Текст книги "Дочь некроманта"

Дверь таверны распахнулась, на пороге неслышно возникла серая тень в долгополом алом плаще.

Трактирщик сунулся было наперерез – и, охнув, осел на пол при виде пары длинных игольчатых клыков, сверкнувших в тусклом свете факела.

Волшебник поднялся навстречу вампиру. Тот решился явиться сюда, пренебрег опасностью – в Княж-городе хватало сильных чародеев, не гнушавшихся выйти ночью с неурочным дозором; значит, случилось нечто из ряда вон.

– Садись и говори, – сказал он упырю.

– Мастер, – вампир задыхался, похоже, он добирался сюда по воздуху, перекинувшись в летучую мышь – трюк еще более опасный там, где было много сведущих в магии и ненавидящих Ночной Народ. – Мастер, пришли новые вести. Пятиречье, мастер, там разгромлено гнездо – разгромлено дочиста, никто не уцелел. Разгромлено при помощи сильной магии. Я проверил – там не появлялось никого ни с Волшебного Двора, ни из Белого Совета.

– Как это стало известно? – отрывисто спросил волшебник, голос его дрогнул.

– Огры, мастер, там было несколько огров. Их собратья за горами почувствовали их смерть и дали знать остальным.

– Как ты узнал?

– Эфраим, мастер, он принес вести.

Эфраим. Странствующий вампир, наверное, самый старый из ныне живущих. Очень, очень, очень осторожный, способный месяцами обходиться без человеческой крови – и только поэтому, наверное, доживший до своих лет. Ему, пожалуй, можно доверять.

– Хорошо, – сказал чародей. – Место известно?

– Нет, мастер, – вампир покачал головой. – Огры из-за Зубьих гор не знали точно, где находится гнездо. Самое большее, чего удалось добиться, – это в Пятиречье.

– Интересно, там ведь ходили наши, – задумчиво уронил волшебник.

– Истинно так, мастер, – значит, изгои прикрылись заклятьем. Значит, их можно обнаружить.

Вампир рассуждал совершенно правильно. Жаль только, что в данном случае это совершенно неисполнимо.

Волшебник со вздохом покачал головой.

– Если это так, Велиом оказался куда хитрее, чем я от него ожидал. Или же у него нашлись толковые советчики. Если они в Пятиречье и мои лазутчики ничего о них не знают – значит, они под прикрытием заклятья забвения. А его я не распознаю при всем желании, после того что мы с тобой сделали, – он выразительно потряс левой рукой, на которой свила гнездо отвратительная и чужая фиолетовая тварь.

Вампир мелко закивал.

– Да, да, мастер, я все понимаю, мастер.

– А раз понимаешь, подгони брауни, пусть уложат наши вещи, а то эти лентяи до утра провозятся. Мы выступаем немедленно. Придется ехать всю ночь.

– В Пятиречье, мастер?

– И как это ты только догадался, хотел бы я знать? – раздраженно бросил волшебник, запахиваясь в плащ и делая шаг к порогу.

* * *

Им предстояла дальняя дорога. Hо самое главное: что они станут делать, оказавшись в Пятиречье? Заклятье забвения ему не обнаружить, сколько ни бейся. Искать разоренное гнездо? Hа это уйдут месяцы, которых у него нет. Самолично обшаривать все до единого селения и деревушки? Вздор, как он мог даже помыслить о такой глупости. Hо тогда что же? Что? Что?!

Он думал молча, сосредоточенно, стараясь как можно точнее представить себе все собственные сильные стороны и все слабости врага. Нельзя было ни переоценить себя, ни недооценить неприятеля – потому что на вторую попытку времени уже не останется. Он не имеет выбора. Неудачи не должно быть. Его вина настолько огромна, что ее не искупить уже ничем, кроме удачи.

Первая часть плана осуществилась много месяцев назад – после чего они с вампиром и смогли вновь выбраться в Эвиал. Теперь предстояло иметь дело с последствиями своей первой победы.

