Текст книги "Борьба за Дарданеллы"

Русские были наиболее обеспокоены. 90 процентов русского зерна и 50 процентов всего экспорта проходило через Босфор и Дарданеллы, и соответствующий объем товаров поступал этим же путем от внешнего мира. Как только начнутся военные действия, не будет другого канала, другого места, где Россия могла бы обменяться рукопожатиями со своими союзниками – Англией и Францией; Архангельск зимой замерзал, Владивосток лежал на другом конце 5000-мильной железной дороги из Москвы, а флот кайзера намеревался блокировать Балтику.

Как раз в такое время России больше всего подходило бы иметь Турцию в качестве нейтрального гаранта проливов в Константинополе, но Турция под влиянием Германии – это совсем другое дело. Российский посол Гирс был настолько обеспокоен, что в один момент, вероятно по инструкциям из Москвы, пригрозил войной. Но затем отступил. Пока тянулись жаркие летние недели 1914 года, один за другим отступили все. Война в Европе представлялась немыслимой, но и даже если она начнется, Турция была слишком продажной и слабой, чтобы оказать заметное влияние на ход военных действий. Сэр Луи Маллет отправился в Европу на отдых.

Пока он отсутствовал – а это был последний беспокойный месяц мира, за которым последовало убийство эрцгерцога Фердинанда в Сараеве в конце июня, – Энвер и Вангенхайм готовили свои окончательные планы. Видимо, у Энвера было немного проблем с колеблющимися членами кабинета. Говорят, что он в разгар спора выкладывал на стол свой револьвер и предлагал остальным продолжать высказывать свои протесты. Талаат лишь наблюдал и выжидал. 2 августа, за два дня до того, как Британия предъявила Германии свой ультиматум, между Турцией и Германией был заключен секретный союз. Он был направлен против России.

Это еще не обязывало Турцию воевать, а в стране нигде еще не было реального ощущения состояния войны. Но вот в этой напряженной атмосфере последних часов мира в Европе произошел один из инцидентов, которые, хоть и не столь важны сами по себе, все-таки могут накалить и ухудшить ситуацию и окончательно подтолкнуть народы и правительства к точке, где они вдруг в порыве чувств решаются поставить на кон свою судьбу, невзирая на возможные последствия. Это был инцидент с двумя военными кораблями, которые Британия строила для Турции.

Чтобы понять важность этих двух кораблей, надо обратиться назад к ситуации 1914 года, когда военная авиация практически не существовала, а авто – и железнодорожная сеть на Балканах ограничивалась лишь несколькими крупными дорогами. Прибытие одного линкора могло одним махом создать превосходство над флотом противника и нарушить весь баланс сил среди малых стран. Имея российский Черноморский флот на севере и Грецию, ведущую переговоры с США о приобретении двух дредноутов, на юге, Турция испытывала срочную нужду в приобретении военных кораблей, как минимум, равной силы со своими соседями. В Англии был размещен заказ на строительство двух кораблей, их кили были заложены, а все это дело приняло характер патриотической демонстрации.

В каждом турецком городе к населению обращались с призывом сделать вклад в оплату этого проекта. На мостах через Золотой Рог были установлены ящики для пожертвований, в деревнях были предприняты особые усилия, и в конечном итоге не было сомнения в воодушевлении, с которым общество делало свой вклад в восстановление турецкого флота. К августу 1914 года в Армстронге-на-Тайне один корабль был построен, а другой должен был быть готов к отправке через несколько недель.

В это время – точности ради, 3 августа, накануне начала войны – Уинстон Черчилль, первый лорд Адмиралтейства, объявил туркам, что он не может отправить корабли, в интересах национальной безопасности эти два судна были реквизированы британским флотом.

Не требуется богатого воображения, чтобы представить себе возмущение и разочарование, с которым эта новость была встречена в Турции. Ведь деньги уплачены, кораблям были присвоены турецкие названия, а турецкие команды уже находились в Англии, ожидая момента, когда можно будет принять управление и доставить их домой. И тут вдруг провал. Редко фон Вангенхайму предоставлялась такая возможность. Он не терял времени и напомнил Энверу и Талаату, что всегда их предупреждал: британцам верить нельзя – и сделал ошеломляющее предложение: Германия возместит турецкие потери. Немедленно в Константинополь будут направлены два германских боевых корабля.

