Текст книги "Малыш для Томы (сборник)"

Альбина Нури
Малыш для Томы

Часть 1

«Замечательный день сегодня.

То ли чай пойти выпить, то ли повеситься»

(из А. П. Чехова).

Мымра

Топлёное молоко в бутылке, половинка ржаного хлеба, овсяное печение с изюмом, пакет сметаны… «И зачем столько набрала? Всё равно не съем», – запоздало думала Маргарита, стоя возле кассы и складывая продукты в пакет.

На вечер была запланирована куча дел: пересадить цветы, прибраться в квартире, погладить бельё, вымыть полы и покончить с собой. Для осуществления последнего пункта она купила сильнодействующий успокаивающий препарат, который должен легко, быстро и безболезненно переправить её на другой берег.

Как-то раз Маргарита услышала одну историю – может, даже правдивую. У некоего мужчины с самого утра не задался день: он разбил машину, узнал, что ему изменяет жена, потерял работу. Но держался. А потом пришёл домой, стал снимать рубашку и увидел, что пуговица на рукаве оторвалась. Увидел – и повесился. Злополучная пуговица стала последней каплей.

У Маргариты тоже была своя «пуговица». Вчера ей исполнилось двадцать семь, но ни одна живая душа не помнила об этом. Она не получила ни одного поздравления. Ни единого! А ведь те, кому ты важен и дорог, ни за что не забудут тебя поздравить. На худой конец, отыщутся желающие поесть и выпить по такому поводу. Однако в её случае не нашлось и таких.

Само появление Маргариты на свет было досадным и нелепым фактом. К моменту её рождения у родителей имелись четырёхлетний сын и двухлетняя дочь. Как говорится, полный комплект. Сильно выпивший на праздник и утративший контроль отец, бесшабашно выполненный в «опасный» день супружеский долг плюс нежелание матери брать грех на душу и делать аборт – вот три кита, на которых покоилось Маргаритино рождение. Оно было настолько неожиданным, что в маминых взглядах, брошенных на младшую дочь, нет-нет да проскальзывало лёгкое недоумение: что здесь делает эта девочка?!

Будь она способным, красивым, умным и жизнерадостным ребёнком, ей бы, разумеется, простили такое беспардонное вторжение в полностью укомплектованную семью. Но некстати появившаяся Маргарита была тем самым «уродом», без которого вполне можно обойтись. Даже имя – прекрасное, звучное, гордое – применительно к ней превращалось в набор мыркающих и гыркающих слогов. Для дворовых ребятишек и одноклассников оно быстро выродилось в Мымру.

В кого она такая? Непонятно. Родители – люди выдающиеся. Отец – высоченный красавец-мужчина, брюнет и атлет, наделённый кипучей энергией и жизненной силой. В их небольшом городке он без особых усилий мог любого перепить, переесть, переорать, перебить, переплюнуть. Однажды в январе, будучи сильно «в изумлении», папа выпал с балкона пятого этажа, куда вышел покурить. Свалился в глубокий сугроб под окнами, пришёл в себя, отряхнулся и поднялся обратно в квартиру. Когда мать увидела его на пороге, в одних трусах, босого, мокрого и злого, то едва не упала в обморок. Но валяться без сознания было некогда, потому что глава семьи грозно потребовал стакан водки и закусить. Всё же не каждый день с балкона летаешь – нервы тоже не железные. Получив требуемое, папа отправился спать. А утром был как огурчик.

Мама Маргариты отличалась умом и разнообразными талантами. Вся квартира была увешена её вышивками, на которых она, с каждым разом совершенствуясь, изображала игривых котяток и сельские пейзажи. Помимо этого, мама пела, умела переводить через кальку и разукрашивать картины (многие считали, что получается лучше, чем в оригинале) и рассказывала детям на ночь сказки собственного сочинения. Главной героиней выступала послушная и скромная девочка Леся, которая попеременно повторяла нелёгкую судьбу то Красной Шапочки, то Золушки, то Белоснежки. Как и в случае с калькой, зачастую первоисточник проигрывал маминому изложению.

