Текст книги "Икар"

– Прямо сейчас! Техосмотр закончен, провизия, оружие и горючее погружены, а нас ждет богатство. Поехали! Встряхнитесь!

– Но у меня голова раскалывается!

– В полете пройдет!

– А карты?

– Карты? – удивился тот. – Я перевернул весь город вверх дном, предлагал целое состояние за любой клочок бумаги, содержащий хоть какое-то указание на гвианский массив, но отрыл лишь замусоленную карту, которую, похоже, начертил чуть ли не сам Христофор Колумб. Такое впечатление, будто южнее Ориноко мир кончается.

– И как же в таком случае мы туда доберемся?

– Поспрашиваем.

Ответ, который дал ему один летчик-«изумрудник», оказался простым и весьма расплывчатым:

– В семистах километрах по прямой на восток проходит русло Ориноко. Следуя по нему на север, вы доберетесь до Пуэрто-Аякучо, где, если повезет, может быть, добудете горючее. А как там дальше, брат, ума не приложу!

Семьсот километров по прямой!

– Мы можем пролететь семьсот километров без дозаправки?

– Вряд ли. Конечно, мы будем спускаться с гор, но нам понадобится очень сильный ветер, всегда дующий в хвост. А эта развалина не предназначена для длительного планирования.

– И что же делать?

– Я распорядился загрузить запасные бидоны. Так что проблема заключается не в том, что придется садиться, потому что это Льянос[20]20
  Льянос (исп. llanos – «равнины») – тип высокотравной саванны в бассейне Ориноко.


[Закрыть] и места там хватает. Вопрос в том, сможем ли мы взлететь с таким весом, да еще на такой высоте над уровнем моря.

– И когда же мы это узнаем?

– Как только окажемся в воздухе или как только обгоним коров.

Обгонять коров не пришлось: животные пустились бежать, издавая рассерженное мычание, стоило им завидеть дьявольскую рычащую машину, которая не иначе как намеревалась превратить их в фарш, даже не взяв на себя труд содрать с них шкуру. И слава богу, что животные оказались такими проворными и задали стрекача – возможно, поэтому у биплана освободилось необходимое дополнительное пространство, и увязшие в грязи колеса все же решились покинуть болотистое плоскогорье.

С набрякшего свинцового неба тихо лился дождь – обычное явление для колумбийской столицы в это время года. Туман скрывал даже очертания святилища Монтсеррат[21]21
  Святилище Монтсеррат – католический монастырь, построенный в XVII в. на горе Монтсеррат, у подножия которой, в горной долине, лежит г. Богота.


[Закрыть] высоко в горах, но Джимми Эйнджел не мешкая развернул аппарат вправо и вскоре взял курс на восток.

Казалось, перегруженный «Бристоль» на сей раз не дотянет до двухсотметровой отметки, ведь они находились на высоте три тысячи метров над уровнем моря, а это слишком серьезное испытание для бедного металлического сердца, каждый удар которого казался последним.

Джон МакКрэкен, вцепившись в подлокотники кресла, инстинктивно тянул их кверху, словно этим можно было помочь многострадальной машине совершить подъем.

А вот пилот, похоже, по-детски радовался зеленому пейзажу, дружеским жестом отвечая тем, кто с земли приветственно махал им руками. Так они и летели, касаясь крон деревьев, над холмами, пока слой облаков вдруг не исчез и земля не стала уходить вниз, позволяя увидеть огромное пространство, казавшееся бесконечным.

Над их головами пролетел черный кондор.

Потоки воды, смахивающие на конские хвосты, низвергались с темных утесов, которые теперь отступили назад, а внизу рождалась густая сельва, которая завладела склонами хребта почти до тысячеметровой высоты и, расстелившись, словно ворсистый ковер, во всех направлениях, насколько хватало глаз, уходила к горизонту.

В поле зрения возникали водопады, потоки, речушки и, наконец, быстрые реки, которые с молодым задором устремлялись к равнинам; позже они остепенятся и потекут тихо, постоянно петляя в вечном поиске сказочной Ориноко.

«Бристоль-Пипер» парил в воздухе, словно орел, высматривавший добычу, надменный и безмятежный. Никаких тебе взбрыкиваний и сотрясений, поскольку горячий и плотный воздух, который он начал ощущать у себя под крыльями по мере снижения, словно бы придавал ему уверенность, которой ему не хватало с того самого мгновения, как он оторвался от земли в Турбо.

Жуткий перелет через Анды на самолете, построенном наспех для фронта, остался в прошлом, словно страшный сон.

