Текст книги "Между-Мир"

– Шлепнуть его? Конечно, нет! – возразила она. – Он такой ласковый.

Руума-Хум насмешливо фыркнул и побежал вперед.

Такая живописная группа – один человек и два фуркота, стайка тихо переговаривающихся между собой ребятишек и два великана – наконец подошла к центральному лиственному шатру.

Борн медленно обводил взглядом близстоящие дома. Где-то громко зевнул взрослый фуркот. Но не было толпы, бегущей ему навстречу, юные девушки не бежали к нему и не ворковали с ним. Ни один охотник не появился, чтобы досмотреть на великанов с таким благоговением, как дети. Не было ни похвал, ни удивленных возгласов, ни проявления должного восхищения его мужеством и храбрым поступком, – не было ничего, кроме любопытных взглядов нескольких стариков, выглядывающих из-за дверей своих домов.

Что-то больно ударило Борна под коленку, и он упал прямо в мутную лужу. Маф бросился в толпу ребятишек и спрятался среди них. Они весело рассмеялись. Борн медленно поднялся на ноги и, стряхивая с одежды капельки воды, постарался вернуть себе самообладание и достоинство.

Смех не смолкал. Он повернулся и закричал на детей. Они попятились назад, но улыбки не исчезли с их лиц. Борн шагнул к ближайшему ребенку и угрожающе потянулся рукой за ножом. На этот раз они мгновенно разбежались, прячась кто где. Борн тяжело дышал. Казалось, он никогда не избавится от своей боязни выглядеть глупо.

– Не совсем то приветствие, которое ты ожидал, гмм? – спросил Кохома с удивившей Борна симпатией. – Я знаю, что ты чувствуешь. Я на себе испытал такое отсутствие признательности. – И он бросил многозначительный взгляд на Логан, который она, правда, не заметила.

Приступ гнева, охвативший охотника, как-то сразу схлынул; он расслабился, в то же время ощущая неожиданное родство с этим странным человеком, который решился на путешествие в Верхний Ад в лодке, сделанной из металла.

– Но где все? – поинтересовалась Логан.

Борн пожал плечами и повел их к своему дому, находящемуся высоко в ветвях в дальнем конце шатра.

– Собирают фрукты, заботятся о Доме.

– Паразитический контроль, – прошептал Кохома Логан. – Вот и выгода дереву. Лучше паразит-человек, которого ты знаешь, чем непредсказуемое по поведению животное или растение.

– Симбиотический, а не паразитический, – поправила его Логан. – Ведь выгодно и дереву, и человеку. Интересно, что дерево-ткач делало, чтобы защитить себя, прежде, чем предки Борна обосновались в нем?

– Или, может быть, охотятся, – продолжал Борн, не обращая внимание на их перешептывания. – Все вернутся раньше, чем наступит ночь.

Борн улыбнулся про себя. Ведь он мог еще рассчитывать на реакцию Брайтли Гоу, когда представит великанов Совету сегодня вечером.

Жилище Борна вызвало у великанов еще более странную реакцию:

– Смотри, – продолжала говорить Логан, указывая на потолок, стены, – маленькие лозы растут так близко друг к другу, что заделывают оставшиеся щели.

Кохома что-то пробормотал в знак согласия, сел и провел рукой по гладкому деревянному полу. Ему нужно было дополнительное подтверждение слов Логан, чтобы поверить. Борн предоставил ему такое подтверждение, когда объяснял функцию крупной щели в полу в дальнем конце большой комнаты.

– Интересно, – пробормотал Кохома, – кто здесь к кому приспособился: человек к дереву или дерево к человеку? Возможно, никто не жил в ткаче, пока его не обнаружили первые колонисты. Но тогда я не понимаю, как такая разветвленная крепкая взаимосвязь могла развиться за несколько поколений.

Логан тоже размышляла. Борн наблюдал за ними, когда они продолжали беседовать между собой, и не понимал, о чем они говорили. Что значит – человек приспособился к дереву или дерево к человеку? Дом есть Дом.

Нужно было только уяснить, как о нем следует заботиться. «Чему же удивляются эти великаны? – недоумевал Борн. – Почему естественный порядок вещей кажется им таким удивительным». Потом его осенила чудная мысль – чудная потому, что казалась совсем невозможной.

