Текст книги "Чилийский поэт"

В апреле 2005 года они обнаружили, что у их любимицы-кошки отсутствует правый верхний клык. Подумали, что кто-то выбил ей зуб, но она выглядела не пострадавшей, а даже смешной. Решили показать животное ветеринару, однако на следующий день Оскуридад куда-то подевалась. Висенте расклеил объявления о ее пропаже по всей округе, но неожиданно нашел кошку в глубине шкафа. Она потеряла и верхний левый клык: изо рта у нее сочилась смесь крови и слюны. А под шерстяным носком, который служил ей подушкой или матрасом, лежали два выпавших клыка.

Ветеринар сказал им, что необходимо узнать мнение специалиста. Тогда они втроем поехали в столичный пригород Колина, где работал единственный кошачий дантист во всем Сантьяго. По пути заехали в зоомагазин и купили переноску, чтобы сделать путешествие кошки более комфортным.

Их приняла врач Доло́рес Болумбу́ру – крупная женщина лет пятидесяти с окрашенными в черный цвет волосами и светло-голубыми, почти небесного оттенка глазами. Быстро осмотрев зубы Оскуридад, она назначила биопсию и указала, что, независимо от результатов анализа, может потребоваться удаление всех зубов. При этом начать придется, строго говоря, с удаления зубов, примыкающих к отсутствующим клыкам («они называются собачьими зубами, а не клыками», – уточнила она), и только во время операции станет понятно, нужно ли извлекать все или только некоторые. Однако в то же время сохранялась вероятность, что кошка, даже лишившись всех зубов, прекрасно сможет поглощать корм и без них, добавила врач.

– А что с ней будет, если не подвергать ее этой операции? – спросил Гонсало.

– Пока неясно, все зависит от биопсии. В целом же, вероятно, ваша Оскура может…

– Оскуридад, – строго, как преподаватель языка, поправил ее Висенте.

– Да, так вот: должно быть, Оскуридад постепенно теряет все свои зубы, и качество ее жизни ухудшается в геометрической прогрессии, – категорично заявила ветеринар Болумбуру.

– Другими словами, мы должны удалить ей все зубы, которые она все равно потеряет, – вздохнул Гонсало с едва скрытым сарказмом.

– Но все-таки лучше их удалить, содействуя немедленному выздоровлению животного.

Пока ассистентка брала образец ткани для биопсии, врач рассчитала подробный бюджет операции. Карла и Гонсало недоверчиво взглянули на цифры. Им даже не потребовалось обсуждать их, чтобы прийти к выводу: сумма безумная – 552 000 песо. Конечно, они могли бы поразмышлять над ней, ведь времена были относительно благополучные. Карле оставалось совсем немного до окончания курсов, и она уже получала заказы на подработку фотографом на свадьбах и выпускных вечерах, и хотя собиралась бросить работу в отцовской юридической фирме, пока что получала там зарплату. У Гонсало дела шли еще лучше, поскольку университет принял его в штат на полставки, и теперь не надо было вкалывать на стороне. К тому же, если не считать вечных университетских кредитов, у него почти не оставалось долгов. Однако дело было не в деньгах, а в принципе: даже если бы жизнь Оскуридад находилась в реальной опасности, они не стали бы столько платить за операцию.

Они молча шли по мощеной дорожке к своей машине. Кошка весила почти пять килограммов, но Висенте настоял на том, чтобы самому тащить переноску, и обращался к животному тихим снисходительным тоном, каким разговаривали с ним самим, когда он был болен.

– Ну и когда же ей сделают операцию? – поинтересовался мальчик, подойдя к машине.

– Скоро, – ответила Карла.

– Завтра?

– Подождите-ка меня здесь, я отлучусь в туалет, – вдруг попросил Гонсало и снова пошел в клинику.

Он выпил стакан воды и пролистал устрашающий номер американского издания «Энимэл сайенс джорнэл», пока ждал вызова врача. Прежде он никогда не торговался, даже презирал эту привычку, предпочитая влезать в долги, но на этот раз счел своей обязанностью хотя бы попытаться сбить цену.