Последовавшие приключения «Гебена» можно изложить вкратце. Может, случайно, а скорее всего, с умыслом в тот судьбоносный день данный корабль находился в Западном Средиземноморье в сопровождении легкого крейсера «Бреслау». Это был линейный крейсер, недавно построенный в Германии, водоизмещением 22 640 тонн, с десятью одиннадцатидюймовыми пушками и обладавший скоростью 26 узлов. Он мог обеспечить превосходство над российским Черноморским флотом и, что еще более важно в данный момент, мог переплавать (но не перестрелять) любой британский корабль в Средиземном море.

Британцы о «Гебене» знали все. Какое-то время его держали под наблюдением, поскольку опасались, что в случае начала войны он атакует транспорты французской армии, направляющиеся на континент из Северной Африки. 4 августа британский главнокомандующий на Средиземном море сообщил Адмиралтейству в Лондоне: «Индомитейбл» и «Индефатигейбл» следуют за «Гебеном» и «Бреслау» в пункте 37°44' с. ш. 7°56' в. д.», на что Адмиралтейство ответило: «Отлично. Держитесь за ними. Война неизбежна». И весь тот день два британских линкора продолжали с короткой дистанции следить за «Гебеном». В любой момент они могли отправить его ко дну своими 12-дюймовыми пушками, но британский ультиматум Германии истекал лишь в полночь, и кабинет министров в Лондоне категорически запретил любые военные действия до этого срока. Ситуация была невыносимо мучительной. Черчилль вспоминал, что в пять часов вечера первый лорд флота принц Луи Баттенбург высказался ему в Адмиралтействе, что все еще есть время потопить «Гебен» до наступления темноты. Но ничего не оставалось, кроме как ждать.

Когда пришла ночь, «Гебен» набрал скорость выше 24 узлов и исчез. И только два дня спустя, когда война уже началась, британцы обнаружили, что «Гебен» вместе с «Бреслау» грузится углем в Мессине, Италия, и они еще не знали, что командир корабля адмирал Сушон получил сообщение, в котором ему предписывалось направиться прямо в Константинополь. В 17.00 6 августа «Гебен» и «Бреслау» вышли из Мессины под звуки оркестров, а палубы были очищены для боевых действий. Все еще допуская, что эти корабли могут повернуть либо на запад для атаки французских транспортов, либо на север в направлении дружественного порта Пола, британский флот расположился к западу от Сицилии и у пролива в Адриатику. «Гебен» же и «Бреслау» повернули на юго-восток, и, когда британские легкие крейсера Адриатической эскадры не сумели завязать с ними бой, они оторвались окончательно. Спустя два дня, все еще не обнаруженные, корабли лавировали меж греческих островов в ожидании разрешения от турок на вход в Дарданеллы.

Возбуждение в Константинополе было нешуточным. Ведь разрешить германским кораблям пройти через проливы практически означало ведение военных действий. Но у Вангенхайма уже было наготове решение: поскольку корабли прибыли в турецкие воды, они перестают быть германскими и становятся частью нейтрального турецкого флота. Но придут ли они? Это было все еще под вопросом. До 8 августа в Константинополь не поступало вестей от кораблей, и представлялось вполне возможным, что их уже потопил британский флот.

Любопытно, что первым потерял выдержку Энвер. Он попытался восстановить ситуацию путем элементарного обмана. Он послал за российским военным атташе и изложил ему условия российско-турецкого альянса, которым бы аннулировалось соглашение с Вангенхаймом, подписанное всего лишь неделю назад. Действительно, по одному из параграфов Лиман фон Сандерс и все германские офицеры подлежали увольнению с турецкой службы.

Немцы ничего не знали об этой двойной игре, когда на следующий день один из офицеров штаба Лимана прибыл в военное министерство с новостью, что «Гебен» и «Бреслау» находятся вблизи Дарданелл и ожидают разрешения на вход. Энвер заявил, что должен посоветоваться с коллегами. Однако германский офицер настаивал на том, что ответ надо дать немедленно. Последовала короткая пауза. Затем Энвер произнес: «Пусть входят». На следующий вечер «Гебен» и «Бреслау» шли сквозь Дарданеллы, а предполагавшийся альянс с Россией был позабыт.

