Текст книги "Одиночка"

24

Как-то в детстве зимой я забралась на горку. Мне тогда от силы лет пять было, а горка была крутая и высокая, не под мой возраст. Мама, отвлекшаяся на разговор с подругой, предупредительно закричала, замахала руками, чтобы я спускалась, но меня было не остановить. Помню, как на бешеной скорости катилась вниз, лежа на спине и расставив руки. Шапка слетела, и голова больно билась о лед, потерялась варежка. То ощущение я запомнила навсегда: когда притяжение несет тебя вниз, остается только нарастающий страх и уханье в животе. Отсутствие контроля – вот что это было. В тот день я узнала, что есть вещи, которыми ты не можешь управлять.

Так и сейчас. Я ничего не контролирую: все так же лечу вниз, сдирая ладони, и надеюсь, что к концу пути не переломаю кости. Хотя кого я обманываю? О конце пути не думаю вообще. Есть только здесь и сейчас. Заботит лишь каждая настоящая секунда.

Эрекция Адиля давит мне в бедро через джинсы, его рука сжимает грудь. Он все так же не произносит ни слова, и от этого влажный воздух в туалетной кабинке только сильнее накаляется. Я чувствую это по собравшейся на коже испарине, по растущей дрожи в теле, которое вспыхивает, когда по стенам разносится эхо от щелчка пряжки ремня.

Вот он, шанс попробовать всё переиграть. Выставить руки, тормозить ногами и никуда не катиться.

Рывком Адиль разворачивает меня к стене. Зажмурившись от прикосновения щекой к холодному кафелю, упираюсь в него ладонями. В детстве, когда я наконец достигла подножия той горы, из носа шла кровь, а ладони жгло от ссадин. Расплакавшись, я обещала маме, что больше никогда так не сделаю, а через три дня полезла на ту же гору снова. В отсутствии контроля есть своя притягательность: он снимает ответственность. Поэтому подчинение никогда не выйдет из моды.

Не открывая глаз, выдыхаю в стену громкий звук, когда Адиль толкает в меня член. Это даже не стон и не вскрик, а пыльный воздух, застрявший во мне семь лет назад.

Горка из детства исчезает, и я переношусь в комнату, увешанную картинами. Давление его рук на бедрах, каждый грубое проникновение, каждый громкий выдох словно с грохотом срывает их со стен одну за другой. Адиль трахает меня в туалете… Бах! Возле умывальника, в спущенных колготках, врезающихся в кожу. Бах! – падает следующая. Я изменяю Диме, к которому переехала три месяца назад и который такого не заслужил… Бах, бах, бах! Захлебываюсь стонами, как дешевая проститутка…

Адиль придавливает мою шею локтем, перекрывая возможность дышать, одновременно с этим движения внутри меня ускоряются. Его горячее прерывистое дыхание на щеке и ушной раковине, грудь припаяна к моему позвоночнику. Полное отсутствие контроля. Я не могу остановить нарастающее головокружение, как не могу и приглушить вульгарное чавканье, которое его член выдирает из недр моего тела. И подступающий оргазм тоже контролировать не могу. Прошла всего пара минут, но я к нему уже готова.

Стеклянный колпак снова опущен, только сейчас под ним находятся двое. Все окружающие звуки: стук каблуков о пол, шлепки сталкивающихся тел, мои задушенные вскрики; все, что находится вокруг: раздражающий свет с потолка, холодная плитка, шум музыки из-за стены, люди за ней… Все это глохнет, меркнет, сереет, стирается. Зато молчание становится значимым и придает происходящему животную остроту.

Скопившееся напряжение внизу живота взрывается неожиданно. Заставляет прогнуться и до крови прикусить губу. Сильно, сильно, еще сильнее… так сильно, что кажется, я на секунду теряю сознание. Адиль, конечно, чувствует и спазмы мышц, сдавливающие его член, и конвульсии, сотрясающие мое тело. Он продолжает меня трахать, не дав передышки даже на секунду.

