Текст книги "Сквозь страх"

Глава восьмая

В пятницу в школе у Ксюши был праздник – выпускной для первоклашек, мы с Юрой собирались пойти. Учебный год для малышей завершился чуть раньше, чем для всех остальных, дети уходили на каникулы, прощаясь со школой больше чем на три месяца.

Наша девочка была отличницей, ей должны были вручить грамоту, а еще Ксюша играла в спектакле вместе с другими детьми, так что у нее было много причин ждать этого дня.

Правда, ночка накануне у нас выдалась та еще. Благодаря мне.

После случившегося в подвале все немного устаканилось: потусторонние гости не беспокоили меня, хотя оставаться в доме одной было страшновато. Я вечно прислушивалась, присматривалась…

Ладно, если совсем честно, старалась не слышать и не видеть: включала телевизор погромче, не подходила к дверям в подвал и в гостиную. Трусливая позиция, однако она давала плоды. Меня не тревожили – потому ли, что я всеми силами старалась игнорировать? Или потому, что все прекратилось?

Однако в ночь с четверга на пятницу я поняла, что дарованный мне покой был всего лишь временной передышкой.

В четверг Юра пришел с работы рано. Днем у него разболелся зуб, который давно уже его беспокоил, причем боль была нестерпима, так что поход к стоматологу сделался неизбежным. Я знала, что уже месяца три зуб у него периодически болел, Юра глотал таблетки, отгоняя боль, но ко врачу идти отказывался, невзирая на уговоры. Дело в том, что мой умный, уравновешенный муж до дрожи боится стоматологов, даже отлично зная, что лечить зубы уже давно не больно.

Словом, сколько ни бегал Юра от дантистов, но пришлось идти сдаваться. Зуб, как оказалось, было не спасти. С удалением возникли сложности, по словам Юры, всю десну разворотили. В итоге, избавившись от зуба, Юра пришел домой, напился лекарств и заснул рано, еще до того, как я уложила в кровать Ксюшу, взбудораженную предстоящим праздником.

Все случилось около часу ночи.

Я заснула, хотя в последнее время у меня были проблемы со сном. В первые месяцы беременности спать хотелось постоянно, встать по звонку будильника было настоящей проблемой, на работе клонило в сон. Когда я носила Ксюшу, было то же самое. Наверное, так реагирует мой организм на беременность. Кого-то токсикоз мучает, у кого-то странные вкусовые пристрастия, а у меня – сонливость.

Примерно месяца с четвертого на смену сонливости пришли сложности с засыпанием. Я не могла найти удобную позу, ворочалась, просыпалась среди ночи и не спала.

В ту ночь мне удалось заснуть довольно быстро, но через час с небольшим я проснулась – не сама по себе, не из-за ощущения переполненного мочевого пузыря (тоже частой проблемы беременных). Меня разбудили.

Кто-то ходил по коридору. Бродил туда-сюда, шаги были тихими, но отчетливыми. Муж похрапывал рядом. Может, Ксюша? Верилось с трудом. Дочка обычно всю ночь спит, не просыпаясь, а если и встала бы, чтобы сходить в туалет, то сразу вернулась бы в постель, с чего ей ходить по темному коридору?

Я лежала, вслушиваясь в эти звуки, и словно бы ясно видела того, кто вышагивает в ночи. Судя по всему, это была женщина, потому что я слышала шелест платья и стук каблуков, и женщина молодая. Походка была не старческая: легкая, но твердая, энергичная.

Шаги замерли перед дверью нашей спальни, и я почувствовала, как вспотели ладони, а сердце забилось так громко, что стук могла, наверное, услышать и незнакомка за дверью.

«Сейчас она откроет дверь, войдет, я увижу ее, и мое сердце лопнет от ужаса!»

Но никто не вошел, и мое дыхание постепенно выровнялось. Некоторое время в коридоре было тихо, а потом раздался совершенно невероятный звук. То, чего я не могла слышать, однако слышала.

Ночной гость подошел к двери, что вела на старую лестницу для слуг. В ходе ремонта Юра решил оставить лестницу как есть, замуровав дверь на втором этаже так же, как был замурован выход на первом.

Дверь заперли, сверху приделали гипсокартон, оштукатурили, покрасили, как и все стены в коридоре, и теперь не понять было, что это не просто стена, что за слоем гипса и краски скрывается выход на лестницу.

