Текст книги "Одиночка"

16

– Бывший твой будет сегодня, не в курсе? – ехидничает Дима, помогая мне выйти из машины. – А то что-то его мерседеса не видно.

Я закатываю глаза, больше не пытаясь прятать раздражение. Он никак не может забыть, что Адиль довез меня до дома. Я готова была терпеть его подначивания первые пару дней, но точно не спустя неделю.

– Сейчас проверю телефон. Наверное, пропустила сообщение о том, что он опаздывает.

Дима зло дергает челюстью, вызывая во мне почти садистское наслаждение. Его патологическое чувство собственности – недостаток, который порой сводит с ума. Сам того не подозревая, Дима лишает свой образ того сияющего мужского благородства, которое однажды меня в нем так сильно подкупило.

– Не смешно, зай, – сухо изрекает он, но за талию все же обнимает.

Мы приехали в гости к Роберту, закрывать сезон шашлыков, а ссориться при друзьях Дима не любит.

– Уже давно не смешно, так что предлагаю на этом остановиться. Еще один намек на тот случай, и я уеду ночевать в свою квартиру.

– Не начинай, а? – примирительно ворчит Дима. – Тоже моду взяла: чуть что, грозить отъездом.

В этом он прав. Этот эффективный способ давления на него я нещадно эксплуатирую при каждом удобном случае. Не нужно подбирать слова, не нужно стараться быть убедительной и вступать в долгоиграющую полемику. Небольшой шантаж – и цель достигнута. От такого сложно отказаться.

У ворот нас по обыкновению встречает гостеприимный Роберт. Пожимает руку Диме, обнимает меня, добродушно шутит.

– Что, Дашуль, сегодня пациенты без ангела-хранителя остались? Ну и ладно. Зато, как белые люди, со всеми в баню пойдете.

За столом в беседке сидит вся наша компания. Мы с ребятами из тех счастливчиков, что за годы не потерялись, и в этом огромная заслуга Робсона. Друг с другом мы знакомы еще со школы, но собрал нас вместе именно он. Меня, например, везде таскал с собой и представлял всем как младшую сестренку. Именно этот статус много раз ограждал меня от посягательств местных гопников: Роберта любили и уважали все, кто его знал. Даже Адиль.

Его, кстати, сегодня действительно нет, и по этому поводу мне стоит испытывать облегчение. Контакт сиделки и информацию о консультации у невролога я передала через Роберта. Номер телефона Адиля не стала узнавать принципиально – после нашей последней беседы это бы сошло за мазохизм.

– Сегодня без покера? – Дима кивает на стол, где между пивом и закусками разложены карточки «Монополии».

– Ну так главного покериста сегодня нет, – то ли в шутку, то ли всерьез оправдывается Роберт, забирая из рук Ани открытую бутылку. – Вот Сеня настольные игры и предложил.

– А что он так? Пришлось срочно отлучиться в казино?

Я мечу раздраженный взгляд в Диму. Да сколько можно? Он даже не пытается скрывать свой сарказм.

К счастью, Роберт не поддерживает его настрой и, пожав плечами, отвечает так, будто ничего не заметил:

– Не знаю. Я ему предлагал приехать, но он отказался.

– Может, матери хуже стало, – подает голос Сеня, не поднимая глаз от разложенных перед ним карточек. – У нее лютый пиздец с головой.

– Я тоже слышал. – Это уже Андрей. – Жопа, конечно. И никуда ведь не денешься. Мать. Он у нее живет походу, да?

Я стискиваю себя руками. Перед глазами встает лицо мамы Адиля, ее бегающие глаза и рассеянная улыбка. «Лейла, если меня все-таки уведут, забери деньги и купи ковер. Ты же хотела».

– Вроде да.

– Ну ладно, зато у него тачка наконец-то появилась. – Поместив карточку на нужное поле, Андрей издает трескучий смешок. – Если совсем тяжко будет, сможет в ней переночевать.

Меня словно отхлестали по щекам – так сильно они вспыхивают. Семь лет назад каждый, кроме, пожалуй, Робсона, считал нужным ковырнуть Адиля за то, что у него не было машины. В нашей компании со временем они появились у всех, и это как-то само собой стало негласным атрибутом крутизны и успеха.

