечно, получу, будь спокоен! Главное, вцепиться в тебя, как клещ в собаку, пока мы не доберемся до сокровища. Ты ведь не думаешь, будто я верю всей этой чепухе насчет самозабвенной любви к пастушеству и желании всегда жить в домах из камней и китового уса под тростниковой крышей?

– Когда-то мне казалось, что веришь. Но ты много раз показывал мне, как я ошибаюсь.

– Правильно, клянусь Чокууном! Так что и не мечтай отделаться от меня, как от старой рубахи, с помощью россказней о том, как ты обожаешь ухаживать за паршивыми овцами или больными коровами. Ты мужчина, как и я, и тебе хочется того же, чего хочется всем мужчинам.

– А чего им хочется, Симна?

– Богатства и власти, разумеется! Сокровища Дамура-сесе, если его можно отыскать. Того сокровища, которое ты ищешь, если твой затерянный город не легенда.

– Конечно. Не беспокойся, Симна. Я не буду пытаться переубеждать тебя. Ты слишком проницательный.

– Ага, точно. – Убежденный в правильности своей догадки, северянин продолжал бежать на шаг или два впереди высокого пастуха, просто чтобы показать, что он может это делать, когда пожелает.

Холмы приближались, но почва под ногами путешественников рассасывалась все быстрее и быстрее: болото хотело вернуть себе то, что было временно поднято из его мутных недр. Из дороги шириной в двадцать и более футов она превратилась в тропинку шириною в ярд. Друзья бежали по ней, держась рядом и все ускоряя шаг. Впереди несся Симна, за ним следовал Эхомба, и замыкал группу Алита, прыгая без особых усилий. Ширина тропы уменьшилась на треть, потом наполовину, и бегунам вот-вот пришлось бы перепрыгивать с одной сухой кочки на другую.

Но брести, увязая в грязи, им все-таки не пришлось. Прежде чем остатки дороги перестали существовать, путники уже стояли на твердом, поросшем травой склоне холма. Переведя дыхание и оглянувшись назад, они увидели, как исчезает, растворяясь в окружающей воде, последняя полоска дороги, словно плитка шоколада, оставленная на солнцепеке.

Измученные долгим бегом, путешественники присели на гостеприимную зеленую мураву и полезли в свои мешки в поисках еды.

Перед ними во всех направлениях расстилались Джарлемонские болота, ровные, поросшие тростником и наполненные надводной и подводной жизнью, но уже без лошадей.

– Вот бы где поселиться, – завел беседу Эхомба. – Хорошее пастбище для скота, высокое место, откуда открывается прекрасный вид, безопасное с точки зрения оползней, много птицы и рыбы…

Симна вгрызался в сушеное яблоко.

– Подожди, пока жители Либондая не проведают, что безумные лошади ускакали и можно свободно пересекать болото. Бьюсь об заклад, через полгода это место будет похоже на городскую окраину.

Пастух нахмурился:

– Безотрадная картина. Не останется ни травы, ни тишины.

Фехтовальщик взмахнул яблоком, которое держал в кулаке.

– Не все такие, как наумкибы, Этиоль. Не каждому по душе тишь и необозримые пространства. Большинство людей предпочитают находиться среди других людей. А когда этого нет, они начинают нервничать и страдать от одиночества.

Упершись подбородком в скрещенные руки, пастух наклонился вперед.

– Как странно. Находясь среди больших групп людей, я чувствую себя как никогда одиноким. А когда оказываюсь на открытых пространствах, где нет ничего, кроме ветра, деревьев, ручьев да камней, мне совсем не одиноко.

– Но ты же скучаешь по семье, – напомнил Симна.

– Да, по семье скучаю. – Внезапно поднявшись, Этиоль взял свою котомку. – И как бы это ни было приятно, сидение здесь не приближает меня к ним.

– Эй, погоди минутку! – Симна кинулся собирать свои пожитки. – Я еще яблоко не доел!

Кот, сидевший в некотором отдалении, тихо фыркнул. Он поймал рыбу и аккуратно разрывал ее когтями. Теперь пришлось глотать улов целиком. От этого не было никакого ущерба желудку, хотя Алита с удовольствием повозился бы со своей вкусной добычей. Но высокий человек снова собирался идти. Коту хотелось, чтобы Эхомба поскорее завершил то, что затеял. Клятва верности все дальше уводила левгепа от любимой степи.

Однако обещание есть обещание. Он встал и, тихо рыча, затрусил вслед удаляющимся людям.

