Текст книги "Зима мести и печали"

Александр Аде
Время сыча. Зима мести и печали

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.

© А. Аде, 2015

© ООО «Написано пером», 2015

Королек

Вечер. Спальный район. На земле темень, кажется, что прямоугольные здания выпилены из черной фанеры, а небо изумительно синее, нереального киношного оттенка, точно это картинка из компьютерной игры.

Мамин двенадцатиэтажный человейник. Первый этаж. Звоню. Отворяет. Одета нарядно.

– У тебя гости, мам?

– Ага, – мама смущена и взволнована. – Пройди пока на кухню.

Тьфу ты, вот вляпался! Надо было мне, идиоту, предварительно позвонить по мобильнику. Сбрасываю куртку, меняю ботинки на шлепанцы и направляюсь было по указанному адресу, но в прихожей, широко улыбаясь, возникает приземистый мужик лет шестидесяти с гаком. На нем черный костюм, белая рубашка и рубиново-красный галстук – полный траурный набор. Темноватое, изрезанное глубокими бороздами лицо напоминает меха гармони. Основательно вспахала человека жизнь.

– Сынок ваш? Богатырь, – одобряет меня мужик. Голос его под стать внешности, таким кастрюли драить вместо наждака.

Мама вспыхивает, неизвестно чему смеется и, словно извиняясь, подтверждает:

– Вымахал.

Мужик протягивает руку. Ладонь широкая и грубая. Больше нам друг другу сказать нечего. Удаляюсь на кухню, сажусь за стол у окна, бездумно разглядываю заваленный снегом огромный двор.

Из прихожей доносятся голоса и хихиканье. Наконец хлопает входная дверь – пришелец отвалил. На кухне появляется мама.

– Как он тебе?

– Откуда этот хмырь выпал? – задаю встречный вопрос.

– Что за выражения! – возмущается мама. – Хмырь, выпал! Если тебя так интересуют подробности, я познакомилась с ним через газету брачных объявлений. – И тут же переходит в наступление: – Или, по-твоему, я настолько стара и уродлива, что не могу найти себе спутника жизни? Неужто я не заслужила спокойной старости с близким человеком? Ты просто эгоист!

– Ну уж сразу и эгоист. Во-первых, ты еще молода…

– Ага, девочка совсем.

– А во-вторых, трудиться будешь еще долго… Кто же он все-таки такой? Работает кем?

– Бизнесмен. У него своя фирма. Оптовая торговля продуктами питания. Мне, разумеется, все равно, лишь бы был совестливым и порядочным. Ты же знаешь, я не меркантильна. Впрочем, я тоже человек и мечтаю одеться поприличнее и хоть разок съездить на Канары.

– Он тебя надувает, мам. Если этот фраер – бизнесмен, то я – балерина. Ты видела его руки? Такими лес валить, а не купюры мусолить.

– Вечно ты ищешь, к чему придраться. Он сам сказал, что почти тридцать лет проработал то ли формовщиком, то ли клепальщиком, точно не помню. А когда завод повалился, занялся бизнесом. Сначала челночил, потом открыл свое дело.

– Мам, у твоего бизнесмена два железных зуба – во всяком случае, столько он мне продемонстрировал. Богатенький буратино давно бы сменил старое советское железо на фарфор.

– Он просто не обращает внимания на подобные мелочи. Его мало интересует свой имидж.

– Хорошо, а почему у него полоски грязи на брюках? У твоего предпринимателя внизу, на внутренней стороне обеих штанин, засохшая грязь.

– Господи, ну и что?

– А то, мамуля, что на дворе конец января. А слякоть в последний раз в нашем городке была в начале ноября прошлого года. Если б твой гость носил костюмчик постоянно, то за три месяца наверняка бы заприметил эти следы и счистил. Присутствие грязи означает одно: костюм с осени провисел в шкафу.

– Допустим. Ну и что?

– Мам, эта одежка у него – парадно-выходная. Само собой, в гардеробе деловых людей имеются костюмы для особо торжественных событий, но они солидные и дорогие. А данный конкретный мужик напялил на себя дешевое турецкое чудо, купленное, скорее всего, на вещевом рынке.