– Мне необходимо, чтобы вы сделали операцию кошке за половину указанной суммы, сеньора, – заявил он, назвав ее «сеньорой», словно лишая звания врача. – И даже половина суммы – тоже слишком дорого.

– Это невозможно, – ответила ветеринар Болумбуру.

– Да вы понятия не имеете, что значит наша кошка для моего сына. – Гонсало понадеялся, что статус родного отца поможет делу.

– Вот здесь полная стоимость операции, – сухо сказала врач, у которой на столе был лимонный пирог, и она, судя по всему, очень хотела приняться за него. – Внимательнее ознакомьтесь с бюджетом. Там все подробно расписано.

– Я уже прочитал эту писанину; она смахивает на вооруженное ограбление. Вы принимаете нас за тупиц.

– Осторожнее с выражениями, сеньор Рохас.

– Ну, тогда вы будьте осмотрительнее со своим бюджетом, сеньора Мальборо.

– Болумбуру.

– Негоже превращаться в ростовщицу, пользуясь тем, что вы единственный кошачий зубной врач во всем Сантьяго, а может, и в Чили.

– И для меня это большая честь, – изрекла женщина. – А еще я оказываю медпомощь собакам, кроликам и хорькам. Извините, но сейчас я занята и не могу уделить вам внимание.

– Вы же понимаете, что грабите нас.

– Если у вас нет денег для оплаты необходимой помощи своему питомцу, при том, что зубы имеют для него первостепенное значение, то вам просто не следует заводить домашних животных.

– А как насчет ощутимой скидки? На пару сотен тысяч?

– Невозможно. Бюджет отражает фактическую стоимость процедур и…

– Ладно, сотню тысчонок сбросите?

– Речь не идет о какой-то там сделке, сеньор Рохас. Мне требуются несколько минут отдыха перед следующей консультацией, покиньте кабинет, пожалуйста.

– Кровопийца.

– Грубиян.

– Злюка.

– Урод.

Гонсало схватил со стола кусок лимонного пирога, жадно прожевал его и хотел уже бросить остатки в висевший на стене диплом Утрехтского университета, но лакомство оказалось на редкость вкусным, поэтому пришлось доесть его на бегу по пути к автомобилю.

– Операцию сделают в июне, у нас еще много времени, – объявил Гонсало, облизывая пальцы и пристегивая ремень безопасности.

– А сейчас какой месяц? – спросил Висенте.

– Апрель, – сообщил Гонсало. – Так что это не скоро.

– А в какой день в июне?

– Первого числа.

– Почему не сделают сразу, прямо сейчас?

– Потому что Оскуридад должна подготовиться к операции, – ответил Гонсало.

– И потому что получить место в больничной палате не так-то просто, – уместно поддержала его Карла, и разговор переключился на значение слова «палата». По дороге домой мнение о том, что операция не срочная, у Висенте окрепло.

Хотя ему только что исполнилось десять лет, он все еще не желал полностью отказываться от неточной хронологии, свойственной детям. Время с понедельника по пятницу казалось ему одним длинным днем, а выходные – более коротким. И, конечно, имелись определенные вехи, такие как зимние каникулы, национальные праздники, семейные дни рождения, Рождество и лето – они оставались единственными стабильными координатами. Воображаемая отсрочка операции была уловкой, имевшей шанс сработать, ибо значение зимнего июня было расплывчатым: топка печей и каминов, протечки в крышах, подгоревшие тыквенные пончики, теплые жилеты, антибиотики, – словом, сплошная скука.

Однако это не сработало, потому что болезнь кошки тревожила Висенте так, как ничто другое прежде. Вот почему в среду, 6 апреля 2005 года, он полностью и необратимо осознал хронологию времени. Перед сном взял календарь с фотографиями Картье-Брессона, который годами лежал на кухне, и после быстрого редактирования цветными карандашами приспособил его для обратного отсчета. В тот вечер мальчик торжественно объявил, что до 1 июня осталось пятьдесят пять дней, и с тех пор продолжал отмечать их и сообщать даты. Каждое утро он называл новый день, обновляя крайний срок, который провозглашал, имитируя ярмарочных зазывал. К тому же Висенте много говорил об операции, не только с Оскуридад, но и со всеми другими, это стало его эксклюзивной темой.

