Текст книги "Живая вода"

Альбина Абсалямова
Живая вода. Стихи, рассказы

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

«Поэзия Альбины Абсалямовой привлекает открытостью и чистотой, тем, чего так не хватает в наши изменчивые времена. С интересом слежу за её творчеством».

Владимир Зимянин, лауреат Государственной премии СССР, член Союза писателей России

«В стихах может быть отточенность словесных средств, блеск метафор, причудливость ритмов, но это не спасает, если нет в них искренности. Альбина пишет искренние стихи».

Юрий Лощиц, секретарь Правления Союза писателей России

«Стихи молодой Альбины Абсалямовой чем-то напоминают (впрочем не чем-то, а именно юностью, заметным трепетом души) первую книжку Ахматовой и одновременно вызывают в памяти иные примеры японских образных отпечатков».

Василий Аксёнов, писатель

Миры Альбины Абсалямовой

«В созданном Альбиной мире живут беззаботная девочка Ася и её Абика, в садике Эрмитаж окатывает любопытных струёй почти тёплой воды Белый слонёнок… Акварельные тексты чисты, как дыхание ребёнка, и пахнут парным молоком. Между сном и явью тук-тук, чух-чух, ту-ту… едут к морю весёлые дети. Но другие колёса везут в злую Сибирь, падают слёзы на похоронки со страшной войны, острой болью отзываются в сердце утраты в грибнице памяти – Старотатарской слободе…

Альбина пришла в Эрмитаж тропинками деда, а во взрослую жизнь шагнула из него собственным путём. Запрятанные во дворе родного дома «секретики» из тёмно-жёлтого стекла в обёртке с синими цветочками оборачиваются прекрасными самоцветами, и кто знает, сколько их ещё откроется?»

Юрий Балашов, главный редактор журнала «Казань»

ТАТАРСКАЯ СЛОБОДА

«Я знала с самого начала –…»

Дедушке

 
Я знала с самого начала –
Он был из тех, которых мало.
Он был из тех, которых нет.
Я это знала с детских лет.
 
 
С младенчества, с поры молочной
Мы с ним сроднились нитью прочной.
Я шла за ним, держась за свет,
Вперёд и дальше, след во след.
 
 
Его слова, заветы, книги –
Навек со мною, как вериги.
От них не скрыться, не уйти,
Они велят, куда идти.
 
 
Они ведут меня по свету,
Они зовут меня к ответу.
Они звенят, они живут,
Они диктуют мой маршрут.
 
 
И я иду ему навстречу,
И я его, конечно, встречу.
И там, в небесной вышине,
Он прочитает книжку мне.
 

«И вновь – один и тот же сон…»

Папе

1

 
И вновь – один и тот же сон,
Он возвращается ко мне:
«Я снова дома, я спасён,
Я – наяву, а не во сне…»
 
 
И я твержу: «Не отпущу,
Не для того тебя ждала,
Чтобы теперь отдать врачу,
Чтоб снова вечность, снова мгла…»
 
 
Но сон тревожен, зябок сон,
Объятья наши непрочны,
И постепенно тает Он,
И нет надежды верить в сны.
 
 
Но ускользающей рукой
Он очень долго машет мне:
«Я снова рядом, я с тобой,
Я наяву, а не во сне…»
 

2

 
И редкий ребёнок так любит отца своего,
И редкий отец свою дочь обожает настолько.
И было так солнечно, так невозможно светло…
А стало темно-необъятно-неправильно-горько…
 

3

 
А вместе мы были не так уж и долго,
Неполных четырнадцать лет.
Но живы Барас и мышонок Иголка,
Не тронут его кабинет.
 

4

 
В руке – венок, в ресницах – дождь.
Зачем отца хоронит дочь?!
Нельзя, нельзя! Живой, живой! –
Венок летит по мостовой –
 
 
Его отталкиваю прочь:
Зачем отца хоронит дочь?!
Зачем, зачем? Нельзя, нельзя!
Очнитесь, скорбные друзья!
 