Джимми Эйнджел мурлыкал себе под нос на ломаном и весьма колоритном испанском: судя по всему, он выучился языку в пивных и борделях Панамы.

Если б Аделита ушла к другому, я б ее преследовал везде…

В небесах – на боевом аэроплане, ну а в море – на военном корабле.

Если б Аделита стала мне женою, дала согласие она моею стать, подарил бы я ей шелковые трусики и сам бы снял их, уложив ее в кровать…

В свою очередь, шотландец не мог удержаться от улыбки, спрашивая себя, чем же закончится их приключение на воздушной таратайке, которой правит чудак, радующийся тому, что висит в воздухе на волоске, гораздо менее прочном, чем шелковые нити трусиков этой самой Аделиты.

«Элу бы это понравилось, – подумал он. – Он бы получил удовольствие от общения с чокнутым, который воспринимает жизнь как развлечение».

Ему по-прежнему не хватало уэльсца.

Прошло уже семь лет с тех пор, как он похоронил друга на берегу озера, затерянного в венесуэльской глуши, однако все еще проклинал Эла за то, что его угораздило сломать себе спину, ударившись о камень.

Он чувствовал себя так, будто ему отняли руку или ногу.

Будто он осиротел.

Будто всю оставшуюся жизнь обречен разговаривать сам с собой, поскольку никто – ни мужчина, ни женщина – не сумеет, как Эл, понять его речи и уж тем более молчание.

«Элу бы это понравилось, – крутилось у него в голове. – Он бы клял меня на чем свет стоит за то, что я заставил его влезть в этот драндулет, однако, поднявшись в воздух, был бы счастлив при виде такой красоты».

– Мета!

– Что?

– То, что вы видите там, внизу! – прокричал Джимми Эйнджел, обернувшись назад. – Это река Мета… Мы полетим по ней до места впадения в Ориноко и, если эта чертова карта не врет, доберемся до Пуэрто-Карреньо.

– Я думал, мы направляемся в Пуэрто-Аякучо… – удивился шотландец.

– Я тут пораскинул мозгами… – объяснил ему Король Неба. – Пуэрто-Аякучо лежит по ту сторону реки, уже в Венесуэле. Пожалуй, нам лучше не садиться в Венесуэле, пока не узнаем, как обстоят дела на границе. Говорят, этот прохвост генерал Хуан Висенте Гомес[22]22
  Гомес, Хуан Висенте (1875–1935) – военный и государственный деятель Венесуэлы, президент и фактически диктатор страны в 1909–1935 гг. Неоднократно менял конституцию, запретил все политические партии и профсоюзы. Годы диктатуры Гомеса отмечены особой жестокостью властей и кровавым террором.


[Закрыть] уж больно обидчив.

Что толку спорить, когда под ногами больше тысячи метров, к тому же Джон МакКрэкен знал по опыту, что старый тиран и правда был человеком своеобразным, непредсказуемым и опасным.

Если самолет с двумя иностранцами вдруг приземлится на территории, которую тот считает чуть ли не своей вотчиной, неизвестно, какой оборот примет дело: либо генерал встретит их с распростертыми объятиями, либо прикажет расстрелять на месте.

Незачем лишний раз подвергать себя риску.

Вот поэтому они полетели, следуя за Метой, на северо-восток. Сверху было видно, что река служит естественной границей между густыми наклонными лесами предгорий Анд и открытыми саваннами, известными как Льянос.

У шотландца возникло ощущение, будто он сидит на уроке географии, наглядном и увлекательном, особенно для человека, который никогда и представить не мог, что однажды влезет в рычащий летательный аппарат.

В тот день, когда Джон МакКрэкен и Эл Вильямс впервые забрались в глубь эквадорской сельвы, братья Райт[23]23
  Братья Райт, Уилбер (1867–1912) и Орвилл (1871–1948) – американские авиаконструкторы и летчики, пионеры авиации. Первыми в мире совершили (в 1903 г.) полет продолжительностью 59 сек. на построенном ими самолете с двигателем внутреннего сгорания.


[Закрыть] еще даже не помышляли о том, чтобы совершить свой знаменитый полет, в течение которого они продержались в воздухе чуть больше сорока метров.

В тот день, когда Джон МакКрэкен покинул венесуэльскую сельву и оказался в Сьюдад-Боливаре, он был потрясен, узнав о том, что некий Луи Блерио[24]24
  Блерио, Луи (1872–1936) – французский авиаконструктор и летчик, один из пионеров авиации. В 1909 г. первым перелетел через Ла-Манш.