Воспоминания накатывают как волны остывающего по осени моря: леденят ступни, заставляют ежиться и покрываться мурашками. «Давай до дома тебя подвезу, – предложил как-то Артур, когда мы всей толпой вышли из кальянной, и тут же с усмешкой спросил: – Или тебя Адиль пешком встретит?

Не передать, как было неприятно. Это услышали все. Только разозлилась я тогда не на бестактность Артура, а на Адиля. Мне тогда девятнадцать было – возраст, когда хочется быть не хуже, чем остальные. Сеня на четвертом курсе у отца на фирме стал работать и зарабатывать первые деньги, Робсон точку по ремонту сотовых открыл, которая тоже начала приносить доход. Артуру родители первую машину еще в восемнадцать подарили, а у Андрея мать областным депутатом выбрали, и с тех пор проблем с деньгами у него не было.

Адиля я тогда, конечно, дождалась, но всю дорогу до дома с ним не разговаривала. И когда он, не выдержав, рявкнул: «Блядь, скажи уже, в чем дело?», вылила на него все. Как стыдно перед друзьями за то, что я единственная, кому приходится ходить пешком, и что в кальяной пришлось сидеть одной, потому что у него не бывает денег, чтобы со мной ходить…

– Хорошо, что у твоей матери с головой все в порядке, да, Андрей? – чеканю я не своим голосом. – А то кто бы тебе тендеры на строительство выигрывал.

Сердце стучит, к горлу подкатывает тошнота. Кажется, в эту секунду на меня смотрят все. Да и наплевать… А то возомнили себя… Всему же есть предел.

– Зай, ты чего? – Дима обнимает меня, пытаясь развернуть к себе.

Я уворачиваюсь.

– А что я? Нет, правда интересно. Пусть Андрей расскажет, как ему в двадцать лет удалось купить квартиру на набережной и сделать в ней дорогущий ремонт, не проработав ни дня.

Аня выразительно таращит глаза, всем видом давая понять: «Все, все, хватит».

– У тебя ПМС, что ли, Даш? – зло рявкает Андрей, побагровев от кончиков волос до шеи. – Чего ты, блядь, взъерепенилась?

– Андрюх… – Поморщившись, Дима выставляет вперед ладонь, призывая его не усугублять, и после тянет за локоть меня: – Зай, пошли прогуляемся. Ты чего-то перевозбудилась.

Я позволяю себя увести, потому что прогуляться действительно не помешает и потому что действительно перевозбудилась. Но на ум как-то само собой приходит, что Адиль на месте Димы уже бил бы морду Андрею за одно лишь предположение, что у меня может быть ПМС. Даже странно, что сейчас я думаю об этом без содрогания. Потому что первое время была абсолютно счастлива от того, что Дима привык решать конфликты мирным путем.

17

Дима ласково обнимает меня сзади и, глубоко вздохнув, трется носом о шею.

– Чем это так вкусно пахнет? Омлет?

– С сыром и зеленью, – подтверждаю я, встряхивая сковороду. – Если для завтрака будет мало, то могу сделать еще бутерброды.

– Нет, отлично. Давай кофе сварю. Тебе как обычно с молоком?

Наверное, это со мной что-то не так, раз я периодически к нему цепляюсь. Если бы идеальные люди существовали, то Дима был бы максимально к ним приближен. Он чуткий и умеет заботиться. К примеру, Роберт, при всех его положительных качествах и любви к окружающим, никогда не сподобится сварить для Ани кофе или помочь ей убрать со стола. В его понимании это не мужское занятие. А Дима пожалуйста – и тарелки в посудомойку не поленится убрать, и на готовке не настаивает. Если я устаю, сам предлагает заказать еду на дом. На первый взгляд, это вроде бы мелочи, но именно они позволяют по-настоящему чувствовать себя женщиной.

– Какие планы на сегодня?

Машинально напрягшись, я подношу ко рту чашку с кофе.

– Хочу в ателье брюки сдать и перед работой к отцу заехать.

