Текст книги "Тютюнин против ЦРУ"

6

Не выходя из кухни, Сергей созвонился с Окуркиным Лехой, который по случаю пятницы пораньше сбежал с работы.

Окуркин работал на ложкоштамповочном предприятии, где зарплату не платили месяцами. Поэтому он мог как угодно нарушать дисциплину, не боясь, что его за это попрут с производства.

До того как стать мастером ложкоштамповки, Леха три года отработал в лыжезагибочном цехе. Дело ему нравилась, однако постоянные недоразумения из-за выяснения места его работы вынудили Окуркина оставить лыжи.

Происходило это очень просто. Стоило кому-то спросить Леху, где он работает, следовало вполне нормальное пояснение:

– На лыжезагибочном станке.

– Да? И что вы на нем делаете?

– Лыжи загибаю, – спокойно объяснял Окуркин.

– Кому? – тут же следовал насторожённый вопрос.

– Кому скажут, тому и загибаю, – честно признавался Леха. – Это же не я сам решаю. Для этого другие люди есть, – добавлял он, повергая собеседника в замешательство.

Случалось, что нервные граждане даже писали на Леху заявления, обвиняя его в посягательстве на их жизнь. Устав от подобных недоразумений, Окуркин ушёл с любимой работой и подался в ложкоштамповку.

Перекинувшись по телефону с Лехой парой слов, Тютюнин уговорился встретиться с ним через полчаса и отправиться на старый стадион «Локомотив». По пятницам там проходили международные встречи команд восьмой лиги. Билеты распространялись по смехотворным ценам, а потому на трибунах был полный аншлаг.

Наскоро перекусив ворованными тёщей голубцами, Серёга сказал Любе, что идёт на футбол, и, подхватив большой полиэтиленовый мешок, выскочил из квартиры.

Возле подъезда он снова встретился со старухой Гадючихой, которая плела интриги, нашёптывая что-то на ухо другой пенсионерке.

Когда Тютюнин подошёл к остановке, Леха уже стоял в условленном месте и поплёвывал на асфальт.

– Ну ты меня подставил со своим дихлофосом американским! – с ходу начал Тютюнин.

– А чего не так с дихлофосом? – спросил Леха.

– Этот дихлофос не от моли, а от людей оказался.

– Да ты что?

– Вот и что. Я его против насекомых применил, так чуть сам дуба не дал и весь «Втормехпошив» не потравил. Меня даже уволить хотели…

– То-то у Митяя такая рожа довольная была, когда он мне пузырёк дарил, – начал припоминать Окуркин. – Я ведь ему бритву свою отдал. Вот сволочь.

Подошёл автобус, из которого вывалила толпа усталых пассажиров. Друзья заскочили в салон и сейчас же нарвались на толстую тётку-кондуктора.

– Ну? – строго спросила она с такой интонацией, что сейчас же напомнила Серёге его тёщу.

– А мы чернобыльцы, у нас льготы, – не очень убедительно заявил Леха, показывая какую-то затёртую книжку.

– Или берете билеты, «чернобыльцы», или вылетаете на следующей остановке.

– Берём билеты, – согласно кивнул Серёга и отдал тётке деньги.

Когда друзья заняли место у окошка, Леха толкнул Тютюнина в бок и спросил:

– Ты чего это какой-то не такой? Надо было поспорить с ней, а ты сразу: берём билеты.

– Ладно, – отмахнулся Серёга. – Я сегодня самовар прихватил медный – на десять кило чистого металла!

– Да ты что? Значит, завтра гуляем?

– Гуляем!

– Эх… – Леха поморщился. – Не получится завтра. Я в деревню еду. Кстати, не хочешь мне помочь?

– А чего делать надо?

– Да прабабка моя померла. Наследство оставила – дом и два сарая. Надо ехать.., это.., во владение вступать. Моей Ленке не терпится – прямо завтра и поедем.

– А чего, давай, – сразу согласился Серёга, хотя внутренний голос советовал ему остаться дома. – Отпуск у меня только в сентябре, а шашлычка поесть хочется.

– Шашлычок будет, только с этим делом… При жене, сам понимаешь, нельзя. К тому же я за рулём.