– Не слишком убедительно, сынок. Сегодня многие мелкие предприниматели одеваются очень скромно.

– Охотно верю. Но ситуация не та. Вот если бы состоятельный человек, женихаясь, явился в каком-нибудь рванье и заявил, что крайне беден и по ночам за гроши сторожит детский приют, я бы понял: он проверяет, нужен даме он сам или его деньги. Но когда приходит в надеваемом по праздникам турецком ширпотребе и называет себя дельцом – это совсем из другой оперы. С таким ухо надо держать востро.

Мамины глаза моргают, она сопит, как обиженный ребенок. Обнимаю ее, чмокаю в макушку.

– Не сердись. Я очень хочу, чтобы тебе было хорошо.

Она открывает форточку, впуская знобящий уличный холод, закуривает и, отгоняя дым, улыбается сквозь слезы:

– Эх, испортил песню…

– … дурррак, – не обижаясь, заканчиваю я классическую фразу.

Еще какое-то время общаемся, после чего одеваюсь и отправляюсь домой. Когда торможу «копейку» возле своего теперешнего жилья, в городе вовсю разбойничает мрак, только горят фонари и крохотные прямоугольнички окон.

Возведенный еще при царе Горохе, а точнее, при отце всех народов, мой дом в три этажа прочен, как кряжистый старикан, любитель водки и девочек, и меня наверняка переживет. Невдалеке соизмеримой с ним черной громадой застыл джип. Интересно, к кому припожаловал? Богатеи в наших «хоромах» не водятся.

Собираюсь нырнуть в свой подъезд, но из внедорожника вываливаются два крупнокалиберных бугая и мгновенно оказываются рядом. Оба напоминают сгустки мрака, но по какому-то неуловимому признаку угадываю в одном из них телохранителя Клыка, по наследству перешедшего к Французу.

– Признаешь? – в голосе охранника ленивая усмешка. – Лезь в тачку.

Окажись на моем месте крутой мэн из американского, а то и нашего блокбастера, туго пришлось бы ребятишкам. Парочка-другая эффектных приемов – и вот они уже валяются на снегу двумя еще теплыми кусками дерьма. Но восточным единоборствам я не обучен, да и что буду делать потом? Бежать мне некуда. К тому же этим пацанам известен мой адрес, значит, Гаврош окажется в их руках, а втягивать ее в свои проблемы я не намерен.

Послушно лезу в джип, дуболомы – следом. В авто обнаруживается третий персонаж – водила, молчаливое приложение к приборной доске и рулю.

Отправляемся. Не могу сказать, что настроение радужное, сердчишко колотится, как палочки ударника в момент экстаза. По-дурацки устроен человек, уж очень за жизнь цепляется, даже самую никчемную.

Тормозим. Мордовороты вываливаются из джипа, командуют:

– Приехали. Выходи.

– Что, уже кладбище? – силюсь пошутить, еле ворочая непослушным чугунным языком. Но они игнорируют мой трусливый юмор.

– Топай ногами.

Эта улица в центре города (лет с десяток назад смахивавшая на деревенскую – не хватало только коров и барахтающихся в грязи чушек) отстроена заново. На месте избенок красуются круглые и прямоугольные высотки – их угольные силуэты, утыканные светящимися оконцами, врезаются в матовую черноту неба. Наша четырехколесная махина припарковалась возле стеклянного многоэтажного цилиндра, над цокольным этажом которого сапфирово горит слово «Аргонавт», зловеще напоминая мне о недавнем прошлом.

Прозрачная дверь сама раздвигается перед нами, приглашая в холодно сияющий вестибюль. Приемная – безупречный хай-тек, торжество черного и серебристого, дерева и стекла. Зато кабинет босса смахивает на антикварный магазин, в котором царит увесистая, в завитушках, роскошь.

За столом в костюме цвета весенней травки восседает Француз.