Конечно, одна возможность у него имелась. Даже две, если быть совсем уж точным, – но вторая предусматривала капитуляцию либо перед Ордосом, либо перед Волшебным Двором, а на это у него никогда не хватило бы мужества. Он готов был смотреть в лицо своей судьбе, пусть даже самой страшной, – но он точно знал, что скорее даст разорвать себя на части каким-нибудь чудищам, чем окажется в казематах Инквизиции, упорно и упрямо разыскивавшей его по всему Эвиалу уже который год.

Оно и неудивительно – война с новосотворенным Зверем потребовала от него поистине небывалого. Он вскрывал старые кладбища и создавал армии скелетов и зомби, бросая их в бой против порождений своего врага. Он не колеблясь убивал людей, если дело требовало их смерти. Он давно уже приговорил самого себя и потому не испытывал ни страха, ни сомнений. Hо оказаться в руках Инквизиции – нет, это было выше его сил.

Ведь, в конце концов, он был рожден человеком.

Итак, первая возможность. Он содрогнулся при одной мысли о ней. Как такое вообще может прийти ему в голову? Или – он поежился, вспомнив о проклюнувшемся на руке фиолетовом бутоне, – это означает, что от человека во мне осталась только личина?

Подобные мысли он старался гнать. Отдача от его заклятий оказалась слишком велика. Непомерно велика. И время, отпущенное ему, время, пока он еще мог сопротивляться, неумолимо истекало.

Скоро придет пора уходить.

А это означало, что ему придется забыть обо всем, кроме необходимости достичь цели.

Сколько было говорено о том, что цель не может оправдывать средства. Hо что делать, если цель не только что оправдывает, но просто диктует средства?

Прочь, прочь эти мысли, оборвал он себя. Если это его путь, он пройдет его до конца, какова б ни оказалась цена.

* * *

Следом за дождливой хмарой осенью в Пятиречье наступила зима. Тяжелые снеговые тучи, словно победоносное войско, взобравшееся на стены вражьей крепости, перевалили через Зубьи горы и устремились вниз, щедро заваливая все вокруг сухим хрустким снегом. Нежданно-негаданно ударили морозы, каких тут не помнили уже много-много лет. Люди доставали с самого дна сундуков негнущиеся плотные тулупы. Одно было хорошо – снег закрыл перевалы, а это означало, что всякая окопавшаяся за хребтом нечисть не полезет на юг до самой весны. Всяким там гоблинам и ограм предстояло мерзнуть в своих логовах – и нельзя сказать, что в Пятиречье кто-либо сожалел об этом обстоятельстве. Конечно, холода – не слишком приятно, но лучше уж холода, чем жар от полыхающих домов.

Однако на сей раз обитатели и Тупика, и Моста ошиблись. Причем очень сильно.

Тревогу поднял Урми, молодой (по людским меркам) гном, сын Флаина, мастера, так и не пожелавшего уходить с насиженных мест. Короткий зимний день только-только разгорелся, а он, не жалея своего мохнатого пони, проскакал через Тупик, размахивая треухом и вопя во всю мочь:

– Гоблины, гоблины! Оружайсь! Бяда!

Люди выскакивали из домов, торопливо накидывая овчины. Гном кубарем скатился с седла возле дома Зомзира, старосты Тупика. Отчаянно заколотил в дверь – кулаками и ногами.

– Отворите! Отворите! Гоблины в лесу! Гоблины!..

– Какие гоблины, что такое, почему? – высунулся из сеней очумелый староста.

– Гоблины, – с трудом переведя дух, ответил гном. – Прошли старой пещерой и в лесу объявились, значить. К Глущобе идуть. Народишко тамошний тикать собралиси.

– Так, а много ль гоблинов? – выкрикнул какой-то бородач из уже сбежавшейся к тому времени толпы.

– Ужасть, как много, – ответствовал гном, поворачиваясь к селянам. – Пруть и пруть, значить, ровно река текеть.

Староста Зомзир особой смелостью не отличался, будучи докой в делах торговых и земледельческих, он мало что понимал в военных. Вот и сейчас – он бестолково топтался на крыльце, открывая и закрывая рот, словно выброшенная на берег рыба.

– А в Мост-то погнали кого? – выкрикнул все тот же бородач. – Кто тут из молодых? Давай, Ломтик, у тебя конь добрый!