– Понимаю, – согласно кивнул Тютюнин. – Но завтра только суббота, а будет ещё и воскресенье.

– Будет, – согласился Леха. – Хотя в субботу тоже можно чего-то придумать.

На остановке «Чатланский завод» друзья вышли и направились прямо к стадиону. Туда уже стекались толпы подвыпивших граждан, которые несли с собой авоськи с баночным пивом, и это радовало Серёгу с Лехой больше всего, поскольку они ходили на матчи не для спортивного удовольствия, а только корысти ради. Окуркин и Тютюнин контролировали половину пространства под трибуной Б-4, куда во время матча обильно сыпались пустые алюминиевые банки – бутылки на стадион приносить не разрешалось, чтобы их потом не швыряли на поле.

Время от времени на территорию под трибунами покушались бомжи из соседнего района, однако местная баночно-алюминиевая мафия давала чужакам достойный отпор.

– Кто сегодня играет? – спросил Леха у синюшного мужика в обоих левых ботинках.

– «Басмач ятаган», Турция, и «Обувщик» из Пескоструйска, – довольно внятно произнёс тот. – Принимаются ставки на результат игры.

– Так ты значит этот.., брокер?

– Букмекер, – поправил синюшный. – Угадаете исход матча – пол-ящика пива ваши.

– Нет, мы здесь по работе, – ответил за Леху Тютюнин, видя, что тот при упоминании пива стал доверчиво улыбаться маклеру. – Пойдём, нам ещё порядок навести нужно.

– Ты прав, нужно успеть до начала, – согласился Окуркин. Под порядком подразумевалась уборка того, что накапливалось под трибунами за неделю между матчами.

На месте они застали своего соседа – пятнадцатилетнего Азамата.

Тот приветливо помахал им, блеснув чёрными глазами. Прежний хозяин этой территории за долги отдал её брату Азамата, который торговал на рынке фруктами.

По-русски мальчик говорил плохо, однако соседи хорошо друг друга понимали. Азамат вёл бизнес честно и никогда не спорил из-за банок, падавших на демаркационную линию. Он великодушно отбрасывал их на сторону Сергея и Лехи.

Несколько раз после футбола за Азаматом приходили бритоголовые, однако Леха, хотя и был невысок ростом, умело действовал «пальцем» от танковой гусеницы, который он всегда держал под трибуной.

Подчистив территорию и приготовив камни – «прессовалки», которыми плющили банки, Тютюнин и Окуркин стали прислушиваться к тому, что происходило наверху.

Болельщики беззлобно ругались матом, обещая туркам нелёгкую жизнь, и открывали банки с шипящим тёплым пивом.

Скоро началась игра, и первая тара полетела под трибуны.

Серёга работал на подборе банок, а Леха прессовал их в алюминиевые пятачки. За хорошую игру друзья набирали до трех тысяч банок и, если бы не плющили их, могли бы увезти урожай только на самосвале.

Вскоре турки забили гол.

– Басмачей на мыло! – стали кричать с трибун, и вниз полетели недопитые банки – признак неудовольствия.

Пришлось Серёге выливать пиво на землю, что вызывало у Лехи тяжёлые вздохи. Вылитое пиво было очень жалко.

Игра стала выравниваться, и банки падали с равными временными интервалами по всей площади трибуны.

Азамат быстро собирал их на своей половине и лишь слегка приминал ногами, прежде чем бросить в мешок, – за ним заезжал брат, а потому проблем с транспортировкой у него не было.

Скоро начало темнеть, однако банки сыпались исправно.

– Я уже пятнадцать сотен насчитал… – сообщил Окуркин, который, словно ложкоштамповочная машина, без устали плющил алюминий.

– Хорошо… – сказал Тютюнин.

Под конец матча «Обувщик» начал отыгрываться. Пиво полилось рекой, и Серёга почувствовал, что ему становится жарко. Леха застучал камнем чаще, а сосед Азамат даже стал что-то напевать.

– Две пятьсот! – крикнул Окуркин, утирая со лба пот. «Обувщик» снова атаковал, и трибуны гудели от дружного рёва.

«Сегодня будет рекорд, – подсказал Серёге внутренний голос. А затем добавил: – А в деревню ты бы лучше не ездил».