Короткий освобождающий рывок, прервавшееся дыхание. Давление на шее ослабевает, а тяжелый воздух наполняется пряным запахом спермы. Несколько капель попадают на бедро, заставляя вздрогнуть. Горячие. Я открываю и закрываю глаза. На мне сперма Адиля.

Сознание возвращается слишком быстро, к чему я совсем не готова. Стеклянный колпак отдаляется все больше и больше, обнажая реальность. Холодное давление кафеля на щеке, вибрацию басов за стенкой, удвоенное дыхание и нарастающее понимание случившегося.

Последнее ударяет меня наотмашь, когда давление тела позади исчезает и слышится плеск включенной воды. Дрожащими руками я подтягиваю колготки вместе с бельем, трясущимися пальцами трогаю веки, чтобы смахнуть выступившую на них влагу. Ноги ватные и едва меня держат. Паника, оглушенность, полная дезориентация…

Проведя рукой по волосам, я заставляю себя встретиться с Адилем взглядом в зеркале. Он моет руки. Моет руки, после того как вломился сюда и трахнул меня.

– Ты не имел права… – голос осипший и вибрирует. – Так не поступают. Ты не имел никакого права, слышишь? Я с Димой. Мы живем вместе…

– Похуй мне на него.

Реальность продолжает неумолимо наступать. Звуки за стенкой все слышнее, и кажется, будто среди них я различаю Димин голос.

– А что тебе не похуй? – шепчу в отчаянии. – Ты не имел права все портить… У меня все было хорошо. Мы любим друг друга… Ты не имел права.

Адиль выключает кран, его глаза в отражении непроницаемы, как и раньше. Стеклянный колпак никуда не исчезал – он по-прежнему здесь, на нем.

– Так любите дальше. Хвастаться этим… – кивок на подол моего платья, – не буду.

Вздохи снова учащаются, угрожая разодрать грудную клетку. Что я наделала? Идиотка… Конченая идиотка…

– Пошел отсюда, – дрожащим голосом выплевываю я. – Самая настоящая скотина… Лучше бы никогда тебя не встречать.

Опускаю глаза на случай, если на них выступят слезы. Теперь трясутся не только руки – ходуном ходит все тело. Я изменила Диме. Только что изменила Диме. Я так не поступаю… У меня много недостатков, но неверность к ним не относилась. И как теперь с этим жить? Как отсюда выйти?

Слышится стук шагов, щелчок открывшейся двери, вместе с которым в кабинку затекают усилившиеся волны музыки и сгущающаяся реальность. Секунда, две, затем раздается резкий хлопок, и невидимая рука кольцом сдавливает горло. Адиль снова ушел, а я снова осталась одна.

25

Прохладный туалетный воздух начинает казаться ледяным, свет потолочного светильника – нестерпимо белым, слепящим, будто призванным усилить случившееся уродство. Отчетливо видны лужи воды на пьедестале раковины, серый развод на зеркале, волны туалетной бумаги, торчащие из урны.

Отражение демонстрирует мое лицо без прикрас: темные полумесяцы туши, растрепанные волосы, отчаяние в глазах. Каждый, кто увидит меня такой, сразу все поймет. Если многие уже не поняли. Сколько это продолжалось? Пять минут? Десять? Двадцать?

Мне необходимо выйти за дверь, и от этого истерично лязгают зубы. Всего каких-то несколько минут, один поступок, секундная слабость – и жизнь летит под откос. Хочется исчезнуть. Хочется к маме, в их с Олегом просторный дом, уютно пахнущий едой. Положить голову маме на колени и всплакнуть: «Мама, я такая дура, такая дура». А она, конечно, не станет смотреть строго и осуждать. Скажет: «Бывает, Дашуль. Все совершают ошибки». Она ведь понятия не имеет о том, что я сделала. А мне будет и этого достаточно. Сейчас просто хочется согреться.

Во второй раз провожу салфеткой под веками, смачиваю руки в воде и приглаживаю волосы. Только отчаяние в глазах не смыть. Оно по-прежнему выдает меня с головой.

