Текст книги "Зима мести и печали"

Чукигек уверенно заворачивает в один из зальчиков. Я и его телохранитель – длинноногий, с гривой черных волос, точь-в-точь балерун, так и ждешь, что начнет выделывать разные антраша, – безропотно следуем за ним. И попадаем в небольшое помещение, озаренное мягким светом ламп в зеленых юбочках-абажурах. В этой комнате царит зелень. Бархат кресел и диванов, скатерти на столах – густого изумрудного цвета. По углам – пальмы в кадках.

Общество чисто мужское, причем (сразу видать) люди основательные, серьезные. Кто прогуливается поодиночке и парочками, кто посиживает. Степенно потягивают спиртное, чинно посмеиваются, чокаются рюмашками. Чукигек скользит между коллегами-толстосумами. Куда девалась его ледяная неприступность! Среди равных он мил и оживлен. Уж не считается ли он тут завзятым шутником?

Потом подсаживается к пареньку лет тридцати, свежему и крепкому на вид (небось, мышцы свои качает каждый день) с твердым холеным лицом бизнесмена средней руки. Волосы у пацана белокурые, прическа истинного англосакса, волосок к волоску, будто только что от парикмахера, и несет от него тысячным парфюмом. Понимаю: это и есть Принц.

Чукигек подзывает меня пальчиком.

Подхожу.

– Вот, рекомендую, – небрежно кидает Чукигек, указав на меня бокалом. – Частный сыщик по прозвищу Королек. Славный малый.

«Царский» сынок мельком озирает меня. Изображаю на физиономии запредельное почтение. Стою перед ним, как раб на рынке невольников. Не удивлюсь, если он полезет смотреть мои зубы.

– Рекомендация такого человека дорого стоит, – как манекен улыбается Принц, любезно кивая Чукигеку. Слова он выговаривает с аристократической учтивостью и неуловимым акцентом, точно иностранец, выучивший русский по разговорнику для деловых людей. И уже мне: – Я вас нанимаю. Надеюсь, вы найдете того, кто заказал моего отца.

– Постараюсь, – в тон отвечаю я.

– Разумеется, оплата – по конечному результату.

– Резонно.

Опять его губы раздвигает ничего не значащая улыбка. Протягивает мне визитку, зажатую между двумя пальцами. Принимаю, небрежно засовываю в карман. Едва заметным движением музыкальной ручонки Чукигек отпускает меня, чтобы пошушукаться с Принцем всласть.

Около часа слоняюсь среди сильных мира сего, без особого успеха изображая скучающего богача, затем с Чукигеком пускаюсь в обратный путь. По дороге алюминиевый божок хранит непрошибаемое молчание. Вылезаю возле своего дома, и слабо мерцающий в темноте серебристый внедорожник, поморгав огнями, исчезает, оставив меня наедине с колдовской, точно белой ночью, озаренной безгрешным снегом.

* * *

Подъезжаю к деревушке под названием Яблоневое.

Как писали в прежние времена, позвал меня в дорогу телефонный разговор с Принцем, который и разговором-то можно назвать с большой натяжкой. Просто «русский Крупп», как льстиво величает «стального» буржуя принадлежащая ему газетенка, процедил сквозь зубы, что в семь вечера он и его женушка готовы ответить на мои вопросы.

Приминая колесами «копейки» снежный наст, качу по главной улице сельца. В зыбком свете фар скользят заборы, деревянные избы старых русских и каменные хоромы новых.

Вот и деревенька позади. Передо мной – за узорчатой оградой – таится во тьме коттеджный поселок, обиталище губернатора, мэра и прочих гулливеров нашего городка. На въезде – засевший в будке охранник. Жму на кнопочку. Из вкрапленного в ограду динамика раздается тяжелый, как колун, голосина. Просит представиться. Услыхав ответ и проверив паспорт, Цербер минуту-другую медлит, потом, похмельно ворочая языком, милостиво дозволяет продолжить движение.

Отыскиваю трехэтажный особнячок Принца.

Представляю, что бы при виде его нацарапал гусиным перышком старинный писака: «Окна этой тихой обители изливают уютный свет, отчего пышный снег сияет и посверкивает, напоминая о Рождестве, а хозяева мирно беседуют у камелька».