Лет пять тому назад за ним с грохотом и лязгом затворилась камера кичи, и исчез он – казалось, уже навек – среди безликих зеков. И вот опять, как в несуразном сне, сидит передо мной – самоуверенный, ухоженный римский патриций, только обрюзг чуток. Не похудел, даже раздался, то ли по блату перепадала двойная пайка, то ли отъелся уже на свободе. Но главное – раньше ему как будто чего-то не хватало, чтобы казаться бизнесменом на все сто, а теперь вошел в самую пору, заматерел, страдания в узилище придали физиоморде законченность, силу, какая бывает у людей, хлебнувших в этой жизни всякого.

Сановное рыло бандита уродует не предвещающая приятных сюрпризов ухмылка, и я мысленно прощаюсь с белым светом и всем, что мне дорого.

– Не ожидал? – спрашивает Француз.

За моей спиной раздается долгое довольное «гы-ы-ы», это смеются бугаи. Француз тянет паузу, похоже, ожидая, что я повалюсь без чувств на дубовый паркет или начну лизать его и без того сверкающие туфли и умолять о пощаде.

Ни того ни другого я не делаю. Стою и смотрю, хотя, откровенно признаться, держусь на пределе, и голос бандита доносится до меня точно с расстояния в тыщу верст.

– В этой жизни побеждает сильнейший, – назидательно продолжает Француз. – Истина, как ни крути. Что мы сегодня имеем? Я – президент фирмы, а ты водовозка. Ниже только бомж, да и то не всякий. Чего молчишь?

– Слушаю.

– Ну-ну. Послушай. Авось поумнеешь. Перед смертью. Небось представлял, что меня законопатят пожизненно? А я всего три годочка с копеечкой отсидел. Кого надо купил, включая судью «неподкупного». У нас, милый, Фемиду можно трахать и сзади, и спереди. Почти все эпизоды отмели, а за остальное дали по минимуму. И в камере мне было славно, как у родной мамочки. Даже комфортнее. А теперь я буду судить тебя, голубарь. Суд мой скорый, но справедливый. Как предпочитаешь сдохнуть, сыч: долго и мучительно или легко: чпок – и уснешь, как ребенок?

– Пожалуй, я бы выбрал вариант номер два – если ты нынче такой добрый.

– Э, сыч, сладкий финиш надо еще заслужить. В пятницу Царя грохнули. – Француз не поясняет, о каком Царе идет речь, любая собака в нашем городе знает: президент стальной корпорации, друг-приятель мэра. Вот те на, такую гору свалили! – У нас были с ним общие дела. Твоя задача: найти того, кто Царя заказал. Подчеркиваю: не киллера – этот мне без надобности. Даю месяц сроку.

– Два.

– Он еще кочевряжится… Лады. Сегодня 29 января. Значит, крайний срок 29 марта. Ни днем позже. И учти, я шутить не привык. Мои ребятишки за тобой последят, чтоб не слинял. Хотя вряд ли сбежишь. У тебя здесь предки и бабы – бывшие и нынешняя. Ты же не хочешь, чтобы они отдали концы? Нет, ты их не бросишь. Совесть не позволит. Скорее, сам сдохнешь, верно? Совесть – твое слабое место, дружок, ахиллесова пята.

– Но ведь убийством Царя менты занимаются. А если они первыми заказчика вычислят?

– Тогда считай, что тебе повезло. Ну, попутного ветра, м-м-мразь, – посылает меня в даль светлую Француз, брезгливо кривя губы.

Выбираюсь из антикварного логова бандита. На улице стало как будто еще морознее и чернее, а я весь мокрый от пота и опустошен так, точно внутренности выскребли зазубренным ножом.

Очутившись в своей кухоньке, лезу в холодильник и достаю пиво. «Вот, – говорю себе, – и наступил твой «час Ч». Неужто последняя моя задача на этой земле – найти того, кто ухлопал Царя, капиталиста-кровососа, после смертяшки которого только чище стало на земле? И это притом, что Илюшка остался неотомщенным, а гад, убивший его, где-то жирует. Почему так несправедливо, Господи?»

Гробовая тишина, лишь, содрогаясь, гудит древний холодильник. Видно, у меня связь со Всевышним односторонняя.

Поджариваю сковороду арахиса и тащусь в нашу с Гаврошем комнатенку, тесную от комиссионной мебели и разнокалиберных горшков с цветами. В углу поблескивает украшенная стандартными шарами и мишурой синтетическая елочка. В феврале встретим восточный Новый год и уберем ее с глаз долой.