Толкаю дверь и замираю в безрассудном желании закрыть ее обратно. Потому что там, в десятке метров, находится Дима. Я не знаю, смогу ли взглянуть ему в глаза. Может быть, он уже знает. Вдруг кто-то видел, как Адиль заходил за мной в кабинку… Или Адиль сам ему рассказал. А даже если и нет – как я могу? Всё испортила своими же руками.

Уже собираюсь попятиться назад, но потом вспоминаю: где-то в зале есть человек, который всегда на моей стороне. Ксюша. Она не станет осуждать, даже если прочтет всё в моих глазах. Только эта мысль позволяет продолжить путь в новую реальность.

В зале будто бы ничего не поменялось: за столом те же лица, за диджейским пультом по-прежнему стоит Вадик, Ядвига и Аня танцуют. Одна я теперь не внутри происходящего праздника, а снаружи.

Удушливая паника волной подкатывает к горлу. Нигде нет Димы. А вдруг он на улице сцепился с Адилем? Потому что Адиля здесь тоже нет. Случайно ловлю на себе взгляд Ксюши, которая так и сидит с прилипшим к ней Сеней. Она озорно улыбается и, когда не получает ответной реакции, резко начинает хмуриться. Лицо меня выдает.

Голоса, раздавшиеся из входных дверей, заставляют резко повернуться. Дима. Беззаботно смеющийся, он заходит внутрь вместе с Робертом и идет прямиком ко мне. Позвоночник деревенеет одновременно с губами, превращая меня в замороженную статую. Нет, ни о чем он не знает. Даже не подозревает. Все это время он курил свои испанские сигариллы и обсуждал с Робертом акустику.

– Что с лицом, зай? – Дима ласково треплет меня по плечу. – Ну не злись, ладно? Заболтались немного.

Он тянется к моим губам, отчего я резко дергаюсь назад, и выдувает в подбородок теплый воздух, пахнущий мятной жевательной резинкой.

– Нет же запаха? Классные сигариллы.

Мышцы на лице потеряли способность двигаться, поэтому просто мотаю головой.

– Нет.

В ответ Дима берет меня за руку, которую моментально хочется отдернуть. Потому что я не заслужила.

– Пойдем за стол. Надо Робсону тост сказать. Ты, кстати, какая-то бледная. Нормально себя чувствуешь?

Высвободив свою ладонь, с готовностью хватаюсь за предложенную подсказку. Я бледная и плохо себя чувствую. В висках грохочет: уехать, уехать отсюда. Сбежать от всех. Об остальном подумаю позже. Только не сейчас.

– Нет. Мне нехорошо… Домой нужно.

Лицо Димы становится озабоченным.

– Домой? Может, кофе выпьешь?

Я отчаянно кручу головой. Нет. Уехать. Уехать.

– Мне тогда с тобой, наверное, нужно поехать, – неуверенно произносит Дима.

– Нет! – из-за протеста мой голос набирает силу и почти переходит на крик. – Ты оставайся. Здесь Роберт и все… Некрасиво. Я поеду к маме.

– К маме?

Да, да. Нужно к маме. Пересидеть, смириться, пережить, спрятаться от всех. Подумать, как жить дальше.

Дальнейшие слова сыплются из меня быстро и решительно. Последний рывок, перед тем как упасть на дно.

– Я вызову такси. – С жадностью смотрю на стол, где остался лежать телефон. – Извинишься перед всеми, ладно? Нет сил объяснять…

– Ты отравилась, что ли? – Дима с сомнением заглядывает мне в глаза.

– Это шампанское, похоже… Три бокала. Видимо, реакция такая.

Дальше все происходит стремительно. Я забираю сумку, набрасываю на плечи пиджак. Такси вызывает Дима. Он настоял, а у меня не было сил спорить. На вопросительный взгляд Ксюши отвечаю одними губами: «Потом». Всё потом. Завтра.

Поездка до дома мамы проходит как в тумане. Всю дорогу таращусь в окно, не в силах зафиксировать ни одной связной мысли. Наверное, это инстинкт самосохранения лишил меня возможности думать. Увы, ненадолго.