Но этим дело не кончилось. Германия все еще не имела намерений привлекать Турцию к активным боевым действиям, поскольку, будучи дружественно нейтральной, она выполняла бы очень полезную роль, приковывая к себе британскую эскадру в устье Дарданелл и угрожая британским коммуникациям в Египте. Более того, как все ожидали, война должна была завершиться через несколько месяцев, и в Берлине не видели смысла во взятии на себя дополнительных обязательств перед Турцией.

С другой стороны, для России, Британии и Франции положение становилось нетерпимым. Вот уже и «Гебен» стоит на якоре в Босфоре, уже и адмирал Сушон и его команда совершают фарс с надеванием фесок, выдавая себя за моряков турецкого флота, тут и Лиман фон Сандерс с его Военной миссией, занятый реорганизацией турецкой армии. По ночам кафе в Пера и Стамбуле полны буйных немцев. Штабные машины, разрисованные кайзеровскими орлами, разъезжают напоказ по улицам, а энверовское военное министерство с каждым днем все больше и больше становится похожим на германский военный штаб. Унылый каламбур пронесся по иностранной колонии: «Deutschland über Allah» («Германия превыше Аллаха». – Примеч. пер.).

Сэр Луи Маллет неоднократно заявлял протесты в отношении «Гебена», но его уверяли, что это уже турецкий корабль. Но тогда, возражал он, германские экипажи должны быть распущены. Но это уже не германские команды, отвечал Энвер, они уже входят в состав турецкого флота, ну и, в любом случае, Турции не хватает своих матросов. Ее лучшие моряки были посланы в Англию, чтобы управлять двумя построенными в Британии линкорами, которые так и не вернулись в Турцию. Ничего невозможно предпринять до тех пор, пока эти моряки не возвратятся домой. Но вот турецкие экипажи вернулись, но ничего не изменилось, кроме того, что дюжина из них была размещена на борту «Гебена». Но германский экипаж остался.

Сейчас союзники были встревожены всерьез, поскольку они желали, и даже более, чем германцы, чтобы Турция оставалась нейтральной. Маллет, его российский и французский коллеги неустанно указывали Энверу и партии войны, что Турция измотана Балканскими войнами и что она будет в руинах, если так скоро вновь возьмется за оружие. Потом ближе к концу августа они стали проводить много более жесткую линию: они предложили в обмен на турецкий нейтралитет гарантии Британии, Франции и России от атак Османской империи.

Это предложение имело очень большое значение, и если бы оно было выдвинуто до войны, то могло оказаться решающим. Но сейчас на сцене появился совершенно новый фактор: 5 сентября 1914 года разгорелось сражение на Марне во Франции, и с каждой прошедшей неделей становилось все более и более очевидно, что первый германский натиск на Францию остановлен. На востоке русские пробивали дорогу вперед сквозь австрийскую оборону. Уже вовсе не казалось, что война будет короткой и завершится победой Германии, у Германии возникла нужда в союзниках. Теперь она уже хотела вступления Турции в войну.

Одним из самых ранних свидетельств этой перемены в политике стало отношение к Британской морской миссии. Эта миссия под командой адмирала Лимпуса в течение нескольких прошлых лет занималась обучением моряков турецкого флота. С приходом «Гебена» ее положение стало вначале затруднительным, а затем и просто невыносимым. В начале сентября адмирал Лимпус пришел к выводу о невозможности продолжения работы. 9-го числа миссия была эвакуирована, и теперь немцы контролировали турецкий флот так же, как и армию. Затем 26 сентября произошло нечто более серьезное. У входа в Дарданеллы британской эскадрой, патрулировавшей этот район, была задержана турецкая торпедная лодка. Когда выяснилось, что на борту корабля находятся немецкие солдаты, лодке был отдан приказ возвращаться в Турцию. Узнав об этом, некий Вебер-паша – германской службы, командовавший укреплениями, – самолично закрыл Дарданеллы. Поперек канала были разбросаны мины, легкие домики на берегу уничтожены, а на скалах были размещены предупреждения всем кораблям, что проход блокирован. Это в некотором роде стало самой наглой выходкой, которую предприняли немцы, потому что свободный проход через Дарданеллы регулировался международной конвенцией, которая касалась как воюющих, так и нейтральных стран, и любое вмешательство в международное судоходство приравнивалось к военной акции.