К тому же мама занималась растениеводством: выращивала на подоконнике фиалки, герани и аспарагусы. Как-то в руки ей попала книга «Цитрусовый сад в квартире», и она загорелась идеей лимонной плантации. Но, как ни билась, ничего не выходило: вместо южного красавца из земли торчало нечто болезненное, чахлое, хилое.

– Идиотская книжонка! – вынесла вердикт мама, зашвырнула трактат на полку, а горшок с полумёртвым отростком – на балкон.

Маргарите стало жалко недорощенного лимона. Она потихоньку от мамы проштудировала брошюру и принялась выхаживать убогое растение. Приблизительно через полгода на её подоконнике зацвело раскидистое деревце. А ещё через некоторое время на ветках появились три крупных плода.

Мама немедленно перетащила лимон в гостиную, и на дне её рождения гости дружно восхищались удивительным достижением, приговаривая, что талантливый человек талантлив во всём.

Старшие дети удались под стать родителям. Миша – сильный и спортивный, Марина – красивая и одарённая. И только Маргарита… Взять хотя бы внешность. Это же одно сплошное «но»! Рост высокий, но долговязая, сутулая и неуклюжая. Ноги длинные, но Х-образные, с толстыми лодыжками. Фигура вроде бы ничего, талия какая-никакая имеется, живот не торчит, но ни груди, ни попы – унылое плоское пространство.

А уж лицо просто некрасивое, безо всяких «но». Круглый лоб и круглые глаза почти без ресниц и бровей. Рот – не губы, а именно рот, функциональное приспособление для поглощения еды, пищеприёмник – узкий, щелеобразный, неприметный. И над всем этим великолепием нависает нос. Огромный, как у птицы-тукана. Но у той хоть оперение яркое…

Тихая, замкнутая, необщительная Маргарита не умела обзаводиться друзьями. К тому же была на редкость молчалива: в детстве сильно заикалась, а потом, видимо, просто отвыкла разговаривать. Поэтому в школе все устные предметы давались ей из рук вон плохо. В голове мысли были чёткими и стройными, а при попытке высказать их получалась полная каша. Но известно же, кто ясно мыслит, тот ясно излагает! Маргарита не могла ничего изложить, а разбираться, почему так происходит, учителям было недосуг. Что касается точных наук, то тут девочка делала определённые успехи, но они почему-то оставались незамеченными.

Втайне ото всех Маргарита сочиняла стихи и записывала их в толстую коричневую тетрадку. Когда тетрадка почти заполнилась, сестра Марина нашла стихи, перепечатала самые лучшие, на её взгляд, и послала в местную молодёжную газету, поставив свою подпись.

Стихи приняли и напечатали. «Маринино» дарование стало достоянием общественности. Учительница по литературе сразу поставила ей пятерку за год. Директор школы вручила родителям грамоту за успехи в воспитании. Мама прослезилась и сказала, что это у Мариночки от неё.

Маргарита доказать своё авторство не смогла, потому что коричневую тетрадку сестра предусмотрительно порвала и выбросила. А на слово Мымре никто бы не поверил – и пытаться нечего. Больше стихов она не писала.

С той же Мариной был связан и ещё один случай. Старшая сестра училась в художественной школе. Ей там «ставили руку», как говорила мама, и развивали безусловный, опять-таки доставшийся по наследству талант. Однако, несмотря на исключительные врожденные способности, училась Марина средне. До определённого момента. Мама всё ждала, что «девочка раскроется». Она и раскрылась.

Однажды Марина оставила на столе карандашный набросок, который ей велели поправить. Маргарита долго смотрела на сестрино художество, а потом взялась за карандаш. Марине не слишком хотелось возиться самой, поэтому она взяла переделанный набросок и отнесла в школу.

На следующий день учитель вызвал маму в школу и строго попенял, что родителям запрещено помогать ученикам. Мама абсолютно искренне заверила педагога, что и пальцем не трогала дочерины рисунки. Тогда учитель заявил, что у девочки дар, который нужно развивать. Просто, видимо, в школе ей сложно сосредоточиться.