VII

Война цветов

Никто точно не знал, когда началась битва за долину. Истоки конфликта теряются в тумане времени, и хотя цветы очень заинтересованы в тумане, хронология привлекает их значительно меньше.

Благодаря природным условиям, которые могли бы считаться чуть ли не идеальными, растения пышно цвели на вершинах и склонах холмов. По неизвестным причинам почва, столь щедро питавшая травы и цветы, оказалась неблагоприятной для более крупных растений. Деревья и кустарники так и не смогли здесь укорениться. Большинство случайных семян, что заносили птицы, летучие мыши и дракончики, так и не прорастали. Цветки и листья, развернувшиеся под солнечными лучами, закрывали свет и душили любое подающее надежды деревце прежде, чем оно достигало статуса побега. Древние залежи питательных веществ в сочетании с как раз необходимым количеством жизненно важных минералов обеспечивали нескончаемое цветение, а дождь каждый год выпадал когда и куда нужно: достаточно, чтобы смочить, но не смыть почву с нежных корней.

Здесь никогда не бывало града или сильного ветра. Климат лениво колебался между нежным и умеренным, не обжигая жарой или убийственным холодом. Не существовало ни морозов, ни засух. Травоядные животные на холмах не появлялись, а тех насекомых, которые не приносили явной пользы, вполне можно было терпеть, поскольку их количество не достигало угрожающих размеров и они не становились бедствием. Пчелы и осы, птицы, жуки и летучие мыши по очереди принимали участие в деле опыления. И цветы разрастались, покрывая пологие холмы колоссальными пятнами великолепных красок, как будто какой-нибудь Титан с художественными наклонностями, взяв гигантские кисти и палитру, потрудился над пересеченной местностью.

Во всем этом царстве цветов от них был свободен лишь один участок. В самом центре лежала широкая неглубокая долина, где скапливалось так много влаги, что почва превратилась в настоящую губку, слишком рыхлую и неуплотненную, чтобы поддерживать нормальный рост корней. Давным-давно эта маленькая долина стала болотом, то есть бесполезной топью. В пропитанных водой окрестностях рос папоротник и печеночник, но не было ни одного благородного цветка. Аристократическая роза не стала бы чахнуть в подобном месте, а гладиолус и львиный зев испытывали омерзение к смраду разлагающихся растений и насекомых. Поэтому владеть болотом было предоставлено бедным родственникам цветов – архаичным растениям да грибам.

Проходили столетия, и цветы были вполне удовлетворены своим положением. На благодатных холмах ничто не менялось.

После летних дождей начинались зимние дожди. Неизменно ласковое солнце описывало дугу по небосводу, цветки раскрывались и закрывались, лепестки опадали, и вместо них появлялись другие, и царству красок ничто не грозило.

Однако в то время, как холмы оставались в первобытной неприкосновенности, в долине начались перемены. Поначалу незаметные, они не привлекали внимания до тех пор, пока не стали погибать папоротники. Вскоре, бесследно исчезая из тенистых мест и лощин, начали пропадать даже выносливые грибы. Возможно, под долиной открылся какой-то подземный водосток, куда ушел избыток воды, так долго собиравшейся там. Или незначительное перемещение земли спрессовало пропитанную влагой почву, и она уже не задерживала в себе осадки с прежней легкостью.

Долина осушалась. Нет, не осушалась, а высыхала. Она становилась точно такой, как и окружавшие ее холмы. С единственным отличием: благодаря всей той растительной массе, которая на протяжении веков разлагалась и скапливалась в болотистой низине, ее почва оказалась невероятно тучной, необычайно плодородной, в высшей степени питательной. Навеки привязанные к своим наследственным территориям непригодными песчаными почвами на дальних границах, многие разновидности цветущих растений, покрывавших холмы, внезапно обнаружили, что у них появилась возможность расширить жизненное пространство. Что они и начали делать, в ускоренном темпе пуская ростки и корни, разбрасывая семена.

При этом они неизбежно столкнулись с другими цветами с соседних склонов, также пытавшимися заявить свои права на недавно мелиорированную землю. Что-то новое возникло в Царстве цветов. Нечто чуждое и потому неведомое. «Конкуренция».

О выживании речь не шла. Никакой разновидности не грозила опасность уничтожения. Однако нельзя было игнорировать притягательность обогащенной почвы и открытого пространства. К ним тянулись все цветы в окрестности. Новые цветы в исступленном восторге разрастались под воздействием нетронутых питательных веществ и изобильного солнечного света. А потом они начали друг друга теснить.