– Может быть, – спросил Борн, явно сомневаясь, – в вашем мире нет никакой растительности?

– Что ты, – возразила Тими, – у нас много всякой растительности, но нет такой, в которой можно жить, как это делаете вы. Но мы используем то, что растет, по-своему.

– Используете? Я не понимаю, Тими.

Женщина откинулась на спинку скамьи и продолжала:

– Некоторые растения мы едим в сыром виде, из других – готовим пищу, третьи, хотя и редко, используем для строительства наших домов.

Кое-какие служат для медицинских целей, как у вас тессода. Так же как и вы, мы широко используем лесные массивы.

– Я все-таки не понимаю, – сказал Борн. – Мы не используем лес. Мы – часть леса, часть мира. Мы – часть кругового цикла, который не может быть нарушен. Теперь уже не столько мы используем лес, сколько лес нас использует.

В ответ на это Кохома что-то неразборчиво пробурчал.

– Вы, люди, как бы служите Дереву, – неторопливо объяснила Логан, – даже если и не осознаете этого. По сути дела, вы его прислуга.

– Прислуга… – Борн задумался и беспомощно развел руками. – Что такое прислуга?

– Тот, кто оказывает услуги, подчиняясь приказанию другого, – растолковала Тими.

«Все чуднее и чуднее! Похоже, эти великаны страдают приступами идиотизма, – размышлял Борн. – Мы не служим дереву, Дому. Дом служит нам.»

Логан печально взглянула на него, затем перевела взгляд на Кохому:

– Ладно, он не понимает. Возможно, просто не хочет понимать.

– А почему не хочет? – добавил Кохома. – Видимо, их вполне устраивает такой уклад жизни.

– Хотя принижает их умственно, – возразила Тими. – Имея крышу и основную пищу, которые дает сама природа, его братья не имеют побудительных мотивов для приобретения знаний. И нам будет трудно перевоспитать их. Скажи мне, Борн, – произнесла Тими мягко, поворачиваясь к нему, в то время как он выкладывал еду, состоящую из фруктов, орехов и копченого животного мяса, – ты когда-нибудь подумывал о том, чтобы оставить свое Дерево?

Борн был настолько шокирован, что застыл как вкопанный.

– Оставить Дом? Ты имеешь в виду навсегда? Не вернуться? – Тими Логан кивнула.

Это подтвердило сумасшествие великанов. Как может прийти в голову такая мысль? Разве можно покинуть свой Дом? В нем и крыша, и пища, и защита от непредсказуемого внешнего мира. А за пределами Дома лежит только неизвестность и возможная смерть.

Потом Борн понял причину, и это объяснило многие странные слова великанов.

– Понятно, – сказал он так мягко, как только мог. – Я искренне не понимал раньше. Теперь мне вполне понятно, что у вас нет собственного Дома, такого, какой есть у нас.

– У нас есть дома, – парировал Кохома. – Мой дом ошеломил бы тебя, Борн. Он выполняет все мои приказы: предлагает еду, когда я хочу есть, а я прихожу и ухожу тогда, когда мне это хочется.

– И тебе не приходится заботиться о нем?

– Ну да, но…

Жан Кохома запнулся из-за хихиканья Логан.

– Ты попал в самую точку, Жан.

Кохома выглядел расстроенным.

– Вовсе нет. Я могу в любой момент оставить его на столько, на сколько захочу, совершенно не заботясь о нем. А ваши люди так не могут.

– Ну тогда, значит, это не Дом, – доказывал Борн. – Кому-то приходится заботиться о своем Доме, а чей-то Дом заботится о себе сам.

– Но это мой дом, – проворчал Кохома, выбирая орех из расположенной перед ним горки. Орехи отдавали слабым запахом перца и сельдерея.

– Понятно, – ответил Борн.

Он был слишком вежлив, чтобы сказать все, что он думает. Хотя разговора о конструкциях из естественного материала и искусственных жилищах не было, Борн знал, что дома великанов были не живые, а мертвые строения, пропитанные безразличием. К их великому удивлению, Борн никогда бы не согласился жить в мертвом строении, мертвом, как топор. А Дерево-эмфол не мертвая вещь.