Свет в спальне Олега и мамы не горит: время приблизилось к полуночи, а они привыкли засыпать до одиннадцати. Практикуют здоровый сон. Сбросив туфли, я сразу прошмыгиваю в свою комнату и валюсь на кровать. Завтра, обо всем подумаю завтра. А сегодня мне нужно просто уснуть.

Звук телефонного сообщения, раздавшийся в гробовой тишине, заставляет вздрогнуть и поджать колени.

Дима.

«Ты доехала?»

Зажмурившись, сдавливаю переносицу. Я не заслужила его беспокойства.

«Да. Уже легла».

«У мамы?»

«У мамы. Я же сказала».

«Ладно, понял. Надеюсь, утром тебе станет лучше. Просто Адиль тоже уехал, и мне мысли дебильные в голову полезли. Люблю тебя. Спокойной ночи».

26

– А Олег мне говорит: Даша ночью приехала. – С улыбкой глядя на меня вполоборота, мама вытаскивает чашку американо из отсека кофемашины и демонстрирует мне. – Будешь? Доброе утро, кстати.

Я выжимаю из себя ответную улыбку и, забрав чашку, сажусь за стол. Там, на изящном фарфоровом блюде, уже лежат бутерброды с икрой, рядом в не менее изящной вазочке поблескивает домашний клубничный джем, а в сотейнике, накрытом крышкой, томится утренняя сливочная овсянка. В любой другой день я бы схватила ломоть свежеиспеченного, еще теплого хлеба, щедро намазала его деревенским маслом, которое Олег заказывает у знакомого фермера, и упивалась каждым мгновением этого утра в любимом доме. Сейчас же, съежившись, прикипаю к стулу. Сегодня даже солнце светит вхолостую, вызывая желание задернуть шторы. Чуда не произошло: за ночь мне не посчастливилось потерять память, как и после пробуждения не удалось обнаружить, что случившееся в туалете было сном. Я занималась сексом с Адилем и изменила Диме.

– А Олег где? – спрашиваю, глядя, как передо мной опускается молочник с подогретыми сливками.

– Дела у него какие-то в городе, – беззаботно откликается мама, присаживаясь напротив. – В обед вернется. А ты почему не предупредила, что приедешь? Я бы твой любимый омлет с козьим сыром приготовила и блинчики сделала.

Раздвинуть губы в еще одной улыбке стоит мне чудовищных усилий.

– Тут и так всего полно. Я не планировала приезжать… Просто так получилось.

– Вы же на дне рождения у Сени были, да? Ксюша фотографию в инстаграм выложила. Такие красотки. Платье мне твое очень понравилось. Это которое ты в том интернет-магазине заказывала? Прямо как по тебе шили… Покажешь потом. Может быть, я тоже там что-то себе подыщу.

– У меня был секс с Адилем, – выпаливаю я, глядя поверх маминого плеча.

Над столом повисает тишина. Даже тяжеловесные винтажные часы, привезенные мамой из Франции, кажется, перестают тикать. Собравшись с духом, я заставляю себя посмотреть на нее. Не знаю, правильно ли сделала, что призналась. Просто не могу носить это в себе. Хочется хотя бы ненадолго обмануться тем, что от признания станет легче. Потому что даже в то недолгое время, что разум и совесть бодрствуют, жить стало невыносимо.

– А Дима как же? – с запинкой переспрашивает мама.

Мои слова произвели на нее впечатление: она выглядит сбитой с толку и растерянной.

– Дима ничего не знает.

– Но… Ты теперь снова с… – Мама морщится и, кажется, сама этого не замечает. – С Адилем?

Не найдя сил на саркастичную усмешку, я мотаю головой. На сегодняшний день лимит фальшивого веселья иссяк.

– Нет, мы не вместе и никогда не будем. Ты всегда была права. Он меня не стоит.

– Даш… – голос мамы становится озабоченным. – Он тебя… обидел?

Все-таки от признания действительно стало легче. Вернее, от маминой на него реакции. Она не смотрит на меня как на чудовище, не прикладывает пальцы ко рту в ужасе, спрашивая, как я смогла изменить Диме, не причитает. Ее вообще другое интересует: не обидел ли меня Адиль.