Парнишка лет пятнадцати опрометью бросился из толпы, даже не усомнившись в праве бородача отдавать приказы.

– Да, да, точно, Ломтик, – сообразил наконец и староста. – Гони в Мост, к Звияру! Пусть сотню поднимает! Скажи – гоблины к Глущобе подходят! Немереными множествами!..

– Так а нам-то, нам-то что делать? – заголосил кто-то в толпе.

– Нам?! – рявкнул в ответ все тот же бородач. – Топоры да вилы брать! У кого есть – вздеть кольчуги! И повалили, братва, к Глущобе, пока они наших на гу-га не взяли!

– И перебьют они вас на подходах, в лесу из луков перестреляют, – неожиданно сказал спокойный и холодный голос. Сказал негромко, но так, что услышала вся толпа. И – разом отчего-то замолкла, повернувшись к говорившему.

Молодой воин, тот самый, что приехал с чародеем Драгомиром. Как всегда, в полном вооружении, только забрало шлема поднято. Он и в самом деле выглядел совсем молодым – едва ли больше двадцати лет. И откуда ж это в такие годы – да так драться уметь?..

– Никуда ходить не надо, – в наступившей тишине продолжал говорить воин. – Собраться, вооружиться. И ждать здесь. Луки всем взять. Я укажу места.

Староста Зомзир уже совсем было собрался спросить воина, а, собственно говоря, почему это он тут так распоряжается, но вовремя взглянул в глаза бойца – и решил, что благоразумнее будет промолчать.

Hе прошло и нескольких минут, как Тупик превратился в разворошенный муравейник. Мужчины тяжело трусили, сгибаясь под тяжестью кольев и связок хвороста, подростки, все, кто мог держать в руках луки, гурьбой бежали к невысокому частоколу, ограждавшему часть деревни. Давно уже велись разговоры о том, что неплохо бы окружить им и всю деревню, но, как всегда, разговорами все и кончалось.

Немногие счастливчики, обладатели настоящего оружия, поспешили натянуть кольчуги и надеть шлемы. Гоблины славились неплохими стрелками, конечно, с эльфами они бы не сравнились, но и пренебрегать ими они давно уже всех отучили.

– Быстрее! Шевелитесь, увальни, если жить хотите! – подгонял воин нерасторопных.

Мало-помалу в заснеженном поле примерно в полусотне шагов от частокола начала появляться вторая стена – правда, состоявшая всего-навсего из вязанок валежника и подпиравших их кольев, – хорошо еще, земля не успела глубоко промерзнуть. Человеку снег в поле был по щиколотку, что означало – гоблину он придется по колено, зеленокожим будет не показать свою знаменитую прыткость. Им придется принять бой, где все преимущества окажутся на стороне людей, даже если они и уступают врагам численностью, – охотно объяснял воин всем, кто хотел его слушать.

За деревенским частоколом выстроились парни-подростки, девушки, женщины – все, кто хотел сражаться и хоть как-то умел держать в руках лук. Мужчины выдвинулись вперед, укрываясь за фашинной преградой – легкий снежок уже начал затирать ее белым, словно не в силах терпеть ее коричневого росчерка на ослепительном покрывале полей.

Вперед выслали дозоры. Сам же воин, столь решительно вставший во главе деревенского ополчения, с пятью десятками самых крепких мужиков укрылся в лесном выступе, далеко вдавившемся в покрытые снегом, точно праздничной скатертью, поля.

И скоро, очень скоро на эту скатерть суждено было щедро пролиться алому.

Ждать пришлось недолго. Раздались заполошные крики дозорных, кто-то замахал шапкой: «Идут! Идут!»

Мужики подхватили копья и вилы. Самое главное – не допустить гоблинов в ножи, удержать их подальше от себя – и тогда, быть может, удастся продержаться, пока не подоспеет конница Звияра.

Многие нетерпеливо поглядывали на юг, на ведущий к Мосту тракт – вот-вот из снежного марева должны вынырнуть силуэты окольчуженных всадников, и тогда с гоблинами пойдет совсем иной разговор.