В прошлом такого случиться не могло. Каждый цветок знал свое наследственное пространство и не выходил за его пределы, каждый корешок признавал права соседа. Однако новизна вновь открытой земли отменяла все правила. Корни наталкивались друг на друга, в нерешительности пятились, а затем опять ползли вперед, не видя причин, почему бы им этого не делать. Ростки отпихивали один другого, извивались, норовя задушить. А над поверхностью стебли изо всех сил старались первыми выпустить листья, дабы поймать жизнетворные солнечные лучи, а затем расцвести и привлечь насекомых.

Соперничество приводило к изменениям. Цветы росли быстрее, становились крепче и выше. Корни, ведя битву за первенство под землей, делались более активными, более цепкими. Среди различных видов возникали объединения. Отважные, но беззащитные квамассия и фуксия искали покровительства покрытых шипами роз. Вербена и тюльпан жались поближе к ядовитому олеандру.

То один, то другой вид сражался за главенство в плодородной долине, и эта длительная и незатихающая борьба вела к быстрым мутациям. Чтобы не дать розам запугать или победить себя, рододендроны обзавелись собственными шипами. Маки отрастили усики, которые, обвиваясь, как змеи, вокруг стеблей других цветов, сжимали их, пока не прорезали беззащитную плоть растения. Цинния выработала способность приподниматься на своих корнях и передвигаться, хотя и медленно, по поверхности, избегая схваток с другими корнями. Пионы и гладиолусы выделяли из лепестков едкие жидкости, чтобы сжигать всякий конкурирующий цветок, появлявшийся слишком близко.

Шпорник и ноготки выбрасывали листья с острыми, как нож, краями, которые, словно зеленые самураи, начинали наносить резкие удары, если другое растение оказывалось вблизи. Гибискус и красный жасмин, а также другие тропические растения пытались влиять на чувства опыляющих насекомых, усиливая свои ароматические выделения. Раффлезия молотила прорастающие побеги своими уже огромными красными и зелеными листьями. По всей долине свирепствовала война, по большей части невидимая, неощутимая и такая медленная, что всякий проходящий мимо ее бы не заметил. Впрочем, это не имело значения, поскольку тут никогда не появлялся наблюдатель, который мог бы решить, насколько нормально или нет происходящее в долине.

Так оно и было, пока не появились трое путешественников.

Они надолго остановились на вершине самого южного холма. Застыв там, путники все глядели на север, словно видели нечто странное или удивительное. Словно миллионы цветов, раскинувшиеся перед ними в сверкающем изобилии, являлись чем-то выдающимся, а не просто результатом многовекового спокойного и безмятежного произрастания.

Когда было замечено это небывалое появление, как будто бесшумный порыв ветра пронесся по холмам. От цветов, находившихся в непосредственной близости к пришельцам, тотчас поднялась волна тревоги. И улеглась, когда стало ясно, что пришельцы не являются травоядными и молодым побегам и распускающимся цветам не угрожает опасность быть съеденными.

Затем прибывшие возобновили свое продвижение на север, и некоторые растения оказались затоптанными. Это было неизбежно, принимая во внимание, что цветы росли очень близко друг к другу, не оставляя свободного места. Впрочем, большинство оказалось достаточно упругим, чтобы вновь подняться, а те, которые не сумели, освободили пространство, где смогут появиться новые проростки. Растения не жаловались. Они цвели и следили за перемещением необыкновенно подвижных путников.

Несмотря на вопиющие различия между ними, путешественники не выказали никаких враждебных чувств к растениям. Так же как и цветы, эти трое были по-разному окрашены, имели неодинаковую форму и размеры, показывая, что нормальная изменчивость существует даже среди экзотических чужаков. Округлые бутоновидные структуры увенчивали их длинные стебли, а тонкие отростки, торчавшие из стеблей, походили на листья. Лишь их корни были необычными – давали чужеземцам возможность перемещаться быстрее самых подвижных цветов.

И они продвигались прямо к долине, которая давно превратилась в безмолвную зону конфликта.

Путешественники снова остановились. Солнце садилось, и, как всяким иным растущим вещам, чужакам явно требовалось уменьшить свою активность в связи с нехваткой солнечного света. Прежде чем закрыть на ночь лепестки и свернуть листообразные отростки, они воспользовались поразительно гибкими стеблевидными членами, чтобы удалить предметы с дорсальных сторон. Из этих предметов они извлекли небольшое количество мертвого растительного и животного вещества, приступив к его заглатыванию.