В результате Марину дома окончательно признали гением и купили новое платье. Никто и подумать не мог, что руку к рисунку приложила бестолковая Мымра. Марина с тех пор регулярно просила сестрёнку довести свои творения до ума, и репутация её крепла. Почему Маргарита помогала ей, она и сама толком не понимала. Но в итоге «художку» сёстры закончили практически вдвоем.

После школы спортивный Миша продолжил баскетбольную карьеру. Сейчас он жил в Казани и работал тренером. Звезды большого спорта из него не вышло. Как говорил папа, вокруг слишком много завистников. Зато теперь, всячески подчеркивала мама, он все свои силы и способности отдает на обучение детей. А это так благородно!

Красивая и талантливая Марина была отчислена уже со второго курса столичной художественной академии. Ей тоже помешали завистники. Однако красота осталась при ней, и вскоре Марина вышла замуж за испанца по имени Федерико и уехала к мужу.

Как раз сейчас родители и брат гостили у них в Испании. Перед отъездом мама позвонила и сказала Маргарите, что в день рождения они не смогут её поздравить, это слишком дорого. Маргарита хотела заметить, что поговорить вполне можно и по скайпу, а это вообще бесплатно, но, по обыкновению, промолчала.

После школы она тоже собиралась пойти в вуз. Ей очень хотелось стать дизайнером одежды. Но мама и папа посмотрели на младшую дочь с таким искренним весёлым удивлением, что Маргарита передумала и пошла в швейное училище. А после устроилась на чулочно-носочную фабрику, которая была в их городке. Здесь она работала и по сей день. Однако начав самостоятельно зарабатывать и съехав от родителей в съёмную квартирку, поступила-таки в институт, на заочное отделение факультета лёгкой промышленности. И как раз три месяца назад получила диплом о высшем образовании с тройками по большинству предметов.

На выпускном вечере новоявленные модельеры традиционно презентовали публике туалеты собственноручного изготовления. Маргарита по своим эскизам скроила и сшила вечернее платье, брючный костюм и юбку с жакетом. Причём пользовалась не обычными тканями: пару лет назад она увлеклась батиком – росписью красками по шёлку.

В Маргаритиных нарядах должна была дефилировать молодая преподавательница Евгения Васильевна Сорокина: на её идеальную фигуру всё и шилось. Эскизы и модели Маргарита оставила на кафедре, а когда зашла туда за несколько дней до выпускного, выяснилось, что их нет.

Секрет загадочного исчезновения раскрыла лаборантка Наташа: она случайно видела, как Сорокина забирала модели.

– Зачем они ей? – удивилась Маргарита.

– Слушай, ты прямо блаженная какая-то! – с брезгливым недоумением протянула востроносая лаборантка. – В Московской Студии Моды конкурс молодых модельеров проходит. Кто выиграет, того возьмут на работу. В саму Москву!

Наташа мечтательно воззрилась на потолок, не забывая, однако, цепко наблюдать за реакцией обворованной Мымры.

– Что же она свои не взяла? – озадаченно спросила та.

– Правда не понимаешь или прикидываешься? – хохотнула лаборантка. – Да в том, что Сорокина нарисует, мусор выносить не пойдёшь!

– Но это же, – запнулась Маргарита, подбирая слова, – подло.

– Ну, так-то да! – весело согласилась Наташа. На Маргариту она смотрела как на забавного зверька. – Но с другой стороны, ты бы их туда повезла? Нет. А Евгеша не захотела упускать шанс.

В её словах, конечно, был резон. Маргарита не знала, что ещё сказать, и повернулась, чтобы уйти.

– Эй, погоди! – окликнула её лаборантка. – Ты что же, так всё и оставишь? И жаловаться не будешь? Декану там, или ректору?

Маргарита хотела объяснить ей, что доказывать своё авторство в её случае – дело трудное и заведомо провальное. Сорокина наверняка как-то подстраховалась, к тому же она ассистент кафедры, молодой перспективный преподаватель, пишет диссертацию, на хорошем счету в институте. Кому поверят – ей, умнице и красавице, или заочнице-троечнице с невразумительной внешностью, которая двух слов не связывает? Ещё Маргарита могла бы добавить: чтобы добиться победы, видимо, мало быть правым. Нужно ещё отрастить когти, зубы, броню и хвост с шипами для убедительного доказывания своей правоты.