С комфортом располагаюсь на диване и принимаюсь поглощать еду и питье. Насколько мне известно, принцип лазера состоит в том, что некое вещество накачивают энергией, после чего оно выдает световую иглу. Так и я нагружаюсь жратвой, чтобы зафонтанировать мыслями…

Сковорода и бутылки пусты. Я возмутительно сыт, как обожравшаяся свинка, но серое вещество излучать гениальные озарения не собирается, хоть тресни. И все же, следует отметить, пиво сделало свое благое дело: царапающие воспоминания о разговоре с Французом размякли, раскисли, потонули в пене и, похоже, уйдут с уриной.

Расслабленный и приободренный, названиваю старому приятелю Акулычу, и что-то щемяще стискивает сердце, когда слышу в трубке его благодушный рык:

– Неужто нашлись добрые люди, вправили тебе мозги и теперь снова в ментовку просишься?

В общих чертах передаю свой разговор с Французом.

– Однако, влип ты, друг ситный. Чем же тебе пособить?

– Мне нужна информация о Царе, его семье, бизнесе – в общем, все, что у тебя имеется.

– Давай-ка сделаем вот что. Я потолкую с опером, который занимается «цареубийцей». Вроде нормальный пацан, не дурак. Ловить душегуба будете на пару. Авось полегше станет. Не дрейфь, Королечек, не из таких передряг выбирался. А Французу мы тебя не отдадим, не для него цветешь… Паренек тебе вскорости звякнет, жди.

Он пропадает, а я ложусь спать почти успокоенный.

* * *

Этот небольшой кафетерий, поместившийся в старинном особнячке на улице имени Бонч-Бруевича, в советские времена был прибежищем пьяниц, которые для проформы брали стакан томатного сока или компота и втихую глушили водку. Тут же таскались худосочные кабысдохи, лелея надежду на вкусный кусочек, брошенный сердобольной рукой.

С приходом капитализма заведение обрело некоторый лоск, но «контингент» изменился не слишком, разве что исчезли подвальные типы, словно сошедшие со страниц больных романов Достоевского.

Здесь у меня свидание с опером, о котором говорил Акулыч. Выстояв очередь и получив свои порции, усаживаемся на высокие табуреточки у окна. Поглощаем стряпню и негромко общаемся.

Опер – коренастый, лет тридцати, смахивающий на Есенина: тот же детский овал открытого лица, пухлые губы, бледно-голубые глаза, только желтые волосы острижены ежиком. На нем подбитая ветром кожаная коричневая куртка, надетая поверх серого свитера и пиджака. Голос у опера – густой, мягкий, прямо-таки оперный баритон, не слишком вяжущийся с его внешностью и словно существующий отдельно. Мне даже кажется, что, если внимательно приглядеться, можно увидеть этот голос, темным вибрирующим облачком парящий в воздухе.

– Короткая справка, – начинает опер. – В свое время, лет этак сорок с лишком назад, Царь был рядовой шестеркой в кодле «заборских». Но тогда, при Советах, и «заборские» были всего-навсего отмороженными пацанами, которыми верховодила криминальная братва. В колонию попал за сущий пустячок: интеллигентного мальчика ножичком пырнул. Но зона сильно его изменила: заплыл туда мелочью, плотвой, а выплыл акулой.

После колонии на воле немного погулял и снова сел. На этот раз основательно – за грабеж. Вышел – а тут перестройка в полном разгаре. А потом и реформа жахнула, капитализм плюс ваучеризация всей страны. Стал наш Царь-государь по дешевке скупать металлургические заводы. Не гнушался ничем, вплоть до мокрухи. Впрочем, в то уголовное время его делишки были капелькой в мутном море. Вон мои родители тогда на окна решетки поставили, железную дверь отгрохали. Шиш помогло. Дверь спроста выломали и квартиру обчистили. Вынесли все! А у моей сеструхи средь бела дня на улице, при народе, какой-то урод золотую цепочку с шеи сорвал и спокойнехонько удалился. Я, может, потому и подался в ментовку, чтобы всю эту мразь повыловить…

Его голос впервые утрачивает бархатную баритональность.