Вхожу – теплынь, как в оранжерее. Похоже, камелек пашет здесь на совесть, отапливая огромный холл и соответствующую гостиную. Все вокруг легкое, изысканное, разноцветное, женственное.

Навстречу мне легко поднимается с дивана то ли тропическая бабочка, то ли оранжерейный цветок – брюнетка с фиалковыми глазами и утонченно-печальным личиком. С таких только ангелов господних рисовать. На бабочке золотисто-зеленовато-кремовый костюмчик: блузочка и широченные брюки, которые я поначалу принимаю за длинную юбку. Эта баттерфляй настолько в стиле интерьера, что у меня возникает крамольная мысль: не приобрел ли ее Принц вместе с мебелью?

– Муж предупредил, что вы приедете… Кофе, чай, коктейль? – воркует она нежно-музыкально, после чего удаляется, чтобы исполнить мое скромное пожелание.

Я уже плохо соображаю, где нахожусь: в обалденной гостиной с мозаичным мраморным полом или в раю. Завороженно глазею на пламя, полыхающее в пасти громадного камина, и оборачиваюсь, когда в гостиную еле слышно впархивает все та же бабочка, катя перед собой столик, на котором дымятся и источают аромат две хрупкие чашечки, окруженные отменно сервированным приложением.

Пригубив душистый чай и отведав тающей во рту закуски, поднимаю глаза на сидящую напротив красотку. Встретив мой взгляд, ее зрачки боязливо мечутся, и она улыбается кротко и нездешне, словно жительница далекой планеты, заселенной полубабочками-полулюдьми.

– Позвольте задать вам несколько вопросов.

– Я к вашим услугам, – с готовностью откликается она, но ее большие глаза, нежные и пугливые, по-прежнему избегают моего взгляда.

– Что вы думаете по поводу убийства?

– Не знаю, что и сказать… – мнется она. – В газетах столько написано… Мне практически нечего добавить.

– Что представлял из себя ваш свекор?

– Он был… – Марго целомудренно потупляет глазки, и мне кажется, что на полу появляются фиолетовые отсветы. Кротко вздохнув, она продолжает: – Незаурядным человеком. Сложным. Неоднозначным.

– И в чем проявлялась его сложность? – не отстаю я.

– Боюсь, мой ответ страдает излишней обтекаемостью, – улыбается она кисло. Рот у нее вялый и, пожалуй, крупноватый для ангела. – Это был очень жесткий человек. Я бы даже сказала: безжалостный.

– И вы ощущали его жесткость на себе?

По ее лицу пробегает волна смятения, словно зыбь на воде от ветра, но слова прямо противоположны мимике:

– Со мной он был абсолютно корректен.

– Как же понимать ваши слова о его безжалостности?

– От него исходила беспощадная сила… аура… – Марго запутывается, беззащитно смотрит на меня своими фиалковыми, испуганными, и я словно слышу, как гулко колотится ее сердечко.

– Заранее прошу извинения за бестактность, но почему он уволил вашего отца… вернее, отчима?

– Я в это не вникала… Пожалуйста, не называйте отца отчимом, он любит меня так, как… как никто и никогда.

– И где ваш отец работает теперь?

– На том же заводе… инженером.

– Рядовой сотрудник?

Нежные щечки Марго розовеют.

– Но уж теперь-то ваш муж наверняка восстановит его в должности? – В конце предложения ставлю голосом вопросительный знак легкого сомнения.

– Надеюсь, – откликается она печально и вздрагивает: в гостиной появляется Принц.

– Ну что, поговорили? – Он переводит взгляд с жены на меня грешного.

Я бы с удовольствием пообщался с Марго еще, но читаю в ее напряженно застывших глазах такое нежелание продолжать разговор, такую отчаянную мольбу не трогать ее, что только пожимаю плечами.

Принц уводит меня в свой кабинет, скорее похожий на мирную келейку кандидата пропыленных наук, чем на капитанский мостик хозяина стальной державы. Шкафы с книгами, ноутбук. Магнат осчастливливает своим задом массивное кресло у стола. Я плюхаюсь на диван и пытаюсь побеседовать по душам, но проклятый буржуй высокомерничает, упрямо держит дистанцию и на откровенность не идет.

– За что, – спрашиваю, – ваш отец вашего же тестя погнал из директоров?

– Зачем это вам? – отвечает вопросом на вопрос. – Любопытство заело?