Вместо всего этого Маргарита коротко ответила:

– Нет. Не буду. – И вышла, забыв попрощаться.

Лаборантка Наташа пару секунд смотрела ей вслед, покрутила пальцем у виска, сказала:

– Лохов не сеют и не пашут, они сами родятся. Такую грех не развести! – и снова уткнулась в свои бумажки.

… Маргарита закончила свои дела только ближе к половине десятого. Она не тянула время, вопрос был давно решённый. Просто пришлось прерваться на полчаса: в двадцать часов начинался сериал «Медики». Маргарита его обожала, не пропускала ни одной серии. Если ей и жалко было с чем-то расставаться, так это с «Медиками».

Приняв ванну, Маргарита села на диван, крепко сжимая в руках белый пластиковый пузырёк с лекарством. На столике перед ней стоял стакан с водой. Пора начинать. Маргарита сделала глубокий вдох и решительно отвернула крышку.

И в этот момент зазвонил телефон.

«Помереть спокойно не дадут», – не без иронии подумала она. Брать или нет? Номер незнакомый. Скорее всего, кто-то просто ошибся. Пока раздумывала, телефон замолчал. Тишина показалась ей резкой и пронзительной. Маргарита перевела дух и вновь взялась за крышку.

Телефон зазвонил снова. На этот раз она решила ответить. Мало ли, что нужно звонящему? Ни к чему оставлять незавершённые дела.

– Да? – неуверенно произнесла она.

– Маргарита? Это ты? – отозвался женский голос. Интонации странные: одновременно заискивающие, виноватые, и вызывающие, требовательные. Как будто человек ещё не определился, как себя вести.

– Я.

– Не узнала? Это Евгения Сорокина. В смысле, Евгения Васильевна. Вспомнила?

– Вспомнила, – ответила Маргарита.

– Я тебя не отвлекаю? – Сорокина, видимо, никак не могла начать разговор.

– Немного, – усмехнулась Маргарита, продолжая вертеть в руках пузырёк с капсулами.

– Я ненадолго, – засуетилась Евгения, – мне просто нужно… Ну… я взяла твои модели на конкурс. В Москву. Оттуда и звоню. Из Москвы.

Выговорив это, она замолчала, ожидая реакции.

– Знаю. Мне сказали, – спокойно сказала Маргарита.

– Сказали? Кто? Наверное,… да, ладно, неважно, – прервала собственные умозаключения Сорокина, – то есть ты всё знаешь. Тем лучше.

– Для кого?

– Маргариточка, ты такие странные вопросы задаёшь, – нервно хохотнула Евгения. – Я просто хотела сказать, что… Короче, твои модели заняли первое место, – выпалила она.

– Первое… место? – запинаясь, переспросила потрясённая Маргарита.

– Да! Видишь, как всё здорово? Прямо не верится! – воскликнула Сорокина. – Послушай, возможно, я поступила не очень хорошо, но…

– «Возможно»?! Вы даже не сомневайтесь!

– Хорошо, хорошо, – примирительно заговорила Сорокина, – это был плохой поступок. Я должна была предупредить тебя.

– Вы вообще не должны были их брать!

– Ты права, но что сделано, то сделано.

– Зачем вы звоните? Чтобы я вас поздравила?

– Послушай, давай поговорим, как взрослые люди. У меня к тебе предложение, – Сорокина говорила торопливо, видимо, боялась, что её прервут. – Мне как победителю … в общем, они предложили мне не просто работать у них в Студии, а выпустить линию одежды. Им понравились дизайнерские решения. И ткани.

– От меня-то вам что нужно? – тихо спросила Маргарита.

Приободренная тем, что разговор вырулил в деловое русло, Сорокина откашлялась и заявила:

– Твои эскизы. Всё, что есть! Насчет тканей я что-нибудь придумаю. Пока главное – сами модели.