Растения не были ни удивлены, ни потрясены. Они были давно знакомы с такими цветами, как кендырь, дионея и сарацения, которые питались насекомыми. Способ потребления питательных веществ у пришельцев был совершенно растениеподобным.

Напряженная борьба выработала в некоторых цветах долины способность функционировать после наступления темноты. Следовало накопить за день избыточную энергию, которую можно расходовать после захода солнца. Как только путники пришли в неподвижное состояние, эти растения зашевелились.

Усики видоизмененного водосбора и амариллиса дернулись, поднялись и медленно поползли вперед. Они достигли неподвижных тел пришельцев и начали осторожное обследование их стволов, ощупывание корней и бутонов своими перистыми выростами. Одна из находившихся в состоянии покоя форм подняла листостебель и с невероятной быстротой ударила по кончику усика, осторожно ползшего по его бутону. Помятый побег отпрянул, но сильно не пострадал.

Масса пришельцев была поразительной. Вероятно, их плотность почти равнялась плотности деревьев, о которых цветы знали из легенд. Подобно растениям, лежащие здесь стебли состояли по преимуществу из воды и отличались однородной окраской – явный признак примитивности.

И тут зондирующие усики сделали потрясающее открытие. Нигде в этих плотных телах не было никаких следов присутствия хлорофилла!..

Теми цветами, которые не полностью погрузились в ночную апатию, все скоропалительные сомнения были упорядочены. Что такое пришельцы, если не цветы? На грибы они совершенно не похожи, хотя грибы и способны принимать самые необычные формы. Но если это не цветы, не грибы и не деревья, то что? Для насекомых или птиц они слишком громоздки.

Возникло предположение, что пришельцы могут являться некоей чудовищно необычной разновидностью бескрылой летучей мыши. Несмотря на то что у них, похоже, больше общего с растениями, нежели с летучими мышами, наблюдались и бесспорные черты сходства с последними. Тела летучих мышей плотные и теплые на ощупь. Это было справедливо в отношении двух существ, однако третье разительно отличалось не только от среднестатистического цветка, но и от своих спутников. Здесь крылась великая загадка.

Идентификация и классификация могли подождать. Когда водосбор и амариллис убрали зондирующие усики, все противоборствующие стороны уже понимали, что следует сделать. С наступлением рассвета каждая попытается убедить пришельцев объединиться с той или иной фракцией. В битве за контроль над долиной нейтралитет невозможен. Если они цветы или хотя бы отдаленные родственники, то поймут. А поняв, смогут принимать решения.

В то время как каждый из противоборствующих блоков желал привлечь путешественников на свою сторону, никого не охватило беспокойство. Кроме исключительной подвижности и необычной массы, у этих троих, по-видимому, не было особо полезных качеств, которые могли бы повлиять на исход конфликта. У пришельцев не наблюдалось ни шипов, ни режущих листьев, и ничто не указывало на содержание в них потенциально полезных токсинов. Их большие, но узкие стебли не могли отнять пространство у значительного количества цветов, а монотонная окраска вряд ли была способна отпугнуть опылителей даже от самой непривлекательной маргаритки.

Тем не менее в битве за долину никакой союзник не лишний. Самым многообещающим свойством чужаков была их невероятная подвижность, хотя какую пользу из этого сумеет извлечь союз конфедеративных цветов, могло показать только будущее. С дальнейшими оценками следовало повременить до возвращения солнца.

Когда первый свет забрезжил на горизонте, стебли пришельцев напряглись, а их листья раскрылись, как и у всякого цветущего растения. Вытянув стебленожки в полную длину, путешественники переменили спящее положение и распрямились, чтобы совершенно вертикально встретить солнце. Один даже довольно долго оставался неподвижным на одном месте, полностью раскрыв цветок, чтобы вобрать в себя жизнетворный свет. Это действие только еще больше подтвердило схожесть пришельцев с порождениями сверкающих всеми красками полей, которые их окружали. В одной вещи цветы теперь были абсолютно уверены: что бы они собой ни представляли, чужаки определенно не грибы.

Однако они были слишком подвижными, слишком беспорядочно блуждающими, чтобы являться цветами. Возможно, они представляли собой некую странную комбинацию мышеподобных существ и растений. Согреваясь и набираясь сил под лучами восходящего солнца, цветы размышляли, как лучше приступить к делу.