– Послушайте, – терпеливо начинаю его убеждать. – Без информации – любой, касающейся вашего отца, убийство я не размотаю. Помогите мне.

Он еще минут пять ломается, потом неохотно, едва раскрывая рот, как чревовещатель, выдает следующие сведения.

Царь уволил отца Марго за финансовые махинации. Вот уж точно: вор у вора шапку украл. («Но Марго ни слова, – предупреждает меня Принц, – она отца глубоко уважает».)

Своей молодой законной супруге Царь не изменял – во всяком случае, Принцу подобные случаи неизвестны. А вот она «способна на все» (произнеся эти слова, хозяин сталелитейных заводов аж передергивается от гадливости).

– Я лично убежден в том, что отца убил Кот, – внезапно говорит Принц. – Советую заняться этим типом вплотную. Будь на моем месте человек, подобный отцу, он бы давно убрал Кота и закрыл тему. А я рефлексирую, как Гамлет. Надеюсь, такой персонаж вам известен? – добавляет он иронично. – Действуйте, уважаемый, – голос его становится накаленно-жестким, – не спите на ходу, ищите убийцу, я вас за ручку водить не буду.

Крутой. Кругом одни крутые. Что за напасть! Раздраженно плюю, но не на пол, а так, символически, внутри себя, и ретируюсь.

На диване в гостиной сидит Марго, поникшая, как увядший цветок, – сравнение банальное до невозможности, но верное. Черные волосы льются на длинную склоненную шейку, грудки и узкие плечики. На слова прощания отзывается слабой улыбкой. По контрасту со своим преисполненным апломба мужиком она выглядит такой грустной и хрупкой, что щемит сердце. Э, да не собираешься ли ты втрескаться по самые уши, Королек? Только этого тебе не хватает для полного счастья.

Выхожу в ночь и снег, залезаю в «копейку» – и вот уже кидается под колеса и уносится назад укатанная шинами дорога, скользят деревья в подрагивающем свете фар. Прощай, светлая королева Марго, свидимся ли когда-нибудь? Может быть, это о тебе написал когда-то кривоногий поручик Мишка Лермонтов: «Творец из лучшего эфира соткал живые струны их, они не созданы для мира, и мир был создан не для них!» Не уверен насчет мира, а для меня ты не создана точно…

Из «копейки» названиваю «Есенину»:

– Нет ли чего свеженького?

– Пока по нулям, – в его артистичном баритоне звучит апатия. – А что у тебя?

– И у меня дупель-пусто.

Разъединяемся.

Набираю номер мобилы молодой вдовушки Царя.

Конечно, я мог бы попросту, без затей, сказать ей, что Принц нанял меня выяснить обстоятельства смерти ее муженька, но чутье, которому доверяю безоговорочно, подсказывает: не надо. Принц и его «мамаша», похоже, ненавидят друг дружку, особенно сейчас, когда начинается дележ наследства. А потому стоит мне только упомянуть имя магната – и вдовица пошлет меня так далеко, что шагать буду всю оставшуюся жизнь.

Почему-то был уверен, что у нее окажется жеманный голосок привыкшей к мужскому вниманию фифки, ан нет – жесткий, прагматичный, как у современной бизнес-леди.

– Я из журнала «Мадам Баттерфляй», – выдаю соловьиную трель. – Надеюсь, вы позволите взять у вас интервью, как у одной из самых обаятельных женщин города?

– Что-то не слыхала о таком журнале.

– Мы как раз делаем пилотный номер. Это издание о нашем городском бомонде и, прежде всего, о женщинах, которые составляют его гордость. Редактор даже намерен поместить ваше фото на обложке. Но если вы не желаете…

Она хмыкает, на секунду задумывается и соглашается: завтра в полдень, в спортивно-развлекательном комплексе на Котовского.

Что за дьявольщина! Уже второй раз – за короткое время – возникает на моем пути спортивный центр, в котором когда-то хозяйничал Серый. Словно богатеям негде оттянуться, как только здесь, на окраине, рядом с безмолвным лесом. Или судьба вновь подбрасывает мне подсказку, как бывало прежде?

* * *

День начинался уныло. Полусонно вставало сияюще-мутное солнце. Неспешно, словно бы нехотя опускался снежок. К одиннадцати этот ленивый снегопад как отрезало. Небо очистилось и заголубело.