[Закрыть] пересек на самолете сорокакилометровый канал Ла-Манш, отделяющий Францию от Англии.

А сейчас он сам находился на борту первого биплана, летевшего над Льянос.

«Элу это бы понравилось, – вновь подумалось ему. – Я просто уверен, что ему бы понравилось».

Не вовремя он умер: погиб, так и не узнав, что можно летать.

Уж чего-чего, а храбрости Элу Вильямсу было не занимать, из него вполне мог получиться такой же отважный летчик, как сам Король Неба.

Ему бы страшно понравилось сидеть в этом кресле: о такой смотровой площадке можно только мечтать – и наблюдать, как взлетают в небо тысячи птиц, как бегут испуганные олени или как всадник придерживает коня и, разинув рот, провожает взглядом железную птицу, пролетающую над его головой.

 
Если б Аделита ушла к другому,
Я б ее преследовал везде…
В небесах – на боевом аэроплане,
Ну а в море – на военном корабле…
 

Через два часа они пошли на снижение; американец внимательно изучал местность, чтобы приземлиться на поляне, расположенной на левом берегу реки, где у самолета была возможность катиться до полной остановки в тени пальм мориче[25]25
  Мориче – пальма бурити, или маврикиева пальма.


[Закрыть].

Они спрыгнули на землю, размяли ноги и помочились, направив струю в ствол ближайшей пальмы. По завершении пилот вытащил из-под своего сиденья старое ружье и вручил его пассажиру.

– Постарайтесь добыть что-нибудь на обед, пока я буду заправляться, – сказал он. – Следует быть готовым: вдруг нам придется спешно взлетать?… – И, когда шотландец уже отошел, крикнул ему вдогонку: – Далеко не заходите! Мне говорили, что здесь полно бандитов!

– А где их нет? – услышал он в ответ.

Вскоре Джон МакКрэкен вернулся и притащил что-то вроде огромного грызуна с рыжеватой шерстью, с которого начал сдирать шкуру, орудуя острым охотничьим ножом.

Летчик следил за ним, наморщив нос.

– Что за отвратительное существо! – сказал он. – Похоже на гигантскую крысу.

– Это чигуире[26]26
  Чигуире – так в Колумбии и Венесуэле называют капибару, или водосвинку, полуводное травоядное млекопитающее. Это самый крупный из грызунов: длина тела достигает 1,3 м, вес – 65 кг.


[Закрыть], – пояснил шотландец. – Он действительно из семейства грызунов, однако питается лишь травой, а если испечь его на углях да посолить, будет просто объедение.

Обед и впрямь получился на славу, хотя пиво нагрелось, и, завершив трапезу, Джимми Эйнджел закурил свою старую трубку, привалился спиной к пальме и внимательно оглядел бескрайнюю равнину, над которой стояло марево, размывшее горизонт.

– Вот это жизнь! – воскликнул он, громко рыгнув. – Летать повсюду, приземляться, где вздумается, и знать, что мир принадлежит тебе, пока у тебя хватает на топливо.

– И это единственное, что вас волнует, не так ли? Чтобы было на что купить бензин?

– Ну конечно! – кивнул тот. – Я начал летать, когда мне исполнилось пятнадцать, и, как только сел на самолет, понял, что уже его не оставлю, пока мы вместе не рухнем вниз. Летать – это моя жизнь, и мне прекрасно известно, что это будет моя смерть, но не думаю, что существует смерть приятнее.

– Откуда вы родом?

– Из одного городишки в Миссури. Его даже нет на картах, но как-то раз в него завернул бродячий цирк, и я ушел с ним.

– И домой больше уже не возвращались?

– Зачем? Моя мать умерла, когда я был в Европе, а больше там нет ничего такого, ради чего стоило бы вернуться.

– В Нью-Йорке уверяли, будто во время войны вы сбили кучу немецких самолетов.

Американец кивнул, показывая всем своим видом, что не придает этому особого значения.

– Ну, это сильно сказано, хотя некоторые действительно упали, – сказал он.

– А что вы чувствовали, видя, как кто-то летит к земле, объятый пламенем?

– Облегчение… – ответил Король Неба с почти неуловимой улыбкой. – Облегчение при мысли о том, что, по крайней мере, на этот раз пронесло.

– И что же, в вас ни разу не попали?

– Было дело, только мне повезло, я смог приземлиться, хотя от самолета остались, считай, рожки да ножки. Это был новенький «Солнье»[27]27
  «Солнье» – французский истребитель, детище «Акционерного общества самолетов», основанного в 1911 г. братьями Моран совместно с инженером Р. Солнье.