– К отцу? – Взгляд Димы за секунду теряет благодушие и становится узнаваемо цепким. – Ты что-то зачастила. Неделю назад ведь была.

Хотя ничего особенного он не сказал, нервные окончания оживают, распространяя по коже противный аллергический зуд. Да, Дима прав: так часто к отцу я действительно не езжу, но это не мешает ощущать неконтролируемое раздражение. По изменившему тону, по тому, как пристально он следит за моей реакцией, я знаю, что в данный момент Дима меня подозревает.

– Я уже говорила, что в прошлый раз забыла передать отцу письмо. Возможно, в нем что-то важное, поэтому я решила передать его как можно скорее.

Дима делает нетерпеливый вдох, от которого трепещут его ноздри, – так выразительно он демонстрирует свое отношение к сказанному.

– И что там? – его голос становится насмешливо-саркастичным. – Письмо из Пенсионного фонда или предложение кредитной карты?

– Не знаю, потому что в чужую почту не привыкла заглядывать, – отвечаю ему в тон. – Интересно, с каких пор мне нужно твое одобрение, чтобы съездить в гости к отцу?

– Встречный вопрос: почему твое желание стать образцовой дочерью проснулось, лишь когда в тот же дом переехал твой бывший?

Я чувствую ревущую злость и одновременно самое настоящее бессилие. Злость, потому что, сам того не заметив, Дима фактически назвал меня плохой дочерью. Бессилие – потому что его ревность вымотала. Минуту назад он был самым внимательным и чутким мужчиной на свете, но стоило появиться намеку на потерю контроля, и Дима готов смести все на своем пути.

– Не тебе судить о моих отношениях с отцом. – На эмоциях я резко поднимаюсь со стула, для чего-то зажав в руке чайную ложку. – Твои родители никогда не страдали алкоголизмом, и ты понятия не имеешь, каково это – вытирать блевотину с пола и умирать от страха, когда кто-то по ту сторону двери грозится тебя убить, если посмеешь ему не открыть. Считаешь, тебе известно, какими должны быть нормальные отношения между детьми и родителями? Прекрасно! Вместо того чтобы осуждать меня, позвони своим матери и отцу и поблагодари их за то, что каждую неделю имеешь возможность уезжать от них с улыбкой! А меня судить не смей, ясно?!

Судя по растерянному лицу, Дима уже и сам не рад, что завел этот разговор, однако сразу все равно не сдается.

– Ладно-ладно, может, я неправильно выразился. Просто странно, что твои визиты к отцу участились именно тогда, когда вернулся Адиль.

Я на секунду прикрываю глаза, чтобы вернуть себе самообладание, а в следующую – грохоча пятками, несусь в прихожую, где лежит сумка.

– Вот! – с хлопком опускаю на стол конверт, адресованный отцу. – Вот ради чего я собираюсь заехать. Не из-за Адиля! Ты теперь каждый раз меня будешь в чем-то подозревать? Потому что он находится в том же городе, что и я? Так давай бросим все и переедем куда-нибудь подальше! На север, например? Инфраструктура там так себе, но зато поводов для ревности не будет. Хотя о чем это я? Ты ведь меня и к оленю готов ревновать!

От учащенных вдохов ломит грудь. Со мной так всегда: если распалюсь – сразу остановиться не могу. Нужно до конца выговориться, а еще лучше – ударить оппонента в ответ побольнее.

– Ну все-все, зай. – Дима встает и, подойдя вплотную, притягивает меня к себе. – Извини.

Я дергаюсь, не готовая так быстро сдаваться, и уворачиваюсь, когда он пытается запечатлеть поцелуй на моей щеке. Что за дурацкая привычка – спровоцировать склоку на ровном месте, а потом попросить прощения, полагая, что все моментально забудется.

– Ты через сколько поедешь туда? – Дима примирительно поглаживает меня по лопатке. – Давай отвезу?

Я моментально обмякаю. Забота очень подкупает.

– Да нет, не нужно. Это ведь тебе придется срываться с работы. Проще взять такси.