Однако это оказались вовсе не гоблины, а бежане из Глущобы – благодаря гному они успели уйти, угнав с собой скот и вынеся добро.

– Hе, никого не видели, – отвечали они на сыпавшиеся со всех сторон вопросы. – Успели ноги унести, не до того было – по сторонам пялиться.

Оказалось, что глущобные успели удрать в самый последний момент. Едва они дотащились до Тупика, едва мужики разобрали немудреное оружие – в лесу взвыли гулкие гоблинские трубы, над деревьями взлетели разноцветные огни сигнального фейерверка, и зеленокожие, подбадривая себя истошным визгом, густой оравой без всякого строя ринулись в атаку.

Впереди, вздымая тучи снежной пыли, рвались те, кого гоблины, наверное, считали своими панцирниками. Разумеется, все их панцири на самом деле были всего лишь кожаными куртками с набитыми на них круглыми бляхами, выточенными из деревянных кругляшей. Hа головы гоблины первых рядов напялили нечто вроде деревянных горшков – как бы шлемы.

Настоящие воины могли б презрительно рассмеяться, увидав подобным образом вооруженное воинство, но мужички Тупика боязливо попятились – никогда еще им не доводилось видеть столько зеленокожих разом.

– Стреляй, стреляй, братва, стреляй, пока кишки нам не выпустили! – завопил тот самый бородач, что едва-едва не оказался во главе ополченцев Тупика. – Стреляй, тудыть вас и тудыть!

Опомнившись, охотники дружно потянули тетивы. Каждый в Тупике умел управиться с луком, иные лучше, иные хуже, но попасть в густую толпу орущих и вопящих гоблинов, не додумавшихся рассеяться, мог бы даже слепой.

В строю стояло почти полторы сотни крепких мужчин, полторы сотни луков швырнули испытанные охотничьи стрелы навстречу накатывающейся зеленой гоблинской волне.

Деревянные бляхи на доспехах, наверное, неплохо помогали против легких тростниковых стрел, какими пользовались гоблины во время междуусобиц, но тяжелые длинные древки с четырехгранными закаленными оголовками, выпущенные из людских луков, пробивали броню гоблинов навылет, раскалывая нашитые на кожу кругляши.

Короткие вскрики падающих тонули в реве наступающих. Изломанная зеленая волна не замедлилась, не остановилась, люди за фашинами не видели упавших – так густо шли зеленокожие. То тут, то там неудачливый гоблин судорожно взмахивал короткими руками и, роняя немудреное свое оружие, утыкался в снег – и снег под ним быстро-быстро краснел.

Кто сказал, что у гоблинов зеленая кровь? У всех, кто ходит по солнцем Эвиала, кровь горяча и красна – за исключением разве что дуоттов, но они в родстве как с людьми, так и со змеями. Со вторыми даже в более тесном.

За облаченными в какие-никакие, но доспехи воинами первых рядов бежали гоблины-стрелки; у этих вообще ничего не было, кроме лука, колчана да короткого ножа у пояса. Едва только слабые луки зеленокожих смогли достать до неровной преграды из фашин, со стороны наступавших полетели первые ответные стрелы.

Ветер сносил их, они густо утыкали связки валежника, не в силах пробить их, но в строю у гоблинов оказалось, наверное, тысячи две с половиной или три лучников, и часть их стрел не могли не угодить в подобия бойниц, оставленные в фашинной стене.

Глухо вскрикнул, роняя лук и прижимая руки ко враз покрывшемуся кровью лицу кто-то из мужиков Тупика. Еще за миг до этого он, живой, сильный и здоровый, растягивал лук до самого уха и ухмылялся злорадной, черной усмешкой, – сейчас его стрела сорвется с тетивы, пойдет, ввинчиваясь в воздух, прямой и короткой дорогой во вражеское сердце, или лицо, или грудь – неважно.

И вдруг – короткий, исчезающе короткий свист, удар в лицо, словно стегнули коротким хлыстом, – и мир исчезает в алой мгле, и остается одна только боль. И корчится человек на снегу, воя от нестерпимой муки, забыв о врагах, о друзьях, обо всем, а из щеки, пониже глаза, торчит обломок тонкой, такой легкой и безобидной на вид стрелки.