Наконец «Обувщик» сравнял счёт, и банки обрушились настоящим цунами. У Серёги от напряжения стали подрагивать коленки, а Леха выдыхал воздух с каким-то хрипом, однако не сдавался и лишь время от времени нервно похохатывал.

– Три семьсот двадцать семь! – торжественно объявил он, когда марафон наконец закончился и болельщики стали покидать трибуны.

Серёга помог другу уложить все заготовки и попробовал приподнять раздувшийся мешок. Это оказалось не так легко.

Мимо, словно стая волков, прошли бритоголовые. Они недобро покосились на Азамата, однако раскрасневшееся лицо Лехи Окуркина отпугнуло их.

– А вон и Сайд! – заметил бежевую «шестёрку» Тютюнин, и Азамат приветливо помахал брату рукой.

В последнее время Сайд подвозил Леху с Сергеем, вместе с их товаром. Алюминий они тоже сдавали вместе, в подпольном пункте какого-то земляка Сайда и по более высоким ценам.

Пока грузили добычу, неподалёку происходила драка. Точнее, не драка, а избиение. Били букмекера, который за время матча успел пропить все доверенные ему ставки.

Неподалёку стоял милицейский сержант и со скучающей физиономией наблюдал за процессом. Его тоже угораздило поставить на результат, и теперь он мстил букмекеру чужими руками и ногами.

Видимо, решив, что тому уже хватит, он вяло разогнал народных мстителей и, махнув рукой, подозвал машину с клеткой.

– Хорошо денёк прошёл, – сказал довольный Леха, когда они погрузились в «шестёрку» Сайда.

– Да, неплохо, – согласился Серёга. – Очень неплохо.

7

Домой Тютюнин пришёл в одиннадцатом часу. Не очень поздно, да к тому же трезвый.

Каково же было его удивление, когда жена встретила его потоком бранных слов и своей любимой скалкой.

Натренированный Серёга увернулся от пары ударов, опрокинул стул и журнальный столик, однако в лоб все же получил.

– Ты что! – завопил он. – Я же трезвый!

– Не важно! – наступала Люба, на практике отрабатывая выпады и развороты.

Пробегая мимо софы, Тютюнин подхватил подушку и что есть силы швырнул её в жену. От неожиданности Люба потеряла равновесие и со всего маху грохнулась задом об пол.

В шкафу зазвенели рюмки, а снизу шваброй в потолок застучали соседи.

– Сволочь ты, Тютюнин! – крикнула Люба и поползла за обронённой скалкой.

– Да ты объясни, в чем дело?!

– В чем? Ещё спрашиваешь, харя твоя бесстыжая?! А любовницу себе кто завёл?

– Какую ещё любовницу? – опешил Сергей.

– Такую… – Люба шмыгнула носом и достала из кармана кусочек серого картона с телефоном. – Вот, у тебя в кармане нашла…

– А где тут написано, что это любовница?

– Не написано, зато духами пахнет… Ты нюхай, нюхай!

Тютюнин понюхал. Действительно, врачиха Света злоупотребила духами.

– А ты звонить по этому телефону пробовала?

– Это зачем ещё?

Люба поднялась с пола, однако Серёга на всякий случай все ещё держался от неё на безопасном расстоянии.

– Затем, что проверить бы следовало, прежде чем на человека с дубиной бросаться. Тебе это в голову не приходило?

– Не-а, – призналась Люба. – Я маме позвонила, а она сразу сказала – бей его…

Решив не откладывать проверку в долгий ящик, Люба сейчас же набрала указанный номер и, когда ей ответили, переспросила:

– Куда, вы говорите, я попала? В морг?!

В испуге бросив трубку, она отскочила не середину комнаты и уставилась на Сергея широко раскрытыми глазами.

– Говорят – морг, Серёж. Откуда у тебя в брюках морг?

– Да в чьей-то шубе в кармане валялся. Я выбросить хотел, да, видать, забыл.

Чувствуя за собой вину, Люба собрала мужу поздний ужин и, глядя, как он ест, тяжело вздыхала.

– Я завтра с Лешкой и Ленкой его в деревню еду, – сообщил Тютюнин между пирожком и киселём.

