Текст книги "Цена вопроса (сборник)"

До встречи с Азалией у отца, конечно, были женщины. Не могло не быть у здорового молодого мужчины. А с годами, по мере роста его благосостояния, количество желающих прибрать к рукам интересного и состоятельного вдовца только увеличивалось.

Пару лет назад Карина спросила отца, не было ли у него желания повторно жениться. У неё был в самом разгаре собственный роман, и она, пожалуй, была бы только рада, найди отец себе постоянную женщину.

Но тот, не задумываясь, ответил, что такого намерения не возникало, потому что никто за все эти годы не затронул его души, как бы это высокопарно ни звучало.

С Азалией он познакомился в марте прошлого года. Она на своей «Приоре» задела на перекрёстке его автомобиль. Карина сильно сомневалась, что это вышло случайно. В аварии никто не пострадал, результатом столкновения стала царапина на боку «Приоры» и внезапно начавшийся стремительный роман. Азалия тоже была вдовой: муж умер восемь лет назад. Правда, детей не было.

Уже в июне она переехала в их с отцом квартиру. А в начале августа они поженились. На свадьбу отец подарил жене новую машину. Судьбоносная «Приора» была продана и забыта.

Поначалу Карина искренне радовалась за папу. Когда он взахлёб, как влюблённый школьник, рассказывал дочери, какую замечательную женщину послала ему судьба, она удивлялась и стремилась с ней познакомиться. По словам отца выходило, что Азалия простая, умная без занудства, бесконечно женственная и жизнерадостная. Он был убеждён, что две самые дорогие ему женщины легко найдут общий язык.

Первая же встреча показала, что он ошибается. Карина ощутила к Азалии инстинктивное отвращение, глубинное, идущее откуда-то из печёнок. Примерно такое чувство возникает, если смотреть на таракана, крысу или гадюку. Сработала животная интуиция, что-то на уровне запахов и повадок. Это внутреннее ощущение говорило: перед тобой враг!

Азалия почувствовала примерно то же самое, и никогда не делала попыток понравиться дочери любимого мужчины. Она заняла выигрышную позицию: всячески давая понять, что Карина не принимает её, умалчивала о собственной ответной, точно такой же реакции. Исподволь, шаг за шагом, вкладывала Наилю в голову мысль о том, что дочь не так хороша, как он привык о ней думать.

И вот папа, который всегда гордился жизненной позицией, поэтической одарённостью, профессиональными успехами Карины, стал находить в ней массу недостатков. И вроде бы всё, на что у него теперь внезапно открылись глаза, оставалось неизменным многие годы, но точка зрения (ох, уж эта пресловутая точка!) поменялась кардинальным образом.

Выбранная ею профессия была непрактичной и никому не нужной. Папа отлично знал, что Карина ненавидела черчение и рисование, питала непреодолимую неприязнь к математике, однако это не помешало ему твердить, что лучше ей было выучиться на бухгалтера. Или пойти по стопам отца.

Он вдруг решил, что стихи пишут зелёные подростки, а для взрослой девушки, если она не Марина Цветаева, Анна Ахматова или хотя бы Зинаида Гиппиус, это, по меньшей мере, смешно.

Почему у неё так мало знакомых и вовсе нет подруг? Стоит поискать причину в себе! И так далее, и тому подобное. В каждой претензии звучали интонации Азалии.

Апофеозом стал их последний перед уходом Карины из дому разговор, когда отец бросил ей в лицо фразу: «До чего же ты похожа на свою мать!» И в голосе его звучали отнюдь не тоска и ностальгия, как в прежние времена.

Пожалуй, самым ужасным в происходящем было то, что в отношении Азалии к отцу не было и намёка на любовь, только наспех, кое-как замаскированная акульей улыбкой хищная хватка собственницы. Это было так заметно со стороны, что Карина удивлялась: как папа сам не видит?!

Карина долгое время не говорила ему ни слова, пыталась относиться к Азалии ровно. Но не могла не поражаться несхожести отца и этой женщины.