Мысли о топоре и изнуряющем дневном свете, какой бывает в мире великанов, напомнили Борну, что скоро должны вернуться охотники. Он бы представил им этих гигантов и, возможно, кто-то тогда признает, что охотник Борн был более бесстрашен и смел и более достоин так называться, чем какой-нибудь средний охотник.

Когда он так сидел, жевал и воображал, что бы он сказал своим братьям, как вдруг заметил под перегородкой, закрывающей дверной проем, кончики пальцев чьих-то ног. Борн поднялся, откинул перегородку. От нее отдернулся, напуганный, Дин. Но Борн был слишком поглощен предвкушением своего собственного триумфа и не мог злиться.

Вместо этого он пригласил мальчика перекусить, преграждая путь фуркоту Мафу ногой, когда тот попытался последовать за мальчиком. Фуркот заскулил, но остался за порогом. Борн поставил перед мальчиком еду, и тот всю ее жадно проглотил.

Слишком много народа в его жилище: сирота и два великана, которым присущи черты ненормальности. Борн со злостью откусил жесткий кусок мяса.

– Иногда космический транспорт, – объяснял Кохома недоверчивой, но вежливо внимательной публике, собравшейся вокруг вечернего домашнего очага, – терпит катастрофу либо из-за естественных стихийных бедствий, либо из-за халатности и небрежности служащего. – Кохома понял, что находится в языческом обществе. – Кажется вполне возможным, – продолжал он, интонационно выделяя слово «возможным», – что ваш народ сошел с одного такого уцелевшего корабля и попал здесь в ловушку. Хотя в сложившихся обстоятельствах враждебной природы этого мира я нахожу невероятным, что кто-то из переселенцев смог выжить после того, как продовольственные запасы были исчерпаны… Скорее всего, это наше самое верное предположение. – Кохома сел.

Никто из сидящих вокруг костра не произнес ни слова. Кохома и Логан с небольшой опаской обменялись коротким поддерживающим взглядом и рукопожатием.

– Все это, – наконец медленно отозвался вождь Сэнд, – может быть так, как ты говоришь.

Оба великана явно с облегчением вздохнули.

– Но мы не располагаем теми своеобразными знаниями, которые есть у вас, и имеем свое собственное объяснение нашего существования.

Он посмотрел на Ридера и кивнул. Шаман поднялся. На нем было церемониальное одеяние с нашитыми кусочками меха, с блестящими коричневыми, красными и оранжевыми нашивками и головной убор, украшенный птичьими перьями – теми, что они оставляют при линьке в Высшем Аду. И у него был, конечно, топор, которым он размахивал, когда поднялся. Раскачивая им, как дирижерской палочкой, Ридер поведал историю о происхождении мира.

– Вначале было семя, – он произносил это напыщенно, нараспев.

Слушатели внимали с благоговением. Они слышали эту легенду тысячи раз, но не теряли к ней интереса. – И это было небольшое семя, – продолжал шаман. – Однажды пришла мысль о воде, и семя пустило корни в Дереве-эмфол. – Опять это слово, подумала Логан. – Оно росло. Его ствол стал сильным и высоким. После этого оно выбросило несколько ветвей. Одни из них превратились в Колонны, на которых держится мир.

Другие видоизменились и превратились в два ада, которые заполнили мир.

Появились бутоны, бессчетное количество процветающих бутонов. Мы – отпрыски одних таких бутонов, фуркоты – других, пиперы, которые до сих пор лежат в грибницах, – отпрыски совсем других почек. Семя процветает, мир процветает, мы процветаем.

Кохома сдвинул и приподнял колени.

– Если это так и если вы верите, что мы пришли с планеты, совсем не похожей на вашу, то как же все это объяснить с помощью вашей концепции?

– Ветви семенного дерева широко распространились, – ответил шаман.

Из круга послышался одобряющий ропот.

– А что если одна из ветвей была пересажена на другую часть этого Дерева? – спросил Кохома.

– Оно бы погибло. Каждый отросток знает свое место на ветви.

– Тогда вы можете понять нашу ситуацию, – продолжал Кохома. – Ведь то же самое верно и в отношении нас. Если мы не возвращаемся на собственную ветвь – или в семя, или в дом, или в свое место – мы, безусловно, тоже погибнем. Не могли бы вы нам помочь? В свою очередь мы сделаем для вас все, что в наших силах.