– Я знаю, – снова вздохнула Люба. – Лена мне звонила. Говорит, они с Лешкой наследство получили.

– Ничего, и мы когда-нибудь получим, – усмехнулся Тютюнин. – Двухкомнатную квартиру, бывшую кооперативную, и старый проржавелый автомобиль «москвич».

8

Наутро пришедшего на кухню Серёгу ожидал небольшой сюрприз. На столе стоял начищенный до блеска самовар. Тот самый, который он притащил, чтобы сдать на цветной лом.

– Удивился, да, Серёж? – лучась радостью, спросила Люба. – Это я до двух ночи драила медяшку, чтобы тебе приятное сделать.

– Ну чего… – Сергей пожал плечами, не зная, что сказать. Самовар, хотя одна ручка у него отсутствовала, а на корпусе красовались несколько глубоких вмятин, действительно смотрелся очень нарядно.

– И крантик, Серёж, работает! – похвалилась Люба. – А воду я кипятильником закипятила. Садись чай пить.

Серёга сел и попил. А перед уходом поцеловал жену, показывая, что за вчерашнее недоразумение зла на неё не держит.

Едва он открыл дверь на лестничную площадку, как на пороге показался любимец его жены – кот Афоня, который отсутствовал дома двое суток.

– О, нашлась пропажа! – всплеснула руками Люба и, подхватив Афоню, потащила его в ванную – купать.

«Ну и хорошо», – неизвестно почему подумал Серёга и прикрыл дверь.

Возле подъезда его уже ждал Леха на своём «запорожце» канареечного цвета, с женой Леной на заднем сиденье. Весила она немало, оттого жёлтая машинка, казалось, вот-вот встанет на дыбы.

– Когда-нибудь я куплю себе другой автомобиль, – бывало, говорил Леха, сидя за стаканом. – Но «запорожца» этого я не продам ни за какие деньги. Веришь, Серёг?

– Верю, – обычно говорил Тютюнин, поскольку из личного опыта знал, что не соглашаться с Окуркиным, когда он в таком состоянии, нельзя. В противном случае Леха либо лез в драку, либо начинал рыдать и рвать на себе рубаху. И неизвестно, что было хуже.

– Вот веришь ли, миллион баксов мне давай – не возьму. В руки пихай, а я не продам. Веришь?

В принципе, Леху можно было понять. Он в этот «запорожец» вложил больше сил, чем завод-изготовитель. Окуркин даже взялся лудить весь его кузов, однако, сточив за полгода четыре паяльника, ограничился только днищем.

– Привет, Мишка Квакин! – басом поздоровалась с Сергеем Елена. Она всегда называла его Квакиным, поскольку её любимой и единственной в жизни книгой была «Тимур и его команда».

Она повсюду таскала её с собой и даже теперь, сидя на заднем сиденье «запорожца», перелистывала страницы с полуистершимися буквами.

– Пассажирам пристегнуться! – громко объявил Леха, пролезая на своё место. – Начинаем заезд для иномарок в классе «Формулы-1», до деревни Гуняшкино!

Мотор машины задребезжал, застучал, затрясся и, дёрнув коробку с пассажирами, тяжело поволок её по асфальту.

9

До Гуняшкина доехали довольно быстро – часа за три. И за всю дорогу Леху только один раз остановил гаишник.

– А чего это твоя помойка так свистит? – спросил он.

– Так это турбина, – просто ответил Окуркин, не моргнув глазом. Автоинспектор обошёл «запорожец» вокруг, однако проверять турбину не стал. Так отпустил.

– А правда, Леха, чего у тебя там свистело? – поинтересовался Тютюнин, когда они уже въезжали в Гуняшкино.

– Да свисток он в трубу запихал, – пояснила Елена. – Взрослый человек, а туда же.

Прокравшись по заросшим лебедой обочинам, «запорожец» остановился напротив скособоченной избы, стены которой поросли мхом, а кирпичная труба, казалось, вот-вот должна была завалиться.

– Ты на дом не гляди, – предупредил Окуркин, выбираясь из машины. – Дом я новый отстрою. Ты смотри, сколько здесь земли – поместье, е-моё.