Но сейчас я, пялясь в темноту, отчетливо слышала, как дверь открывается! Щелкнул замок, повернулась ручка, заскрипело-застонало, а после раздались негромкие голоса (точнее, два голоса, детский и женский) и шаги. Кто медленно и аккуратно стал спускаться по лестнице.

«Невозможно», – подумала я.

Этого не может происходить в действительности, но происходило же, как и многое другое в этом доме. Шаги и голоса на лестнице звучали то тише, то громче, не смолкая, не прекращаясь.

Я повернулась к мужу, чтобы разбудить его.

– Юра, – шепотом позвала я. – Юрочка!

Он что-то пробормотал во сне и повернулся на другой бок. Принял сильные лекарства, успокоительное и обезболивающее, чтобы выспаться. Конечно, я могла бы разбудить мужа, но мне было его жаль.

К тому же мне представилось, как я с трудом разбужу Юру, заставлю встать, проверить, что происходит в коридоре… За это время все прекратится, голоса и шаги пропадут, коридор окажется пуст, а я буду в глупом положении.

Снова Юра поглядит на меня опасливо и с некоторой досадой, и на лице у него будет написано, что мои выверты начинают ему надоедать.

Похоже, ничего другого не осталось: нужно встать и проверить самой. Я откинула одеяло и поднялась с кровати. Взяла с прикроватной тумбочки телефон и, подсвечивая себе путь, осторожно двинулась к двери.

Перевела дыхание, повернула ручку.

Вот и коридор – темный и пустой. Луч света скользил по нему, передо мною были закрытые двери комнат, гладкие стены. Вот светильник, а вот картина, которую мы с Юрой купили на новоселье.

Стена, скрывающая лестницу, была все та же, что и днем, однако я продолжала слышать тихие разговоры и звук шагов. Постояв несколько секунд, я подошла к стене, припала к прохладной поверхности, прислушалась. Не могла понять, о чем говорят, голоса доносились словно издалека, но по интонациям мне показалось, что ребенок напуган, в голосе звучат слезы, а женщина говорит успокаивающе, размеренно.

– Кто здесь? – негромко произнесла я и постучала по стене в том месте, где была дверь.

Я представила, как выгляжу, стуча по глухой стене и разговаривая невесть с кем. Хорошо, что никто меня не видит.

На мой вопрос не ответили, зато внизу я услышала звук распахнувшейся двери, словно бы женщина уговорила ребенка пойти прогуляться, они дошли до последней ступеньки, отворили дверь и вышли во двор.

«Господи, в чем же дело? Люди, которых не существует, вошли в несуществующую дверь, спустились по лестнице и покинули дом через выход, который давным-давно заложен кирпичами!»

Я стояла в темноте и чуть не плакала. Что происходит? Как долго будет продолжаться? Как мне поступить? С кем посоветоваться, поговорить, чтобы меня не сочли мистически настроенной курицей, у которой голова отключилась из-за бушующих в связи с беременностью гормонов?

«Ксюша! Как она там?»

Мне хотелось плакать, но я подавила слезы и поспешила в ее комнату.

Нужно проверить Ксюшу, успокоиться и лечь спать. Кажется, в тумбочке есть беруши, я всегда их там держу, потому что Юра, бывает, храпит. Перед сном надо вставлять их в уши, чтобы никакие звуки меня не тревожили. А если Ксюша позовет, Юра услышит.

Я шла в комнату дочери, светя себе под ноги. Вот и дверь, я открыла ее…

Телефон выпал из моей руки с глухим стуком.

В комнате дочки горел ночник в форме обожаемого ею Губки-Боба. Выключать его на ночь она категорически отказывалась, побаивалась спать в темноте. Это было объяснимо: прежде мы жили в однокомнатной квартире, Ксюша привыкла, что мама и папа днем и ночью находятся в комнате с нею рядом. Дочке было боязно ночевать в одиночестве, и мы договорились, что, пока она не привыкнет спать одна в своей комнате, ей разрешено оставлять ночник включенным.

Замерев в дверях, я видела в приглушенном свете ночника сидящую на кровати дочки девочку.

Я не знаю, ее ли видела в саду и на кухне. Разглядеть девочку я не успела, запомнила лишь светлое платье и распущенные по плечам волосы. Девочка сидела ко мне спиной, глядя на безмятежно спящую Ксюшу, а когда я вошла, стала поворачивать голову в мою сторону, и я с перепугу выронила телефон.

Одновременно с этим погас ночник, в детской стало темно.

Не сумев совладать с собой, я закричала.

Дальше, разумеется, были кошмар и суета.