Противоположности, разумеется, притягиваются. «Они сошлись: вода и камень, жара и холод, лёд и пламень». Но, как сказано в «Унесённых ветром», муж и жена должны быть сделаны из одного теста, дабы с годами не возненавидеть друг друга. Здесь же…

Отец был энциклопедически образованным, разносторонним и увлечённым человеком. Много читал, разбирался в массе совершенно неожиданных вещей. Сфера его интересов простиралась от мировой истории, в которой он обладал исключительными познаниями, до садоводства и высоких технологий. Карина не припомнила бы ни одного своего вопроса, на который отец ответил: не знаю. Если и в самом деле не знал, говорил: «Я выясню». И выяснял.

Однажды в четвёртом классе ей поставили первую в жизни двойку: она не сумела аккуратно раскрасить контурную карту. Учительница обещала не ставить пару в журнал, но велела завтра же принести реферат. Тему выдумала, похоже, на ходу – «Мосты Санкт-Петербурга». Зарёванная Карина вместе с папой, который вернулся с работы в девятом часу, за один вечер написала доклад, который, открыв рты, слушал не только весь класс, но и сама учительница. Учтите, никакого Интернета в то время не было и в помине.

Азалия же была дремуче необразованной. То есть диплом о высшем образовании, конечно, имелся, и в юриспруденции она, очевидно, разбиралась. Но в остальном… Из литературы ничего, кроме модных журналов, не признавала. Симфоническая музыка, до которой отец был большой охотник, изобразительное искусство или театр были за пределами её понимания. Она не разбиралась ни в кино, ни в компьютерах, ни даже в кулинарии или домоводстве, и бравировала этим.

«О чём они могут говорить?» – гадала Карина. Но дело было даже не в разговорах. Отец стал меняться. Во всём, не только в отношении к дочери. Люди, которые мало его знали, находили, что эти перемены к лучшему. Они считали, что у Наиля проснулся вкус к жизни. Как будто этот вкус можно ощутить исключительно в ресторанах, барах, боулингах и бутиках.

Азалия считала, что её муж должен выглядеть соответственно статусу. В результате отец сделал креативную стрижку, сменил одеколон, начал модно и дорого одеваться. Стал носить на мизинце золотой перстень с крупным камнем, снял старенькие, подаренные ещё мамой, часы и украсил запястье будильником престижной марки. Накупил обуви и рубашек, приобрёл узкие белые джинсы.

В этом сладко благоухающем молодящемся мужчине, увешанном дорогими аксессуарами, Карина не узнавала своего отца, который всю жизнь был равнодушен к побрякушкам и считал, что красоваться – дело не мужское. Он даже отбелил зубы, и стал поговаривать о пластике век, что повергало Карину в шок.

Менялся он и в мелочах, незаметных постороннему глазу. Стал пить кофе вместо чая, полюбил коньяк, хотя раньше предпочитал белые сухие вина. Убрал из спальни телевизор, а ведь раньше ему нравилось перед сном посмотреть интересную передачу. Почти перестал читать. Снял со стен и полочек фотографии дочери и первой жены.

И много, много было таких крохотных деталей, которые постепенно словно выдавливали прежнего Наиля Айвазова из его собственной шкуры.

Карина видела, но не умела внятно сформулировать своё отношение к происходящему. Что могла она сказать отцу? Зачем ты стал ходить в магазины и иначе одеваться? Почему не пьёшь чай? Тебя портит эта крокодиловая улыбка?..

Он постоянно находился в каком-то нервическом состоянии. Глаза возбуждённо блестели, движения стали суетливыми, ломаными и вместе с тем неуверенными, словно незавершёнными. Он хохотал, сверкая зубами, постоянно бросал взгляды в сторону зеркала, к месту и не к месту говорил о своих постельных успехах. Карина стыдилась и не знала, как реагировать на эти откровения.

Ссора, которая отдалила их друг от друга почти на четыре месяца, произошла в начале октября. Спровоцировала её сама Карина. Вышло всё случайно, но в результате она высказала отцу то, что мучило её на протяжении последнего времени.