– И речка близко, – добавила Лена, с кряхтеньем пролезая через узковатую дверь. – Давайте выгружать продукты и лопаты, и сразу приступайте к делу, а то, если вас, алкоголиков, сразу работать не заставить, потом толку мало будет.

– Аче делать-то надо? – спросил Серёга, вдыхая полной грудью чистый воздух.

– Сначала погреб разберём. Там у прабабки каких-то солянок понаставлено. А потом лебеду в огороде палками посшибаем – и все, отработали, – сообщил Леха.

– Зачем лебеду-то сшибать? Может, её косить надо?

– Не надо косить. Просто мне нужно масштаб будущих работ определить.

– Каких ещё работ?

– Ну, картошку мы с Ленкой решили посадить.

– В июне?

– А почему нет? Но если не успеем, то в зиму закопаем.

– А в зиму разве закапывают? – усомнился Тютюнин.

– Конечно закапывают, – уверенно заявил Леха. – Слово «озимые» слышал? Осенью сажают, а по весне выкапывают – все просто. Ну, пошли в погреб.

– Сначала костерок мне разожгите, работяги. А то как же я вам обед приготовлю? – напомнила Лена, стоя над узелками со снедью.

Глядя на неё, Сергей подумал, что работу по сшиба-нию лебеды стоило бы поручить ей, поскольку по телосложению супруга Лехи походила на начинающего боксёра-тяжеловеса.

– Ладно, сама разожжёшь, не маленькая, – отмахнулся Окуркин. – И вообще, давай лучше печку в доме растопим.

– Нет уж, лучше я здесь. Ну его, этот дом – меня там жуть пробирает.

«Жуть пробирает», – мысленно повторил Тютюнин и ещё раз взглянул на скособоченную избушку. Теперь он понял, что чувствовал с самого утра или даже со вчерашнего вечера. Пусть не так явно, как сейчас, но это были те же ощущения.

Его пробирала жуть.

10

Внутри дома было прохладно, если не сказать – холодно. Бревенчатые почерневшие стены не держали тепло и больше напоминали отсыревший камень.

Под потолком, тут и там висели пучки каких-то трав. По углам лежали на полу отшлифованные, похожие на гальку камешки.

– А свет здесь где включается? – поинтересовался Серёга.

– Да нет здесь никакого света. Электричество сюда три раза проводить пытались. Сначала после революции, потом в тридцать седьмом и ещё в пятьдесят третьем году.

– И что?

– Не дошли. Говорят, болота забирали к себе монтёров.

– Что значит забирали?

– Ну, утопли все.

– Ничего себе сказочки. – Серёга нервно засмеялся.

– Да ладно, – успокоил его Леха, – у меня здесь лампа есть керосиновая. Пойдём, она возле печки осталась.

Во второй, довольно просторной, однако такой же мрачной комнате стояла большая печь. Пожалуй, даже очень большая, хотя выросший в городе Серёга никогда печей не видел.

– Какая здоровая печка, Лех. Зачем она такая? – спросил Тютюнин, в то время как Окуркин ожесточённо встряхивал лампу, чтобы пропитать фитиль керосином.

– Откуда я знаю – я че, Пушкин? Наверно, здесь эти пекли.., караваи.

Среди ухватов и кочерёг, стоявших возле печи, особенно выделялась широкая лопата. Такая широкая, что, если бы Тютюнин на неё сел и обхватил коленки, его запросто можно было бы задвинуть в жерло огромной печи. Серёга хотел убрать заслонку, чтобы заглянуть внутрь печи, но побоялся.

– Ну вот, – бодро произнёс Леха, когда ему удалось наконец разжечь керосиновую лампу. – Теперь полезли в погреб.

– Слушай, а фонарика у тебя нет?

– Фонарика? – Окуркин почесал макушку и хмыкнул. – Действительно, нужно было фонарик прихватить. Но тут уж ничего не поделаешь. Пока попользуемся лампой.

– А это что такое? – спросил Тютюнин, указывая на ржавую цепь, которая одним концом крепилась к вбитой в стену скобе, а вторым заканчивалась на ржавом ошейнике с клёпкой вместо замка.

– Да хрен его знает. Может, старушка здесь собачку держала.

– На такой цепи не то что собачку, медведя можно держать, – заметил Тютюнин.