Сами турки не были извещены немцами об этом шаге, и 27 сентября в Константинополе состоялось бурное заседание кабинета. Но к этому времени Энвер с Талаатом уже отдали страну в руки Германии. Остальные члены кабинета могли протестовать и угрожать отставкой, но они не могли ничего сделать для изменения положения. Жизненные артерии России были перерезаны. Несколько недель торговые суда из черноморских портов, загруженные зерном и другими экспортными товарами, накапливались в Золотом Роге, пока их не набралось несколько сот, а моторная лодка, курсировавшая по гавани, с трудом могла пробраться между ними. Когда наконец стало ясно, что блокада надолго, корабли один за другим отправились назад в Черное море, чтобы никогда уже не вернуться.

Можно судить о важности этого дня по тому факту, что интенсивное торговое судоходство через Дарданеллы так впоследствии и не оживилось. Когда проливы были вновь открыты в 1918 году, в России уже произошла революция, и с тех пор Советская империя фактически сама себя отрезала от морской торговли с Западом. Консульства всех великих держав, ранее выстраивавшиеся под развевающимися флагами вдоль береговой линии у Чанака, были закрыты, и теперь никто не проходил по проливу, кроме местных каиков, жидкого потока океанского судоходства до Константинополя да, совершенно случайно, одиноких коммунистических кораблей, проплывавших в молчании и с обреченным видом, будто это были пришельцы с каких-то иных планет.

Последние несколько недель мира в Турции пролетели очень быстро. Прибывало все больше и больше германских техников, и целыми ночами с морских причалов непрерывно доносился звон и лязг: там шло переоборудование старых турецких судов к войне. Большинство германских морских офицеров квартировало на «Генерале», резервном судне, стоявшем на якоре возле моста Галата в Золотом Роге, и ни для кого не было секретом, что на ночных пьянках эти офицеры хвастались, что если Турция вскоре не станет шевелиться, то Германия возьмет дело в свои руки. Адмирал Сушон раз за разом отправлял «Гебен» в Черное море на маневры. Однажды, из чувства юмора, который несколько трудно оценить на таком расстоянии, он встал на якоре напротив посольства России на Босфоре. На палубе появились матросы в своей германской униформе и угостили вражеского посла концертом германской народной песни. А потом, надев фески, отплыли.

Конец пришел в последние дни октября. 29-го числа «Гебен», «Бреслау» и турецкая эскадра, частично управлявшаяся немецкими моряками, вышли в Черное море. В этот и следующий дни они открывали огонь без предупреждения по гавани Одессы, российской крепости Севастополю и по Новороссийску, при этом топили все суда на своем пути и поджигали танки с горючим. Турецкий морской министр Джемаль в это время играл в карты в своем клубе в Константинополе и, когда ему сообщили эту новость, заявил, что не отдавал приказа об этом рейде и ничего о нем не знал. Так это или нет, вряд ли Энвер и Талаат не были об этом проинформированы. Более того, в тот же самый момент турецкая колонна войск в Газе, палестинской пустыне, готовилась выступить в крупный поход на Суэцкий канал.

30 октября российский, британский и французский послы в Константинополе вручили турецкому правительству 12-часовой ультиматум и, когда он остался без ответа, потребовали свои паспорта. На следующий день начались боевые действия.

Мустафа Кемаль в этих событиях участия не принимал. В предыдущем году он предпочел направить Энверу резкое письмо, обрушившись с ругательствами на Лимана фон Сандерса и Германскую миссию. Турция, как заявлял Кемаль, не нуждается ни в какой помощи от иностранцев, только сами турки могут найти свое собственное спасение.

Энвер мог себе позволить быть снисходительным, ибо было просто немыслимо, что Кемаль может когда-нибудь стать соперником. Он отправил его военным атташе в турецкое посольство в Софии.

Существует зловещая легенда о том, как использовал свое время Кемаль в этой полуссылке. Говорят, он предпринял неуклюжую попытку обучиться танцам, чтобы приобщиться к жизни болгарской столицы, потом, когда потерпел полную неудачу в этом деле, по слухам, пустился в разврат, пьянство. В этой истории может быть какая-то доля истины. И все же он действовал очень быстро, узнав, что его страна вступила в войну. Кемаль запросил по телеграфу из Софии разрешение вернуться на активную службу. Какое-то время ответа не было – в новой турецкой армии был нежелателен человек с антигерманскими настроениями, – и он хотел уже было бросить свой пост, когда ему пришел приказ из Константинополя. Он был назначен в Родосто, мыс на полуострове Галлиполи. Это событие в то время прошло совершенно незаметно, но ему было суждено изменить весь ход кампании, которая развернется в будущем.