– А потом как? Нужно же будет постоянно делать что-то новое?

– Про потом подумаю потом, – беспечно отмахнулась Евгения. – Так ты поможешь? Разумеется, я заплачу. Останешься довольна, обещаю! Тебе же нужны деньги?

Маргарита молчала. Сорокина расценила её молчание как согласие. Она заговорила увереннее, в голосе зазвучали солидные хозяйские нотки:

– В Москве тебе появляться незачем, приеду сама и всё заберу. О цене договоримся на месте. Могу приехать уже завтра, ближе к вечеру. Позвоню, скажешь, куда подойти.

Маргарита по-прежнему не говорила ни слова. Сорокина забеспокоилась:

– Так мы договорились? Мне стоит возвращаться за эскизами?

– Стоит. Возвращайтесь, – нарушила наконец молчание Маргарита. И отключила телефон.

Минут пятнадцать сидела, глядя в одну точку на вытертом облезлом паласе. Потом залпом выпила стоящий перед ней стакан воды, тряхнула головой и громко сказала:

– Всё, Мымра! Пора. Зажилась.

Пузырёк с капсулами всё так же был зажат в правой руке. Она встала и прошла в туалет. Открутила крышку, высыпала белые пульки в унитаз и спустила воду.

Потом сделала ещё три важные вещи.

Во-первых, позвонила квартирной хозяйке и предупредила, что завтра съезжает. Хозяйка была хорошая пожилая женщина, тоже одинокая. Маргарита решила оставить ей свои цветы – в подарок. А себе она новые вырастит.

Во-вторых, уложила в потрёпанную синюю сумку немногочисленные пожитки и, самое главное, альбомы и тетради с эскизами и образцами тканей.

А в-третьих, узнала расписание поездов до Москвы и заказала билет на завтрашний вечер. Теперь до отъезда ей оставалось только сходить утром на фабрику и уволиться.

Можно было, конечно, просто взять отпуск. И квартиру оставить за собой – на всякий случай. Но Маргарита специально решила сжечь все мосты. Для человека, который ушёл из этой жизни, должна оставаться только одна дорога – в жизнь другую. Чтоб уж как в старом анекдоте: умерла, так умерла.

Утро Савельева

В будние дни утро Савельева начиналось с журчания электронного будильника, поставленного на шесть тридцать. Жена просыпалась моментально, распахивала глаза, как заводная кукла, и пару мгновений смотрела прямо перед собой, сосредотачиваясь. После этого вскакивала и устремлялась в новый день, больше уже ни на секунду не замедляя темпа. Делала гимнастику, спешила в душ и через полчаса выходила оттуда причёсанная, со свежим макияжем. Подходила к кровати, на которой Савельев делал вид, что спит, и говорила:

– Вставать пора.

Он громко, со стоном зевал, хотя сна давно ни в одном глазу, и садился в кровати, стараясь одновременно попасть руками в рукава халата, а ногами в тапочки. Кровать скрипела, Савельев хрустел суставами. Потом вставал, раздвигал шторы, впускал в спальню утренний свет, и брел умываться.

В ванной было влажно и пахло Юлиными кремами и лосьонами. Савельев захлопывал за собой раздвижную дверь, и каждый раз ловил себя на мысли, что ему не хочется выбираться наружу из этой теплой ароматной берлоги.

Когда он, наконец, попадал на кухню, его уже ждал завтрак. Всегда один и тот же набор: кофе со сливками, бутерброд с сыром и овсяная каша. Аппетита не было, но Савельев послушно жевал и прихлёбывал.

Жена к тому моменту обычно одевалась в прихожей, чтобы выйти из дому без двадцати восемь и прибыть на работу к половине девятого. Она никогда никуда не опаздывала, потому что пунктуальность, по её мнению, – главный критерий, отличающий приличного человека от неблагополучного. Помимо этого, приличные люди не повышают голоса, не берут в долг и не выпивают больше двух бокалов вина за вечер.