Логан и Кохома старались придать своему лицу совершенно безразличное выражение, пока деревенские жители обсуждали между собой их положение. Кто-то подбросил в костер дров. Он загорелся ярче, зловеще вспыхивая искрами. И клубящийся дым лениво поднимался столбом, устремляясь ввысь и вился вокруг краев дверного занавеса, проникая в щели. И теплый дождь не мешал ему.

Сэнд, Джойла и Ридер шепотом совещались. Наконец, Сэнд поднял руку и шушуканье стихло.

– Мы поможем вам вернуться на вашу ветвь, в ваш Дом, – возвестил вождь таким властным голосом, звучащим так, словно он исходил из мощного громкоговорителя, а не из такой тщедушной оболочки. – Если это возможно.

Борн сидел внутри круга и взгляд его был прикован к земле. Так что ни вождь, ни шаман, и вообще никто из братьев не видели его улыбку.

Борн с нетерпением ждал их решения. Но тут вдруг выяснилось, как далеко находится станция пришельцев.

Все подавленно молчали, когда Логан поведала об этом.

– Подобное путешествие безумно, – заявил Сэнд, когда Логан закончила. – Нет, это невозможно, невозможно. Я не могу никого отправить сопровождать вас, не могу.

– Но неужели это не ясно? – умоляюще произнесла Логан, вскакивая на ноги и беспокойно вглядываясь в тягостно молчащие лица. – Если мы не вернемся на станцию, то мы… то мы зачахнем, зачахнем и умрем. Мы…

Вождь прервал ее, невозмутимо подняв руку.

– Я сказал, что не могу никого отправить сопровождать вас. Так и есть на самом деле. Я не мог бы приказать ни одному охотнику предпринять подобное путешествие, хотя если кто-то согласится добровольно поехать с вами…

– Это бессмысленный разговор, – прокомментировал со своего места дровосек-сборщик Дендон. – Никто не вернется живым из такого похода.

Существуют россказни о тех местах, где сливаются вместе Низший и Высший Ад и наступает конец света.

– Вы путаете смелость и глупость, – возразила Джойла. – Глупое создание – это всего-навсего тот, кто необдуманно совершает смелые поступки. Неужели среди нас нет кого-нибудь, кто рискнул бы своей жизнью для того, чтобы вернуть Домой из далекого чужого места двух людей, которые попали сюда по несчастью? И разве мы не добивались бы помощи с таким же упорством, если бы она понадобилась нам самим? – Жена вождя посмотрела на великанов. – Если эти люди похожи на нас, то, вопреки нашим настойчивым просьбам и предупреждениям об опасности пути, они совершат то, что задумали. Вполне возможно, что среди нас есть достаточно храбрый человек, способный отправиться с ними. Я не охотник, так что я не могу.

– Будь я молод, – вставил Сэнд, – то отважился бы, невзирая на опасность.

Но ты уже не молодой, подумал про себя Борн.

– Но поскольку я уже не молодой, – продолжал вождь, – я не могу.

Давайте не будем сдерживать тех, кто, быть может, жаждет совершить подвиг.

Сэнд окинул взором все собрание, так же, как это сделали Кохома и Логан, как это сделали мужчины и женщины и сидящие в середине круга дети, с широко распахнутыми глазами выглядывающие из-за плеч взрослых.

Никто не вызвался. Только живые звуки потрескивающего мертвого дерева в костре да мягкое равнодушное журчание льющегося дождя.

Не тратя времени на раздумья, Борн неожиданно для самого себя произнес:

– Я отправлюсь с великанами.

Все взоры, напряженные и сосредоточенные, обратились к тому месту, где он сидел. Вот теперь, наконец, он надеялся хоть на какое-то восхищение и одобрение. Но вместо этого взгляды выражали печаль и сожаление. И даже великаны уставились на него с удовлетворением и облегчением, а вовсе не с уважением. Борн с горечью подумал о том, что может произойти за многие недели, которые были еще впереди.

– Охотник Борн будет сопровождать великанов, – заметил Сэнд. – Есть кто-нибудь еще? – Борн оглядел своих товарищей. Внутри круга почувствовалось возбуждение, которое исходило от людей, ищущих всяческие предлоги для того, чтобы рассмотреть землю перед собой, почувствовать тепло костра, исследовать швы на занавесе, висящем на дверном проеме – короче говоря, все, что угодно, только бы не встречаться взглядом с Борном.