Глава 2

Отдаться полностью. Totus porcus.

Адмирал Фишер

Благодаря своей дерзости – возможно, даже потому, что они должны были вести себя нагло, чтобы удержаться у власти, – младотурки втянули свою страну в войну, которая была слишком непосильной для них. Они оказались мелкими игрочишками в игре с очень высокими ставками, и, как обычно происходит в таких случаях, их присутствие какое-то время даже не замечалось другими игроками. Турки наблюдали, выжидали, делали свои скромные ставки, изо всех сил пытались понять, в какой стороне таится удача, и делали вид, что они с этим делом на «ты», что было весьма далеко от истины.

Прошли октябрь, ноябрь и декабрь, а их маленькая армия все еще не отваживалась рискнуть и никак не стремилась показать в действии взятые в долг боевые корабли. Да, было проведено две экспедиции: одна на восток, которой руководил сам Энвер, а другая на юг под командой морского министра Джемаля. Их целями были не более и не менее, как отвоевание Кавказа у России и изгнание англичан из Египта. Но поскольку ничего не было слышно ни об одном из этих предприятий, в других Балканских странах, не рискнувших поставить свою судьбу на исход войны, стал проявляться явный цинизм. Ничто бы не доставило большее удовольствие Греции, Болгарии и Румынии, чем разгром Турции в каком-нибудь крупном сражении, и они с надеждой ожидали начала военных действий союзниками стран Согласия.

На море имели место две стычки. Эскадра британских и французских боевых кораблей несла патруль в Эгейском море в надежде, что «Гебен» все-таки появится, и в ноябре эти корабли обстреляли форты Седд-эль-Бар и Кум-Кале по обе стороны входа в Дарданеллы. Все было кончено за двадцать минут, а ответа от турок не последовало. Затем в воскресенье 13 декабря лейтенант Норман Холбрук через канал Нэрроуз проник в Дарданеллы на подводной лодке «В-11». Войдя в пролив, как только турецкие прожектора потухли с наступлением рассвета, он пробрался сквозь минные поля и после четырех часов плавания поднял перископ. Он обнаружил перед собой большой двухтрубный корабль – турецкий линкор «Мессудие» – на якоре в Сари-Сигла-Бэй и выстрелил в него свои торпеды с дистанции 500 метров. Подождав достаточно долго, чтобы убедиться, что цель уничтожена, Холбрук совершил срочное погружение. Держась самого дна, он добрался до глубоководной части и вышел в открытое море. За эту победу Холбрук был награжден Крестом Виктории.

Но это были всего лишь акции местного значения, и не было сделано попыток развить их. В Лондоне, правда, существовало мнение, что с Турцией надо что-то делать, и этот вопрос всплывал время от времени. Еще до начала боевых действий государственный военный секретарь лорд Китченер и первый лорд Адмиралтейства Уинстон Черчилль обсуждали возможность убедить греков высадить армию на Галлиполийский полуостров. Если бы тамошний турецкий гарнизон был разгромлен, флот смог бы войти в пролив, потопить «Гебен» и развернуть свои орудия на Константинополь. План был интригующим, и греки, узнав о нем, поначалу загорелись желанием, им в награду был обещан остров Кипр. Однако потом их настрой изменился, да и британцы также вскоре охладели.

Всех занимала массовая бойня, происходившая во Франции. К концу ноября, когда прошло едва лишь три месяца с начала сражения, союзники потеряли около миллиона человек – фантастическая цифра, ни разу не превзойденная за всю войну в такой короткий период. Это было настолько ужасно, что, казалось, вот-вот принесет какой-то результат, мол, если послать на фронт достаточно солдат, если они еще раз бросятся на пулеметы и колючую проволоку, то наверняка прорвутся.

Убивать немцев – вот что требовалось, продолжать убивать их до тех пор, пока не останется ни одного, а затем войти в саму Германию.

В конце декабря подполковник Хэнки, секретарь Военного совета, подготовил доклад, в котором отмечал, что на самом деле союзники не продвигались и не убивали немцев в большей степени, чем гибли сами. Ныне окопы были прорыты на участке в 350 миль от Северного моря до Швейцарских Альп, и Хэнки предположил, что сейчас самое время поразмыслить, нельзя ли выйти из тупика путем широкого флангового обхода за линией окопов – может, через Турцию и Балканы.