 
Нельзя, нельзя, наступит ночь!
Зачем отца хоронит дочь?…
 
 
Но бьётся в голове, как мяч:
«Я не умру. Малыш, не плачь…»
 

5

 
Ты оставил эту землю.
Не хотел, а получилось.
Слёз и стонов не приемлю,
И не важно, что там снилось.
В голове твоей рождались,
Покидая эти дали,
Размножались, развивались
Разномастные спирали.
Разрастались и взрывались
Связи времени и места,
И ничтожными казались
Все былые королевства.
Ты покинул эти тропы,
Расколов скрижали света,
Шёл вперёд, а рядом строфы:
«Я покинул это лето.
Я покинул эти дали,
Я покинул землю эту…»
Мы тебя не удержали,
Растеряв скрижали света.
 

Татарское кладбище

Дедушке

 
Монет было много, едва умещались в ладошке,
А их – ещё больше, сидящих у тёмных оград.
А мне так хотелось ичиги, цветные сапожки,
И очень хотелось узнать, кто такой конокрад.
 
 
«Шайтан обещал не шалить», – говорила
                                                                      бабуля,
Молитвенник старый меня от шайтана спасал.
Но всё ж иногда мне казалось: меня обманули,
И он может взять и пробраться – и в спальню,
                                                                      и в зал.
 
 
Огромная серая книга, увы, не читалась,
И бронзовый дед всё смотрел не на внучку,
                                                                      а вдаль.
И женщина в белом у входа тревожно
                                                             прощалась,
Но слёз не роняли, а просто застыли
Глаза, как миндаль.
 

Воспоминание о рае

 
В раю мне тринадцать. Там бабушка варит плов,
Вот-вот соберутся гости, мы стол накрываем в зале.
Пирог с курагой в духовке, румян и почти готов,
И папа встречает тётю с поезда на вокзале.
В раю мне тринадцать. Там в школе идёт урок.
Считаю по карте путь из Казани в Рио.
Там мальчик нескладный прекрасен как
                                                            маленький бог,
Там классная дама воздушна как юная Клио…
 

«Каникулы. Список на лето –…»

Маминым родителям

 
Каникулы. Список на лето –
«Каренина», «Бежин луг».
Отчётливо помнится это
И бабушкин-дедушкин юг.
 
 
Сосед дядя Миша, который
У турок бывал в плену.
Орех за зелёным забором,
Шашлык как приправа к вину.
 
 
Розарий у окон беседки,
Большой невысокий чердак.
Был вечер без праздника редким,
Был праздником каждый пустяк.
 
 
Гостей собиралось немало,
Заздравные песни текли.
И море в ракушке звучало
И знало все тайны земли.
 
 
Душистые грозди Молдовы,
Черешня размером с кулак…
И каждое тёплое слово
Забыть невозможно никак.
 

«Зима устремилась к финалу…»

 
Зима устремилась к финалу,
А я обнимаю дочку,
Целую её за щёчку,
Пытаюсь укрыть одеялом.
 
 
Она одеяло пинает,
Хватает меня за палец.
Мы с ней исполняем танец,
Никто ничего не знает.
 

«Мы сидим у фонтана Треви…»

 
Мы сидим у фонтана Треви,
И насквозь состоим из любви.
Дочь хохочет, бросает монетки,
Ест ice-cream небывалых расцветок,
 
 
Хочет прыгнуть в фонтан с головой,
Говорит, что там ангел живой,
И танцует под уличный джаз,
Как никто не танцует у нас.
 

Казань

 
Уронила красавица в речку казан,
Вырос город – прекрасней красавицы той.
Здесь к намазу влечёт сладкогласный азан,
И к обедне зовёт седовласый святой.
 
 
И дарами далёких-далёких земель
Искушает базар – караванщик-старик,
И шафран, и корица, и солод, и хмель,
И торговцев нездешних волшебный язык.
 
 
А у сказочных белых кремлёвских ворот
Нерушимой скалою вознёсся Джалиль.
И стекается в Кремль разномастный народ,
И сияет мечеть, как цветной шамаиль.
 

Татарская слобода

 
Не кончайся, живая вода,
Не теряйся, не тай, слобода,
Погоди, погоди истончаться,
Оставайся такой, как всегда.
 
 
Пусть тропинки уводят в кусты,
Полумесяц сменяет кресты,
Деревянные ставни щебечут,
И окошки сияют чисты.
 
 
Пусть белеет берёзья кора,
Запах хлеба летит со двора,
И мальчишки от счастья смеются,
И поют соловьи до утра.
 