Сейчас двенадцать. Дымные акварельные облака. Пропархивают редкие снежинки. Вдоль дороги – барашки барханов первозданного снега.

Домчавшись до цели, ставлю «копейку» на прикол и захожу в вестибюль спортивного центра, который сейчас почти безлюден – если не считать двух девчонок-администраторш. Плюхаюсь на упругий диван и покорно смыкаю веки, намереваясь ждать долго и упорно. Но вдова оказывается особой почти пунктуальной: опаздывает всего на девять минут, что для женщины, к тому же небедной, вообще опозданием не считается.

Ее появление предваряет звероподобный телохранитель, который спрашивает меня грубо и прямо:

– Это вы из журнала?

Получив утвердительный ответ, лаконично просит подняться, профессионально обхлопывает всю мою тушку и с вежливостью железного лома разрешает вернуться на место.

Только теперь появляется она, решительно постукивая каблучками высоких черных замшевых сапожек. Белая норковая шубка расстегнута, длинное тело в черном коротком платьице профессионально изгибается. До чего хороша чертовка! Впрочем, мордочка не в моем вкусе. Типичное рыльце манекенщицы, загорелое – результат благотворного действия солярия – и бездушное, с надутыми, как шина, губками.

Усаживается рядом, обдав волной острых французских ароматов. Накачалась на тренажерах, помылась в душике, опрыскалась парижскими духами и готова к интервью. Чем не жизнь!

Хмурит лобик, еле заметный под гривой русых волос, и, поиграв унизанными перстнями пальчиками, предлагает задавать вопросы.

Вытаскиваю диктофончик.

Повествует она охотно, сентиментальничая и мусоля детали. О том, как появилась на свет на Дальнем Востоке, в семье военного, как впятером – родители и трое детишек – мотались по огромной стране. Отец менял гарнизоны, она – школы. Окончил службу папаша в маленьком городке, где и осел навек, а она отправилась за высшим образованием в наш мегаполис. В институт не поступила, срезалась на математике, но добрые люди присоветовали обратиться в модельное агентство, дескать, там ей самое место.

Наконец речь заходит о ее знаменательной встрече с Царем. И тут энтузиазм очаровательной вдовушки гаснет, как пламя на ветру: дыма навалом и никаких конкретных фактов. Впрочем, на подробностях я не настаиваю, изредка задаю наводящие вопросы, исподволь подводя к смерти Царя, – и легонько пробую пальчиком. Она тотчас вскидывает бровки:

– А вы из того ли журнала, молодой человек?

Оставив вопросы (подождут), пробую поймать ее на грубую лесть – хавает (и с превеликим удовольствием). Холодные глазки обретают выражение загадочное и игривое. Окидывает меня оценивающим взглядом. Уж не клюнула ли всерьез? А, где наша не пропадала! Перехожу в контрнаступление:

– Не продолжить ли нам знакомство в другом месте?

– И где же? – интересуется кокетливо.

– В ресторане, например.

– А у вас, молодой человек, денег-то хватит заплатить за меня? – зло насмешничает она. И добавляет, помягчев: – Сегодня в семь, в моем коттедже. Записывайте адрес…

Обедаю дома. Гаврош (у нее выходной) кормит меня до отвала. А славно в своей берлоге, ребята, даже если она – махонький закуток в десяток «квадратов»! Можно растянуться на раскладном диване, который к ночи превращается в ложе, закинуть руки за голову и блаженствовать. Со стороны соседей-пьянчуг не слышно ни звука, то ли умотали куда, то ли захорошели.

Капельку передохнув, одеваюсь. На вопрос Гавроша «когда вернусь?» отвечаю неопределенно и отчаливаю.

Пока добираюсь до Яблоневого, голубовато-синий мир гаснет, насыщается темнотой, и фары встречных машин как будто горят ярче. Когда въезжаю в деревушку, кажется, что наступила ночь.

Как оно и полагается по статусу, «дворец» Царя, слегка напоминающий средневековый замок (башенки и шпили), куда внушительнее принцевых «палат». Над ним мерцает звезда. Остренькая, как граненый лучик света, она всегда видна на западе, и почему-то рядом с ней никаких других звездочек не обнаруживается. Одиночка, как я.