Наверное, поэтому в уголках глаз собираются первые слезы. Нервы, превратившиеся в камень, впервые обмякли.

– Смотря, что подразумевать под словом «обида», – говорю я шепотом и с шумом втягиваю воздух в надежде задавить им подступающие эмоции. – Хлопнуть дверью после близости – это, по-твоему, обидно?

Лицо мамы кривится в сочувствии.

– Дашуль, ну вот как так, а? Ты же такая умница у меня… Всё сама видишь и знаешь… Не достоин он тебя. Разве нужны были новые доказательства?

Я опускаю голову. Нет, не нужны. Все, кто мне дорог, всегда об этом твердили. Разными словами, но всегда одно и то же. Адиль не тот, кто тебе нужен… Не достоин… Пугающий… Слишком разные… Не твоего уровня…

А мне каждый раз что-то мешало в это верить. Казалось, что они Адиля не знают так, как я. Не знают нас. Вот правда – какие еще нужны доказательства? Что еще ему нужно сделать, чтобы я наконец перестала быть тряпкой и навсегда его возненавидела? Плюнуть мне в лицо?

– Адиль как твой отец, Даш, – продолжает мама. – Знаешь, сколько я шансов давала? Когда он после очередного недельного запоя на коленях передо мной стоял, умоляя его не бросать?

«Отец по крайней мере прощения просил, – с горькой иронией думаю я. – Адиль меня и спустя семь лет такой чести не удостоил».

– Они одного поля ягоды. Глубоко больные люди, которые никого не могут сделать счастливым. Они даже себя не могут сделать счастливыми, Даш, понимаешь?

Я киваю. Да, понимаю. Отец – алкоголик, который из-за своей зависимости лишился всего. Адиль тоже будто намеренно отталкивает от себя все хорошее. Да, наверное, мама права. Некоторые просто не способны быть счастливыми, а значит, и тех, кто рядом, осчастливить не смогут.

Стоит мне так подумать, как в голове всплывает кадр из прошлого…

Мы с Адилем сидим в обнимку на крыше нашего старого дома. Он рассказывает о фазах луны – она ведь прямо над нашими головами, большая такая висит. У меня в руках пакет чипсов, на плечах – его куртка.

Я перебиваю, теребя Адиля за руку:

– Скажи, а ты счастлив когда-нибудь был?

Он кивает, отчего вдруг дикая ревность беретпри мысли, что Адиль мог когда-то быть счастливым без меня.

– Когда, можешь вспомнить? – спрашиваю.

А он плечами дергает, как всегда делает, когда смущен или не хочет отвечать.

– Если не скажешь, я сейчас встану и пойду домой, – грожу я и начинаю ерзать, будто пытаясь из его объятий высвободиться.

– Сиди, а, – недовольно ворчит Адиль, обнимая меня сильнее. – Вот сейчас, например».

– Что «сейчас например»? – буркаю я.

– Прямо сейчас чувствую себя счастливым…

– Мам… – Я поднимаю глаза, ощущая себя глубоко запутавшейся и слабой. – Не знаю, что делать с Димой. Это его убьет… Я ни разу не была в такой ситуации… Я в панике… Понятия не имею, что делать.

– Ой, Даш. – Тяжело вздохнув, мама трет виски. – Ты-то можешь ничего не говорить, но где гарантии, что Адиль не расскажет?

«Так любите, – оживает в ушах его равнодушный голос. – Хвастаться не собираюсь».

– Думаю, он не скажет.

Не знаю, откуда во мне берется такая уверенность. Вчера вполне допускала мысль, что Адиль объявит о нашем сексе во всеуслышанье, а сейчас понимаю: нет, не объявит. Если я что и успела узнать о нем за время, пока мы были вместе, так это то, что делиться чем бы то ни было Адиль не любит.

– Если ты с Димой хочешь остаться, тогда не говори, – мягко советует мама. – Потому что, даже если вы вместе останетесь, о доверии можно забыть. Сама ведь говоришь, он ревнивый без повода. По-настоящему измену простить могут единицы, и на это требуется очень много времени.