 
Не кончайся, живая вода,
Не теряйся, не тай, слобода,
Погоди, погоди истончаться,
Оставайся такой, как всегда.
 

ТО УРАГАН, ТО КАМНЕПАД…

Слова

 
То хватаешь весы и пытаешься взвешивать фразы,
То берёшь решето и решаешь просеять слова.
То вот думаешь – выбросить, выбросить все их
                                                                      и сразу!
То вдруг машешь рукой, и – летите, мол,
                                                                 из рукава.
 
 
Отправляйтесь в далёкое плаванье, в самые
                                                            дальние дали,
К самым синим озёрам, к огромным бескрайним
                                                                      морям.
Чтоб цветы по пути, чтоб улыбки, чтоб вас
                                                                привечали,
Чтоб приветы-поклоны китам-кораблям-
                                                                  якорям.
 
 
Чтобы там, куда путь вам непрост, куда долог
                                                                      и сладок,
Вас бы встретили так, что в восторге сложили
                                                                      в стихи.
И не надо весов, решета, недомолвок, загадок,
Все дороги прекрасны, пути бесконечны,
                                                         разгадки легки.
 

«То ураган, то камнепад…»

Полине

 
То ураган, то камнепад,
То сход лавин.
А он ни в чём не виноват,
Твой господин.
 
 
Но вот опять тебя одну –
Отдельно от …
Несёт стремительно ко дну
Водоворот.
 
 
А он стоит на берегу,
И смысла нет
Ни громко крикнуть: «Помогу!»,
Ни прыгнуть вслед.
 
 
Ни шлюпку резвую бросать,
Ни строить плот.
А только ждать или не ждать.
Круговорот.
 

«Всё происходит в голове…»

 
Всё происходит в голове,
В моей и в Вашей.
А мне опять не по себе,
А Вы всё краше.
 
 
А Вы прекрасны, как огонь,
Как ночь в Париже,
И я твержу себе – не тронь,
Но Вы всё ближе.
 

«Вы открываете окно…»

 
Вы открываете окно,
И в комнату заходит ветер.
И снова – обо всём на свете,
И Вам как будто всё равно.
 
 
Ах, Вам должно быть всё равно…
Вы что-то пишете, встаёте,
Вы утопаете в работе…
Как это тянется давно!
 
 
Так это тянется давно,
Что я смотреть на Вас устала…
Я ничего Вам не сказала.
Сказали Вы. Сказали, но…
 
 
Зачем Вы говорите «но!»?
И я молчу и улыбаюсь,
Но с Вами не соприкасаюсь…
Вы закрываете окно.
 

«Бьёшь себя по рукам…»

 
Бьёшь себя по рукам,
Твердишь, прекрати, не надо,
Хватит ходить по краю,
Там омут, непрочный лёд.
 
 
Но раз – и ты уже там,
И нет никакого ада!..
И нет никакого рая,
Но всё идёт как идёт.
 

«Ходишь по берегу, ищешь в песке слова…»

 
Ходишь по берегу, ищешь в песке слова.
Ищешь слова в воде, в лепестках цветочных.
Впрочем, слова словами, а ты и без слов права –
Знаешь, что всё это будет, что всё это будет точно.
 

14 июля

 
В день взятия Бастилии
Прости их всех, прости.
Бесславное бессилие
На волю отпусти.
 
 
Оставь, не трогай золото,
Отдай им всё, отдай.
Ни холода, ни голода,
Не ведают пускай.
 
 
Согрей их взглядом ласковым,
Поближе подойди.
Они дрожат под масками,
А ты их всех – прости.
 
 
И чувствуешь – всесилие!
И крылья за спиной!
День взятия Бастилии
И здесь тому виной.
 
 
Прощенье – не прощание,
Развязка впереди.
Но лёгкое дыхание
Колышется в груди.
И добрые признания,
И радости в пути…
 
 
Скажи им – до свидания,
Прости их всех, прости.
 

Предчувствие

 
Скоро будет цунами,
Ураган и тайфун.
Скоро вспыхнут над нами
И борей, и самум.
 
 
Скоро тихие реки
Выйдут из берегов,
И поднимутся веки
У притихших врагов.
 
 
…Но пока всё спокойно.
Подожди, подожди.
Видишь, выдохлись войны,
Присмирели дожди.
 