[Закрыть], на котором был установлен пулемет: это Ролан Гаррос[28]28
  Гаррос, Ролан (1888–1918) – французский летчик и изобретатель. В 1913 г. впервые пересек на самолете Средиземное море за 5 ч. 53 мин. Участвовал в Первой мировой войне, в 1918 г. был сбит и погиб.


[Закрыть] первым придумал хитроумную систему, когда пули вылетали в такт с вращением винта. – Он выпустил изо рта дым. – Великий человек был Гаррос! Толковый, храбрый, головастый!

– Я много о нем читал, – кивнул шотландец.

– Он был сам черт, когда изобретал разные штуки, чтобы сбивать немецкие самолеты, а летал, как ангел. У меня сердце кровью обливалось, когда я увидел, как его самолет развалился в воздухе, но мы не могли даже сесть, чтобы забрать тело.

– Почему?

– На земле шел ожесточенный бой, и в тот день «Фоккеров»[29]29
  «Фоккер» – немецкий самолет, созданный голландским летчиком и авиаконструктором Антони Фоккером, который в 1913 г. основал самолетостроительный завод в Германии.


[Закрыть] было вдвое больше, чем нас. Ох и задали они нам жару! Сволочи!

– Скучаете по тем временам?

– По войне? Да нет! Нисколько! Мне нравится летать, а не быть мишенью.

– А почему же тогда вы завербовались?

Американец пожал плечами:

– Это был мой долг; у меня не было ни цента, а я испытывал потребность летать. – Он вновь улыбнулся, но на этот раз будто скорчил гримасу. – Летать – это вроде наркотика, а война как раз дает тебе столько наркотика, сколько захочешь. Представляете, что значит летать, не заботясь о том, во что тебе обойдется каждый оборот винта?

Джон МакКрэкен не ответил, поскольку его внимание было приковано к точке на горизонте: из нее выросли два всадника, которые рысцой приближались к ним.

Американец проследил направление его взгляда и тут же вскочил на ноги и кинулся к самолету. Он вернулся с револьвером и показал на ружье.

– На всякий случай!.. – пояснил он.

Они дождались, когда двое незнакомцев, чьи низкорослые, нервные лошадки притягивали к себе внимание, остановились в ста метрах, в явной растерянности таращась на странную машину, отдыхавшую в тени пальм.

– Добрый день! – наконец крикнул один из них. – Для чего служит эта кастрюля?

– Чтобы летать, – ответил американец на своем ломаном испанском.

– Чтобы летать?… – удивился приехавший. – Нечего пудрить мне мозги! Чертов гринго[30]30
  Гринго – презрительная кличка иностранцев (прежде всего – североамериканцев) в Латинской Америке.


[Закрыть]! Хотите, чтобы я поверил, будто этот котелок может летать? Здесь у нас летают одни москиты. А бывает, и пули!

– Ну так эта штука все-таки летает, брат! – вмешался МакКрэкен, который говорил по-испански гораздо свободнее, чем Джимми Эйнджел. – Если вы оставите там оружие, можете рассмотреть ее вблизи. А еще давайте закиньте-ка себе в брюхо ребрышко чигуире и пивко.

– Пиво? – недоверчиво проговорил второй всадник. – Вы говорите о настоящем пиве?…

– Оно, правда, горячее, но пиво.

Оба всадника немедленно спешились, привесили свои тяжелые револьверы к седлу (лошади даже не сдвинулись с места), подошли к биплану и с любопытством стали его осматривать, потягивая пиво из предложенных им бутылок.

– Ни хрена себе, кум!.. – наконец воскликнул тот, что помоложе. – Летающая кастрюля! Не увидел бы – не поверил… И настоящее пиво! Уже два года не пил.

– Вы что, никогда не слышали о самолетах? – поинтересовался «чертов гринго».

– Слышали? От кого? В здешних краях не встретишь никого, кроме угонщиков скота и индейцев-людоедов. Мой двоюродный брат Устакио, который побывал в Сан-Фернандо-де-Апуре, клянется, что видел повозку, которая пускала дым и двигалась без помощи лошадей… Но это!.. Обалдеть можно!

– А нас уверяли, что в Пуэрто-Аякучо можно разжиться бензином, – сказал Джимми Эйнджел. – Что вы об этом знаете?

– До Пуэрто-Аякучо очень далеко, – был суровый ответ. – Очень, очень далеко! Это в Венесуэле. А в Венесуэле заправляет старый козел Хуан Висенте Гомес, про которого говорят, будто он каждый день на завтрак съедает пару яиц колумбийца. Мы туда не суемся.