Перепуганная Ксюша проснулась от моего вопля в полной темноте и принялась тоже кричать и плакать. Прибежал перепуганный, не вполне пробудившийся Юра, зажег свет, увидел сидящую в постели зареванную дрожащую дочь и трясущуюся от ужаса жену, которая пыталась что-то ему объяснить…

Улеглись мы через час, напоив Ксюшу какао, успокоив ее и попытавшись обратить все в шутку. Мои бессвязные слова «тут кто-то был» мы неуклюже превратили в то, что мама пошла проведать Ксюшу и увидела мышь. Вернее, ей показалось, что она ее видит, вот ведь глупенькая мама!

Оставшись вдвоем, мы перестали улыбаться.

– Что с тобой? – сердито спросил Юра. – Кто мог быть в детской, по-твоему?

Я была слишком потрясена и измучена, чтобы лгать, поэтому сказала правду: проснулась от звука шагов, подумала, что это Ксюша (ложь, но что делать). Вышла в коридор, услышала звуки на лестнице, зашла к дочери и увидела сидящего на ее кровати ребенка.

– Бред. Никого нигде не было.

– Знаю, – коротко ответила я, понимая, что упорствовать бесполезно.

Ведь и правда все кругом дышало тишиной и покоем. Как я докажу, что еще час назад все было иначе?

Или не было?

Мне хотелось, чтобы муж обнял меня, прижал к себе, уговорил не переживать и лечь поспать. Так он повел себя с Ксюшей, но на мою долю выпало лишь недовольство.

Говорить больше было не о чем. Юра принял еще одну дозу лекарства: десна разболелась, температура немного повысилась. Я, как и собиралась, засунула в уши беруши и допила оставленное дочкой в чашке какао.

Остаток ночи прошел спокойно, но встали мы с трудом. К счастью, Ксюша уже забыла о ночном переполохе и светилась от радости, принимая поздравления, грамоту и сладкий подарок из рук учительницы, а потом с блеском исполнила свою роль в постановке.

Мы с Юрой были как вареные, хотя и пытались вписаться в общую атмосферу оживления и веселья. У него ныл зуб, я чувствовала слабость и легкую тошноту.

А вернувшись домой, обнаружила на нижнем белье кровь.

Глава девятая

Из больницы меня выписали примерно через две недели.

Быть может, могли и раньше отпустить восвояси, ведь критическим мое состояние уж точно не было, крови – всего пара капель, чувствовала я себя хорошо. Но на выписке не настаивала; домой, как другие, не просилась.

Неприятно признавать такое, но в глубине души была рада, что появился веский повод побыть некоторое время в другом месте. Мне требовалась передышка от… дома.

Не знаю, как можно иначе сформулировать, но атмосфера постоянного напряжения, повисших в воздухе вопросов, сомнения в собственной адекватности, недоверие в глазах мужа – все это действовало угнетающе.

В больнице же можно было не думать больше ни о чем, кроме самого важного, – жизни и здоровья будущего малыша. Мы, кстати, не знали еще, мальчик это или девочка. Решили, что увидим, когда ребенок родится.

Юра договорился, чтобы меня поместили в так называемую «коммерческую» палату, посему я была одна, никто меня не беспокоил. Мне ставили капельницы, давали витамины, измеряли давление, но большую часть времени я была предоставлена сама себе и отдыхала: читала, смотрела фильмы, на которые дома вечно не хватало времени.

А первым делом выспалась: удивительно, но тут, в больнице, бессонница моя отступила. Засыпала я легко, спала крепко и не просыпалась среди ночи. Как же это бесценно, думалось мне, сразу и настроение поднялось, и дурные мысли исчезли, и цвет лица улучшился.

Конечно, то, что меня не было, усложнило жизнь моим близким. Ксюше уже не нужно было в школу, но оставаться дома одна она не могла. Юра работал, пришлось его матери взять на себя обязанность сидеть с внучкой. Татьяна Петровна не хотела «мотаться каждый день на другой конец города», поэтому Юра перед работой каждый день завозил к ней Ксюшу, а вечером забирал обратно. Пару раз она оставалась ночевать у бабушки и, когда звонила мне, с восторгом говорила, что они устраивают девичники.

– Это как? – спрашивала я.

– Мам, ты что, не знаешь? Это когда девочки могут оторваться по полной.

– Ого, звучит пугающе!

– Не бойся, – снисходительно отвечала дочь, – мы едим мороженое и конфеты прямо в постели, а после не чистим зубы. Пьем разные соки и газировку, можно даже смешать несколько, тогда получится коктейль! Смотрим допоздна фильмы и заказываем пиццу!