У меня не было возможности представить ситуацию, в которой я говорю Диме правду, но маминым словам безоговорочно доверяю. Смогла бы я забыть измену? Думаю, нет. Слишком больно.

– Дима вряд ли меня простит. Правильнее будет сразу расстаться.

– А ты сама хочешь с ним расставаться?

Хочу ли я порвать с Димой? Мысль об этом приводит в замешательство. Мы недавно съехались, и нам хорошо вместе. У нас отличный секс, комфортный быт, общая компания. Когда я думаю о Диме, испытываю тепло. Потому что он такой: теплый, надежный, заботливый. И я люблю его. Нет, я совсем не готова с ним расстаться.

Качаю головой. Почему-то стыдно произносить вслух: «Нет, не хочу». Слишком паршиво звучит. «Вчера я изменила Диме, но расставаться с ним не хочу». Господи, и как я до такого докатилась?

– Даш, это, по-моему, твой телефон звонит? – Мама указывает пальцем в потолок, подразумевая, что мобильный звонит в спальне на втором этаже.

Я нервно скрещиваю под столом ноги. Да, мой. Эту мелодию я слышу раз по пять на дню. Звонит Дима.

Мама все понимает без слов. Тянется, чтобы похлопать меня по руке, беззвучно подсказывает: «Надо ответить». Как же хорошо, что она у меня есть. Ни слова упрека. Только поддержка.

Вымученно улыбнувшись, я отодвигаю стул и встаю. Ответить действительно нужно. Несправедливо своим молчанием заставлять Диму нервничать. Как разговаривать с ним и не задохнуться от чувства вины – другой вопрос.

27

– Привет, зай. – Дима ласково обнимает меня за талию и следом дарит ослепительную улыбку маме, вышедшей встречать его вместе со мной: – Здравствуйте, Ирма Викторовна! Вы всё хорошеете.

Мама благодарит его исполненным достоинства кивком. Никаких смущенных «ой, скажешь тоже», никакого фальшивого хихиканья. За последние лет десять она действительно нисколько не поменялась. Вот что делают отсутствие стрессов, гармония с собой и правильное питание. Я, судя по всему, к тридцати годам буду выглядеть как потасканная сандалия.

– Проходи, – бормочу, с каждой новой секундой убеждаясь в преждевременности нашей встречи.

Дима позвонил сказать, что меня заберет, а я сходу не смогла придумать причину для отказа. Какую? Что хочу побыть одна? Для него-то ведь все осталось по-прежнему.

– Я пойду к себе, телевизор посмотрю, – подает голос мама. – Дашуль, ты на кухне сама хозяйничай. В холодильнике утка есть, если Дима голоден.

Смотрю на нее с благодарностью: за то, что намеренно дает мне возможность действовать самой. Обычно она накидывается на Диму и тащит его за стол, чтобы там одолевать расспросами: как дела на работе, как поживают родители, какие у нас планы на день рождения (Восьмое марта, Новый год), и видел ли он такой-то сериал. Первое время было немного неудобно перед Димой, но потом стало понятно, что он и сам не против таких разговоров. Их с мамой симпатия оказалась обоюдной.

– Как день рождения закончился? – спрашиваю, пока мы с Димой идем на кухню.

Я – нарочно впереди, чтобы отложить зрительный контакт.

– Нормально. Аня с Робсоном поругались, Сеня напился. Всё как обычно.

Протянув «угу», я останавливаюсь возле кофемашины. Руки двигаются суетливо и неуклюже. Вот зачем, зачем так рано? Я не была готова. Дима все поймет, стоит нам встретиться глазами. Нужно было взять день или два… Придумать причину: что хочу побыть на природе или что мне до сих пор нехорошо… Ложь – как болото. Если встал в него одной ногой, обязательно придется наступить и второй.

– Тебе покрепче или… – Слова умирают прямо в горле, потому что в этот момент Дима меня обнимает.

Его подбородок упирается в затылок, руки замком смыкаются на животе.

– Соскучился. Без тебя плохо спалось.