 
Видишь, тихо в природе –
Предрассветная тишь.
Ты пока на свободе.
Отчего же не спишь?
 
 
Отчего всё томишься,
Всё стоишь у окна,
Всё куда-то стремишься,
Всё не ведаешь сна?
…Скоро будет цунами,
Грозовые дожди.
Ну, потешь себя снами!..
Подожди, подожди.
 

Разговор с Богом

 
– Пройдя сквозь горнило беды,
Ты станешь Сверхчеловеком.
 
 
– Ответь, для чего мне это?
Я этого не хотел.
 
 
Я праведно жил – как умел.
Я вовсе не жаждал боли.
Но было так много Любови…
Куда ты теперь её дел?
 
 
Куда ты забрал, для чего,
Всех тех, к кому был я привязан,
С кем был пуповиной повязан?
В чём замысла суть твоего?
 
 
Я вижу повсюду следы,
Но их осязать не умею,
Я выдохнуть даже не смею,
А ты – про «горнило беды»…
 
 
Мне хочется вновь, как тогда,
Смеяться, не ведать печали,
Чтоб руки качели качали,
И не было слова «беда».
 
 
Объятья раскрыть, целовать,
Всех тех, кто теперь, за порогом,
Предстал «перед Господом Богом».
А мне – одному куковать…
 
 
– О нет, ты не знаешь всего…
 
 
– А если и знать не желаю?
А если я не понимаю
В манёврах твоих ничего?
 
 
Ты скажешь: «Однажды поймёшь…»
Да только – какое «однажды»?!
Ты думаешь, станет неважно?!
Да ты, получается, врёшь!
 
 
Зачем ты ладони кладёшь
На голову мне и на плечи?
Ты думаешь, этим излечишь?
Ты думаешь, этим спасёшь?!
 
 
Ты думаешь?.. – Думаю, да.
Воскреснешь и станешь всесильным.
Ведь я не даю непосильных
Цепей никому никогда.
 
 
Я знаю – поверь, не шучу,
Что быть тебе Сверхчеловеком.
 
 
– Послушай!!! Зачем мне это?
Я этого не хочу…
 

«Но знаешь – в огромном горе…»

 
Но знаешь – в огромном горе
Тоже есть место любви.
Можешь не верить, спорить,
Дверь запирать изнутри.
 
 
Можешь молчать, ругаться,
Можешь не слушать, но
Гибнуть и возрождаться
Свойство душе дано.
 
 
Это поймёшь не сразу
(Помнить, болеть, колоть)…
Только воскреснут разум
Сердце, душа и плоть.
 
 
Только там ждёт такое
За поворотом дней,
Что истончится горе,
Станет тоска светлей.
 
 
Скажешь – да быть не может,
Нет никаких «потом»,
Слов этих пустопорожних
Смысл тебе незнаком.
 
 
Спи, дорогой. Однажды
Это поймёшь, поймёшь.
Ну, а пока – неважно.
Спи, мой прекрасный. Дождь.
 

ВРЕМЯ ВЕРТИТСЯ КАК КАТЛАМА…

Марокко

1

 
Черноокий красавец кружился в неистовой
                                                                      пляске,
Сотни гадов морских закипали на быстром огне,
И сказитель тянул свои зычные звучные сказки,
И змея извивалась дугой, приближаясь ко мне.
 
 
Зной стихал, уходил в никуда, наступала
                                                                      прохлада.
Апельсиновый сок мутной каплей стекал по руке.
И берберская женщина сладко сулила: всё будет
                                                                      как надо,
И цветок бурой хной рисовала на чьей-то щеке.
 
 
Где-то там, далеко, миллион километров отсюда,
Вы стояли, раскрывши окно, и дышали грозой.
Марроканский колдун мне мешал в порошок
                                                 кровь ежа и верблюда,
Приправлял его жёлтой пчелой, золотой
                                                               стрекозой.
 
 
Вы садились за стол, погружались в дела,
                                                  доставали бумаги,
Я несла порошок в разноцветном холщовом
                                                                      узле.
Барабаны гудели, трещали туземные флаги,
И гроза поднимала бумаги на вашем столе.
 

2

 
Далеко, далеко, далеко, в деревеньке Имеково,
Ты сидишь на траве и считаешь круги в паутине.
Я в вагоне, смотрю на хрустальную Вековку,
А сама ещё там, за горой, в разноцветной
                                                                      медине.
 