Эти двое простых пастухов, опаленных солнцем, в самом деле никогда не покидали пределов обширного ранчо, в котором жили, понимая, что стоит только оставить его без присмотра, как «угонщики скота» и «индейцы-людоеды» уведут у них скот, а это все, что у них было.

Просто не верилось, что в середине 1921 года еще встречались «цивилизованные» люди, которые не имели никакого представления о том, что можно путешествовать на самолете или в «повозке», не запряженной лошадьми. Однако сейчас, судя по всему, их занесло в самый дальний угол обширной равнины, протянувшейся от Анд до гвианского массива, и здешние обитатели словно увязли в застывшем прошлом.

Льянеро были как бы отдельной расой, кем-то вроде легендарных кентавров. Они жили, ели, справляли нужду и даже спали на своих низкорослых лошадках, которые никогда бы не выиграли в скачках, но могли часами бежать подпрыгивающей походкой, характерной для лошадей льянос; это настоящая пытка для любого всадника, если только тот не вырос в седле.

В ожесточенной войне за независимость это было грозное войско самоубийц, вооруженных копьями. Они словно застряли во временах Паэса[31]31
  Паэс, Хосе Антонио (1790–1873) – государственный и политический деятель Венесуэлы, генерал. С началом Войны за независимость испанских колоний (1810–1826 гг.) возглавил отряд льянеро. Одержал ряд крупных побед над испанцами. Был первым президентом Венесуэлы.


[Закрыть] и Симона Боливара и, вернувшись домой, постарались отгородиться от мира, с которым не желали иметь ничего общего.

Венесуэльцы или колумбийцы – не имело значения, потому что даже если они и враждовали, это была вражда между братьями, так как они считали себя не столько гражданами той или другой страны, сколько «чистокровными льянеро».

Тем не менее до них все-таки доходили какие-то известия о Великой войне, разразившейся в далекой Европе, поэтому они несказанно удивились, узнав, что она уже три года как закончилась.

– И вы в ней участвовали? – поинтересовались они.

– К несчастью.

– На этой кастрюле?

– На ней самой. Если приглядеться, сзади, в хвостовой части, еще можно увидеть пять следов от пуль.

– Вот это да, чувствовать себя уткой, когда от тебя вот-вот полетят пух и перья! – воскликнул льянеро, тот, что помоложе, и, помявшись, робко добавил: – Послушайте, гринго! Можно мне полетать на этой штуковине? Я бы заплатил три песо.

– Естественно! – тут же согласился Король Неба с самой обаятельной из своих улыбок. – А вы женаты? – И когда тот ответил утвердительно, с сомнением покачал головой. – В таком случае, даже не знаю, стоит ли… – добавил он тоном, приводящим собеседника в замешательство.

– Это еще почему? – вскинулся льянеро.

– Видите ли… – с самым серьезным видом начал американец, – когда кто-то в первый раз садится в самолет, яйца поднимаются у него к горлу под действием гидростатической декомпрессии, сопряженной с резким изменением давления и высоты, что ускоряет ретрокомпаративное действие, вследствие чего тестикулы примерно месяц не могут вернуться на место и функционировать должным образом. – Он с сокрушенным видом прищелкнул языком. – А некоторым женщинам не нравится, когда их мужья целый месяц бездельничают.

Бедный парень выпучил глаза.

– Вы что, хотите сказать, что, если я поднимусь в этой штуке, я месяц не смогу «прыскать»? – возмутился он.

– Ну, может, не месяц, но…

– Ни за что, гринго! – решительно сказал парень. – Если я целый месяц не буду трогать свою бабу, ее попользует Устакио… Оставим это!

– К сожалению, наука несет с собой подобные проблемы, – еще глубже забил гвоздь собеседник. – Мыто люди привычные, и у нас это длится пару дней, но у того, кто летит впервые…

Джон МакКрэкен, которому пришлось отвернуться, чтобы не расхохотаться, слушая наглое вранье пилота, постарался перевести разговор на другую тему, и они еще долго обсуждали с простодушными льянеро, как мало для тех значило окончание войны и разгром немцев.

Неожиданно одна из лошадей громко заржала и начала нервно бить в землю правым передним копытом, поворачивая голову в сторону реки.

Ее хозяин рывком вскочил на ноги, поднес руку к поясу и с тревогой обнаружил, что оружия при нем нет.

– Ах ты, дьявол его забодай! – воскликнул он, обернувшись и внимательно оглядывая густые заросли на другом берегу темной реки. – Вайка!