Если бы гоблины дали себе труд подумать хоть чуть-чуть над тем, что они собираются делать, то, наверное, они сумели бы понять, что завал из хвороста неплохо было б поджечь, выкурив защитников из укрытия; наверное, они сумели бы понять, что нелепо лезть в лоб на летящие почти в упор стрелы, они постарались бы подобраться лесом как можно ближе и потом уже бросаться врукопашную. Hо почему-то вместо этого они слепо полезли навстречу лучникам Тупика, бездумно и бессмысленно растрачивая собственные жизни, катаясь по снегу, умирая с пронзенными стрелами внутренностями, пытались ползти, жалко и предсмертно скуля, словно забитые сапогами псы.

Зеленый вал приближался, луки защитников изрядно проредили его, наступила очередь стоявших на частоколе – мужики взялись за дреколье и косы, насаженные на древки остриями вперед, а не вбок, как обычно.

Гоблины добежали-таки до преграждавшей им путь баррикады; потекли вправо и влево, подобно воде, обходящей запруду, – и только в это время из леса показались их последние ряды.

Кто-то из зеленокожих, опьяненный боем, полез прямо на стену валежника – защитники играючи сбивали таких удальцов насаженными на длинные рукояти топорами.

Рубили от души, сплеча, молодецки хакая – раскроенные, изуродованные тела валились под ноги, их топтали, отшвыривали в сторону – то, что мгновение назад жило, превращалось в докучливую падаль.

Поток гоблинов хлынул в промежуток между частоколом и стеной валежника, увяз на копьях и топорах защитников, но, конечно, в конце концов зеленокожие смяли бы сопротивлявшихся – просто задавили бы числом.

Сперва никто ничего не понял – почему гоблины внезапно подались назад. В бою сражающийся видит только кипящий вокруг него хаос, если он станет озираться по сторонам – тотчас расстанется с головой.

Hо стоявшие на частоколе видели – и уже вопили, прыгая от восторга: потому что от леса уже валили тесно сбившиеся мужики, впереди которых шагал бросивший на лицо забрало молодой воин, – и зеленокожие валились перед ним, не в силах защититься, не в силах убежать.

Это казалось невероятным: никакой человек не смог бы одновременно и нападать, и защищаться, разить и мечом, и щитом, сбивать с ног и протыкать насквозь. Воин шел, окруженный облаком алых брызг – они летели медленнее, чем разил его клинок.

Раньше о таком обитатели Тупика только слышали в сказках. Воины, способные в одиночку побеждать сотни, – такого не бывает, это знали все. Силы тают, рассеивается внимание, и первый же зашедший со спины враг покончит с удачливым ратоборцем.

Однако на сей раз все оказалось не так. У бойца, казалось, имелось не два, а по меньшей мере десяток глаз. Он видел все, что творилось и спереди, и с боков, и сзади. Гоблины разлетались в разные стороны – и куда больше оставалось оказавшихся на его пути, чем успевших избегнуть бешено крутящейся стали. Никто на частоколе не мог даже различить движений его меча. Это было высшее, не постижимое простым смертным искусство, нечто сродни волшебству – только никто никогда не слышал о таком колдовстве.

Перепуганные зеленокожие отхлынули от частокола; паника смешала их ряды, они дрогнули, не в силах выстоять перед этим ужасом, – легкие стрелы гоблинов отскакивали от прочных доспехов воина, он казался неуязвимым, и все самопожертвование зеленокожих храбрецов разбивалось о короткий свист рубящего направо и налево клинка.

Сквозь вопли и лязг железа внезапно пробился низкий и грозный рык большого рога – сотня Звияра наконец-то подходила на помощь к защитникам Тупика.

Конные десятки с гиканьем ударили в бок окончательно смешавшимся зеленокожим и погнали их прочь, к лесу, безжалостно истребляя бегущих.

Снег почти исчез, его сменила алая пелена, протянувшаяся до самых деревьев.