Затаив дыхание, я прикрываю глаза. Вот это – самая настоящая пытка, а не то, что было до нее. Там были мысли, а это реальность. Дима по мне скучал, а я его предала.

– Прости, – шепчу, уставившись на бронзовый набалдашник кухонного гарнитура. – Мне просто нехорошо было.

Дима целует меня в висок и вдруг заговорщически усмехается:

– Ксюша, кстати, вместе с Сеней в такси села. Похоже, нам всем следует ждать дубль два.

– Ты же сам сказал, что он напился. Она просто о нем заботится.

– Увидим, – хмыкает Дима и до того, как успеваю среагировать, разворачивает меня к себе.

Случается то, чего я боялась: наши глаза встречаются. Кажется, в этот момент что-то обязательно должно произойти: грянуть гром, начаться землетрясение… Но ничего не происходит. Дима смотрит на меня безмятежно, как и раньше, а я смотрю на него.

– Ты грустная какая-то. Злишься на меня?

Эмоции предательски раздувают легкие. Злиться на него? За что?

Отрицательно кручу головой, потому что говорить трудно. Дима такой же, каким был вчера, а я уже нет.

– Хорошо. Думал, ты обиделась, что я с тобой не поехал. И что потом позвонил про Адиля спросить.

У меня ледяной озноб. Это второе испытание: слышать, как Дима произносит его имя, чувствуя свою вину.

Наверное, потому что я молчу, Дима считает нужным продолжить:

– Не знаю, почему он так меня цепляет, зай. Вроде понимаю, что времени много прошло, но все равно… Я еще давно, когда видел вас вместе, бесился. Все думал: «Что такая красивая девочка с этим придурком делает?» Прямо ломало, когда он тебя лапал. Видимо, сейчас отголоски какие-то из прошлого догоняют…

– Ты кофе будешь? – перебиваю я и не узнаю свой голос. Звучит как звон разбившегося стекла.

– Да, буду, зай, – отвечает Дима и, быстро коснувшись губами моей щеки, садится за стол. – Я тебя домой отвезу, а сам на тренировку съезжу. С отцом в теннис сыграть согласился.

Мозг работает как счетчик. Щелк – Дима уедет, а значит, я смогу побыть дома одна. Щелк – сегодня вечером мне на смену, а это дополнительное время, чтобы разобраться, как быть. Щелк – завтра понедельник, а это значит, что, когда я вернусь, Дима уже будет на работе.

От таких мелочей дышать становится легче. Я ставлю две чашки кофе на стол и сажусь сама. Долго находиться наедине нам не приходится. Спустя десять минут домой приезжает Олег. Шутит, что я морю Диму голодом, и предлагает быстро затопить баню и сделать шашлыки. К счастью, Дима от предложения отказывается, и потом они еще полчаса обсуждают новую модель внедорожника. Со второго этажа спускается мама и начинает разбирать привезенные Олегом пакеты с продуктами.

Я молча наблюдаю за происходящим и в очередной раз дивлюсь своему идиотизму. Ведь именно такой жизнью всегда хотелось жить: уютной и размеренной. И Дима может мне ее дать. Нельзя его потерять. Это будет огромнейшей ошибкой.

Спустя еще час мы приезжаем домой, загруженные очередной партией домашних джемов и деревенской уткой. Я иду на кухню, чтобы распихать их по шкафам и холодильникам, Дима собирает вещи на тренировку.

Не так все и ужасно, если заставлять себя не оборачиваться. Я совершила ошибку, которую необходимо вычеркнуть из памяти. Если хочу дать нам с Димой шанс, я должна. Мама права: ни к чему причинять ему боль. Может быть, произошедшее было мне необходимо, чтобы окончательно освободиться от Адиля.

– Зай, – с вкрадчивым придыханием звучит рядом с ухом, и в следующую секунду ладонь Димы забирается под пояс моих джинсов. – У меня еще полчаса до тренировки есть.

Я замираю в панике. Нет. Нет. Только не так скоро. Не сейчас.

– У меня месячные, – бормочу, мягко отталкивая его руку. – В другой раз.

Если ложь – это болото, то за столь короткое время я успела увязнуть в нем по пояс.