– Что это значит?

– Дикари! Вайка значит: «Те, кто убивают». То, что я уже вам говорил, брат, индейцы-людоеды.

– Я ничего не вижу! – сказал Джимми Эйнджел.

– Вайка нельзя увидеть. Их можно учуять. И если Грустная Мордаха ржет и бьет копытом, предупреждая, что чует вайка, значит, вайка тут, сеньор, могу поклясться. А когда воняет ягуаром, она брыкается, – добавил льянеро, вместе с товарищем вскакивая на своих лошадей. – И советую вам отсюда убраться, пока они не воткнули вам в зад стрелу.

Через несколько мгновений всадники превратились в столб пыли, исчезающий из вида в восточном направлении, и тогда пилот растерянно обернулся к пассажиру.

– Что вы думаете? – спросил он.

– Что там, в кустах, притаились люди, – невозмутимо ответил шотландец. – В этом нет сомнения. Другой вопрос – нападут они или нет?

– Ах ты, дьявол его забодай!.. – с лукавой улыбкой воскликнул американец, подражая льянеро. – Вы мне не говорили об индейцах-людоедах. Придется поднять цену! – добавил он, указывая на нос аппарата. – Раскручивайте винт!

Пришлось сделать несколько попыток, прежде чем мотор заработал, рыча и изрыгая дым.

Через несколько минут они величественно воспарили над бескрайней равниной и, описав круг на небольшой высоте, перелетели через реку и убедились в том, что на противоположном берегу действительно появилось несколько обнаженных индейцев, которые с изумлением наблюдали за полетом гигантской механической птицы.

Вскоре они уже летели по своему прежнему маршруту и быстро нагнали обоих всадников, которые остановили лошадей и, привстав в стременах, замахали руками в знак прощания.

Джимми Эйнджел вновь замурлыкал свою навязчивую, надоедливую песенку:

 
Если б Аделита ушла к другому,
Я б ее преследовал везде…
В небесах – на боевом аэроплане,
Ну а в море – на военном корабле.
 

Что касается Джона МакКрэкена, то он чувствовал себя совершенно счастливым. Ведь совсем скоро они доберутся до широкой реки, а дальше начнется таинственный мир Великой Саванны, высоких тепуев, густой сельвы и речушек, богатых золотом и алмазами, – мир, который он исходил вдоль и поперек в компании Эла Вильямса.

Там его ждало лучшее, что было в прошлом: годы голода, тоски и отчаяния, но и годы незабываемых приключений и мечтаний, разделяемых с единственным человеком, с которым он действительно чувствовал родство душ.

Его молодость навеки осталась там, рядом с телом лучшего друга, и сознание того, что он возвращается в эту молодость, пусть даже на борту «кастрюли», которая каким-то чудом удерживается в воздухе, дарило ему приятное ощущение душевного равновесия, какого он не испытывал уже давно.

На самом деле вовсе не золото или алмазы притягивали его, словно магнит, к сердцу Гвианы. И не насущная необходимость пополнить свои порядком истощенные финансы.

Это было «возвращение домой», ведь для него самые дремучие и опасные джунгли по-прежнему оставались родным домом.

Он прикрыл глаза, чтобы отдаться нахлынувшим воспоминаниям, и задремал в дорогой его сердцу компании Эла Вильямса, пока хриплый голос американца не вернул его к действительности.

– А вот и она! – услышал он крик пилота. – Ориноко!

Ориноко!

Звучное имя для звучной реки[32]32
  Ориноко (на языке индейского племени тамануков – «большая река») – река в Колумбии и Венесуэле, длина 2730 км. Берет начало на западных склонах гор Серра-Парима, на высоте 1047 м (водопады высотой до 17 м), протекает по Гвианской низменности, впадает в Атлантический океан.


[Закрыть].

Река с загадочными истоками; говорили, будто в определенные периоды года, во время большого паводка, она соединяется с гигантской Амазонкой через общий приток – Касикьяре[33]33
  Касикьяре – река на юге Венесуэлы, длина 410 км. Принимает часть стока р. Ориноко на участке ее верхнего течения, а в районе г. Сан-Карлос соединяется с р. Риу-Негру (система Амазонки).


[Закрыть], – и на несколько месяцев они превращают большую северо-западную часть континента в своего рода остров, на который можно попасть только по пояс в воде.

Там, вдали, скорее угадывались, чем виднелись, первые отроги гвианского массива, но они едва ли успели это заметить, потому что почти тут же начали спускаться, чтобы приземлиться рядом с группой глинобитных домишек, крытых соломой, расположившихся прямо в месте слияния Ориноко и Меты.