Отец одевался, намереваясь заехать за Азалией на работу: её новенькая машина по какой-то причине была в сервисе. Сам он в тот день не был в «Мастерской» из-за высоченной температуры: сильно простудился. Карину подмывало сказать, что Азалия вполне могла бы добраться на общественном транспорте или на такси, но промолчала, потому что знала: начни она говорить, остановиться будет сложно.

– Ты как на парад, – заметила она, проходя мимо отца в прихожей, когда тот, чертыхаясь, повязывал галстук. Это само по себе было странно, потому что без особых поводов костюмов и галстуков отец не носил.

– Мы с Азалией идём к её подруге, – ответил он, – к Розе. Помнишь её?

– Помню. А ты не хочешь отлежаться? – спросила Карина, в который раз поражаясь переменам в папином характере: он ненавидел ходить по гостям, а уж вытащить его на вечеринку, когда он так болен, было просто нереально.

– Мне вроде получше.

Куда уж лучше, подумала она, разглядывая бледное папино лицо и покрытый испариной лоб.

– Вот зараза! – Галстук не желал завязываться, и отец раздражённо отбросил его прочь. – Шут с ним. Так пойду.

Он чуть расстегнул ворот рубашки и критично осмотрел своё отражение. Карина подошла и встала рядом, тоже глядя на папу в зеркале.

– Что это у тебя? – удивилась она, разглядев у него на груди, чуть ниже впадинки под шеей, шесть красных пятнышек. Они расположились правильным кругом, и напоминали маленькие красные холмики.

– Сам не знаю. Аллергия, наверное. Не болит, не чешется.

– На метку похоже. Или Азалия клеймо поставила.

Зачем она это сказала? Сорвалось с языка. Вроде и шутка, а вроде и подколка. Отец мог бы не придать значения этой фразе. Однако поступил иначе. Стремительно развернулся к дочери и проговорил:

– Знаешь что, доченька? Мне это, в конце концов, надоело! Азалия постоянно замечает твои подковырки, ревность. Я давно уже понял, что она тебе не нравится! Но это моя жена! Будь любезна считаться с ней!

Подробности того скандала Карина вспоминать не любила. Они наговорили друг другу кучу гадостей. Он обвинял дочь в эгоизме и неблагодарности. Она, давясь словами, пыталась сказать, что он превращается в заводную куклу, меняясь в угоду женщине, которая его даже не уважает, не говоря уже о любви. Расплакалась, отец кричал…

Ситуация была зеркальным отражением их разговора о Жане в прошлом году.

Много раз, собираясь поговорить с папой об Азалии, Карина представляла, что и как скажет. Однако вместо аргументированной беседы вышло Бог знает что.

В итоге отец сказал, что вместе им сложно, она взрослый человек, и пора бы ей пожить отдельно, заняться собой, а не вмешиваться в его отношения с любимой женщиной. Хлопнул дверью и вылетел из дома. Карина в тот же вечер нашла себе по объявлению в Интернете первую попавшуюся «однушку», собрала вещи и ушла.

С тех пор их общение свелось к редким разговорам по телефону. Сухие и натянутые беседы били по сердцу, и ей проще было звонить дяде Альберту, узнавать, как дела у отца, чем говорить с ним лично. Её настораживало и пугало, что отец стал очень болезненным. Раньше почти никогда не болел, моржевал, не признавал лекарств. Теперь по полмесяца проводил дома, на больничном. «Ничего особенного, – успокаивал Карину дядя Альберт. – Обычные простуды. Давление немного скачет. Так ведь не мальчик уже, ничего удивительного». Асадов, естественно, был в курсе конфликта своего друга с дочерью, но старался общаться и с ним, и с ней. Безуспешно пытался примирить воинствующие стороны.