 
У тебя, у тебя, у тебя там ключи и уключины,
Ты готовишься в путь по холодному сонному
                                                                      озеру.
…Там, в медине, ежи упирались шипами
                                                                      колючими
В прутья клетки в коморке торговца рогожами.
 
 
Тишина, тишина, тишина, ты дрожишь
                                                                      в изумлении,
Онемевши, следишь за озёрных кувшинок
                                                                      качанием…
Там такое, такое, такое встречается в каждом
                                                                      селении! –
Что слова застывают внутри, превращаясь
                                                                      в молчание.
 

3

 
Чёрный учебник с зелёным глобусом –
География. Седьмой класс.
Красные горы за пыльным автобусом,
Красные горы с названьем Атлас.
 
 
Сколько их было, в том толстом учебнике,
Слов непонятных, нездешних имён!
Вечно их путал, не выспавшись, Хлебников,
Вечно не знал, где Париж, где Габон.
 
 
…Если б он ведал, что все эти горы,
Все эти впадины, все ручейки,
Он обойдёт удивительно скоро –
Разве б боялся поднять он руки?!…
 

Прощёное воскресенье

 
Просить прощения – значит подняться с дивана,
Окунуть свои ноги в пушистые тапочки,
Посмотреть на часы – а вдруг ещё рано,
И ты спишь, и во сне тебе снятся бабочки.
 
 
(Впрочем, как же ты спишь, если время не лечит,
Если груз непрощенья подсел к твоему изголовью,
И моею холодной рукой твои трогает плечи,
Что-то шепчет, и «кровью» мешает с «любовью»).
 
 
Значит, так. Ты не спишь. Ты всё утро сидишь
                                                                      за роялем.
Впрочем, нет никакого рояля, а есть пианино.
                                                                      «Сюита».
И бемолям, диезам, мажорам, пюпитрам, педалям
Неспокойно. И мне неспокойно. Седой
                                                                      композитор
 
 
Написал перед смертью симфонию номер
                                                      не помню какой,
Не оставив ремарок, «см» и «PS», ничего
                                                                      не оставив.
Подойти к телефону, шесть цифр одна за другой,
На седьмой не решиться, и трубку на место
                                                                      поставить.
 
 
А на улице Пушкина что-то горит, и сливаются
                                                              запахи-краски
Снега, дыма, и солнца, и кислых оладьев.
Воскресение прячется за скоморошечьей маской,
Призывая прощать и любить нелюбимых
                                                                      собратьев.
 

«Все тянут руки и смотрят пристально…»

 
Все тянут руки и смотрят пристально,
А я боюсь этих глаз и рук.
А мне всё снятся аллеи мглистые,
И белым мелом – неровный круг.
 
 
И ты стоишь – по колено в омуте,
А мне тебя целовать не сметь.
И всё не проводишь меня до дома ты,
И всё мне снится медведь, медведь.
 
 
А я молчу, мне тебя не велено
Смущать речами, любить нельзя.
И ты молчишь. Но давно отмеряно
Забыть однажды, что мы друзья.
 
 
А руки тянут, и смотрят пристально,
И я боюсь этих глаз и рук.
Но ты смеёшься – и небо мглистое
Светлеет, тает, и меркнет круг.
 

«Ты помнишь, мы сидим на брёвнышке…»

 
Ты помнишь, мы сидим на брёвнышке,
И я тебя целую в шею.
И поле, и во поле зёрнышки,
А я и верю, и не верю.
 
 
А я тебя хочу на блюдечке,
А ты устало смотришь в дерево.
И мне бы к морю, в белой юбочке,
И чтобы всё-таки поверила.
 
 
А ты мои неволишь пальчики,
И улыбаешься невесело,
И всё пророчишь длинных мальчиков,
И платье белое невестино.
 
 
А я сама себе пророчица,
И я тебя целую в голову,
И больше ничего не хочется,
А только праздника соснового.
 
 
И расставаться нам не надо бы,
И расставаться всё не хочется…
Но ты твердишь, что будет радуга.
Что я сама себе пророчица.
 

«Всего лишь лестничный пролёт…»

 
Всего лишь лестничный пролёт,
И я на тонких каблучках
Спускаюсь вниз, и дождь идёт
И знает всё о червячках.
 