В Пуэрто-Карреньо не было никакого порта[34]34
  Пуэрто (исп. puerto) в переводе значит «порт».


[Закрыть] и не проживало ни одного человека по фамилии Карреньо.

Суда, которые время от времени бороздили речной поток или его илистый приток, просто-напросто приставали к широкой прибрежной глинистой полосе, которая начиналась сразу от фундамента обшарпанных построек; те образовали подобие угла, примыкая к рыжеватому зданию, над которым развевался выцветший колумбийский флаг.

На другой стороне естественной границы, в Пуэрто-Паэсе, виднелись халупы и такой же выцветший венесуэльский флаг.

Жители Пуэрто-Карреньо – где-то около сотни человек – остолбенели при виде искореженного летательного аппарата, который появился на горизонте, сделал пару кругов над их головами и сел на пустыре за домами. Людей охватили такой страх и растерянность, что минут десять, если не больше, они не решались приблизиться к грозному биплану. Из него вылезли двое незнакомцев, облаченных в толстые костюмы на меху; оба явно совсем запарились.

Вот так, словно по волшебству, в жизнь обитателей Пуэрто-Карреньо вошел ХХ век.

Начальник пограничного пункта, тщедушный белобрысый субъект в крохотных очочках, который чуть позже назвался Эвиласио Моралесом, первым остановился метрах в двадцати и спросил тоном, выдававшим в нем представителя власти:

– Кто вы такие и откуда прибыли?

– Мы люди мирные, летим из Боготы, – ответил Джимми Эйнджел, приближаясь к нему, чтобы показать бумагу, которую он извлек из верхнего кармана кожаного комбинезона. – Вот полетное задание, выданное Министерством внутренних дел: нам разрешено пересечь ваше воздушное пространство по пути в Голландскую Гвиану.

– Пересечь наше что? – переспросил тот, осторожно беря в руки документ, словно боясь обжечься.

– Ваше воздушное пространство, – повторил американец, отчеканивая каждое слово.

– А что это значит?

– Воздух. Это значит, что у нас есть разрешение воспользоваться вашим воздухом.

– Это ж надо! Значит, сейчас требуется разрешение даже для того, чтобы пользоваться воздухом?… – Эвиласио Моралес показал рукой на аппарат: – Это «Фейри III»[35]35
  «Фейри» – британский самолет, детище фирмы «Фейри Авиэйшен», основанной в 1915 г. «Фейри III“, разработанный в 1917 г., был одной из самых удачных ее первых моделей.


[Закрыть]?

Летчик с улыбкой покачал головой:

– «Бристоль-Пипер», но чем-то похож. Вы разбираетесь в самолетах?

– Кое-что почерпнул из журналов. Можно взглянуть поближе?

– Конечно!

Эвиласио Моралес по прозвищу Рыжий, единственный житель поселка, способный бегло читать и писать и гордившийся своей библиотекой, в которой было больше двадцати книг, не считая кип старых газет и всевозможных вырезок с любопытными сообщениями, тут же превратился в союзника и покровителя пришельцев: он сознавал, что сегодняшнее событие навсегда войдет в историю В-Высшей-Степени-Благородного-И-Верного-Города-Пуэрто-Карреньо.

– Мой отец все время рассказывал мне о том дне, когда он увидел автомобиль, – сказал он. – И вот теперь я смогу рассказывать своим детям о том дне, когда я увидел самолет. Чем я могу вам помочь?

– Во-первых, достать бензин, – поспешно ответил летчик. – А во-вторых, посодействовать с получением разрешения на въезд от венесуэльских властей.

– Первое, считайте, уже сделано, – уверенно сказал колумбиец. – Я попрошу помочь своего кума в Пуэрто-Аякучо. Второе зависит уже не от меня, а от Сиро Сифуэнтеса, а этого долбаного негра на кривой кобыле не объедешь.

– А кто такой Сиро Сифуэнтес?

– Начальник пограничного пункта Пуэрто-Паэс. Чертов лунатик: стоит только тебе пару дней кряду выиграть у него в домино – он тут же устраивает пограничный конфликт.

– А почему бы вам не дать ему выиграть? – простодушно спросил Джон МакКрэкен.