И напрасно бросался наперерез всадникам иной гоблин, из самых смелых или из самых глупых, потерявший голову от боевого безумия, – длинные копья дружинников разили наверняка, и вскоре, выстелив телами все поля, последние остатки зеленокожих оказались загнаны в лес.

Их преследовали до темноты, немногие, уцелевшие в этой бойне, бежали в загорье. Победа была полной, на поле, сосчитали, осталось без малого сорок сотен зеленокожих тел. Обитателям Тупика победа далась малой кровью – с полдюжины убитых, три дюжины раненых.

Молодой воин лишь равнодушно пожал плечами в ответ на неумеренные восторги жителей, не остался ни на праздничный пир, ни на тризну, вернулся обратно в свой скит; а жители, все, от мала до велика, не исключая старост и сотника Звияра, через пару дней намертво позабыли о том, кому они обязаны победой.

Удивительное дело, не правда ли?..

* * *

Набег гоблинов и их разгром под Тупиком оказался самым значимым событием зимы. Надо сказать, что другие селения Пятиречья тоже не избегли этой беды, но там дело не обошлось без большой крови, пожаров и разорения. Несколько деревенек поменьше сгорели дотла, люди с отдаленных хуторов попали в неволю, недосчитались многих бойцов охранные сотни, с большим трудом отразившие-таки находников.

После этого стали поговаривать о том, что, мол, на севере гоблинам совсем житья не стало и что, мол, вскоре они снова полезут. Самые трусливые спешно собирали пожитки, готовые бежать куда угодно, хоть на юг, в княжью кабалу, лишь бы жить поспокойнее. Народ потверже сердцем спешно отрывал кубышки и готовился весной менять меха на оружие.

Однако никто не задался простым вопросом – почему гоблины, если искали они на юге новых земель, так и не попытались там остаться? Ударить ударили, пограбили, пожгли что могли – и откатились обратно за Зубьи горы. С большим уроном их отразили только в Тупике, в других местах они при желании смогли бы закрепиться – однако вместо этого без боя отдали все немалой кровью завоеванное и оттянулись обратно в свое лесистое загорье.

И вновь пошли мирные дни – правда, на сей раз в Тупике твердо решили окружить деревню частоколом со всех сторон, да не просто частоколом, а почти что крепостной стеной. Работали, надрываясь, – весенний день, как известно, год кормит, а тут приходилось гнуть спину разом и на полях, и на строительстве.

Драгомир частенько появлялся теперь в Тупике, помогал чем мог, пуская в ход свое волшебное искусство, правда, все больше по мелочи. Видать, понял, что нельзя от народа отгораживаться; впрочем, в других селах Пятиречья о нем по-прежнему и слыхом не слыхивали.

Дело спорилось, и к сенокосу Тупик мог уже хвастаться, словно щеголиха обновкой, высоким и надежным частоколом, превратившим невеликую деревеньку в самую настоящую крепость. Селяне не поленились возвести даже две башни, смотревшие на северо-восток и на северо-запад – откуда могла прийти новая угроза.

Hа сей раз тревогу подняли те, кому это и положено, – всадники сторожевой сотни Звияра. Его дозор, высланный далеко на юго-восток, где заканчивался, упираясь в стены густых лесов, длинный степной язык, протянувшийся извилистой травяной рекой на несколько дней пути, – его дозор первым заметил молча топающий по степной дороге большой отряд поури.

Поури. Хуже этого – только орда огров-берсерков.

Старший дозора тихо выругался сквозь зубы и погнал двоих воинов помоложе с донесением к Звияру, сам оставшись на месте с одним напарником, таким же, как он сам, седоусым ветераном.

Воины переглянулись. Они уже сталкивались со злобными карликами – и ничего хорошего ни Мосту, ни Горному Тупику эти их воспоминания не сулили. Поури так просто не остановить, это не тупоумные гоблины, которых можно испугать, ввергнуть в панику, обратить в бегство; поури не боятся никого и ничего.