Получили результаты биопсии; для этого пришлось дать взятку секретарше врача. Однако расшифровать их они не смогли и предпочли думать, что операция по-прежнему не срочная, надеясь, что хронологическая фиксация у ребенка ослабнет. За двадцать дней до обозначенного срока Карла и Гонсало собирались сказать ему правду, но им не хватило духа, и они даже не заметили, когда до предполагаемой операции оставалось уже десять, пять дней, а они все оттягивали разговор с мальчиком. Как раз во вторник, 31 мая, в восемь часов вечера, в конце чаепития – чтобы подсластить новость, на столе появились сочные жирные берлинские пончики, – Карла и Гонсало сообщили Висенте, что операции не будет вообще. Ему объяснили, что в последнюю минуту, подсчитав средства и отчаянно, но безуспешно отыскивая какой-нибудь выход, они пришли к печальному выводу: оплатить хирургическое вмешательство невозможно. Прозвучала слащавая речь, которая, как показалось в первые минуты, должна была возыметь действие, тем не менее они совершили глупую ошибку, упомянув сумму.

– Операция стоит 552 000 песо, Висенте, а это слишком много денег, – отметила Карла. – На эти деньги мы могли бы купить почти пять телевизоров или поехать в отпуск в Буэнос-Айрес на целую неделю.

– Но нам не нужно больше телевизоров, а в Буэнос-Айресе мне нечего делать.

– Это более чем в четыре раза превышает минимальную заработную плату, – пояснил Гонсало, надеясь, что диалог переключится на суть минимальной заработной платы.

– 552 000 песо, сынок, это столько, сколько сеньора Сара зарабатывает у нас за пятьдесят дней, – добавила Карла.

– Даже больше – за пятьдесят пять, – уточнил Гонсало, словно это имело значение, но Висенте воспринял подробность как заключительный удар предательства и жестокости.

В подобных дискуссиях Гонсало обычно занимал снисходительную или менее жесткую позицию, чем Карла, но на этот раз обошлось без нюансов: они действовали сообща, как соперничающая спортивная команда.

– Это соответствует почти тысяче долларов, – настаивал Гонсало, сидя перед компьютером, – а если точнее – девятистам сорока долларам.

– А ведь тысяча долларов – большие деньги, – настойчиво добавила Карла, поскольку Висенте тысяча долларов показалась небольшой суммой.

Гонсало попытался исправить свою оплошность, пересчитав сумму в колумбийских песо.

– Висентик, в Колумбии это целых 2 227 489,8 колумбийских песо, только представь себе, – тяжело вздохнул он.

– А какое мне дело до вашей Колумбии! И до колумбийских песо!

Висенте убежал в свою комнату сердитый и заплаканный. Никак не мог заснуть, ведь спать ему сейчас хотелось меньше всего. В углу внутреннего дворика, под навесом, лежала стопка старых газет, брошюр и рекламных вкладышей, гораздо более толстых, чем газеты. В полночь мальчик спустился вниз, перетащил всю охапку в детскую и до трех часов ночи просматривал объявления универмагов и аптек. В тот же день он продолжил поиски в Интернете, и его прежнее абстрактное представление о деньгах стало головокружительно конкретным. Так что всего за несколько месяцев Висенте полностью осознал не только хронологическое свойство времени, но и ценность денег.

Следующим утром по дороге в школу он потребовал:

– Мама, останови-ка машину.

– Зачем? В чем дело?

– Остановись, – настаивал он.

– Зачем?

– Чтобы я встал перед машиной и ты сбила меня, – сказал ребенок, готовый разрыдаться.