Иногда Савельеву страшно хотелось заорать, напиться в мясо и взять в кредит миллион. А ещё – спросить, стал ли её утренний поминутно расписанный ритуал результатом долгих тренировок с секундомером в руке? или она родилась такой – раз и навсегда знающей, чего хочет, что правильно, а что глупо и нерационально?

– Савельев, я ушла! – сообщала жена и исчезала за дверью.

Она ни разу не дождалась ответной реплики, и он всякий раз недоумевал: зачем тогда вообще произносить эту фразу? Возможно, она предполагала, что может не вернуться, и предупреждала на этот случай?

Когда Юля уходила, Савельев испытывал облегчение. Время, когда его по этому поводу мучили угрызения совести, давно прошло. Те несколько минут, которые он проводил утром в одиночестве, помогали перетерпеть весь оставшийся день. Так что это был вопрос выживания.

Сегодняшнее утро ничем не отличалось от предыдущих. Савельев прихватил чашку с недопитым кофе и направился в гостиную, собираясь устроиться в любимом кресле возле окна. В этот момент откуда-то сбоку прозвучало:

– Жалко мне тебя.

Савельев замер в нелепой позе, стоя на полусогнутых и отклячив зад. Перевёл дыхание, повернулся и увидел забавного старикана размером с чашку, похожего на персонажа русских народных сказок. Дедок сидел на книжной полке и смотрел на Савельева круглыми насмешливыми глазками.

– Чего над креслом-то навис? Садись, не стесняйся, – разрешил он.

– Господи, – проговорил Савельев. Но сел, даже кофе не расплескал.

«Мне нужно к врачу, – подумал он. – Вероятно, что-то с мозгом».

– Ты сам врач, – напомнил гость. – Хотя и недоделанный.

– Кто вы такой? – спросил Савельев. – Откуда?

– Домовой, кто ж ещё. Из старого дома на Плодовой сюда переехал. В коробке из-под шляпы.

– Домовых не бывает.

– Ой, я тебя умоляю! – Дед поёрзал и посучил ногами. – Ладно, мне тут особо некогда… Я чего показался-то. Смотрел-смотрел – не выдержал. Жалко, говорю, тебя: день-то сегодня – критический!

Савельев хмыкнул и хотел сказать, что такие, если верить телерекламе, бывают только у женщин, но дедок его опередил.

– Тьфу, дурак! Знаю я, чего ты лыбишься! Тебе про жизнь говорят, а не про прокладки срамные.

Ситуация была абсурдной, но Савельев незаметно для себя перестал замечать это и втянулся в разговор.

– И что с ней такое – с моей жизнью?

– Здоровый мужик, жена – здоровая баба, а детей нету! Почему?

– Просто мы не готовы…

– Могли бы и приготовиться за пятнадцать-то лет! – съязвил старик. – Себе хоть не ври: не твоя она по правде жена. Потому и семя у тебя пустое.

«Что ты мелешь! Не моя! А чья, интересно?» – собрался возмутиться Савельев, но не стал. Убеждать плод больного воображения, что у него счастливый брак, было просто смешно.

Старик качнул соломенной шляпой и покатил дальше:

– То-то. Думаешь, больно ты жёнке своей нужен? Она уж скоро год как хахаля завела! Знаешь, кем тебя считает? Макарониной разваренной! – Дед хихикнул, но тут же скроил серьёзную мину и выставил перед собой крошечные ладошки. – Успокойся, не в этом смысле, а в том, что ты скучный. Квёлый. Куража в тебе нету. А для Лиды…

Затрещал сотовый, и Савельев метнулся в прихожую, радуясь возможности прервать разговор. Звонили из университета.

– Сергей Палыч? Вас уже пятнадцать минут студенты ждут! – прогудела методист Вера Максимовна, которую за глаза называли Трубой. – Когда появитесь?

– Который час? – растерялся Савельев. Он был уверен, что нет и восьми.

– Почти девять. Да что с вами такое? Вам плохо? – взволновалась Труба. У Савельева было слабое сердце, и в университете об этом знали.

– Я… да, неважно себя чувствую. Решил прилечь и заснул.