Тот снял очки и неторопливо стал их протирать: чувствовалось, что он старается держать себя в руках, чтобы не взорваться, и наконец, едва ли не скрежеща зубами, осведомился:

– Вы ведь не играете в домино, правда? – И когда тот молча кивнул, тем же тоном добавил: – А играли бы, тогда бы знали, что лучше уж пограничный конфликт – пусть даже настоящая война, – только не проиграть этой сволочи, негру Сифуэнтесу, который много о себе понимает.

Негр Сиро Сифуэнтес и в самом деле был сволочью и долбаным лунатиком, который много о себе понимает, однако при виде внушительной «боевой машины», которой хвастался его соперник, словно та принадлежала лично ему, венесуэлец держался тише воды ниже травы.

– Вот здорово, кум! – воскликнул он. – С этой штуковиной мы бы могли навсегда покончить со всеми здешними угонщиками скота и дикарями!

Тем не менее он ни в какую не соглашался дать самолету разрешение проникнуть на «его» территорию. Тогда шотландец ласково подхватил негра под локоток и повел на берег реки, где сунул ему в верхний карман рубашки пачку банкнот и при этом постарался внушить, что путь в Голландскую Гвиану лежит исключительно через воздушное пространство Венесуэлы.

– Три дня! – в итоге согласился венесуэлец. – Я подпишу вам разрешение пользоваться нашим воздушным пространством в течение трех дней. По истечении указанного срока я доложу начальству.

– Этого вполне хватит, – успокоил его шотландец.

Джимми Эйнджел был занят тем, что перебирал двигатель дряхлого самолетика. Он почистил, проверил и поставил на место большую часть деталей и, когда наконец остался доволен результатом, закурил трубку и кивнул в сторону темневшей далеко на востоке полосы гор, едва заметной на фоне неба.

– А вы подумали, что, как только мы туда долетим, нам придется кружить над незнакомыми горами, не зная, есть ли там хоть какая-то площадка для приземления?

– Конечно!

– И вас это не беспокоит?

– С таким пилотом, как вы, – нет.

– Хотелось бы мне разделить вашу уверенность, – совершенно искренне сказал американец. – Я могу быть очень хорошим пилотом, но не могу летать до бесконечности. – Он сделал выразительный жест, поднеся указательный палец к шее. – И когда закончится бензин… ТРАХ!

– Найдем какую-нибудь поляну…

– Вы так думаете?…

Когда они отправились в полет, стояла глухая ночь, а когда пересекли широкую Ориноко, все еще было темно. Начало светать, только когда они набрали высоту, и вдали забрезжила полоска света, на фоне которой проступили очертания хребта Серра-Парима.

Вскоре между двумя вершинами появилось солнце, поэтому туман, стелющийся по земле, начал понемногу таять, и тогда взору открылся бескрайний зеленый ковер. Это миллионы и миллионы гигантских деревьев сомкнули кроны, не позволяя увидеть ни пяди земли.

Старина «Бристоль» рычал, дрожал и взбрыкивал, словно пытаясь выскочить из очередной воздушной ямы. Ощущение было такое же, как во время езды на машине с неисправной рессорой: будто мчишь по дороге, усеянной рытвинами.

Король Неба не пел.

Он вцепился в рычаги управления, и обе его руки словно превратились в продолжение рычагов; темные вены вздулись, а сухожилия натянулись, как фортепьянные струны, потому что от силы этих рук сейчас зависели его жизнь и жизнь пассажира. Наверняка он при этом еще и сжимал зубы, рискуя их повредить.

Да, нелегкое это дело – удерживать в нужном положении биплан, сошедший с конвейера в разгар войны, ведя его через зону турбулентности над горной местностью – влажной, лесистой, с противоположными ветрами.

Совсем не легкое.

Стоит на мгновение отвлечься или слегка расслабиться либо вдруг руку сведет судорогой – и хрупкий самолетик потеряет устойчивость, а он и без того в таких условиях едва ли не чудом удерживается в воздухе.

На этот раз мог отказать вовсе не двигатель.

Нет.

Двигатель работал.

Пропеллер вращался.

Самолет летел вперед.

Однако то и дело содрогался всем корпусом.

Выл ветер.

А порой плакал.

Кресла встряхивало.

И у людей возникало такое чувство, будто их сунули в огромный шейкер и какой-то шутник великан ради развлечения трясет его что было сил.

Джону МакКрэкену тут же пришел на память тот роковой день, когда коварные быстрины Карони подхватили старую куриару и швырнули с той страшной горки, где его самый близкий друг в результате сломал позвоночник.

Он тогда испытал точно такое же чувство бессилия и беспомощности.

Ощутил себя игрушкой в руках судьбы.

Ощутил свое ничтожество перед лицом разбушевавшейся стихии.