После короткой процедуры попадаю внутрь коттеджа. Выдрессированная девчоночка (должно быть, горничная) ведет меня из зала в зал, и моя башка начинает слегка кружиться от мелькания громадных картин в позолоченном багете, статуй, шпалер, рыцарских доспехов, звериных голов и прочих диковин. Впечатление такое, словно и впрямь угодил в старинный замок, и сейчас выйдет сам хозяин в накинутом на плечи струящемся алом плаще… Наконец оказываемся в небольшом помещении, предназначенном, скорее всего, для отдыха и мечтаний. Оно увешано гобеленами, на которых вытканы дамы и кавалеры жеманного 18 века, занимающиеся охотой и галантным флиртом.

Здесь теплятся свечи. Вдовица, вся в черном, эффектно восседает на небольшом канапе. Ласково кивает мне, одновременно непринужденным жестом отпуская девчонку, и та испаряется, будто и не было.

Собираюсь расположиться на ближайшем сиденье, но она указывает на местечко рядом с собой. Пристраиваюсь. В канделябре крошечными копьями подрагивают язычки пламени. Серебряный кудрявый голыш, известный под кликухами Амур, Эрот и Купидон, хоть сейчас (если судить по хитрой проказливой рожице) готов влепить в меня одну из своих стрелочек.

Воркуем, несем фантастический вздор, смеемся, и мне даже кажется, что я немножко влюблен, или это вино так кружит голову? При свечах личико вдовы женственно и романтично. Она собственноручно кормит меня засахаренными фруктами, держа их в тонких пальчиках и отставив мизинчик.

– Ты мне сразу жутко понравился. – Она приподнимает бровки, словно сама себе удивляясь. – В тебе есть что-то такое… рыцарское, – подбирает она, наконец, слово, соответствующее обстановке. – По-моему, ни одна женщина просто не сможет устоять… И я…

Ощущая себя благородным Ланселотом или самим Тристаном, которого искушает прекрасная дева, впиваюсь в ее рот, не встречаю сопротивления, и мы, ласкаясь, опускаемся на шкуру белого медведя, чьи стеклянные буркалы глядят вдаль с философским спокойствием…

Потом перемещаемся в умопомрачительную бело-золотистую спальню, такую я где-то уже видал – кажется, в старом американском фильме про бедную девушку, охмурившую богача-аристократа. По дороге делаю остановку в туалете, откуда по мобильнику сообщаю Гаврошу, что переночую у приятеля. Напоследок говорю вполне искренно: «Я люблю тебя, малыш». – «И я тебя», – откликается она.

Бедная моя, представляю, как заныло твое сердечко, но ты не позволила себе ни одного вопроса. Ты долго будешь пытаться уснуть, гоня тягостные мысли о том, где я и с кем. Но, если по совести, я действительно не изменяю тебе. Работа такая. Прости меня, малыш.

* * *

Утро встречаю в пышной кровати Царя, смастаченной под старину, а-ля Людовик какой-то. Инночка блаженно дрыхнет, вытянув долговязое тело. Волосы спутаны. Выбравшись из-под одеяла, отправляюсь в снежно-белую ванную. Из овального зеркала в тяжелой резной раме – уж не венецианского ли? – невесело скосоротившись, таращится небритый Королек. Показываю ему язык, он отвечает тем же. Споласкиваюсь и возвращаюсь в спальню, где натыкаюсь на холодный взгляд проснувшейся вдовы. Она призывно протягивает худую руку.

Присаживаюсь на кровать.

– А ты замечательный любовник, – томно произносит Инночка. Без косметики она выглядит более чем заурядно, рядовая девчонка, каких множество.

Целую ее в губы. Какой бы она ни была, я благодарен ей за прошедшую ночь.

– Забыла спросить. Ты женат? – Она внезапно хохочет, всплескивает ладошками. – Ну и потеха! Мне в голову не вступило, что у тебя может быть жена. Наверное, и детишки имеются. Признавайся, что ты ей наплел, а? Что у тебя срочная ночная работа?

– Живу я, солнышко, в гражданском браке, детей нет.

– Ну, гражданская жена – другое название любовницы, изменять ей не зазорно. А вот семья – это святое, этого не трожь. Мой тоже поначалу клинья подбивал: дескать, давай попробуем гражданским браком. Я сразу отрезала: или фата и марш Мендельсона, или катись, милый, куда подальше.

– Ты любила его?

– Смеешься? За что любить-то, подумай хорошенько. За кучу баксов? Старый козел только и умел, что делать бабки да убивать… – Она закусывает губку, потом неестественно смеется. – Надеюсь, об этом ты не напишешь?