Савельев бормотал извинения, Вера Максимовна, сменившая гнев на милость, уговаривала его отлежаться. После двухминутного пинг-понга решили, что он придёт ко второй паре.

Когда вернулся в комнату, старика уже не было. Или, скорее, быть не могло. «Видимо, я и вправду задремал», – подумал Савельев. Он виртуозно владел умением находить удобные объяснения самым труднообъяснимым вещам. Помотал головой, как собака, выбравшаяся из воды, сунул чашку в раковину, оделся и вышел из квартиры.

Занятия обычно заканчивались около трёх, но он не спешил домой: листал журналы, водил ручкой по бумаге, сплетничал с коллегами, именуя всё это «подготовкой на завтра». На самом деле Савельев давно ни к чему не готовился. Тексты лекций и планы семинаров были написаны им много лет назад и почти не претерпевали изменений. Можно было посидеть в библиотеке, разнообразить материал, обновить методику, но – зачем? Студентам всё равно, что забывать. У них полно дел куда увлекательнее истории медицины.

Повторять одно и то же год за годом было невыносимо, но поиск новых сведений стал бы не менее унылым занятием. Трудно признавать такое в сорок с лишним, но он понимал, что выбрал не ту профессию. Поначалу осознание этого факта пугало, потом сделалось привычным.

Медицина его никогда не интересовала: он боялся крови, был брезглив и ненавидел биологию. Однако родители были врачами, и он безропотно поплёлся вслед за ними, окончил университет, защитил кандидатскую. Медициной занимался, но врачом так и не стал: ушёл, как всем с гордостью говорила мать, в науку.

Ушёл и заблудился, так и не найдя в ней своего пути.

Сегодня Савельеву было не просто скучно – мучительно находиться в университете. Стены надвигались на него, сжимали и выдавливали наружу, как пасту из тюбика. Он кое-как провёл семинар и прочёл две лекции, не понимая смысла собственных слов, не делая замечаний болтунам, не обращая внимания на студентов, уткнувшихся в экраны новомодных телефонов.

Дома он залпом выпил два стакана воды и позвонил матери. С тех пор, как умер отец, он говорил с нею каждый день: дежурно справлялся о здоровье, выслушивал подробный отчёт о настроении, бессоннице, дурных снах и неуместных замечаниях заклятой подруги Нонны Борисовны. Прижимая трубку к уху, слушал и не слышал. Мамин голос, с годами истончившийся, как и вся её фигура, шея, волосы, произносил слова, которые казались Савельеву иностранными.

– Мам, – тихо позвал он, – мне кажется, со мной что-то происходит. Всё как-то… неправильно.

Мать замолчала. Подумала минутку и строго произнесла:

– Сергей, в чём дело? Ты нездоров?

– Совершенно здоров, мама, я говорю о другом! Понимаешь, вспомнил Лиду и…

– Не понимаю и понимать не хочу! – отрубила мать. – У тебя типичный возрастной кризис. Такое бывает у всех мужчин. Надеюсь, ты не связался с какой-нибудь молоденькой свистушкой?

– Конечно, нет, – поморщился Савельев.

Чёрт его дёрнул за язык: зачем было начинать этот разговор?

– Вот и хорошо. У тебя чудесная жена. Дом – полная чаша!

– И чем же она наполнена, эта чаша?.. Извини, у меня сотовый. Позже перезвоню, – сказал он и повесил трубку, не дожидаясь, что она ответит.

Лида – вот с кем ему хотелось поговорить, кого необходимо было увидеть. Но невозможно.

Савельев пошёл в спальню и лёг на кровать.

Он познакомился с Лидой, когда ему было двадцать шесть, и все вокруг считали его подающим надежды. То, что он их обманул, выяснится ещё не скоро.

Она приехала из глубинки, не поступила и устроилась лаборанткой на кафедру.

– Дешёвое кино! – кривилась мама. – Взгляни на неё! Простушка, провинциалка. Такой брак хорош в книгах, а в жизни смешон. Вскоре ты поймёшь, как ошибся. Тебе будет скучно с ней, ты станешь тяготиться её привычками, раздражаться, но будет поздно! И потом, ты уверен, что она любит именно тебя, а не твою прописку и возможности?