– Так заделался Царь стальным королем, – продолжает он после паузы. – Женился между отсидками. Супружница родила ему двух сынишек. Потом он, как нынче водится, женушку бортанул, сменил на фотомодельку. Старшему его сыночку чуть за тридцать, надежда и гордость усопшего папаши. Закончил Оксфорд. Царь отписал ему один из своих заводиков.

– А младший?

– Студент, – опер машет рукой, задев рукавом стакан и едва его не опрокинув. – О нем и речи нет. Пустое место. Я лично убежден: заказал Царя старший его наследничек, Принц. Этот, говорят, хотел все родительские предприятия заграбастать, а Царь не дал, дескать, молод еще. Зверски они тогда разругались, в пух и прах.

– Если так, то осталось только собрать доказательства – и можешь вертеть дырочки на погонах для больших звезд. Однако, думается, желающих послать Царя «подальше от грешной земли» было предостаточно. Кстати, если не ошибаюсь, главным его конкурентом был небезызвестный Кот.

– Вообще-то, да, – неохотно признает «Есенин». – Но учти. Кот – далеко не дурак. Он же наверняка понимал: хлопнут Царя – его заподозрят в первую очередь. Нет, это не Кот. Так говорит мой внутренний голос, а он редко дает маху, проверено.

– Но ведь и о Принце можно сказать то же самое. Он если не первый, так второй подозреваемый.

– Согласен… Черт, вот ведь какая штука-то. Царь был фигурой областного значения. Поэтому, с одной стороны, приказано хоботом землю рыть, а с другой – действовать предельно осмотрительно: того и гляди, заденешь большую шишку, которая тебе столько шишек понавтыкает, успевай только чесаться.

– Но хоть что-то нарыли?

– Пока не густо. Как обычно, когда имеешь дело с заказухой такого уровня. Вот если соседка просит соседа избавить ее от супруга-алкаша, и тот за бутылку мужика грохает, это задачка в одно действие. А тут винтовочка с оптическим прицелом – не сковородкой по балде. Пообщались с родственниками Царя, с некоторыми партнерами. Еще кое с кем. Пока нуль.

– Как будем сотрудничать?

– Считай, что вместе роем тоннель. Мы со своей стороны вгрызаемся, ты – со своей. И делимся информацией. Так и объединим усилия.

Опер дружески пожимает мою руку, улыбается широко, искренно и исчезает. Вижу в окно, как он с непокрытой головой стремительно пересекает улочку, ловко огибая прохожих.

* * *

С утра было сумрачно и уныло, небо и земля – точно две здоровенные мыши: вверху – серая и туманная, внизу – белая и пушистая. Шел снег, такой мелкий, будто его и нет, только чувствуешь, что воздух неспокоен. После пяти мир посинел, и эта синева, затянутая подвижной дымкой снега, стала темнеть незаметно и стремительно.

В половине шестого, предварительно договорившись, отправляюсь в гости к алюминиевому королю. Когда-то, будучи пацанами, мы жили с ним в одном дворе, во что сейчас невозможно поверить.

Секретарша Чукигека – перезрелая медноволосая матрона с медальным профилем и роскошными гитарообразными формами. Чукигек – образцово-показательный семьянин – наверняка с этой лакомой леди не спит. Впрочем, и она ведет себя сурово и неприступно – большой начальник, не иначе.

За шесть лет, промелькнувших после нашей последней встречи, Чукигек совсем отощал. Нос заострился, волосы стали сивыми. Точно присыпанное песком постное лицо выглядит усталым, старообразным – похоже, алюминий высасывает из Чукигека последние силы. Но глаза за стеклами дорогих очков насторожены и зорки.

Добычу алюминия я представляю смутно, завалялась в памяти кое-какая муть из школьной программы, но, напрягая воображение, представляю, как в холод и зной, под снегом и дождем вкалывают здоровущие мужики, вынимая из недр матушки-земли то ли бокситы, то ли силикаты, фиг его знает. Потом другие мужики то ли электролизом, то ли гидролизом выплавляют алюминий. Корячатся, матерятся, покрывают мозолями огрубелые ладони. А в аккуратненьком кабинетике сидит очкастенький сутуленький шпингалет с узким ротиком – типичный бухгалтер – и стрижет купоны.