– Слушай, Серёг, остынь. Откуда я знаю – я ж не Пушкин. Пошли лучше в погреб.

В погреб пришлось спускаться по скрипучей лестнице, которая, казалось, вот-вот обрушится.

– Не бойся, я уже на земле стою! – крикнул откуда-то снизу Леха, и в темноте заметался огонёк его лампы.

Вскоре и Тютюнин закончил долгий спуск, а когда посмотрел вверх, то не обнаружил там светлого квадрата.

– Неожиданно, да? – спросил довольный Леха. – Я когда здесь первый раз был, так чуть не обделался. Это обманный эффект такой.

– Оптический? – уточнил Серёга, у которого по физике в школе случались четвёрки.

– Ну ты спросил! Пойдём лучше, я тебе магазин покажу.

Леха повернулся и пошёл по какому-то туннелю. Тютюнин, чтобы не отстать, поспешил за ним.

– Вот, смотри! – Леха осветил лампой старые деревянные полки, на которых стояло множество склянок с самым разным содержимым.

– И что же это такое? На варенье не похоже.

– Конечно не похоже. Это бабулины притирки, мази, настойки и прочая природная аптека.

– А зачем ей так много нужно было? Она что, сильно болела?

– Ты, Серёг, в не правильном направлении мыслишь, – с наставительными интонациями произнёс Окуркин. – Ты бы лучше поинтересовался, на чем эти травки настаивались.

– Неужели все это? – От промелькнувшей догадки Тютюнину стало теплее.

– Да, Серёг, все это или почти все настояно на чистейшей деревенской самогонке. Так что нам тут работы непочатый край.

– Здорово! Вот только закуски нет.

– Закуски нет – тут ты прав. Но если б Ленка заметила, что мы с собой харчи потащили, расправа была бы скорой и жестокой.

Леха приподнялся на цыпочки и снял с полки приглянувшуюся ему трехлитровую бутыль.

– А как же ты за руль потом сядешь? – вспомнил Тютюнин.

– Да пока мы с тобой траву рубить будем, все выветрится. А когда пообедаем, вообще следа не останется. И потом, чего бояться – у меня ж в «запорожце» турбина!

11

При свете керосиновой лампы содержимое трехлитровки светилось как янтарное. Леха открыл пластмассовую крышку и дал Серёге понюхать.

– О-о! – протянул Тютюнин. Он был приятно удивлён тонким фруктовым запахом, поскольку ожидал чего-то совершенно другого. Им с Лехой приходилось пить такие вещи, что врачи из «скорой помощи» только удивлялись, как пациенты к их приезду ещё оставались живы. А тут – сюрприз. Дивный фруктовый аромат.

– Из банки, что ли, будем? – спросил Тютюнин.

– Ну зачем из банки? Это харчи принести сложно, а стаканчики – вот они!

С этими словами Леха движениями фокусника открыл с лёгким щелчком два раскладных стаканчика.

– Попрошу наполнить, – сказал он, подставляя стаканы, и Серёга налил из банки по первой порции. Затем вернул её на полку и принял от Лехи стопочку.

– За что пьём?

– За удачное начало рабочего дня! – провозгласил Леха. – И чтобы Ленка не дозналась. Ну, поехали…

Оба друга одновременно опрокинули свои порции и, следуя традициям школы, выдохнули пары.

– Хорошо пошла, – заметил Тютюнин.

– Лучше не бывает. И закуски никакой не надо.

– По второй?

– Не возражаю…

– Стоп! А где банка? И где полки? Где все, Леха?

Тютюнин огляделся и понял, что находится в ярко освещённом помещении с неясно очерченными стенами. Они как будто состояли из утреннего тумана.

– Какая-то хреновина, Серёг, – подал голос Окуркин.

– О, и ты здесь! А я думал, это только мой глюк.

– Видать, общий, – сделал вывод Леха.

Неожиданно прямо из туманной стены выплыл какой-то размытый осьминог. Он подплыл к Серёге с Лехой поближе и издал нечто похожее на «бу-бу-бу».

– Мама родная! Кажись, опять «белая» началась! – страшным шёпотом произнёс Леха.