Так продолжалось до середины января. Примерно за месяц до смерти папа впервые пришёл к Карине, в её съёмную квартирку. Тему его женитьбы старательно обходили стороной, говорили обо всём, кроме Азалии. Это было так похоже на их прежние беседы! Разве что оба осторожничали, словно постепенно сужали круги, приближаясь друг к другу. Отец выглядел плохо: снова неважно себя чувствовал, но бодрился. Одно порадовало – ни вычурных часов, ни перстня не было, и сам он куда больше похож был на себя прежнего, чем летом и осенью.

На прощание папа обнял Карину, прижал к себе, поцеловал в висок. У неё защипало в глазах, перехватило дыхание. Захотелось плакать, а ещё – извиниться, вернуться к тому разговору. Объяснить, что она не хотела ничего плохого. Сказать, как сильно его любит, как ей плохо и одиноко без него…

Что-то помешало. Нелепая гордость, смущение, эхо былой обиды, неумение сделать первый шаг. Ей показалось, что папа тоже хотел заговорить, но так и не смог. Отпустил её от себя, наспех попрощался и ушёл.

Больше такие моменты не повторялись. Они так и не решились на откровенный разговор, хотя продолжали встречаться. Медленно, но верно былая теплота возвращалась в их отношения. Карина была уверена, что окончательный разговор, который расставит все точки на i, у них впереди.

Но он так и не состоялся. Папы не стало. Она опоздала и знала, что никогда себе этого не простит.

Весь следующий день после разговора с дядей Альбертом Карина никак не могла прийти в себя. Слишком много информации, которую она пока не успела принять. К тому же ругала себя, что не удержалась от разговора с Азалией. Беседа вышла из ряда вон. Она ворвалась к мачехе и с порога вывалила всё, что думает о её корыстолюбии, жестокости и подлости.

Та сидела в их с отцом спальне и полировала ногти. В ответ на негодующие вопли не растерялась, не занервничала и даже не переменила вальяжной позы. Лишь улыбнулась своей тягучей улыбкой, которая не задевала глаз, и невозмутимо поинтересовалась:

– Убедилась, что со мной лучше не связываться, а то без штанов останешься? – Азалия хихикнула и продолжила: – Кстати, о штанах. Что-что, а уж как их с мужика стащить и что с ним потом делать, я хорошо знаю. Ты у папаши не спрашивала? Да он тебе и сам, небось, рассказывал. Могу преподать пару уроков. По-родственному. Мужиков-то не стишками удерживать надо. Кстати, они у тебя так себе.

Карина замерла, раскрыв рот. Ожидала чего угодно: слёз, возмущения, обвинений и даже угроз, но уж никак не этих гадких намёков ниже пояса.

– Да ты… да как тебе… – больше она ничего не могла выговорить.

Зато Азалия изъяснялась вполне ясно и определённо:

– Иди к себе. Выспись. И больше не смей на меня орать, поняла?

Она почти незаметным, кошачьим движением, неожиданным при её комплекции, поднялась с кровати и вдруг оказалась рядом с Кариной. Говорила, а сама пристально смотрела в глаза немигающим взором. Улыбка бесследно исчезла, медоточивая нега в голосе – тоже. «Змеиный взгляд», – вспомнились слова дяди Альберта. Голова закружилась, во рту стало сухо и горько.

– А этот старый идиот пожалеет, что разболтался! – произнесла Азалия напоследок и отвернулась.

Карина моргнула и потрясла головой.

Той ночью она спала ещё хуже обычного. Со сном с детства были проблемы: она с трудом засыпала и постоянно просыпалась. После папиной смерти часто пила успокоительное: знала, что иначе обречена на бессонницу. Дианины таблетки давно кончились, она купила новую упаковку. Но на этот раз лекарство не помогло. Карина забылась только под утро и, похоже, ей привиделся кошмар, потому что проснулась мокрая и в слезах.

На работу пришла опухшая, с гудящей головой. С трудом сосредотачивалась, случайно удалила нужный файл в компьютере и потом долго восстанавливала. С грохотом уронила и разбила свою чашку, собираясь попить воды.