 
Ах, червячки!…Откуда вдруг
Они хозяйничают в сердце?
И я иду, и дождь вокруг,
И то ли рондо, то ли скерцо.
 
 
И я иду, и дождь идёт,
И превращается в сомненье
Всё то, что зналось наперёд
И обещало вдохновенье.
 
 
Но дождь идёт, и дождь пройдёт,
И всё, что плакалось и пело,
Что ни к чему не приведёт,
Как ты сказал когда-то смело,
 
 
Ещё воскреснет и взойдёт,
Как сны сбываются частенько.
И я иду, и дождь идёт,
И обрываются ступеньки.
 

«Очень долго смотреть в окно…»

 
Очень долго смотреть в окно,
Вспоминать как тогда, давно,
Ты, смеясь, обещал увести истребитель
И катать меня в нём, и бросать на дно.
 
 
А потом доставал ладонь,
И казалось, что только тронь,
И она превратится в живую воду
Или вспыхнет, напротив, аки огонь.
 
 
Я была в тебя влюблена,
Но в те самые времена
Всё не смела озвучить: «Знаешь,
Бросим всё и уедем на
 
 
Лютый север, горячий юг…»
Ты смотрел на меня как друг.
Но из всякой дружбы есть исключенье:
Поцелуй и сплетенье рук.
 

«Всепрощающий Бог, разреши объяснить…»

 
Всепрощающий Бог, разреши объяснить,
Почему не к тебе, почему не тебя
Я бежала любить, как не нужно любить,
Но, увы, только общее правило я.
 
 
Спотыкалась о корни его, но в листве
Находила покой, но покой невелик.
И любить его так, как никто и нигде,
Не умела, не смела, не знала язык,
 
 
На котором вещал он о тайнах морей
Утопающих в каждой, и в каждой груди…
Чтоб не слышать, к устам приникала скорей…
Но вторичны уста, а глаза впереди.
 
 
И молчали глаза. И стремилась назад,
Всепрощающий Бог, я в объятья твои.
И пылали объятья, и плакал закат,
И напевно звучал Алишер Навои.
 

«И лист виноградный похож на кленовый…»

 
И лист виноградный похож на кленовый,
И лысый курортник похож на соседа…
А я всё хожу, примеряю обновы,
И осень мне кажется ближе, чем лето.
И осень мне кажется лучше, теплее,
Огромней и ярче, чем душное лето.
 
 
И хочется: парк, золотые аллеи,
И губы твои виноградного цвета.
 

«…кукла наследника Тутти…»

 
…кукла наследника Тутти.
А вот и наследник идёт.
Наследник болото мутит,
Считает, и кукла – не в счёт.
 
 
Наследник играет в дамки,
Наследник хорош собой.
Он кукле кивает: «Danke.
Иди в монастырь любой».
 
 
Ах, милая, милая кукла,
Пускай он несётся в тузы –
Давай приютимся на кухне,
Давай не заметим грозы.
 
 
Отгладим зелёное платье,
Крапивой умоем лицо.
Прогоним пронырливых сватьев,
Уроним в колодец кольцо.
 
 
На тонкие красные губы
Прозрачный бальзам нанесём…
Наследника славят трубы,
Но это – тебе нипочём.
 

«Время вертится как катлама…»

 
Время вертится как катлама,
И всего не упомнишь сама,
Но на палубе высятся двое –
Фредерик и апостол Фома.
Ты на них погляди, погляди –
Тонкий шрам у Фомы на груди,
Фредерик же – причёсан и гладок,
Лишь кадык у него впереди.
 
 
То ли правда, а то ли дурман –
Фредерик у тебя капитан,
А Фома не похож на матроса,
Но матрос, и засим – интриган.
 
 
Посмотри, посмотри, посмотри –
Чьё-то счастье зажал он в горсти,
И в пучину косится украдкой,
Словно грезит: «А ну, отпусти!»
 
 
Ты и рада б на них не глядеть,
Но корму украшает медведь,
А тебя укрощает качанье
И в руке фредериковой плеть.
 
 
«Фредерик, Фредерик, Фредерик!» –
Запевает неверный язык.
И – Фома разжимает ладошку
Под встревоженный чаячий крик.