Эти идеи в общем виде уже обсуждались Черчиллем, Ллойд Джорджем и другими, а лорд Фишер, первый лорд флота, разработал схему прорыва в Балтику и высадки русской армии на северное побережье Германии. Но во Франции в лице французских и британских генералов существовала стойкая оппозиция этому плану – сказывался образ мышления «убей немца!». По их мнению, не было возможности выделить ни одного человека с важнейшего театра на западе. Они утверждали, что раскол союзных сил, отправка какой-то экспериментальной экспедиции на восток создадут угрозу безопасности всей обстановке во Франции и подвергнут Англию риску вторжения.

Вначале Китченер поддерживал эти идеи, но затем, в последние дни года, от британского посла в Петрограде сэра Джорджа Бьюкенена пришло сообщение, в котором говорилось, что русские испытывают трудности. Великий князь Николай Николаевич – главнокомандующий российскими вооруженными силами – запрашивал, сообщал сэр Джордж, «не сможет ли лорд Китченер организовать какого-либо рода демонстрацию силы где-нибудь против турок, морскую или сухопутную, и так распространить информацию, чтобы заставить весьма чувствительных к изменению ситуации турок отвести часть своих сил, ныне воюющих против русских на Кавказе, и тем самым облегчить положение русских на этом фронте».

Такое нельзя было игнорировать. После сокрушительных ударов под Танненбергом и в районе Мазурских озер российские армии стали колебаться на всех участках фронта. Сообщалось, что их потери превысили миллион человек, а поставки оружия и боеприпасов иссякали. Новое германское наступление предстоящей весной стало бы для них катастрофой.

Китченер заехал в Адмиралтейство, чтобы обсудить это сообщение с Черчиллем, а на следующий день, 2 января 1915 года, он говорил: «Единственным местом, где демонстрация имела бы какой-то эффект на остановку подкреплений, идущих на восток, могли бы быть Дарданеллы. Особенно если, как говорит великий князь, в то же время распространить слухи, что Константинополь находится под угрозой». И в Петроград была послана следующая телеграмма:

«Пожалуйста, заверьте великого князя, что будут приняты меры для производства демонстрации силы против турок. Однако есть опасения, что любая акция, которую мы сможем запланировать и провести, вряд ли серьезно повлияет на численность противника на Кавказе или вызовет вывод войск».

Каким бы унылым это послание ни было, оно обязывало британцев к действию, и в Адмиралтействе Черчилль вместе с Фишером занялись вопросом, какого рода акция возможна. Фишер был полностью за то, чтобы сразу же использовать план Хэнки. «СЧИТАЮ, ЧТО АТАКА НА ТУРЦИЮ ДОЛЖНА СОСТОЯТЬСЯ! – писал он (прописными буквами). – НО ТОЛЬКО ЕСЛИ НЕМЕДЛЕННО!» – и продолжал детально описывать, что для этого следует сделать. Всех индусов и 75 000 британских солдат во Франции следовало посадить на корабли в Марселе и высадить вместе с египетским гарнизоном на азиатском берегу Дарданелл, грекам надлежит атаковать Галлиполийский полуостров, а болгарам маршировать на Константинополь. В это же время эскадра старых британских линкоров класса «Маджестик» и «Конопус» будет пробиваться в Дарданеллы.

Все это звучало по-своему очень хорошо, но Китченер в ходе дискуссий многозначительно заявил, что для любой новой экспедиции у него нет ни одного лишнего человека, а о том, чтобы забрать войска из Франции, и думать нечего. Если вообще надо провести какую-то демонстрацию, то это должна быть морская операция. На Черчилля наибольшее впечатление произвел намек Фишера на захват проливов с помощью старых линкоров. Подобный подвиг будоражил воображение британских морских стратегов по крайней мере столетие, и в реальности подобное уже однажды происходило, и в обстоятельствах, весьма схожих с нынешними. В 1807 году, когда Наполеон устремился на восток, русские запросили помощь в борьбе с турками, и британцы послали эскадру в Дарданеллы. Сэр Джон Мур, второй по чину в британском гарнизоне на Сицилии, настаивал, чтобы отряд сопровождали войска, но услышал в ответ, что нет ни одного свободного солдата (что было неправдой). «Было бы неплохо, – писал сэр Джон после того, как корабли отплыли, – отправить вместе с флотом в Константинополь семь или восемь тысяч человек, которые бы подстраховали наш проход через Дарданеллы и позволили бы адмиралу уничтожить турецкий флот и арсеналы – задача, которую из-за недостатка сил он может и не выполнить». Экспедиция, однако, началась оче.нь хорошо. Адмирал Дакворт с семью кораблями в развернутом строю прошел по проливу сквозь строй турецких батарей, уничтожил турецкую эскадру и находился уже в восьми милях от Константинополя, когда вдруг затих ветер. Он простоял целую неделю в ожидании, не имея возможности разрядить свои орудия по городу, а затем решил отойти. Дорога назад оказалась много труднее. Он не потерял ни одного корабля, но под огнем турецких орудий в Нэрроуз погибло 150 матросов.