Я со стыдом думала, что вполне счастлива вдали от дома.

Юра навещал меня почти каждый день. Я смотрела на него и думала, что он расцвел в последнее время. Муж всегда был симпатичным, интересным мужчиной, но то ли сознание своего аристократического происхождения, то ли обладание новым домом придали ему дополнительный лоск, шарм, даже некую царственность.

Он так гордился своим новым положением, так радовался, что я не могла отравить его счастье просьбой все-таки продать дом. Купить что-нибудь попроще, попонятнее, без тайн, теней, подвала и загадочных ночных шумов. Которые, впрочем, могли быть и плодом моего воображения. Тут, в светлой комнате, в здании, полном людей, в это верилось гораздо лучше.

Поэтому, когда они с Агатой заявились ко мне вдвоем за день до выписки и сообщили, что на днях формальности будут улажены, мне ничего не оставалось, как сделать вид, будто я очень счастлива.

– Наверное, ждешь не дождешься, чтобы домой вернуться, да? – сочувственно спросила Агата. – Потерпи еще чуточку.

Я улыбнулась, надеясь, что улыбка получилась искренняя.

– И еще одна отличная новость! – Юра лучился. – На нашу квартиру нашелся покупатель! Риелтор сказала, позвонит на днях, посоветуется с кем-то и скажет, но она уверена: ответ будет положительный. Тот человек в восторге, внесет залог как миленький!

Я понимала восторг неизвестного мне человека. Ему достанется удобная, хорошая квартира, будет себе жить-поживать. А вот мы…

Отогнав мрачные мысли, я сказала, что это великолепно.

– Не то слово! – подхватил Юра. – Ремонт завершим, дом будет как конфетка.

Да уж, конфетка. С непонятной начинкой.

Юра забрал меня из больницы и привез домой в понедельник. Специально с работы отпросился, украсил прихожую шариками, цветы мне подарил. А Ксюша нарисовала картинку «Добро пожаловать домой, мамочка!»

– В следующий раз мы будем встречать вас с Марком.

– Ага. Или с Лидочкой.

– Мне все еще не нравится это имя, – притворно надулся муж.

Мы провели вместе чудный день. Со мной обращались, как с королевской особой: Юра заказал ужин в ресторане – мои любимые блюда, Агата прислала розы, Ксюша не отходила ни на шаг, поминутно обнимала и целовала.

Я была счастлива и не подозревала, что счастья на мою долю не выпадет еще долго… Если оно вообще мне будет хоть когда-то отпущено.

Последний хороший день, рубеж – вот чем был тот понедельник.

Уже во вторник утром Юра, который только что уехал на работу, позвонил и обрадовал меня известием: за нашу квартиру внесли залог, сделка состоится через две недели.

Квартира у нас с ним в совместной собственности, но я давно уже составила доверенность на мужа, поэтому ходить по инстанциям мне не придется. Это было рационально: что беременной женщине делать в Регистрационной палате и прочих учреждениях?

Но у меня возникло ощущение, что все решается без меня, а я сижу на периферии, на обочине жизни и могу лишь наблюдать за происходящим, никак в нем не участвуя.

– Я привезу роллы и пирожные, которые Ксюша обожает, не готовь ничего, – сказал Юра, – отметим!

– Хорошо, – ответила я. – Как раз думала мясо разморозить. Значит, не буду.

– Ты что-то невеселая.

– Тебе кажется.

Юра не стал больше расспрашивать. Мы попрощались, я пожелала ему удачи и задумчиво поглядела в окно. Я была в кухне-столовой, готовила нам с Ксюшей завтрак. Небо с самого утра собиралось расплакаться дождем, ветер толкал по небу тучи, словно тяжелые, груженые чем-то вагоны.

На лестнице послышались крадущиеся шаги. Я улыбнулась: Ксюша решила устроить сюрприз. Обычно она спала примерно до половины десятого, а сегодня встала потихоньку и сейчас войдет неожиданно, заявит, что уже давно не спит, переделала кучу дел: оделась, умылась, прибрала комнату.

Я приготовилась изобразить сначала изумление, потом восторг, похвалить дочку – какая умница, а потом спросить, чем она хочет заняться. Наверное, после завтрака мы почитаем немного (на лето учительница задала немало книг), погуляем в парке (если погода позволит), а потом Ксюша захочет порисовать. Читать она не слишком любила, а вот рисование было обожаемым занятием, и преподавательница в студии считала, что у девочки отличные задатки, которые надо развивать.