На секунду кажется, что отказ не пришелся Диме по вкусу, но я решаю об этом не думать, чтобы окончательно не портить себе настроение.

В итоге спустя полтора часа оставляю в ателье брюки и иду в пекарню по соседству, чтоб купить пирог отцу. Мелькает мысль взять и второй, но потом понимаю, что это лишнее. От квартиры Адиля нужно держаться подальше, как бы ни хотелось проведать его мать. Когда я сказала Диме, что хочу отвезти письмо отцу – именно это и подразумевалось. Ничего больше.

Но стоит выйти из такси возле нужного подъезда, мое внимание приковывает знакомая фигура. Только благодаря окрику водителя не забываю забрать из салона пакет, который моментально вылетает из головы.

Мать Адиля, съежившись, сидит на лавочке, старательно прижимая ладонь ко лбу. Сорвавшись, быстро иду к ней. Конец сентября, я в куртке, а она сидит в халате, из-под которого торчат голые ноги.

– Вы что тут сидите, апа? – Стараюсь не говорить слишком взволнованно, чтобы ее не пугать. – Где Адиль?

Опустив руку, тетя Гуля поднимает на меня рассеянный взгляд, и я с ужасом обнаруживаю, что на ее лбу алеет огромная ссадина. Либо упала, либо врезалась во что-то. Сильно, потому что по лицу течет кровь.

Меня мать Адиля явно не узнаёт: в глазах сплошная растерянность.

– Ты знаешь моего Адиля? – жалобно спрашивает она. – Я его жду. Он за лекарствами поехал.

– Да, я его знаю. Мы с ним… дружим. – Присев на корточки, я сжимаю ее руки. Они ледяные. – Давайте в квартиру вернемся, апа? Здесь холодно.

– Нет, – упрямо мотает она головой. – Адиль сказал, что он недолго. Я буду ждать здесь.

Не имею ни малейшего понятия, почему ее болезнь настолько меня пробирает. Эту женщину я почти не знаю, а с ее сыном мы встречались очень давно. Скинув куртку, набрасываю тете Гуле на плечи. Ну что я за дура. Нужно было взять второй пирог.

18

– А квартиру-то вы закрыли, апа?

Активно переминаюсь с ноги на ногу, старательно подавляя нарастающее лязганье зубов. Я дважды идиотка, потому что не взяла номер Адиля. С радостью взяла бы сейчас, да только Роберт не берет трубку.

– Закрыла конечно, – без эмоций отзывается мать Адиля, глядя себе под ноги. – Помню, что закрывала… У меня в последнее время голова странная… Не нравлюсь я себе… И Адиль переживает.

Я не знаю, что ей ответить. Слишком больно. Наверное, лучше сойти с ума окончательно, чем застрять между сумасшествием и нормальностью. Потому что нормальность, увы, предполагает способность испытывать бессилие и чувство вины.

– А ты его откуда знаешь? – Тетя Гуля вполне осмысленно фокусируется на мне и одергивает полы куртки. – Моего Адиля.

– До его отъезда мы дружили, – не удержавшись от легкой улыбки, отвечаю я. – Потом потерялись.

– Да, он надолго уехал. Но звонил мне постоянно и денег присылал… – Ее взгляд наливается вызовом, а голос непривычно твердеет: – Он хороший сын.

Я киваю:

– Не сомневаюсь. Адиль очень вас любит.

Тетя Гуля моргает и, будто успокоив себя тем, что я не пытаюсь с ней спорить, снова смотрит вниз. Кровь наконец перестала сочиться из ее раны, бурая дорожка замерла на щеке.

– Ему просто нужно было уехать… Он так мне и говорил: «Эни, мне надо». А я кто такая, чтобы ему указывать? Значит, действительно нужно было… Люди любят языками трепать… Разве он плохой сын, если хотел устроить свою жизнь?

В глазах щиплет так сильно, что я забываю о холоде и дрожи в теле. Да, людям нравится трепать языками настолько, что они не гнушаются ранить любовь матери. А она, конечно, его защищала. Именно поэтому сейчас хочется плакать. Этой женщине приходилось тратить последние силы на тех, кто якобы желал ей добра.