Ну что же, замечательно. Он один отправится с великанами, один познает их тайны.

– Вероятно, – холодно проговорил Борн, поднимаясь на ноги, – не будет слишком обременительно, если я попрошу кого-нибудь обеспечить всем необходимым нашу экспедицию.

Затем Борн повернулся и покинул собрание, чтобы отправиться в свое жилище. И когда он уходил, то ему показалось, что кто-то пробормотал:

«Для чего расходовать хорошую пищу на тех, кто уже мертв?» Но Борн не остановился и не стал выяснять, кому принадлежат эти слова.

Удачная охота, добыча грейзера – все это ничего не давало Борну.

Когда из всех охотников только у него одного хватило достаточно храбрости, чтобы спуститься к воздушному кораблю великанов, то это вызвало восхищение только у детей и ни у кого более. Ну уж теперь он сделает нечто ошеломляющее, столь невероятное, что никто уже не сможет более пренебрегать им. Он доставит великанов на их станцию-Дом или умрет. Возможно, это заставит всех осознать его значимость. Если на этот раз он не вернется, вот тогда они почувствуют себя виноватыми.

Разгорячившись от этих мыслей, Борн вдруг споткнулся о торчащий корень и в ярости обернулся, чтобы обрушить проклятья на этого безмозглого врага. И в этот момент он почувствовал себя немного лучше.

Костер был теперь далеко позади, а вокруг сгустилась тьма. Борн, чтобы прикрыться от дождя, накинул на голову плащ.

Если великаны чувствовали, что они могут добраться до своей таинственной станции, то почему он не ощущал такой уверенности?

Действительно, почему? Если только…

А что если и не было никакой станции, что если эти двое гигантов были чертями из Нижнего Ада, посланными, чтобы подбить его покинуть Дом?

Да нет, чепуха! Они были такими же людьми, как и он, несмотря на огромный рост и странный наряд. Иначе почему они могут говорить на том же языке, что и все братья? Хотя какие-то странные модуляции звучали в их голосах и как необычно они строили фразы! Они произошли не из эмфола. Но Борн не мог даже и предположить этого. Поэтому он вполне благополучно забыл о своих сомнениях.

Борн отодвинул навес на двери и вошел в свой дом, аккуратно прикрыв за собой дверной проем. Развязав плащ, швырнул его в дальний угол. Из темноты послышался глухой звук. Он тотчас насторожился – нож для костей тут же оказался в его руке. От едва различимого силуэта доносилось хныканье. Осторожно передвигаясь в темноте, Борн вытащил небольшой пакетик с цветочной пыльцой, предназначенной для разжигания костра, посыпал ею кучку дров, лежащих в середине комнаты на полу.

Чирк – и дерево потрещало и вспыхнуло ярким пламенем, высвечивая съежившуюся фигуру Брайтли Гоу.

Успокоившись, Борн отправил нож в ножны. После любопытного взгляда на девушку он сел у костра, скрестив ноги. Ярко-желтая глубина костра действовала успокаивающе, казалась ласковой, любящей. Завтра они отбудут, великаны и он, а сейчас ему хотелось забыться долгим, глубоким сном, но…

– Ты пришла посмеяться надо мной, как и все остальные, – беззлобно пробурчал Борн.

– Нет-нет! – Брайтли Гоу медленно и неуверенно подошла к костру.

Свет обнажил глубину ее глаз, а Борн отметил – как прекрасен слабый огонь, набирающий силу и постепенно превращающийся в костер. – Борн, ты ведь знаешь о моих чувствах.

Он рассердился и раздраженно отвернулся.

– Тебе нравится Лостинг, ты любишь его, а мной ты играешь.

– Нет, Борн, – запротестовала девушка, и голос ее стал громче. – Мне нравится Лостинг – да, но… Но ты мне тоже нравишься. Лостинг – славный, но не такой славный, как ты. Совсем не такой. – Она смотрела на Борна умоляюще. – Я не хочу, чтобы ты поступал так, Борн. Если ты уйдешь с великанами, то никогда не вернешься. Я верю в то, что все говорят об опасностях, подстерегающих вдали от Дома, что шепчут о том месте, где сходятся два Ада.