Коллеги незаметно обменивались озадаченными взглядами. Ирка недоумённо косилась и, наконец, спросила:

– Мать, ты чего? Случилось что?

Карина заколебалась. Может, рассказать? А с другой стороны – зачем? Что это изменит? Природная скрытность взяла верх, и она отрицательно помотала головой.

– Пройдёт. Спала плохо.

Ира пожала плечами и отошла. Не хочешь, не говори. Она привыкла, что из подруги надо всё клещами вытаскивать. Зато и Иринины секреты не разбалтывает.

После обеда Карина пошла в деканат, поставить печать на одной бумажке. Это можно было сделать и позже, но ей хотелось выйти из кабинета, пройтись.

Обязанности секретарши выполняла девятнадцатилетняя Рита, взбалмошная девушка с красными прядями в коротких, торчащих дыбом чёрных волосах. Она постоянно вставляла в разговор звучные иностранные выражения, вкладывая в них ведомый только ей одной смысл, и потому её речь звучала довольно причудливо. Например, она говорила про свою знакомую: «Припёрлась, вся из себя расфуфыренная, прямо персона нон грата!» Или: «И зачем мне, простите, сдался этот долбанный алягер ком алягер?»

В деканате, как обычно, было людно: толкались, ожидая своей очереди, студенты и преподаватели, стрекотала по телефону Ритуля. Входная дверь то и дело открывалась, и гул голосов из коридора на мгновение становился слышнее.

Карина подошла к столу секретарши. Та уже положила трубку, и теперь сосредоточенно записывала что-то, низко склонившись к столу, как все близорукие люди, отказывающиеся носить очки.

– Привет! Рит, шлёпнешь печать, Семён Сергеевич…

Секретарша подняла голову и глянула на посетительницу. Та недоговорила, поперхнувшись последней фразой. Внезапно звуки вокруг словно бы стихли. В кабинете стало душно, на грудь будто положили бетонную плиту. Она задышала часто и поверхностно, по спине между лопаток побежала струйка пота. Карина смотрела в лицо секретарши, не в силах отвернуться или зажмуриться. «Что это?! Я и вправду это вижу?!» У Риты не было глаз. Точнее, густо накрашенные веки и обильно намазанные синей тушью ресницы были на месте, но вместо зрачков и радужки были два ровных чёрных круга. Две дыры, ведущие вглубь, как непроглядные коридоры. По щекам стекали тонкие струйки крови. Невозможные, как из кошмарного сна или голливудского ужастика глаза немигающе уставились на Карину.

– Ну, куда шлёпнуть? – безглазое существо нетерпеливым нервным жестом протянуло к Карине руку.

Та отшатнулась, закрыла руками лицо и завопила.

– Нет! Убери! Уйди от меня! – она выкрикивала бессвязные фразы и захлёбывалась своими воплями. Кто-то подошёл сзади, пытаясь успокоить, обнять за плечи. Существо, бывшее недавно Ритой, крутило головой, открывало и закрывало рот.

Вернулись звуки, все заговорили разом, загудели, как сердитые пчёлы в улье. Последним, что запомнила Карина, был вопрос декана:

– Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит?

Всё потемнело и пропало. «Наконец-то!» – мысль вспыхнула и исчезла вместе со всем остальным.

Очнулась она всё в том же деканате. Лежала на кожаном диванчике, вокруг толпились знакомые и незнакомые люди. Две женщины озабоченно перешёптывались:

– А я и не видела ничего, – огорчённо протянула одна.

– Ты далеко была! – возбуждённо отозвалась другая. – А я тут стояла, возле них, и… Всё нормально было, а эта как завопит! И бац – упала! Припадок, наверное.

– Ир, с ней такое бывает?

– Тише! – строго произнёс мужской голос. – Она в себя пришла.

Ирка протирала Карине лицо прохладным влажным платком. Рядом стояла Рита и махала вафельным полотенцем. Глаза у неё были самые обычные, лицо расстроенное.