Таким было душевное состояние Висенте, но он не прекратил борьбу: например, во вторник днем сам уволил сеньору Сару. Хотя маловероятно, что именно он отвечал за увольнение домработницы, однако его объяснение было вполне убедительным: Карла и Гонсало любили Сару, но не могли продолжать платить ей. А поскольку не осмелились уволить, то поручили ему эту неблагодарную миссию.

– Я люблю тебя, Сара, очень люблю, но от меня это не зависит, – виновато сказал Висенте. – Можешь еще и блендер себе взять.

– У меня есть блендер, и я продолжаю выплачивать кредит за него, правда, он лучше вашего, – ответила женщина, которая, конечно, не поверила инсценировке, но все равно забеспокоилась и позвонила Карле на работу, чтобы пожаловаться.

Нелегко было наказывать Висенте, более или менее примерного ребенка, имевшего хорошие отметки в школе, по крайней мере, по интересующим его предметам. К счастью, наступили выходные, а с ними и передышка с Леоном (так теперь это именовалось). Впрочем, хотя Висенте не считал это наказанием, ему не нравилось проводить так много времени с родным отцом.

– Ты пропустил все мои дни рождения, – заявил Висенте отцу.

Так оно и было, хотя Леон с опозданием обычно вручал ему подарки, а однажды даже купил торт и пригласил соседских детей, которые вразнобой спели ему поздравление с днем рождения. Висенте не собирался обвинять в чем-то отца, он просто учуял возможность поживиться.

– Ты задолжал мне полмиллиона песо, и это даже меньше, чем обошлись бы десять праздников на мои дни рождения.

– Не слишком ли много?

– Нет, не много, – ответил Висенте, подготовившийся к возражениям. – Торт, сюрпризы, украшения, шляпки, воздушные шары, сладости, канапе, пиво для родителей.

– Какие еще родители?

– Те самые, что приезжают забирать своих детей слишком рано. Ты же должен предложить им выпить хотя бы пива? Из вежливости. И они обычно выпивают две-три бутылки, пока ждут и болтают друг с другом. А еще не забудь про пластиковые стаканчики и тарелки. Все это обойдется более чем в пятьдесят тысяч песо. И это не считая клоунов, а они, думаю, не дешевы. А теперь умножь пятьдесят тысяч на десять, и сколько выйдет?

– Значит, ты сам назначаешь мне цену.

– Так и есть.

Все выходные Висенте талдычил о деньгах и приводил расчеты на отцовском калькуляторе, хотя сначала не хотел раскрывать Леону свою цель. Но наконец-то сделал это.

– Значит, тебе нужны деньги?

– Очень.

– Сынок, я сейчас на нуле.

– Ну, тогда я хочу твою коллекцию.

Висенте имел в виду множество миниатюрных машинок, которые его отец держал под замком на комоде в гостиной. Коллекция насчитывала почти четыреста всевозможных моделей, которыми Леон дорожил с детства, не позволяя Висенте даже играть с ними, что поначалу казалось мальчику не только непонятным, но даже злило, хотя со временем он привык смотреть на маленькие автомобильчики за стеклом, как на рыбок в аквариуме. К тому же коллекция постоянно служила темой бесед Леона с сыном, когда тот к нему приходил.

– Ты можешь себе представить, сколько стоит хотя бы эта крошечная зеленая машинка? – спрашивал отец, указывая на гоночный автомобиль «Ягуар», сделанный в Англии в 1957 году фирмой «Матчбокс».

– Не знаю. А сколько?

– Много, – отвечал Леон. – И с каждым днем они растут в цене. Когда я умру, коллекция станет твоей, – повторял он десятки раз, – и ты сможешь продолжить ее или, если тебе будет неинтересно, продашь и получишь целое состояние.

Хотя Висенте и был фантазером, он не мог поверить, что коллекция настолько ценна. Однако в сложившейся ситуации прикинул: даже если продать машинки поштучно и очень дешево, у него появится достаточно денег на операцию кошке. Он и подумать не мог, что Леон категорически откажет ему. Теперь он впервые почувствовал или даже убедился, насколько недалек его отец.

– Папа, ты эгоист, – предпочел, однако, высказаться он. – Ну, дай мне хотя бы штучек пятьдесят.

– Нельзя. Это имеет ценность только как целая коллекция, понимаешь?

– Если Оскуридад умрет, я приду с молотком и разобью весь комод.

– В этой коллекции вся моя жизнь, – невозмутимо произнес Леон, словно привык к подобным угрозам. – Всю жизнь я собирал эти маленькие машинки. Они имеют для меня не только материальную ценность, поэтому я не могу с ними расстаться.

– Тогда я хочу домой, – объявил Висенте.

– Подожди, – сказал Леон, доставая чековую книжку.

Он выписал чек на 55 200 песо на имя своего сына, зная, что обналичить его будет проблематично, а то и невозможно. Он тщательно вычеркнул вариант «на предъявителя».

– Это составляет десять процентов всей стоимости операции, больше я дать не могу.

Чтобы получить точное представление о сумме, Висенте попросил отца показать, сколько составляют десять процентов от гамбургера, который он собирался съесть. Леон разрезал бургер на десять одинаковых кусочков, и Висенте съел один, заметив, что не хватает еще многого, но это уже кое-что. А чтобы набраться храбрости, выпил залпом стакан кока-колы и трижды смущенно вздохнул.

В понедельник Карла недоверчиво разглядывала чек.

– Ребенка должен сопровождать его законный опекун, – заявил Гонсало, позвонив в банк.

– Значит, ты собираешься обналичить чек?

– Мне не нужны эти деньги, но я хочу понять намерение Леона.

– Намерение Леона всегда одно и то же – досаждать другим, – отметила Карла. – Невероятно, что мальчику удалось вытянуть из него деньги.

– А у твоих родителей он тоже просил?

– Не думаю. Висенте хорошо их знает. Может, они и одолжат ему денег, но при этом заставят его работать в их конторе тысячу лет, – мрачно сказала Карла.

Потратив весь день на обсуждение проблемы, они решили обналичить чек, хотя бы для того, чтобы досадить Леону в ответ. Следующим утром отправились в банк с Висенте, которому пришлось прогулять уроки в школе. По пути они соблазняли его потратить деньги на диски, хотя его зарождающиеся музыкальные вкусы сбивали с толку: от «металла» Pantera до эмо-попа Kudai, или хотя бы пожертвовать их благотворительному фонду, такому как «Телетон», или детям, страдающим раковыми заболеваниями. Но казалось, что Висенте не слышит взрослых; он даже не смотрел в их сторону.

– Пойдем, выпьем сока и продолжим наш разговор, – предложила Карла, когда они выходили из банка.

– А где мы возьмем деньги на эти ваши соки? – поинтересовался Висенте, находясь на тропе войны. – Если вы собираетесь потратить мои бабки на соки и лепешки с ветчиной и сыром, то мой ответ – нет.

– Заплатим, конечно, как всегда мы, мой дорогой, – пообещала Карла и попыталась обнять его, но он увернулся. – Будут всего лишь соки, и больше ничего.

Они так и не выпили сока, а весь тот день вылился в какофонию трудных и незаконченных разговоров.

Вскоре Висенте занялся тайным тщательным осмотром дома в поисках вещей на продажу. Разумеется, он наткнулся на множество книг и решил, что Гонсало даже не заметит, если украсть некоторые из них. Взял сумку с зимней одеждой матери, нашел десяток ужасных картин с морскими пейзажами, намалеванных на досуге его дедом по материнской линии. Обнаружил VHS-плеер, гору видеокассет, две удочки, портативный туалет, три устаревших фотоаппарата и слайд-проектор. А также свадебное платье, подходящее для сокрытия четырехмесячной беременности, и небольшой металлический ящик с кодовым замком, комбинацию которого он легко угадал (123). Висенте надеялся, что там хранятся деньги или драгоценности, но разочаровался, увидев лишь резиновую уточку, которая на самом деле была водонепроницаемым вибратором.

Несмотря на то что были запланированы многочисленные кражи, Висенте решил, скорее из гордости, чем из скромности или чувства вины, что ничего воровать не станет, а продаст все то, что принадлежит ему. Он прикинул, что сможет носить исключительно школьную форму, даже по выходным, а больше ему ничего и не нужно.

Мальчик составил список вещей, с которого собирался сделать много копий для расклейки, но догадался, что известие о распродаже не должно достичь ушей родителей потенциальных покупателей, или, по крайней мере, достичь не сразу. Поэтому для начала он незаметно показал список своим одноклассникам, предварительно добившись от них обещания хранить тайну. Так что вся одежда Висенте, все его игрушки и книжки поступили в продажу по разумным ценам, которые он определил по торговым каталогам. Если бы сделка состоялась, он смог бы собрать даже немного больше не хватавших ему 496 800 песо.

В первые два дня было полное безразличие к его товарам, никто не проявил даже признаков интереса. На третий день он снизил цены вдвое, но тоже ничего особенного не произошло, и так он поступал вплоть до следующей недели, когда цены стали уже просто смешными, зато Висенте удалось продать три лупы, микроскоп, тапочки и первые пять томов саги о Гарри Поттере. Испытывая и гордость, и грусть, он отдал эти вещи и, хотя понимал, что полученная сумма мизерна (8250 песо), почувствовал некоторое облегчение. А вскоре появился интерес к самым дорогим товарам из списка: велосипеду – за унизительные 15 000 песо – и детской кроватке с матрасом + постельное белье (проблемы спать на полу мальчик не видел) по выгодной цене 34 500 песо. Висенте считал эти сделки завершенными, однако, как только приступил к реализации тщательно разработанного плана изъятия кровати из детской, не вызывая подозрений, случилась утечка информации, и Карла узнала-таки о коммерческой деятельности своего сына. Она наказала его и собралась отвести к психологу, но на самом деле не знала, что же ей делать. Гонсало тоже поговорил с ребенком, но в ответ увидел на его лице лишь презрительную гримасу.

– Какой-то чертенок, – отозвался о нем Гонсало, когда они с Карлой пытались сосредоточиться на тягучем кинофильме.

– Не смей обзывать его так, – потребовала она. – Это наша ошибка, надо было объяснить ему все с самого начала.

– А вот меня не водили к стоматологу, потому что не было денег.

– Ты сравниваешь себя с Висенте или с Оскуридад?

– Надо было ему сразу сказать, что нельзя тратить столько бабок на гребаного кота.

– Кошку.

– Кот или кошка – один хрен.

– Не понимаю, чего ты так злишься.

Отчим получил поручение провести переговоры с родителями вовлеченных в сделки детей. Проблемы с отменой продажи кровати не возникло, но отец ребенка, заинтересованный в покупке велосипеда, настоял на том, чтобы воспользоваться предложением, заявив: прежде всего он желает помочь спасти кошку. Диалог с ним получился настолько неприятным, что Гонсало предпочел во избежание продолжения спора со старым циником пойти на сделку. И собственноручно отдал новому владельцу синий велосипед, купленный всего полтора года назад. Тем временем Висенте, воодушевленный скромной победой, а также слегка ошарашенный популярностью, которую принес ему этот небольшой скандал, расклеил объявления по всей школе. Да еще распространил ксерокопии нарисованного им журнала с сочинениями о своей кошке Оскуридад и двумя придуманными цитатами («Кошки – никчемные существа», – якобы утверждала Карла. А заголовок лжеинтервью Гонсало был еще более гнусным: «Плевать я хотел на жизнь Оскуридад»). Благодаря этим уловкам Висенте добился более или менее быстрой поддержки значительного числа одноклассников. На протяжении почти двух недель двенадцать добровольцев из пятого «Б» торговали пирожными, печеньем и леденцами на палочке во время перемен. Завершение кампании стало моментом относительной славы: результаты оказались не такими уж скудными (15 286 песо), хотя и не позволяли даже мечтать о достижении поставленной цели – Висенте получил 93 736 песо, то есть 458 264 песо по-прежнему не хватало.

Когда несколько недель спустя Висенте наконец понял, что не сможет собрать нужную сумму, он попытался в последний раз убедить Карлу и Гонсало раскошелиться. Получился путаный, напряженный и бесплодный разговор, по итогам которого рассвирепевший Висенте взял электробритву отчима и обрил себе голову «под ноль». Следующим утром на перемене он спровоцировал хулиганов из соперничающего класса на неравную драку, обмен пинками и плевками. В результате заработал синяк под глазом и окровавленное лицо, а вдобавок директор школы отстранила его на три дня от уроков.

Так начался продуманный бунт: Висенте вдруг стал угрюмым, сварливым и наглым. Подобно ошеломленным собственной славой подросткам-«звездам», еще недавно приветливый и погруженный в себя мальчик превратился в варвара, который ввязывался во всевозможные неприятности, включая швыряние бумаг и яблок, кражу школьных завтраков, портфелей, ластиков, мячей и тапочек. Он обзывал одноклассников обидными прозвищами, подделывал подписи и отметки в дневнике, намеренно использовал несмываемые маркеры, симулировал проблемы с сердцем, торговал водяными бомбочками и петардами, вымогал деньги, обнажался в присутствии других, царапал стены и подкладывал на стулья шутихи, издающие неприличный звук.

Висенте выражал недовольство в школе, а дома просто отказался от своей роли в семье, потому что, страдая от разочарования и обиды, стремился нарушить домашний покой, который ему все-таки нравился. Логичной сценой ему служила школа, ведь она и раньше играла такую роль, а дом был чем-то вроде гримерки, где он недолго отдыхал от скандалов, в которых был главным героем.

Два месяца систематического школьного бунта нашли отражение в лапидарном отчете о личности ученика, который Карла и Гонсало смущенно изучали в конце второго полугодия:

Регулярно посещает уроки – Никогда Н

Демонстрирует пунктуальность на всех школьных мероприятиях – Иногда И

Уважителен – Никогда Н

Правдив – Иногда И

Честен – Никогда Н

Ответственно выполняет задания в школе и домашнюю работу – Никогда Н

Признает свои ошибки и пытается их исправить – Никогда Н

Принимает конструктивную критику – Никогда Н

Заботится о гигиене и собственной внешности – Иногда И

Участвует в жизни класса – Никогда Н

Заботится о своей физической безопасности и безопасности товарищей – Никогда Н

Демонстрирует стремление к самосовершенствованию – Иногда И

Контролирует свои импульсы – Никогда Н

Проявляет инициативу и творческие способности – Никогда Н

Сотрудничает в знак солидарности на благо других – Никогда Н

В классе является участником групп по интересам – Никогда Н

Достойно представляет школу на всех мероприятиях – Никогда Н

Заботится о своих вещах и вещах товарищей – Никогда Н

Соблюдает установленные нормы – Никогда Н

Демонстрирует уважение к национальной культуре и ее ценностям – Никогда Н

В любом случае, какая бесполезная бумага! Разве допустимо, чтобы подобные выводы, составленные кое-как, переполненные избыточными данными, обобщениями и методологическими неточностями, применяются – и продолжают применяться – для нанесения клейма стольким поколениям чилийских детей? И, кстати, неизбежен вопрос о квалификации учителя, ответственного за присвоение таких вводящих в заблуждение изъянов.

Учитель этот, бывший футболист Энрике Элиса́льде, отличился на левом фланге команды «Сантьяго Морнинг» в низших дивизионах чемпионата страны, сначала как старомодный нападающий – некоторые его «навесы» привели к великолепным голам пятнадцатилетнего Эсте́бана Паре́деса, будущего лучшего бомбардира чилийского футбола, – а затем как один из тех крайних форвардов, которым свойственно, скорее, трудолюбие в течение всех девяноста минут игры, чем блеск. Тренер вполне мог дать ему шанс сыграть в основном составе, но не дал, и юный футболист начал переживать, предался пьянству и беспорядочному блуду, пока через несколько лет не нажил троих детей от двух разных женщин, которых ему пришлось содержать. Тогда Элисальде поступил в университет, и, хотя ему пришлось пересдавать клеточную биологию, физиологию упражнений и теорию тренировок (дважды), он все же получил диплом преподавателя физкультуры. И даже сам не поверил, когда нашел работу на полную ставку с достойной зарплатой в приличной школе столичного района Нуньоа. Впрочем, ему не понравилось назначение руководителем, поскольку сам он предпочел бы ходить по школе в спортивной форме и со свистком на шее, требуя от учащихся четкого выполнения различных упражнений. У преподавателя Элисальде быстро появилась вполне обоснованная боязнь родительских собраний, однако сильнее всего в своей новой работе он ненавидел торчать в конце полугодия в учительской, подсчитывая средние показатели и заполняя дурацкие персональные отчеты, которые нисколько его не интересовали, за исключением тех случаев, когда они действовали как жестокие орудия мести.

Несомненно, Висенте вел себя ужасно, но оценка Элисальде все же была несправедливой. Вот один из примеров: в течение этих месяцев мальчика часто отстраняли от занятий, по меньшей мере, на два дня в неделю, не позволяя ему ходить в школу. И вместо того чтобы утверждать, что он «никогда» не посещал занятия регулярно, учитель должен был заметить, что Висенте «всегда» пропускал уроки, когда его на них не допускали. Вполне понятно заявление наставника, что Висенте «никогда» не проявлял почтительности, ибо почти все учителя страдали от его дерзости. Но тогда удивительно, что он счел, что Висенте «иногда» говорил правду и при этом «никогда» не был честен. А это во всех смыслах звучит противоречиво: да, можно утверждать, что говорить правду и быть честным – одно и то же, но тогда возникла бы дискуссия философского характера, к которой преподаватель не был подготовлен в силу своего образования.

Кстати, что это за чушь про «уважение к национальной культуре и ее ценностям»? Если предположить, что имеется в виду народный танец куэка или пение гимна утром по понедельникам, или обязательное исполнение на блок-флейте песни группы «Лос-Хайвас» под названием «Все вместе», то насколько важен отказ Висенте по-идиотски притопывать в грубом и нарочито чувственном танце? А разве полное переиначивание им текста гимна объективно не было проявлением «инициативы и креативности»? И разве не стало более интересным и новаторским то, что вместо песни «Все вместе» Висенте попытался сыграть на блок-флейте «Литиум» группы «Нирвана»? К тому же преподаватель грубо солгал, заявив, что Висенте «никогда» не участвовал в жизни класса, ведь на самом деле он «всегда» и даже слишком делал это; именно в его чрезмерном участии и была проблема, поскольку он нередко мешал работать учителям.

– Мама, ты же знаешь, что я не такой, – вымолвил Висенте, когда Карла показала ему отчет. – Ты сама меня вынудила. Если бы вы оплатили операцию Оскуридад, мои школьные проблемы закончились бы мгновенно.

Они вели серьезную семейную беседу в гостиной, когда грянуло нечто совершенно неожиданное.

– Мы собираемся сделать ей операцию в эту субботу, – объявил Гонсало.

– Как это? Каким образом? – заволновался озадаченный Висенте.

Карла тоже ничего не поняла, но не подала вида.

– У тебя остались собранные деньги? – поинтересовался Гонсало.

Мальчик кивнул.

– Ну а мы добавим остальное, – пообещал Гонсало, закрыв тему.

В назначенный день они втроем отправились на машине не в Колину, а в ближайшую клинику для животных. Висенте запротестовал, но ему объяснили, что там работает новый ветеринар, специализирующийся на кошачьей стоматологии, опытный молодой человек, который только что открыл практику в Нуньоа и готов оперировать их кошку за 120 000 песо.