– Рассказы, легенды, – проворчал Борн. – Детские сказки. Опасность вдали от Дома ничуть не более опасна, чем стрела, выпущенная из этой комнаты. Я не верю, что существует место, где сходятся вместе два Ада.

А если это и так, мы обойдем это место или пройдем через него.

Брайтли Гоу передвинулась вокруг костра на четвереньках, подкралась к Борну и положила руку на его плечо.

– Хотя бы ради меня, Борн, не ходи никуда с этими великанами.

Взглянув на нее, Борн начал было поддаваться, начал соглашаться, уступать. Но сила, заставляющая его лежать в засаде в ожидании добычи и спускаться в глубины пещер, все же пробудилась в нем. И вместо того, чтобы сказать ей: «Я сделаю все, что ты пожелаешь, Брайтли Гоу, потому что я люблю тебя», он резко произнес: «Я поклялся и публично заявил перед всеми, что я пойду. Но даже если бы не было ни клятв, ни обещаний, я все равно сделал бы это».

После этих слов девушка сползла с плеча Борна. Она невнятно произнесла: «Борн, я не хочу, чтобы ты уходил», – наклонилась к нему и поцеловала, прежде чем он успел уклониться, затем резко вскочила и выскочила через дверь, так что он не успел даже среагировать. Ночной дождь скрыл ее.

Долгое время Борн сидел молча, пребывая в задумчивости, пока костер пожирал себя и теплые капли дождя струйками стекали по устланной кусками кожи крыше. Потом, что-то пробормотав про себя, поскольку все равно это никто не мог услышать, Борн откинулся на свою меховую подстилку и провалился в тяжелую беспокойную дремоту.

Левый глаз Руума-Хума наполовину приоткрылся, он настороженно растопырил уши, увидев темную фигуру на ветке рядом с расщелиной, в которой спал. Руума-Хум чихнул, стряхнул с морды капли и фыркнул, издав при этом свистящее урчание, свойственное фуркотам.

– Где твой человек, малыш?

Маф резко дернул головой, подражая человечьим повадкам, показал на густые ветки, расположенные внизу.

– Где-то там, спит.

– Что и тебе следовало бы делать, мальчишка.

Глаз закрылся и Руума-Хум снова положил свою огромную голову на передние лапы.

Маф немного помедлил и выпалил:

– Ну, пожалуйста, дедушка.

Руума-Хум вздохнул и снова приподнял голову, чтобы посмотреть на детеныша, на этот раз открыв все три глаза разом. Маф стоял перед ним, глядя на спящий поселок, расположенный внизу.

– У моего человека, мальчика Дина, проблемы.

– У всех людей есть какие-то проблемы, – ответил на это Руума-Хум.

– Ступай спать.

– Он переживает за своего нового отца, человека Борна. Борн – это же твой человек.

– Кровная связь тут не причем, – пробормотал большой фуркот, опуская голову на лапы. – Эмоциональная реакция мальчишки в данном случае беспричинна.

– Обычно все реакции наших хозяев не имеют причины, но в данном случае я опасаюсь, что беспокойство моего человека имеет достаточно оснований.

Брови Руума-Хума поползли вверх.

– Неужели ты, родившийся по недоразумению, начинаешь соображать?

– Я боюсь, – продолжал маленький фуркот, – как бы мой человек не сотворил чего опрометчивого.

– Взрослые сдержат его, как я сдержал тебя. И вообще, тебе не поздоровится, если ты не оставишь меня в покое и не дашь мне отдохнуть.

Маф развернулся, чтобы уйти, посмотрел через плечо и дерзко проворчал:

– Старик, не говори потом, что ты ничего об этом не знал.

Руума-Хум встряхнул головой и подивился, почему эти фуркотики всегда такие любопытные и настырные и так неуважительно относятся к старшим. Они пристают со своими вопросами, когда им только вздумается.

Старый фуркот понимал их стремление заполнить пробелы в знаниях, стремление, которое он прекрасно помнил, было присуще ему самому и даже сейчас все еще жило в нем. Но это стремление теперь видоизменилось, учитывая его зрелый возраст. Теперь Руума-Хум многое воспринимал, исходя из той разумной убежденности, что, в конечном счете, все будет подытожено смертью.

В который раз уже Руума-Хум устроил голову на скрещенных лапах, не замечая моросящего дождя, и вновь погрузился в сон.