– Привет, – говорю я. – Просьба у меня к тебе.

Чукигек глядит сквозь меня, не издавая ни звука. Мы кровно повязаны с ним. Это он, мстя за брата, по моей наводке прихлопнул Серого. Но мне и в голову не приходит напомнить ему об этом маленьком эпизодике из нашего общего прошлого. Поиграв желваками, обращаюсь к нему тоном просителя:

– Мне – кровь из носу – нужно найти убийцу Царя.

Поджатые бескровные губки Чукигека словно нехотя раздвигаются:

– И в чем должно заключаться мое содействие?

– Познакомь меня с Принцем.

Чудо! Алюминиевое личико Чукигека кривит вялая усмешка, прорезая глубокие морщины.

– И всего-то? – иронизирует он.

– Это вопрос жизни и смерти. Конечно, в сравнении с твоим почти божественным величием я всего лишь жалкий червячок, на которого хорошо ловить пузатых осетров или сазанов, черт их там разберет, я не рыболов. Но и червячку хочется продлить свое ничтожное существование.

– Я подумаю, – холодно выговаривает Чукигек, недвусмысленно давая понять, что аудиенция завершена, и изрядно надоевший ему Королек может катиться колбаской, что я и делаю.

* * *

Около десяти утра. Переваривая завтрак, кукую возле окна. Из-за противоположной «хрущобы» выглядывает солнце (как на картинке: ослепительный желтый диск в короне лучей). Небесную голубизну пересекает перистый след самолета. Крыши припаркованных во дворе машин увенчаны белыми шапками ночного снега. Чувство такое, что уже день, но еще недоделанный, несостоявшийся. День-подросток.

В моей комнатке, предварительно постучав, рисуется Санек, соседушка-алкаш, с которым мы – я и Гаврош – делим двухкомнатную фатеру. У него опухшая от возлияний морда типичного пропойцы: похоже, этих ребят мастерят по одной колодке. Меня не слишком интересует, где и как он добывает средства на пропивание, но расписание у хлопца явно свободное.

– Здорово живешь, Королек, – обращается он ко мне с отменной вежливостью. После того, как я однажды отполировал его табло, он сильно меня зауважал. – У моей подруги день рождения наметился. Гости придут. Составишь компанию?

Только этого мне недоставало: нажраться с отбросами общества и в обнимку с ними горланить до утра. Не нужно быть гениальным сыщиком, чтобы разгадать незатейливое лукавство дипломатического хода Санька. Если соглашусь и разделю с пьянчугами веселье, никто не будет мешать их оргии.

– Извини, дела у меня, – так же галантно отвечаю я и добавляю твердо: – Так что не слишком шумите, в десять ноль-ноль должно быть тихо.

– Понимаю, – кротко вздохнув, смиряется он со своей участью.

На миг мне становится жаль его. Но вспоминаю, как он с корешами (до моего появления здесь) измывался над Гаврошем, – и сиропное сострадание разом улетучивается, сменившись ненавистью к этим скотам – таким милым лапочкам, когда видят перед собой силу. Может, Христос и таких любил, а я не могу, рвотно…

Однако, господа, пора заняться делом. Порыскав в записной книжечке, нахожу нужный номер, звоню.

– Привет. Не забыл еще Королька?

– Как можно, – отвечает насмешливый голос. – Такая колоритная фигура. Выкладывай пошустрее, чего надо? У меня, как у всякого продажного журналюги, времени в обрез.

– Хочу потрепаться с тобой тет на тет. О Царе.

– Подгребай в редакцию. Обсудим.

Первый этаж этого здания, прочно утвердившегося на главном проспекте, некогда занимал любимый горожанами гастроном («Такой столичный, – гордилась мама, – ничуть не хуже московского»). Теперь на его месте вечно заполненная жующим и треплющимся молодняком кафушка быстрого питания. «Копейка» огибает ее, покачиваясь, вползает под арку и оказывается в забитом иномарками дворе. В противовес образцовому фасаду здесь мрачно и грязно, несмотря на изобилие чистейшего снега.