Шаги – легкие, осторожные, почти неслышные – замерли возле двери. Давай же, заходи! Но Ксюша почему-то не спешила. Так и стояла в коридоре, выжидая непонятно чего.

Мне стало не то чтобы тревожно, но…

– Ксюша! – не выдержала я. – Я тебя слышу, выходи!

Никакой реакции.

– Уже неинтересно, я же знаю, что ты там!

Я пересекла комнату, распахнула дверь и выглянула в коридор.

Ксюши не было. Готова голову дать на отсечение, что слышала шаги! Сейчас белый день, я не сплю, померещиться мне не могло. Убежать дочка не могла тоже: вот как раз удаляющихся шагов я не слыхала.

Но проверить надо. Я подергала ручку двери, ведущей в нежилое крыло, – заперто. В сторону кладовки и подвала смотреть избегала, но там Ксюши точно не будет, к тому же двери заперты.

Она стояла на лестнице. Стояла и смотрела; терпеливо ждала, когда я обращу на нее внимание. Не Ксюша, нет. Другая девочка в длинном светлом платье. Убедившись, что я смотрю на нее, она развернулась плавно и изящно, как маленькая балерина, и пошла наверх.

«Ксюша!»

Я рванула вслед за призрачной девочкой. Бежала так быстро, как только могла, но, когда оказалась на втором этаже, увидела, что никого в коридоре нет. Призрак исчез, растаял, как и полагается призракам.

Дверь в детскую была приоткрыта. Я не могла припомнить, была ли она прежде закрыта или нет. Дочка спала на спине, раскинув руки и ноги, как морская звезда. Одеяло неопрятной кучей валялось на полу. Краем сознания я отметила, что куча эта слишком велика, но тело действовало быстрее мысли. Желая закутать дочку, я взялась за одеяло и подняла его…

Не должна была пугать Ксюшу, ребенок спал, это недопустимо, но что я могла поделать? Есть вещи кошмарные, невыносимые, и единственное, что ты можешь, – это кричать, плакать, исторгая из себя ужас.

На полу передо мною сидел мальчик. Маленький, примерно лет трех или около того, очень бледный, отчего темные глаза его казались еще темнее, еще больше. Черные брючки, белая рубашка с кружевным жабо, черные башмачки – сидел он, съежившись в комок, прижав колени к груди, обхватив себя. Стоило мне убрать одеяло, мальчик резким, ломаным движением вскинул голову и открыл рот, точно собираясь завопить.

Одеяло выпало из моих рук, я попятилась, пытаясь обуздать, побороть свой ужас.

– Мамочка! – Ксюша подскочила в кровати. – Ты чего кричишь? Ты меня напугала!

Она сонно терла глаза, а я приказывала себя заткнуться, обратить все в шутку, дышать ровнее… Но вместо этого пролепетала, ненавидя себя за эту сцену, за то, что пугаю ребенка:

– Я видела мальчика. Он был здесь. – Я посмотрела на одеяло. Теперь это вправду было просто лежащее на полу одеяло, плоское, никакого бугра под ним. – А до этого была девочка.

Дочка внимательно смотрела на меня.

– Это правда, мамочка? Ты видела?

Я молча прикрыла глаза, что должно было означать «да». Сил говорить не было. В горле пересохло, и мне казалось, что я грохнусь в обморок. Живот стал каменным, тяжелым, и я присела на край кровати.

Ксюша погладила меня по руке, села ближе, обняла.

За окном раздался перестук капель – сначала негромкий, как горошины по полу, потом все громче. Небо больше не могло удерживать потоки воды, и они низверглись, пригибая к земле цветы, деревья, травы. Мне тоже хотелось плакать, но я не могла позволить себе слез: говорят, что вид плачущей матери крайне губителен для маленького ребенка. Мама плачет – мир рушится.

Мой мир разваливался на глазах, пусть хотя бы Ксюшин будет целым.

Некоторое время мы сидели, обнявшись, и дочь гладила меня по спине.

– Все будет хорошо, – проговорила она серьезно, как взрослая.

– Папа привезет роллы и пирожные, которые ты любишь.

– Круто!

«О да, – подумала я, – настоящий праздник. Если еще вчера было куда отступать, имелся запасной аэродром, то теперь все. Наша квартира продана».

Мне показалось, что я услышала щелчок, с которым захлопнулась дверь моей тюрьмы.