– Не болтай. Одновременно у двоих «белая» не бывает, – не слишком уверенно заметил Сергей.

Между тем осьминог принял обличье шара, и вокруг него закрутились шарики поменьше, которые теснили друг друга и обступали Леху и Сергея со всех сторон.

– Бу-бу-бу-бу? – пробубнил самый большой шар.

– Он чего-то спрашивает, Серёг.

– Вроде да, – согласился Тютюнин. А затем его осенило:

– Так это ж инопланетяне, Леха! Собратья по разуму!

– А как мы к ним попали? – спросил Окуркин, испуганно косясь на наплывавший прямо на него шарик. Лехе даже показалось, что он слышит смех.

В прошлом году, когда его забрали прямо с попойки в гараже и отвезли в «дурку», он тоже слышал смех.

«Неужели опять „белая“? – в страхе думал Окуркин. – Завяжу! Честное слово завяжу!»

Большой шар попытался сказать что-то ещё, а затем превратился в красный пластмассовый стул. Из стула перетёк в зеленое яблоко с синими листочками и, наконец, принял обличье толстого китайца в шёлковом малиновом халате.

Маленькие шарики сейчас же превратились в дюжину шумных китайчат, и те забегали по дощатому полу просторной беседки, стенами которой теперь служили увитые плющом деревянные решётки.

– Как сложна аднака на вас настроица. Уй как сложна! – произнёс китаец и, подойдя к Серёге, потрепал его по щеке. – Хароший панарепа! Большой панарепа! Вкусный панарепа!

Затем то же самое он проделал с Лехиной физиономией и также остался ею доволен.

– Тебя мы кушать сегодня, – пообещал китаец Окур-кину. – А его – завтра! – добавил он, указывая на Серёгу.

Услышав это, китайчата радостно заулюлюкали и стали собираться вокруг Лехи.

– Ну-ка, минуточку, уважаемый, – откашлявшись, начал Серёга. – Мне кажется, здесь какая-то ошибка. Мы с приятелем никакие вам не панарепы. Мы люди. И, если уж на то пошло, мы граждане Российской Федерации…

– А-а, – закивал китаец. – Твоя хочет съели сегодня, а его, – тут он указал на Леху, – скушали завтра?

– Не совсем так. Просто мы попали к вам случайно и ещё не знаем, какие здесь порядки. Хотелось бы услышать ваше имя. Вот меня зовут Тютюнин Сергей. Моего друга – Алексей Окуркин. А как вас зовут?

– Я хочу твоя кушать, – расплываясь в счастливой улыбке, произнёс китаец, словно не слышал вопроса. Затем он нежно дотронулся до Серегиного локтя и певуче произнёс:

– Хочу кушать твоя сейчас…

Окуркин и Тютюнин переглянулись.

– Это людоеды какие-то, – пришёл к выводу Леха. – А давай им наваляем, чего с ними разговаривать? Сейчас я этому толстому в пятачину дам.

– Постой, – одёрнул его Серёга. – Неизвестно, сколько их тут вокруг сшивается. Нужно попытаться с ними договориться, Восток – дело тонкое.

– Моя хочет кушать, – произнёс китаец и, схватив Серёгу за рукав, потащил за собой.

– Ну-ка стоять! – закричал Окуркин и рванулся на выручку, однако милые, похожие на кукол китайчата неожиданно преобразились, и их стальные, с крючьями вместо зубов челюсти защёлкали у Лехи перед носом.

Тот в ужасе отпрянул, а его друг Тютюнин принялся отбиваться от настойчивого китайца. Однако это было не так просто. Людоед оказался таким сильным, что старания Тютюнина больше походили на трепыхание мотылька в лапах льва. Поняв, что гибель близка, Серёга заорал, как раненый Тарзан, и этим вывел китайца из себя.

– Ну пачиму твоя шуметь, а?! – строго спросил тот. – Ничего не больна – твоя понимаешь? Ничего не больна. Твоя засыпать, а мы кушать.

– Вы не имеете права меня есть! Я член профсоюза! Я не хочу умирать, у меня жена Люба дома осталась!

– Пачиму твоя шуметь, а? – снова принялся за своё китаец. – Твоя же мамбаца пил? Зачем пил мамбаца, если не хочешь твоя кушать мы?

– Так.., эта хреновина мамбацей называлась? – перестав шмыгать носом, спросил Серёга.

– Мамбаца, – кивнул голодный китаец. – Если попил, стал мой панарепа. Хороший панарепа. Вкусный панарепа… Я на твоя настраивался, много сила потерять, детки тожа кушать нада, а твоя почему не хотеть?

– Прости меня, Серёга, это я виноват! – прорыдал Окуркин из угла беседки, куда его загнали зубастые китайчата. – Старушка меня подставила-а! Предложи ему выкуп, Серёга! Слушай, хунвейбин, забирай мой «запорожец», у него днище лужёное! Только нас отпусти!

– А «запорожца» хароший панарепа? – тут же заинтересовался китаец.

– Хороший, хороший, – закивал Тютюнин. – Железный, крепкий, ты на нем до пенсии кататься будешь…

– Нет, моя мяса нада. Мяса панарепа.

– Тогда колбаски! – дрожащим голосом произнёс Серёга. – Вкусной колбаски, панарепистой. Костей в ней нет, только чистое мясо. Твоя любить мясо, хунвейбина?

– Где твоя колбаски?

– Моя колбаски дома. Отпусти меня домой, и мы с Лехой тебе дадим колбаски.

– Сыкока колбаски? – спросил китаец и по-собачьи склонил голову набок.

– Столько, сколько мы сами весим – кило в кило.

– Харашо. Будем твоя вешать.

В ту же секунду китайчата сбились в кучу и, задымившись белым туманом, превратились в старые складские весы, какие Серёге доводилось видеть на овощной базе.

– Твоя вставать, – сказал китаец. Тютюнин повиновался. Хунвейбин защёлкал грузиками, толкая их туда-сюда, а затем объявил:

– Сто пятьдесят кило.

– Врёшь, – не удержался Серёга. – Всегда семьдесят пять было.

– Моя ошиблась, – ответил китаец и смущённо заулыбался. – Семьдесят семь… Теперь давай Леха мерить.

Едва передвигая ноги, Окуркин взобрался на весы и попытался улыбнуться, от чего его щека задёргалась.

– Семьдесят кило – ровна, – сообщил китаец. Едва Окуркин сошёл с весов, как те снова превратились в дюжину детишек неопределённого пола.

– Твоя пиши адрес, – велел китаец и материализовал, снова прямо из воздуха, кожаную папку с листом бумаги и авторучку. – Твоя пиши подробна.

– Не беспокойтесь, я вас не обману, – заверил Серёга и, собравшись с мыслями, вывел первые строчки: «Планета Земля, Российская Федерация…»

Потом написал город, улицу, дом и квартиру. А под конец добавил: «К Сергею Тютюнину насчёт колбаски».

Поставив точку, он вздохнул и отдал документ китайцу.

– Харашо. Скора приеду, – сказал тот и, сложив лист вчетверо, спрятал его куда-то под халат. – Однака идите.

– А куда теперь идти? – уточнил Тютюнин. – Где тут аэропорт или вокзал какой?

– Твоя вокзал не нада. Твоя прямо идти и сразу домой.

Поняв, что от китайца большего не добиться, Сергей и Леха быстро ретировались из беседки и оказались в большом запущенном саду, погруженном в уже знакомый им молочный туман.

– Тихо как, Серёг. Ты чего-нибудь слышишь?

– Нет. Похоже, обманул нас хунвейбин.

– А то, что вокруг нас, оно есть или как? В этот момент Тютюнина ужалил какой-то гнус, и он громко вскрикнул.

– Думаю, что есть, Леха. Смотри, как натурально здесь гады кусаются. – Тютюнин потёр укушенное место.

– А чего же они мне в прошлом году все это за белую горячку выдавали, а? Я ведь им верил, Серёг, докторам этим.

– Ладно. Пошли прямо. Может, хоть на кого наткнёмся – дорогу спросим.

– А куда дорогу?

– Домой. Если нормально вернёмся, я, Леха, пить навсегда брошу.

– Ага, Серёг. И я тоже.

И друзья шагнули в наплывающие волны тумана, которые поглотили их целиком, словно никого здесь и не было.