– А вот и улым мой подъехал. – На лице тети Гули расцветает счастливая улыбка, взгляд теплеет. – Я же говорила, что дождусь. Он обещал, что недолго.

Повернувшись, я впиваюсь глазами в черный (ну конечно же. – Прим. автора) седан, остановившийся прямо возле подъезда. Машина преграждает путь пешеходам, но едва ли сейчас Адиля можно за это винить. Он выходит из машины, громко шарахнув дверью, и спешно идет к нам. В руках зажат пакет с логотипом аптеки, означающий, что его мать ничего не напутала. Адиль действительно отлучался за лекарствами.

Едва ли ему нужно объяснять, что тут произошло: его мать с ссадиной на лбу сидит в чужой одежде, и рядом я, пританцовывающая на месте с синими от холода губами.

На ходу снимая с себя ветровку, он подлетает к матери, сдергивает с нее мою куртку, которую тут же, не глядя набрасывает мне на плечи. Первый порыв – возмутиться такой небрежностью, но потом понимаю: ни к чему. Скорее всего, Адиль не может позволить мне стоять раздетой.

– Ты что здесь забыла, эни? – Присев на корточки, совсем как я недавно, он кутает мать в ветровку.

Его голос грубый, глухой, но в эту секунду я точно знаю, что Адиль не злится, а волнуется за нее.

– У тебя кровь течет… Где ты ударилась? – И тихо, зло: – Блядь, ведь на полчаса отлучился.

– Мне дома страшно стало, и я захотела тебя здесь дождаться. – Тетя Гуля, поморщившись, трогает лоб и растерянно мямлит: – Я, кажется, упала.

– Надо обработать рану, – не выдержав, вмешиваюсь я. – Пока не промоешь, сложно понять, насколько она глубокая. Из-за лекарств трофика тканей может быть ослаблена… – Смутившись от того, что слишком явно включила врача, быстро заканчиваю: – Перекись или спирт есть?

Адиль подхватывает мать под руки и заставляет подняться. На меня по-прежнему не смотрит. Как я очутилась рядом с его матерью, его, конечно, тоже не интересует.

– Не знаю. Если не найдется, я съезжу в аптеку.

Посчитав это согласием на принятие помощи, я захожу в подъезд следом с ними. Уже знаю, что пирог с творогом, болтающийся в пакете, к отцу не попадет. Надо по крайней мере не забыть занести ему конверт.

* * *

– Это подойдет? – Адиль, остановившийся в дверях туалета, держит в руке наполовину пустой флакон хлоргексидина и бинт.

Я осторожно закалываю волосы его матери найденной заколкой и, развернув ее к себе лицом, оглядываю рассечение. На первый взгляд, не слишком глубокое, а значит, вполне возможно, не придется везти ее в больницу.

– Поищи еще ватные диски, если не сложно. И бактерицидный пластырь. Он точно понадобится, поэтому, если не найдешь, придется еще раз ехать в аптеку.

Тетя Гуля морщится от света потолочной лампы, бьющей ей в глаза, но возражать или отворачиваться не пытается.

– Не вспомнили, где ударились, апа? – ласково уточняю, вытирая бурые подтеки с ее лица мокрой салфеткой.

– Вроде бы, когда дверь открывала, – отвечает она и тихонько шипит, когда я дотрагиваюсь до края раны. – Неуклюжая я очень, кызым. И забывчивая такая стала… Пять минут пройдет, а я уже плохо помню, что было.

– Такое бывает иногда. Вы лекарства, главное, пейте. Они помогают…

– Держи, – негромко звучит надо мной.

Повернув голову, упираюсь взглядом в татуированную кисть, в которой зажата туба с ватными дисками. Выше смотреть не решаюсь – просто беру.

– Пластырь сейчас привезу, – голос Адиля удаляется, следом громко хлопает входная дверь.

Взгляд его матери впивается в точку за моей спиной, в глазах снова зреет тревога.

– Он сейчас вернется, апа. – Я успокаивающе поглаживаю ее по руке. – В этот раз правда очень быстро.