С тех пор эта проблема вновь и вновь изучалась в нескольких случаях в связи с появлением паровых судов. Сам Фишер в первые годы XX столетия дважды пробовал обратиться к ней, но решил, что это «весьма опасно». Однако были и положительные аргументы для того, чтоб снова приступить к этому вопросу. Линкоры «Маджестик» и «Конопус» оба подлежали списанию на слом в течение предстоящих пятнадцати месяцев. Они уже настолько устарели, что не могли быть использованы в передовой боевой линии против германского флота, но, тем не менее, они прекрасно подходили для боя с турецкими батареями в Дарданеллах. В своем последнем наступлении через Бельгию немцы впечатляюще продемонстрировали, что могут сделать современные пушки против старых фортов – а турецкие форты были на самом деле очень старыми. В течение ряда лет британская Морская миссия находилась в Турции, так что англичанам было все известно об этих укреплениях, от пушки к пушке. Также было известно, что турецкий гарнизон на Галлиполийском полуострове вряд ли насчитывал одну дивизию. Части были разбросаны по площади и были ужасно плохо вооружены, и, вероятно, они все так же были подвержены инерции и неразберихе в управлении войсками, из-за которых Турция проиграла все свои сражения последних пяти лет.

Что касается второго предложения Фишера – привлечения греческих и болгарских солдат к боевым действиям, – то об этом можно многое сказать. Как только флот окажется в Мраморном море, весьма возможно, что Греция и Болгария откажутся от своего нейтралитета в надежде получить еще большие территориальные завоевания за счет Турции. Италия и Румыния также будут затронуты, и таким образом все может закончиться созданием большого альянса Балканских христианских стран против Турции. Но действительно решающей может оказаться помощь со стороны России. Как только Дарданеллы будут открыты, а Константинополь взят, оружие и боеприпасы пойдут к ней через Черное море и будут раскупорены 350 000 тонн грузов, скопившихся в России. Снова российское зерно станет доступным для союзников на Западе.

С этими идеями в мозгу Черчилль отправил следующее послание вице-адмиралу Сэквилю Кардену, который командовал эскадрой на периферии Дарданелл:

«Является ли, по Вашему мнению, прорыв в Дарданеллы одними морскими силами целесообразной операцией?

Предполагается использовать старые линкоры, оснащенные противоминными амортизаторами, впереди которых будут идти угольщики и другие коммерческие суда, используемые в качестве амортизаторов и тральщиков.

Значительность результатов должна оправдывать тяжелые потери.

Сообщите мне Ваше мнение».

И Фишер, и сэр Генри Джексон (который был прикреплен к штату Адмиралтейства в качестве советника по турецкому театру военных действий) видели эту телеграмму до того, как она была отправлена. И одобрили ее. 5 января пришел ответ Кардена: «В отношении третьего пункта Вашей телеграммы не считаю, что с Дарданеллами можно торопиться. Их можно прорвать путем масштабных операций с большим количеством кораблей».

До этого времени никто ни в Адмиралтействе, ни в военном министерстве не пришел к какому-нибудь конкретному заключению или не подготовил план, что следует делать. Но впервые появилось что-то положительное: адмирал на месте верил, что может прорваться через проливы методом, который не применялся ранее: медленное продвижение вместо спешного, рассчитанный обстрел одного форта за другим. Посоветовавшись с сэром Генри Джексоном и его начальником штаба адмиралом Оливером (но не с Фишером), Черчилль снова телеграфировал Кардену: