Текст книги "Леон и Луиза"

ГЛАВА 5

На троицу 1918 года у Леона впервые было два выходных дня подряд. Вопреки обыкновению он проснулся очень рано и наблюдал, как ночная темнота за окном уступает вялому утреннему свету, а потом сиянию восходящего солнца. Он умылся у источника на задах пакгауза потом снова улёгся в постель, слушал пение дроздов и скрип балок и ждал, когда, наконец, наступит восемь часов – время идти в контору и пить кофе с молоком под чрезмернонежной опекой мадам Жозианны.

После завтрака он поехал на велосипеде в город. Прошедшая ночью гроза растрепала кукурузные поля, сорвала с платанов последние сухие прошлогодние листья и наполнила каналы и придорожные кюветы дождевой водой. Леон сделал круг по воскреснотихому городу с его блестящими крышами, мокрыми улицами и бурлящими шахтами канализации. Мягкий летний ветер доносил аромат цветущих кустов жасмина из садов в переулках, а солнце уже взялось всё просушивать перед тем, как горожане, жмурясь, выйдут из своих домов и отправятся на воскресную мессу.

На площади Республики Леон остановился, прислонил велосипед к афишной тумбе и сел на полусухую скамью. Ему не пришлось долго ждать. Несколько голубей осторожно приблизились к нему, дёргая головами, потоптались вокруг, и, не получив от него хлебных крошек, снова засеменили прочь. Где-то вопила влюблённая кошка. Старик в бордовом халате и тапочках в коричнево-жёлтую клетку прошмыгнул мимо с багетом под мышкой и скрылся в переулке между ратушей и сберегательной кассой. Облако заслонило и снова приоткрыло солнце. Тут за спиной Леона раздалось: – дзинь-дзинь, дзинь-дзинь! – велосипедный звонок разорвал утреннюю тишину, и секунду спустя перед ним стояла Луиза.

– У меня теперь звонок на велосипеде, – сказала она. – Я тебе что-нибудь должна за него?

– Ну что ты.

– Я тебя об этом не просила. И всё равно большое спасибо. Когда ты это сделал?

– Вчера вечером, после пивной.

– Значит, у тебя случайно оказался с собой звонок и отвёртка.

– И подходящий гаечный ключ.

Луиза тоже прислонила свой велосипед к афишной тумбе, села рядом с ним на скамью и закурила сигарету.

– А что это у тебя опять такое странное на багажнике?

– Четыре шерстяных одеяла и котелок, – сказал Леон. И сумка с хлебом и сыром.

– Снова нашёл на дороге?

– Еду на море, – сказал он. – Сегодня туда, завтра обратно.

– Просто так?

– Опять хочу увидеть океан. Восемьдесят километров, через пять часов я там.

– А потом?

– Погуляю по утёсам, пособираю на пляже всякую дрянь и найду себе сухое местечко для ночлега.

– И для этого тебе нужны четыре одеяла?

– Хватило бы двух.

– Мне тоже поехать?

– Было бы хорошо.

– Если я поеду, ты ко мне полезешь.

– Нет, – сказал он.

– За кого ты меня держишь, за идиотку? Любой мужчина полезет к девушке, если останется с ней в дюнах.

– Это верно, – согласился Леон. – Но я не буду это делать.

– Ах, нет?

– Нет. Хотеть и делать – это не одно и то же. – Леон встал и пошёл к своему велосипеду. – Кстати, в Ле Трепоре нет дюн.

– Ах, нет? – Луиза засмеялась.

– Только скалы. И галечный пляж. Серьёзно, я не буду этого делать. Пока ты сама не начнёшь.

– Честно?

– Клянусь.

– На сколько обычно хватает твоей клятвы?

– На всю мою жизнь. Я серьёзно говорю.

Луиза наморщила лоб и надула губы, потом выдохнула носом.

– Погоди минуту. Я сбегаю за сигаретами.

Они дружно выехали из города и поехали на запад в сторону океана по широкой, прямой и пустой дороге через восхитительные луга Верхней Нормандии, которая с незапамятных времён столь щедро одаряет своих жителей всем необходимым. Небо было высоким, а горизонт лежал далеко впереди, и слева и справа пролетали блёкло-зелёные военные поля пшеницы, которые росли реденько и неравномерно, как юношеская щетина, потому что засеяны были неопытными женскими и детскими руками; потом на холмогорье, вдали от деревень, попадались покатые, годами непаханые земли, которые уже начали зарастать березняком.

Луиза ехала быстро, а Леон легко поспевал за ней, потому что был свеж и полон сил. Они смотрели вперёд на дорогу, их ноги равномерно крутили педали, а поскольку их мысли были заняты тем, как ехать, где повернуть и куда прибыть, разговаривали они мало; они были счастливы. Время от времени он поглядывал на Луизу краем глаза, а она делала вид, что не замечает этого. Однажды они на полном ходу взялись за руки и ехали плечом к плечу, а потом она просто так от радости зазвонила в свой велосипедный звонок.

Уже в половине третьего они неожиданно и раньше, чем планировалось, добрались до места. Океан не известил их заранее о своей близости – воздух не стал солонее, небо просторнее, растительность скуднее, а почва песчанее; просто в какой-то момент нормандский ландшафт с тучными пашнями и сочными лугами резко оборвался и в сотне метров ниже, у подножия меловых скал нашёл своё продолжение в сером прибое Северного моря. Они проехали мимо канадского военного госпиталя, размещённого в целом море белых палаток на скалах, потом вдоль реки въехали в Ле Трепор.

Раньше это местечко было рыбацкой деревней. С тех пор, как сюда протянулась железная дорога из столицы, местные жители стали наниматься в обслугу к парижским курортникам, которые понастроили у подножия скал роскошных особняков с видом на море. Леон и Луиза поставили свои велосипеды у набережной Франсуа Первого и пошли прогуляться вдоль порта. Они разглядывали рыбаков в лодках, которые с погасшими окурками в уголке рта приводили в порядок сети своими грубыми руками, чинили паруса, сворачивали в бухту канаты и чистили палубы; окидывали взглядом отдыхающих в их розовых туфельках и блестящих гамашах, в их белых матросских костюмах и просвечивающих льняных юбках, в их панамах, искусно блондированных косах и с их выставленным напоказ парижским произношением. Внезапно Леон почувствовал, что Луиза взяла его под руку; этого она никогда прежде не делала.

– Посмотри на эти сахарные жопоморды с их зонтиками от солнца, – сказала она. – Если ты когда-нибудь увидишь меня с таким зонтиком, сразу пристрели.

– Нет.

– Это приказ.

– Нет.

– Мне больше некого попросить.

– Ну, ладно.

Потом они снова шли молча, будто были давно обжившейся парой, которой больше ничего не нужно доказывать. Ещё когда они ехали на своих велосипедах и давили на педали, они были свободны и естественны, потому что их цель ещё лежала в будущем и настоящее не было важным; теперь же отговорок и препятствий больше не существовало – и считалось то, что было. Но и сейчас, когда они гуляли по пристани, между ними не было осторожности и неловкости, была лишь трудность выразиться словами.

Что касается Леона, то ему хватало уже одного ощущения тепла её ладони на сгибе своего локтя, чтобы быть безмятежно счастливым. Впервые в жизни он так близко гулял рядом с девушкой; немного склонив голову, он мог вдохнуть аромат её нагретых солнцем волос, это было уже почти слишком – больше, чем он мог вынести.

Они шли по портовому молу в сторону маяка, который обозначал вход в гавань, сели там на парапет и разглядывали входящие и уходящие корабли и парусные лодки. Когда солнце склонилось к океану, они вернулись в городок, поднялись по улице де Пари и осмотрели церковь Сен-Жак, символ города.

Прямо у входа справа была статуя мадонны, перед которой они надолго остановились; то была простенькая гипсовая фигура с плоским лицом, с раскрашенными щеками и чёрными глазами-пуговками. Её одеяние состояло из синего, расшитого золотом бархата, и всё было покрыто записочками, многократно сложенными или свёрнутыми в трубочку. Они были приколоты к платью булавками или воткнуты между пальцами или всунуты под головной покров богоматери, записочки лежали на её нимбе и на её стопах, и даже в её губах и в ушах торчали записочки всех размеров и цветов.

– Что это за бумажки? – спросила Луиза.

– Жёны моряков просят богоматерь защитить их мужей, – сказал Леон. – У нас дома так же. Они рисуют на записочке свою рыбацкую лодку и надеются, что под защитой святой девы она вернётся невредимой. Другие заворачивают в бумажку прядку волос своего чахоточного ребёнка и просят деву дать ему здоровье. А в последнее время пошли в ход фотографии солдат.

– Давай заглянем в парочку?

– Это приносит несчастье, – сказал Леон. – Корабль утонет. Ребёнок умрёт. Солдата разорвёт гранатой. А у тебя отсохнут пальцы, если ты притронешься хоть к одной записке.

– Тогда не будем. Пойдём?

– Погоди ещё минутку. – Леон достал из нагрудного кармана карандаш и блокнот.

– Тоже пишешь записку? – Луиза засмеялась. – Как жена моряка?

Леон вырвал из блокнота листок, свернул его в трубочку и сунул богоматери под правую подмышку.

– Пошли, скоро отлив. Я наберу нам на ужин мидий на скалах.

В бакалее на улице де Пари Леон купил два багета, а также морковь, порей, лук, тимьян и бутылку белого сухого вина, потом они забрали свои велосипеды и повели их в закатных лучах вниз к казино; оттуда широкий пешеходный настил из дубовых досок вёл по галечному пляжу мимо длинного ряда выкрашенных белой краской пляжных домиков. За ними возвышались гордые виллы с верандами по всему периметру и белыми гардинами, которые легко и бесшумно надувались от морского бриза, потом опадали и снова надувались, как будто дышали.

Леон ещё от маяка приметил, что далеко за виллами, в скалах на южном конце пляжа, морем нанесло много плавника; он хотел использовать его для костра. Стало холодно, последние купальщики вернулись домой, чтобы смыть с себя морскую соль и принарядиться к ужину. Леон и Луиза нашли у подножия меловых скал между двумя каменными глыбами сухое, защищённое от ветра местечко. Они убрали гальку, добравшись до песка, потом расстелили одеяло, и Леон развёл костёр из сухих водорослей и плавника. Луиза в это время сидела на одеяле, обняв колени, и смотрела вдаль на оранжево-лиловую игру волн океана, как будто то был сказочный спектакль.

– Давай насобираем мидий, – сказал он, закатал свои брюки выше колен и взял с велосипеда котелок. – Они должны быть вон там, в скалах, где чайки стоят на мелководье. Туристы их никогда не собирают, они их лучше в лавке купят. Там и креветки могут быть, но без сети нам их не словить.

Чайки сердито кричали и, недовольно расправив крылья, делали несколько прыжков и поднимались в два-три взмаха в воздух, давали подхватить себя восходящему потоку воздуха и парили вдоль скалистой стены вверх до зелёных лугов, чтобы тут же войти в пике, угрожающе устремив вниз свои острые клювы, перед самой землёй перейти к скользящему полёту и снова взмыть вверх.

В лужах, оставшихся после отлива, было достаточно мидий, котелок быстро наполнился. Леон достал из сумки два ножа и показал Луизе, как соскребать с ракушек водоросли и наросты. Потом они вернулись назад в своё укрытие между каменными глыбами. Он упал на одеяло и вздохнул; этот день был прекрасным, его счастье было совершенным. Луиза, однако, осталась стоять, нерешительно сделала пару шагов туда и сюда и закурила.

– Иди сюда, устраивайся, – сказал он. – Я тебе ничего не сделаю.

– Смотри лучше, как бы я тебе чего не сделала.

– Тебе холодно?

– Нет.

– Хочешь, ещё что-нибудь придумаем, пока не стемнело? Можем прогуляться наверх на утёсы?

– Я есть хочу.

– Я сейчас приготовлю.

– Может, мне что-нибудь купить?

– У нас всё есть, – сказал Леон. – Мне осталось только нарезать морковку, лук и чеснок, и за несколько минут всё сварится.

– Может, мне сбегать за чем-нибудь сладким на десерт? Два шоколадных эклера?

– Время полдесятого, – сказал Леон. – Вряд ли кондитерская ещё открыта.

– Я попытаю счастья.

Через полчаса она вернулась. За это время Земля уже повернулась в темноту. На небе мигали первые звёзды, луна ещё не взошла. Пара чёрных тучек так низко дрейфовала над бухтой, что по ним пробегал луч маяка.

Леон снял котелок с огня. Он слышал за спиной шорох гальки и шаги Луизы. Но не повернулся на звук.

– Еда готова. А как насчёт эклеров?

Она промолчала.

Леон помешал варево в котелке, выудил обрывок водоросли и пустые створки мидии. Её шаги замедлились и стихли. Потом он почувствовал, как Луиза подошла к нему сзади и положила ладони ему на плечи. Её волосы скользнули по его шее, дыхание коснулось его правого уха.

– Ты обвёл меня вокруг пальца. – Её правая рука спустилась с плеча, просунулась ему под мышку и цапнула его за нос. – Ты нарочно всё это затеял и провёл меня как циркового медведя.

– У тебя сегодня ночью отсохнут пальцы.

– Это правда, что написано в записочке?

– Абсолютно. И навсегда.

Леон высвободил свой нос из пальцев Луизы, повернулся и посмотрел ей в зелёные глаза, которые светились в отблесках костра. И потом они поцеловались.

ГЛАВА 6

Леон не мог знать, что в то самое мгновение, когда он проснулся от противотуманного гудка парохода, полмиллиона измождённых немецких солдат шнуровали свои ботинки, чтобы идти в последнюю атаку на Париж; может быть, останься он тихо лежать рядом с Луизой, не трогаясь никуда с пляжа, всё пошло бы по-другому. Воздух был сырым и холодным, небо пасмурным и мглистым. Прилив пришёл и схлынул, каменистый пляж мокро блестел; на ворсинках шерстяных одеял висели капельки росы. За бурунами прибоя из воды торчали рангоуты разбитого судна.

Леон взглянул вверх, на меловые скалы, в которых чайки сидели в гнёздах, согревая клювы в оперении, и выше – до самой полоски травы, над которой ветер гнал свинцовые дождевые тучи. До тех пор, пока там не покажется согревающее полуденное солнце, здесь внизу, на пляже, будет холодно и сыро. Чем дольше он смотрел вверх, тем отчётливее ему мерещилось, что не тучи над ним летят, а он сам вместе с пляжем и скалами несётся куда-то под тучами.

Леон оперся на локоть и стал разглядывать очертания тонкой фигурки Луизы, которая в такт прибою поднималась и опускалась под одеялом. Её чёрные запутанные волосы походили на кошачью шерсть. Он отодвинулся от неё и встал, чтобы собрать плавника и снова развести костёр. Когда пламя поднялось ввысь, он отправился по пляжу вдоль линии прилива в поисках предметов, которые море могло принести за ночь. На восточном конце пляжа он нашёл красно-белый буёк, а на обратном пути планку двухметровой длины и четыре раковины с гребешками. Всё это он положил у костра. Поскольку Луиза всё ещё спала, он пошёл вниз к морю и разделся до трусов.

Вода была холодная. Он брёл по ней, потом нырнул в набежавшую волну и сделал несколько гребков. Почувствовав соль на губах и привычное жжение в глазах, он перевернулся на спину и предался мягкому покачиванию на волнах, погрузив уши под воду, в то время как вдоль хребта Chemin des Dames над окопами впервые после многих месяцев снова полз сладковато-прелый банановый запах фосгена, превращаясь в лёгочных альвеолах солдат в соляную кислоту, и десятки тысяч молодых мужчин буквально выблёвывали свои лёгкие наружу, а те, кто выжил, и кого не разорвала на куски артиллерия, со слепыми, жутко вывернутыми глазами бежали в сторону Парижа, а их отравленная и обожжённая кожа кусками отваливалась с лиц и ладоней.

Леон качался на волнах, наслаждаясь невесомостью, и смотрел в небо, на котором всё ещё висели тяжёлые чёрные тучи. Через некоторое время он услышал свист – то была Луиза, она уже проснулась и махала ему рукой. Он пустился к берегу с попутной волной, натянул на мокрое тело штаны и рубашку и сел с ней рядом к костру. Луиза нарезала ломтями хлеб, оставшийся с ужина, и поджарила его на углях.

– Ночью ты немножко храпел, – сказала она.

– А ты во сне шептала моё имя, – сказал он.

– Врун из тебя никудышный, – сказала она. – Вот кофе бы сейчас не помешал.

– Дождь начинается.

– Это не дождь, – сказала она. – Это всего лишь тучка, которая пролетает слишком низко.

– Эта тучка нас вымочит, если мы останемся здесь.

Луиза скатала одеяла, пока Леон чистил песком котелок, и они повели свои велосипеды обратно в город. В порту было бистро, которое уже открыли, и которое называлось – как и постоянная пивная Леона – Кафе Дю Коммерс. У стойки стояли четверо небритых мужчин в помятых полотняных костюмах, прихлёбывая кофе из чашек и старательно не замечая друг друга. Леон и Луиза сели за стол у окна и заказали кофе с молоком.

– О, мы попали в дурную компанию, – Луиза указала своим надкушенным круассаном в сторону стойки. – Ты только погляди на этих придурков.

– Эти придурки могут тебя услышать.

– Ну и пусть. Чем громче мы говорим, тем меньше они будут верить, что мы говорим о них. Это типичные парижские придурки. Мелкие парижские придурки первого сорта, все четверо.

– Ты разбираешься в их сортах?

– Вон тот в синих солнечных очках, который прячет свою физиономию под шляпой, считает себя знаменитостью не меньше, чем Карузо или Золя, притом, что зовут его Фурнье или вроде того. А тот, что с усами и читает биржевые ведомости, озабоченно наморщив лоб, – этот мнит себя Рокфеллером, потому что у него есть три акции железной дороги.

– А остальные двое?

– Те просто их высокоблагородия Придурки, которые ни с кем не здороваются и ни с кем не разговаривают, чтобы никто не просёк, какие они скучные.

– Бывает же и так, что вскучнётся, – возразил Леон. – Я тоже иногда скучаю. А ты нет?

– Это совсем другое. Если ты скучаешь или я, то в надежде, что это когда-то изменится. А те скучают, потому что всегда хотят, чтобы всё оставалось как есть.

– А по мне, так все четверо выглядят как совершенно нормальные отцы семейств. Они вырвались из дома под предлогом, что сбегают в булочную. И теперь наслаждаются четвертью часа свободы и мира, пока не вернутся в свои виллы к требовательным жёнам и к назойливым детям.

– Ты так думаешь?

– Тот, что в синих очках, всю ночь ругался с женой, потому что она его больше не любит, а он не хочет об этом знать. А тот, что с газетой, боится бесконечно длинных послеобеденных часов на пляже, когда он должен играть со своими детьми, но понятия не имеет, во что.

– Пошли лучше к рыбакам, – предложила Луиза. – В рыбацкую пивную.

– Но мы же не рыбаки.

– Ну и пусть.

– Нам-то пусть, а рыбакам не всё равно. Они примут нас за парижских придурков. Уже за одно то, что мы не рыбаки. – Леон отодвинул штору и выглянул в окно. – Мокрая туча уже ушла.

– Тогда пошли, – сказала Луиза. – Поехали домой, Леон. Море мы уже увидели.

Пронизанные солнцем, ветром и дождевой моросью, свежим воздухом океана и бессонной ночью, Леон и Луиза пустились в обратный путь. Он вёл по тем же дорогам, через те же холмы, мимо тех же деревень, которые они уже видели накануне; они пили воду из тех же деревенских источников и покупали хлеб в тех же пекарнях. Их велосипеды надёжно жужжали, а скоро и солнце выглянуло – всё было в точности так, как вчера, но теперь во всём этом присутствовало волшебство. Небо было выше, воздух свежее, будущее лучезарнее, и Леону казалось, будто он впервые в жизни по-настоящему ожил, как будто он родился на свет полусонным и до сих пор влачил свои дни в полусне до этих самых выходных, когда он наконец-то очнулся. Его жизнь разделилась на две части: до Ле Трепора и после Ле Трепора.

В полдень они поели супа в сельской харчевне, потом сделали привал в стогу сена в стороне от дороги – и если всё, что происходило до сих пор, есть чистая легенда, то в этом месте истории, где они спали в стогу, вводится в действие предание моего деда, которым он охотно и часто угощал нас и много десятилетий спустя – как в конце мая 1918 года – он в первый и единственный раз очутился на большой войне. Он рассказывал свою историю всегда с очаровательной сдержанностью, с точностью в деталях, даже после многократного повторения и достоверно, если не считать одного маленького, но очевидного для всех членов семьи привирания: что Луиза, по его версии, – из соображений стыдливости – была вовсе не Луизой, а его товарищем по работе Луи.

Итак, когда Леон и Луиза – она же Луи – проспав в стогу час, снова проснулись, они услышали приглушённую черепичной крышей навеса далёкую канонаду, которую они приняли за грозу. Они в спешке скатились со стога сена вниз, вывели свои велосипеды из-под крыши и поехали, одежда и волосы в сене, чтобы как можно дальше отъехать от надвигающейся грозы, в надежде, что она застигнет их разве что по прибытии в Сен-Люк.

Но, как оказалось, гром был вызван не атмосферными явлениями, а орудийным огнём немецкой артиллерии. Постепенно гром превратился в удары, потом воздух стало разрезать шипением, гудением и воем, а за лесочком поднялись первые столбы дыма. В панике оба неслись по просёлочной дороге, в то время как за ними, перед ними и сбоку от них поднимались столбы дыма, а потом они проехали мимо свежей, дымящейся бомбовой воронки, на краю которой рухнувшая яблоня задрала к небу свои обнажившиеся корни. В воздухе стоял едкий дым, никаких сторон света больше не существовало, а о том, чтобы свернуть или повернуть назад, нечего было и думать, потому что опасность исходила отовсюду и ниоткуда.

Они ехали всё быстрее и ещё быстрее, и земля под ними содрогалась, Луиза впереди, а Леон за её спиной, защищённый от ветра, а когда дистанция между ними увеличивалась и она вопросительно оглядывалась, он махал ей: езжай, езжай! – и поскольку она замедлялась и дожидалась его, он злился и кричал: «Да езжай же, чёрт возьми!» – после чего она решительно вставала на педали и уносилась вперёд.

Луиза как раз только что скрылась за холмом, как именно там поднялось облако взрыва. Леон закричал и ринулся в гору. Когда он достиг вершины холма, дорога перед ним взорвалась. Камни и обломки взлетели до верхушек деревьев, коричневая стена пыли разбегалась во все стороны. Потом появился военный самолёт, прострочил дорогу автоматной очередью и свернул в сторону, в то время как Леон на большой скорости и с двумя пулями в животе вслепую рухнул в кратер, где он потерял коренной зуб, сознание, а в последующие часы ещё и много крови.