Карина убрала Иркину руку с тряпкой и медленно села. Голова не кружилась, дышалось свободно. Всё было как обычно, только неудобно перед людьми. Что на неё нашло? Привиделась чушь, и она такое позорище устроила. Весь институт теперь пальцем показывать станет. Ритка каждому встречному-поперечному будет неделю пересказывать эту сцену со всеми подробностями.

– Извините, я… Воздуха не хватило, голова закружилась.

– Бывает! У меня у самой в духоте иногда такое случается, – неожиданно с пониманием и без словесного мусора заметила Рита. А после громко, чтобы слышал декан, и вполне в своём духе, закончила:

– Если бы кондиционер поставили, не было бы такого! Я давно говорю, но всем же полное па де де на моё мнение!

– Пойдём, Кариша, чаю попьём у себя, – заторопилась Ира.

Она встала, снова извинилась и пошла к дверям. За спиной раздался Иркин шёпот:

– Отца потеряла недавно, не отошла ещё.

Люди сочувственно зарокотали, и Карина подумала, что, может, и не станет посмешищем.

Ира окружила подружку таким плотным кольцом внимания и заботы, что той захотелось упасть в обморок второй раз, чтобы дать себе передышку. Карина не сомневалась, что она пересказала всем историю в деканате и присовокупила свои выводы. Так оно, очевидно, и случилось, потому что к вечеру Семён Сергеевич предложил, сочувственно глядя на неё:

– Может вам, дорогая моя, отпуск взять? Успокоиться, отдохнуть, а?

– Среди учебного года? – растерялась Карина.

– И что такого? Порою обстоятельства складываются таким образом…

– Нет, Семён Сергеевич, спасибо, но не надо. Мне на работе лучше.

– Как знаете. Но если что, имейте в виду: я вас отпущу.

– Спасибо, – повторила она, удивляясь Иркиной расторопности: и когда только успела всем растрезвонить?!

Вечером опять позвонил Жан. Надо же, как странно.

– Привет, Маню… Карина. Как ты там?

– Отлично, спасибо, – отозвалась Карина.

Возникла пауза, которую Жан быстро заполнил.

– Вот и славно! Хочешь, сходим куда-нибудь? По-дружески.

– Сходим? Мы?

– Просто хочу, чтобы ты отдохнула. Развеялась.

– Почему-то всем сегодня хочется, чтобы я отдохнула, – пробормотала Карина.

– Что?

– Ничего.

– Так пойдём?

– Сегодня – точно нет. Надумаю, перезвоню.

– Как знаешь. Звони.

– Спасибо, Жан.

– Пожалуйста, – усмехнулся он и дал отбой.

Карина вздохнула, некоторое время послушала частые гудки и выключила телефон. Общаться ни с кем не хотелось. Она сидела в своей комнате и пыталась читать новый роман Акунина. Обожала этого автора, но сегодня и он не мог отвлечь от тяжких мыслей.

Обмануть себя не получалось, как она ни пыталась. В деканате она видела то, что видела. Духота, бессонница, усталость – это было ни при чём.

Галлюцинациями Карина не страдала, в обмороки раньше не падала. Розыгрыш исключался. Никто не стал бы шутить над ней так жестоко.

Она не сомневалась: на какой-то миг глаза у Риты действительно изменились. Только почему это случилось, и почему никто, включая и саму секретаршу, этого не заметил?

Ответов не находилось. Карина привычным жестом выдавила из блистера таблетку, сунула в рот и запила водой. Выключила верхний свет, улеглась поудобнее и снова взялась за Акунина.

За стеной Азалия громко болтала по телефону, периодически принимаясь хохотать. Усилием воли она подавила подступающее негодование. Не стоит обращать внимания. До мая не так много времени. А там уж мачеха уберётся – зачем ей жить здесь? Карину она не выносит. Остаётся разъехаться, разделить имущество и забыть друг о друге. В то, что Азалия не будет затевать делёж и просто уступит квартиру падчерице, не верилось. Да и чёрт с ними, с деньгами, пусть подавится. Лишь бы быстрее исчезла с горизонта.