Первыми начали флоксы. Вытянув свернутые усики, поначалу нерешительно, а затем все более настойчиво они попытались обвить нижние члены двух пришельцев. Сперва гости попросту стряхивали их, но когда на помощь десяткам цветков пришли сотни, те начали реагировать более энергично, испуская громкие звуки на частотах, весьма отличных от тех, которыми пользовались летучие мыши.

Когда же путешественники попятились, отдирая цеплявшиеся усики, решили не упустить представившуюся возможность орхидеи. Благодаря огромному разнообразию видов орхидеи прекрасно овладели химией. Исходя из теории, что вожделенные пришельцы обладают более существенным сходством с летучими мышами, нежели с растениями, они скоординированным усилием выделили обширное облако нектара. Клейкая сладкая жидкость окутала остолбеневших пришельцев, заставив их покраснеть от возбуждения, однако благодарности они не выказали. Вместо того чтобы немедленно объединиться с орхидеями и их союзниками, путешественники начали обтирать себя своими листьями. Подобная реакция очень походила на возможную реакцию растений, поскольку ни один цветок не нуждался в нектаре другого. Видимо, пришельцы были не такими уж мышеподобными.

Но азалия и жимолость продолжали придерживаться этой теории. С их точки зрения, орхидеи рассуждали правильно, хотя действовали неверно. Принимая во внимание подвижность путешественников, требовались и более энергичные меры. Поэтому они сосредоточились и выпустили не нектар, а аромат. Обладая сильным запахом, азалия и жимолость модифицировали свой букет на основании того, что знали об органах чувств летучих мышей и подобных существ.

Объединенный выброс ароматов возымел желаемый эффект. Окутанные облаком благовоний, все три чужака стали двигаться медленнее. Двое из них начали пошатываться, а третий и вовсе рухнул на землю. Цветы, на которые он упал, изо всех сил старались его поддержать. Совместными усилиями они принялись передвигать неподвижное тело вверх, подальше от спорной территории высохшего болота. Сотни стеблей и тысячи лепестков напрягались, чтобы переместить эту немалую тяжесть.

Их встревоженные соперники, вербена и ноготки, попытались захватить двоих оставшихся путешественников, перетянув их на свою сторону. Цветы вытянули вперед заостренные листья, угрожая впиться в стебли пришельцев, если те попытаются последовать за своим плененным спутником. Другие листья покрылись крохотными кремнистыми иглами, содержащими концентрированные алкалоидные яды, стараясь воздвигнуть преграду между двумя более крупными пришельцами и тем, которого медленно, но верно тащили вверх по склону торжествующие пурпурный вьюнок и примула. В центре оспариваемой долины вели схватку за главенство ядовитая евфорбия и опийный мак.

Именно в этот момент самый высокий, но ни в коем случае не самый крупный из троих чужаков раз и навсегда доказал, что ни он, ни его спутники не являлись цветами. Сначала приведя в равновесие своего более крупного спутника, он достал из-за спины отдельный стебель и. прикрепил его к одной из своих цветоножек. Пришелец начал вращаться, а эта удлиненная цветоножка раскачивалась в разные стороны, хотя никакого ветра не было. Край ее добавочного вытянутого листа был острее любого шипа.

Серебристый лист рассекал стебли, и цветы летели на землю. Прорубаясь без разбору сквозь преисполненных надеждами друзей и заклятых врагов, не отдавая предпочтения тому или иному цветку, путешественник рубил и кромсал все, что перед ним находилось, пока не добрался до своего спутника. Перемещаясь на длинных, упругих двойных стеблях, он двигался быстрее, нежели победоносные цветы могли тащить лежащее тело.

Поразительно крепкий лист выкосил площадку вокруг поверженного индивида. Затем более высокий пришелец согнулся вдвое и, демонстрируя силу и ловкость, не доступные ни одному цветку, поднял неподвижного спутника к себе на плечи. Повернувшись, он начал отступать тем же путем. Растения старались поймать его стебли своими, а усики и сильные корни норовили опутать и повалить путешественника, однако острый лист продолжал качаться и рубить. Против его неодолимого края не мог устоять даже самый крепкий корень.

Продолжая косить все, что попадалось на пути, путешественник пересек спорную область и присоединился к третьему члену группы. Несмотря на то что он все еще неуверенно покачивался на своих многочисленных стеблях, этот самый большой из троих продолжал оказывать сопротивление объединенному натиску всех цветов, росших в непосредственной близости. Снова набравшись сил, азалия и жимолость попытались во второй раз атаковать пришельцев испарениями, но те поместили кончики своих листьев на переднюю часть бутонов, в результате чего эффект предыдущего обширного миазма не повторился.