Савельев возмущался, хлопал дверями, а сам потихоньку начинал сомневаться. Вдруг мать права, и Лида просто хочет выгодно выйти замуж?

На пятидесятилетие отца, куда Савельев пришёл с Лидой, мама пригласила свою приятельницу и её дочь Юнону.

Юнона Ильинична Шварцман – так на самом деле звали будущую жену Савельева. Выйдя за него замуж, она сменила не только фамилию, но и имя. Отчество, правда, оставила.

Мать хотела дать сыну возможность сравнить – и трюк удался. Молчаливая, не слишком хорошо одетая Лида потерялась и поблекла на фоне соперницы.

Сейчас, спустя много лет, Юля казалась ему похожей на блестящую ёлочную игрушку, красота которой греет сердце только раз в году. А после – кому захочется доставать её из картонной коробки? Но в тот вечер Савельев был ослеплен и очарован.

Лида ушла из его дома и из его жизни тихо, никем не замеченная. Уволилась и исчезла. Он не бросился её догонять, не искал встречи. Новый роман захватил, закружил его и вскоре вышвырнул на берег супружеской жизни – растерянного, очумевшего, но, впрочем, уже сознававшего, какого дурака свалял.

Четыре года назад Савельев встретил свою первую любовь на конференции в Смоленске. Только она была уже не просто Лида, а Лидия Семёновна Гладилова, известный невролог, замужняя дама и мать двоих детей – об этом Савельев узнал позже, вечером, когда они отправились в ресторан. Лида давно простила его, а он сидел и каждой клеткой ощущал своё ничтожество. Пил больше обычного, рассказывал пошлые анекдоты, над которыми сам же и хохотал, то и дело принимался вспоминать вызывающие неловкость подробности их свиданий, а закончил тем, что попытался поцеловать её прямо за столиком. Лида молча стряхнула его руки, встала и ушла.

В комнате быстро темнело. Савельев лежал и думал, что Лида была единственной, кого он по-настоящему любил. («Интересно, почему о самых искренних чувствах мы обычно говорим так пафосно и безвкусно?») Но при этом никого и никогда не обижал сильнее, чем её.

Юля вернулась домой в седьмом часу. Заглянула в комнату, осведомилась, почему он в постели и готовить ли на него ужин. Вместо ответа он спросил:

– У тебя что, любовник есть?

Хотя прежде следовало бы спросить себя: «Меня это хоть немного задевает?» Ответ оказался бы отрицательным.

Сам он постоянно изменял жене. Интрижки были мимолётными и безликими, ничего не стоящими и не оставляющими шрамов на сердце. Любовницы Савельева были похожи друг на друга и на Юлю: ухоженные, прагматичные, остроумные, знающие цену и себе, и Савельеву, и их отношениям.

– С чего ты взял? – Слова прозвучали вяло, будто Юле было лень оправдываться.

– Ни с чего. Забудь, – он повернулся на другой бок.

Ему тоже было лень выводить жену на чистую воду, устраивать сцену, да и вообще говорить.

Юля недолго постояла на пороге, вышла и закрыла за собой дверь. Спустя некоторое время до него донеслись звуки заставки популярного ток-шоу, которое жена смотрела каждый вечер, не пропуская ни одного выпуска. Савельев представил, как герои сейчас начнут трясти на публике исподним, ведущий – натужно им сочувствовать, а зрители в студии и эксперты – выпрыгивать из кожи, лишь бы подольше задержаться на экране, и ему стало совсем тошно.

Он накрыл голову подушкой, чтобы ничего не слышать. Вскоре заснул, и ему приснилась Лида. На ладони у неё сидел домовой и болтал ножками, обутыми в лапти.

Следующее утро для Савельева не наступило.

В день похорон вдова, наряженная в элегантное тёмное платье, аккуратно промокала в меру покрасневшие глаза платочком, прижимала к груди руки и печально произносила на выдохе, что Бог всегда забирает самых лучших.