– За кого ты меня принимаешь? После того, что между нами было…

– Ну это сегодня ничего не значит.

– Для меня – значит.

В моем взгляде и голосе суровая, почти торжественная нежность. Вдова, приподняв выщипанные бровки, смотрит на меня серьезно и задумчиво. Я ее озадачил. Она-то считала меня циником, пройдохой, а я вот какой – наивный и даже глупый. В ее хитреньких мозгах происходит процесс переоценки. Я не мешаю, пускай. Быть в Инночкиных глазах лохом – это мне на руку. Но вряд ли она сразу поверила в то, что я идиот, нужно еще доказывать.

– Только честно, ты своему не изменяла?

– Да ты что! Я еще не спятила. Радости на копейку, а проблем – ого! На миллион! Да если б он даже не разнюхал, а только подумал, что я ему рожки наставляю, в асфальт бы закатал.

– Такой ревнивый?

– Ужас. Грубый, неотесанный хам. Мурло.

– А сам, небось, девчонок-то пощипывал?

– И еще как! Его, старого кобеля, на свежатинку так и тянуло.

– Представляю, как ты с ним натерпелась.

– Ничего не дается просто так, – выдает она сентенцию. – Чем-то нужно поступаться.

После чего манит меня пальчиком под одеяло…

Растрепанная головенка Инночки, в которой крутятся вполне рациональные мыслишки, доверчиво лежит на моем плече, как до нее голова Анны и других женщин. Всякий раз, ощущая эту милую тяжесть, я счастливо млел. Вот и сейчас хочется жалеть и защищать. Ну не кретин ли я, пацаны?

– А ты не заливаешь, что хранила супругу верность? У тебя под боком растет-мужает пасынок. Студент. Признайся, заглядывается на тебя? В таком возрасте гормоны ох как играют.

– Чего ты несешь? – морщится Инночка. – Илья – он вообще не мужик. Одно слово: математик. Да мы с ним и не видимся почти, как чужие. Мирное сосуществование. И потом – у него подружка имеется.

– Наверное, такая же, с прибабахом?

Инночка поджимает губки, и я понимаю: залез не туда. Ладно, замнем.

– Странно. У Царя – и такой сынок. Он в университет случайно не на автобусе пилит?

– Какой автобус? У него «вольво».

– Наверняка цвета детской неожиданности. Нынешняя молодежь любит шокировать.

– Только не Илья. Выбрал по себе – черный. Красиво, конечно, но мрачно. А ты чего это Илюхой интересуешься? Часом не киллер? Если хочешь его пришить, признавайся, помогу, чем смогу. Кокнешь – мне больше достанется.

Инночка заразительно хохочет.

– Не слишком мы с тобой расшалились? – прерываю ее здоровый смех. – Все-таки прислуга кругом, а у стен тут, небось, уши, как у летучей мыши.

– Плевать! Теперь я здесь хозяйка! Захотела – любовника привела, ни одна тварь пикнуть не посмела. При Царе я прислугу ужас как боялась: наговорят чего, отмывайся потом, доказывай, что не верблюдиха. А теперь они, голубчики, у меня как шелковые. Жаловаться-то некому. Захочу, оргии устраивать буду!

И ведь будет!

Как ни сладко полеживать с обольстительной Инусей, пора возвращаться к суровой действительности. Полакомившись напоследок яствами и поцелуями, шагаю мимо наэлектризованной любопытством и иронией дворни, выпадаю на улицу – и жмурюсь от слепящего солнца. Утро ядреное, свежее, морозное, на мягких искристых сугробах лежат синие тени.

Когда за рулем «копейки» несусь домой, в порожней башке рождается дразнящая мыслишка: а ведь у меня есть неплохой шанс стать законным супругом Инночки, жить в довольстве и нескончаемом кайфе. Само собой, на ее ручку будет достаточно претендентов, понадобится кропотливая подготовительная работа, зато результат!..

Но, очутившись в своей клетушке, напрочь забываю об Инночке и своих брачных планах. В комнатке прибрано, на столе – прислоненная к сахарнице записка: «Королечек, суп в кастрюле в холодильнике, каша под подушкой. Я люблю тебя!» Последняя фраза – как крик отчаяния, и у меня пламенеют уши.