И сейчас их ряды шагали по дороге, угрюмо пылили разномастные башмаки, сапоги, лапти, волочились обрывки совершенно невероятных тряпок, собранные поури, наверное, со всего света, – под стать такому же разномастному оружию. Казалось, ни жара, ни пыль им ничуть не мешают – тонкие рты растянуты, тонкие зубы оскалены; смотрели они отнюдь не под ноги, чего можно было б ожидать от утомленных долгим переходом воинов. Маленькие глазки горели торжеством – поури ждали боя, они рвались в бой, и ничто на свете уже не могло их остановить, кроме одной лишь смерти.

Дружинники могли бы попытаться дорого продать свои жизни, положить сколько-то карликов стрелами из засады, задержать хоть на малое время, давая сотнику Звияру не только собрать сотню по тревоге, но и успеть встретить воинство поури на подступах к Мосту, где конница могла показать себя; на степном языке это означало одно: что сами они должны погибнуть. Карлики не выпустят добычу.

И старший из воинов, сморщившись, словно от боли, махнул рукой своему напарнику, что с окаменевшим лицом уже взялся за лук, – уходим.

Карлики, если и заметили уходивших балкой конных, внимания на них не обратили.

Когда двое вершников галопом пронеслись через Мост, в деревне поднялась настоящая паника.

Какая-то светлая голова додумалась погнать пару подростков в Тупик, подать весть и тамошним; помимо всего прочего, зимний разгром гоблинов поднял их в глазах обитателей Моста на небывалую высоту. Кто знает, может, они и с поури так же сумеют управиться?..

Женщина, приезжавшая в Тупик вместе с волшебником Драгомиром, как раз покупала какую-то мелочь в деревенской лавчонке. Заслышав крики: «Поури! Поури!», с которыми неслись по улице двое мальчишек из Моста, она не завопила, не изменилась в лице, даже не побледнела – только слегка дернулся уголок рта. Сунув деньги остолбеневшему лавочнику, она твердой походкой вышла на улицу – и едва ли не бегом бросилась к ведущей в лес дороге.

Прошло совсем немного времени, спешно собравшиеся мужики Тупика и нескольких окрестных хуторов еще препирались, стоит ли идти на подмогу мостовским или лучше отбиваться с собственных стен (в Мосту так и не собрались построить настоящей стены вокруг селения), когда среди них неожиданно и невесть откуда появился тот самый молодой воин. Вновь, как и в тот памятный зимний день, он облачился в полное вооружение и на плече держал странное оружие – нечто вроде пары мечей, смотрящих в разные стороны и соединенных рукоятью в четыре полных кулака. Впрочем, не пренебрег он и обычными клинками.

Второй раз обитатели Тупика услышали его голос – второй раз за все два года его жизни в этих краях.

– Hу, чего вылупились? – он крутанул свое странное оружие над головой, и сталь загудела, рассеивая воздух. Никто из собравшихся не смог различить движения – только стремительный взблеск и шипение. – Думаете, за спиной Звияра и мостовских отсидитесь? Ничего подобного. Поури одной деревней не удовольствуются. Выжгут всю округу. И пока последнего из них не прибьем, бой не кончится. Так что встали все и пошли!

Как ни странно, простые эти слова подействовали. Мужики перестали горланить, препираться и как-то на удивление быстро все решили: кому уходить с бабами и ребятишками в лес, кому прикрывать их отход, кому оставаться в деревне и тому подобное. А потом, провожаемые рыдающими женами, мужики Тупика дружно затопали по ведущей к Мосту дороге – делить с соседями негаданную красную жатву.

* * *

Сотник Звияр прочно сидел в седле, уперев левую руку в бок, всем видом своим являя монумент Уверенности и Непреклонности, хотя на самом деле на душе у сотника кошки не то что скребли, а, пожалуй, дружно пилили в целую тысячу лап. Немногие из его сотни имели дело с поури, и эти немногие сейчас или мрачно молчали, или исступленно молились, или отчаянно ругались. Остальные дружинники смотрели на них с некоторым недоумением – хотя страшные истории о карликах слышали все, верили в них мало – до первой собственной с ними встречи, которая зачастую оказывалась и последней.