И следом тихо бормочу себе под нос:

– Надеюсь, ты отлучился не на полчаса. Не хотелось бы снова торчать на улице.

Адиль возвращается минут через семь с пакетом спиртовых салфеток, банкой хлоргексидина и несколькими упаковками пластырей.

– Пластырь от натоптышей, пожалуй, исключим, – иронизирую я, выбирая максимально подходящий по размеру. – Рану я промыла и осмотрела. Она, к счастью, не глубокая, так что ехать в больницу и зашивать не нужно.

Я наконец решаюсь посмотреть ему в глаза:

– Сейчас заклею рану, а ты, если сможешь, купи потом один пленкообразующий препарат. Я тебе название напишу. Он обеззараживает и помогает ускорить заживление. Только рану нужно спиртом обрабатывать…

Сердце молотит как сумасшедшее. Стеклянного колпака между нами больше нет. Адиль не смотрит сквозь меня – в эти минуты я для него на сто процентов живой человек.

– Напиши. – Его взгляд соскальзывает мне на ключицу и возвращается к глазам. – Сейчас бумагу и ручку принесу.

Немного дрожат руки, когда я, высвободив полоску пластыря, заклеиваю рану на лбу его матери. Плохой из меня врач. Хороший умеет выключать эмоции.

19

– Тебе Роберт передал контакты сиделки и невролога? – спрашиваю я, пока, опустив взгляд, нарезаю пирог. Почему-то страшно встречаться с Адилем глазами. Наверное, потому что чувствую, как он на меня смотрит.

– Передал. На следующую пятницу назначили консультацию.

Можно еще потянуть время: отвернуться, чтобы сполоснуть руки, стряхнуть крошки с разделочной доски, разлить по чашкам чай. Но такой бесперебойный набор действий будет выглядеть уж совсем жалко.

Отложив нож, я сосредоточенно выкладываю творожник в тарелку и затем решаюсь: поднимаю глаза, разыгрывая полную невозмутимость.

– А сиделка?

Кажется, Адиль все это время не переставал на меня смотреть, потому что наши взгляды тут же встречаются.

– Она может только три дня в неделю. Мне это не подходит.

Прикусив губу, я киваю. Да, такое правда не подходит. Его матери нужен ежедневный присмотр.

– Я поспрашиваю еще. Может быть, найдется сменщица.

– Нет. Слишком много незнакомых людей, к которым ей придется привыкать.

– Тогда, может быть…

– Не нужно, – перебивает Адиль, на корню пресекая мое намерение. – Я сам.

– Как скажешь, – тихо бормочу я, отчего-то расстроившись, что он так безапелляционно отверг мою помощь. Мне было не сложно. Даже в радость.

Поэтому отворачиваюсь, принимаясь увлеченно разливать чай. Стеклянного колпака между нами по-прежнему нет, а значит, Адилю не составит труда считать мое состояние и неправильно его истолковать. Он и так убежден, что я на нем зациклена, и его самоуверенность ни к чему подкреплять.

– Наверное, нужно позвать твою маму. Пирог свежий.

Даже не видя, представляю, как Адиль отрывается от стены и, бросив финальный взгляд на мою спину, выходит из кухни. Полчаса, проведенные бок о бок, синхронизируют меня с ним подобно блютус. Хотя, возможно, я все себе выдумала, и он до сих пор стоит на месте.

Повинуясь порыву, оборачиваюсь, чтобы проверить. На кухне его нет. Впрочем, Адиль возвращается почти сразу, а его голос звучит на два тона ниже:

– Она уснула. Наверное, успокоительные подействовали.

Моя рука, опускающая чашку на стол, непроизвольно дергается. И что теперь? Мне нужно уходить прямо сейчас или?.. Остаться и как ни в чем не бывало пить чай, делая вид, что для нас находиться наедине друг с другом – в порядке вещей?

– Ты чай пить будешь? – неловкость в голосе невозможно спрятать, как бы тихо я ни говорила.

– Ты ведь уже налила, – отвечает Адиль и тянет к себе стул.

То есть все-таки да. Мы сядем друг напротив друга и проведем несколько минут вместе без подстраховки третьего лица.