Сотня развернулась за спиной Звияра, перегораживая поури дорогу к Мосту. Далеко протянувшийся степной язык касался здесь круга полей, словно громадный зеленый зверь и впрямь лизал лакомый кусок. Протолкнувшись через лесные узкости, травяное море широко разливалось окрест, на западе доходя до Говоруньи, а на востоке упираясь в уже непроходимые чащобы предгорий. Конечно, лучше всего было б встретить врага подальше от деревни, на степной дороге, – но весть пришла слишком поздно. Набегов поури эти края еще ни разу не видели, последнее время с воинственными карликами держался какой-никакой, но мир – чего же, спрашивается, сотнику Звияру бояться набега с юго-восточной стороны?..

Все всадники взяли луки и по три полных колчана стрел. Сегодня не до молодецких сшибок, не до копейных забав, предстоит тяжелая работа – не подпуская поури слишком близко, выбивать и выбивать стрелами их ряды, не допустить до Моста, при этом не теряя своих, – поури раз в двадцать-тридцать больше, они просто сомнут и затопчут сотню, только дай им дорваться до рукопашной.

Сейчас княжеская дружина просто стояла, растянувшись длинной и редкой цепью. Каждому сегодня предстоит надеяться только на свою тетиву да на резвость доброго коня. Если конь плох, устанет, выдохнется – считай себя покойником. Поури стащат с седла и разорвут на кусочки.

– Идут, сударь сотник, – негромко сказали позади него. – Мужики подходят. Кажись, из Тупика. И еще кто-то с ними.

Звияр обернулся. Точно – от селения дружно шагала густая толпа вооруженных мужиков, и над их головами виднелись уже не просто самодельные рогатины и прочее дреколье, а настоящие боевые пики. Сотник вспомнил – по весне, после зимнего набега гоблинов, многие меняли добычу белотропа на доброе железо, вместо бабьих обновок или иного, полезного в дому.

Hе зря, как оказалось, тратились.

Сотник решил было нахмурить брови, но, увидав во главе мужичьего ополчения того самого воина в доспехах (и внезапно, впервые за два года вспомнив, как рубил этот воин огров и абраков), тотчас же передумал.

– Отводи своих, сотник, – не тратя времени на приветствия, походя бросил ему воин. – Поури прут, как весенний паводок, стрелами ты их не остановишь.

– А чем же тогда? – неожиданно вырвалось у Звияра. Голос бравого сотника звучал, скажем прямо, более чем жалко.

– Отходи за заставу, – приказал воин. – Собери сотню в кулак, дождись, когда поури все втянутся в бой и покажут вам спину. Тогда ударишь. Все понял? Когда покажут спину, не раньше!

Звияр торопливо закивал, словно зеленый новобранец перед седобородым десятником. И, не думая, что скажут или там решат про себя его воины, стал поспешно отдавать приказы.

Сотня конных двинулась прочь, оттягиваясь к видневшимся неподалеку деревенским домам; воин проводил их взглядом и повернулся к своим ополченцам:

– Hе растягиваться! Стоять дружно, ряды сбить! Щиты вперед! Лучникам – во второй ряд! Все делать, только когда я скажу! Кто ослушается – найду и взыщу аж в посмертии.

Последние слова он произнес вроде бы без всякого выражения, но отчего-то никто из мужиков ни на миг не усомнился в том, что это свое обещание он сдержит – как, впрочем, и любое иное.

Ополченцы – а тут собрались люди и из Тупика, и из Моста, и жители дальних хуторов, навроде Косьмы-углежога, – послушно сбились все вместе. Появились широкие, наспех сколоченные из горбыля деревянные щиты – прикрыться от лучников.

Молодой воин остался стоять впереди, перед строем, небрежно отведя в сторону правую руку со странным двухклинковым мечом – никто из поселян и понятия не имел, как называется это оружие.

Ждать ополчению пришлось очень недолго.

Длинные, оттянувшиеся далеко в стороны шеренги поури как-то все разом, дружно стали выныривать из-под лесного занавеса. Карлики избрали для боя рассыпной строй; многие несли небольшие луки или арбалеты. Впрочем, большой угрозы их стрелки пока не представляли – далеко, ополчение стоит на возвышенности, к тому же людские луки пошлют длинные стрелы куда дальше, чем самые хитроумные устройства поури.