Торопливо смахиваю прилипшую к щеке прядь и тоже сажусь.

– Я, кстати, не спросила… Может, ты кофе хотел?

– Нормально. Кофе я сегодня уже пил.

Кажется, что я по волшебству попала в другую реальность, где Адиль свободно отвечает на мои вопросы и даже пытается по-своему быть милым.

– Раньше ты мог его литрами пить, – необдуманно вылетает у меня. – Говорил, что кофе помогает тебе уснуть.

– Он на меня вообще не действует. – Адиль подносит чашку ко рту и, подув, отпивает. – Ни кофе, ни энергетик.

– Ого… Но ты ведь в покер ночами постоянно играешь… Тяжело, наверное, без допинга.

Если Адиль и удивился, что я знаю, чем он зарабатывает на жизнь, то не подает вида. Видимо, смирился, что его за глаза обсуждают. Ну или ему плевать.

– Нормально. Я привык.

Вопросы во мне продолжают размножаться, нетерпеливо просясь наружу. Хочется узнать многое: чем Адиль занимался эти семь лет; что привело его в покер; действительно ли он жил все это время в Новосибирске и что сталось с их старой квартирой. Дом, где он и его мать жили раньше, был довольно старым, но все равно куда лучше, чем эта пропахшая мочой пятиэтажка с комнатами-коробками.

Совершив усилие, топлю любопытство в себе, не решаясь провести его по хрупкому, едва наметившему мосту между нами. Да это, скорее, и не мост даже, а тонкая нить благодарности, которая оборвется, едва я выйду за дверь.

Вместо этого спрашиваю о нейтральном:

– На день рождения к Сене придешь в следующие выходные? Слышала, тебя приглашали.

– Не знаю пока. Ближе к делу решу.

Я снова не удерживаюсь от воспоминаний. Как-то само собой получается.

– Помнишь, как ему на двадцатилетие набор пивных бокалов подарили, которые ты в итоге о затылок придурка Эдика разбил? Это сосед Робсона, который вечно напивался как свинья и всех бесил.

Челюсть Адиля неуловимо дергается.

– Всего не упомнишь. Я тогда редкостным долбоебом был.

– Это я тебе идею подарка подкинула, если что. – Издав смущенный смешок, тычу пальцем в крошку на столешнице, чтобы переложить ее в блюдце. – И думать долго не надо.

Адиль никак не комментирует мое предложение, и я понимаю, что наступил тот самый момент, когда еще можно уйти без ущерба для собственного достоинства. Дальше будет поздно.

– Маму пирогами угостишь. – Бесшумно отодвигаю стул и смотрю на Адиля сверху вниз. – Лев Георгиевич очень хороший врач. Я бы сказала: лучший в этом направлении. Обязательно к нему сходите. Если вдруг начнется тошнота или головные боли, нужно будет обратиться в больницу. Это симптомы сотрясения мозга… Хотя я уверена, что все обойдется.

Адиль кивает:

– Понял. Отвезти?

Я отрицательно трясу головой. Нет. Это будет совсем нечестно по отношению к Диме. Знай он, где я нахожусь сейчас, уже бы рвал и метал… Хотя я бы все равно не поступила по-другому.

– Давай тогда такси тебе вызову.

– Мне еще к отцу зайти надо. У меня письмо… – Я смущенно похлопываю себя по невидимому карману. – В прошлый раз забыла отдать.

В прихожую иду, захлебываясь поднявшимися воспоминаниями. Всему виной тон Адиля, эхом вернувшийся из прошлого.

«Ну вот куда ты полезла, – ворчал он, когда я однажды поранила ступню, перебираясь через забор в надежде сократить путь к дому. – Давай теперь за шею мою держись».

Я, конечно, и не думала сопротивляться, даже наоборот – млела от удовольствия. Да и какой девушке в девятнадцать не хочется, чтобы ее на руках носили? Всю дорогу до дома я собиралась усиленно страдать, но, когда Адиль насмешливо шепнул в ухо: «Разбойница хренова», не выдержала и рассмеялась.