Захлопнув дверцу «копейки», топаю к неприметному входу, по узенькой лестничке тащусь на шестой этаж, под самую крышу, шагаю вдоль длинного тусклого коридора мимо дверей с табличками. Редакция городской газетенки «Пульс мегаполиса» занимает аж четыре комнаты. Заглядываю в последнюю и вижу Алешу, слившегося в творческом экстазе с монитором и клавиатурой.

Он отрывается от создания очередного клевого текста и приветливо кивает. На вид ему лет двадцать семь, лоб круглый, лицо широковатое, простецкое. За три года, что мы знакомы, ни разу не видел его улыбки, усмехаются только небольшие серые славные глаза.

– Не хочется тебя разочаровывать, – говорит Алеша, – но сведения крайне скудные, хотя в прошлом году, во время предвыборной кампании мне довелось потрудиться на Царя – кандидата в народные избранники. Слепил аж пять номеров его рекламного боевого листка. Размазывал по страничкам столько елея и соплей, что самого наружу выворачивало. Зато соперников поливал жирным дерьмом. Как помнишь, Царь в депутаты не пролез. Наш тупоголовый электорат на сей раз не купился и дал ему отлуп. Царь был в бешенстве, слава Богу, гонорарчик я заранее успел отхватить. Кстати, с Царем я не общался, станет он мараться о такую сошку. Контачил с его пресс-секретарем. Шустренький такой мальчишечка, журналист по образованию. Куда только не заносит судьба нашего брата, – вздыхает Алеша.

После чего повествует о прошлом Царя. В сущности, ничего нового я не узнаю, разве что всплывает один любопытный фактик: оказывается, с пацанячьих лет Царь и Кот были дружками – не разлей вода, оба принадлежали к банде «заборских». Повзрослев и заматерев, они, подсобляя друг дружке финансами, братками и оружием, не мытьем, так катаньем захватили сталелитейные заводы и принялись стричь купоны. А потом случилось неизбежное. Друганы стали главными конкурентами. Как два слона на крохотном пятачке, они терлись друг о друга туловищами, хоботами, клыками. Кто-то из них должен был сгинуть.

– Слушай, Алеша, Царь бросил первую женушку ради молодой и красивой. В порядке бреда: не могла она затаить на него лютую обиду и прихлопнуть?

– Вряд ли. Нет, обида, конечно, была. К тому же Царь – жмот первостатейный, при разводе выделил ей копейки – по его меркам, конечно. Но ведь она ничего не выигрывала от смерти бывшего супружника, разве что удовлетворяла жажду мести. А нынче месть как-то не в моде. Нынче грохают исключительно ради бабла.

– Нет у тебя ее адресочка?

– Пацан из наших хотел было с ней побеседовать – не далась, у него-то адресок точно имеется. Завтра скажу. Но боюсь, она и тебе не позволит себя подоить. Зато молодая «царица» потреплется с большим удовольствием. Штучка та еще. Очень любит себя пиарить. Погоди, где-то у меня в компьютере ее телефончик завалялся…

Он принимается просматривать список, между делом продолжая:

– На изменах Царь как будто не засвечивался, хотя, гласит молва, ходок был первостатейный, но нюхом чую: в этой семейке нечисто. Был какой-то слушок…

– Ну-ну?

– Да уж и не припомню. Но что-то крайне гаденькое… Кстати, видел вторую половинку Принца?.. Нет? Много потерял. Зовут ее Маргарита, по-семейному Марго. Красота неописуемая, аристократического типа, что нынче редкость. Я даже решил, что она из дворян, голубая кровь. Но слегка покопался – есть у меня архивчик, куда я сливаю занимательные фактики из жизни местной элиты, вдруг пригодится…

– И что оказалось? Неужто она происходит прямиком от обезьян? Я этого не вынесу.

– Насчет ее прадеда не скажу, не исключено, что он был гамадрилом, а вот дед и бабка по материнской линии крестьянствовали на юге нашей необъятной державы. Их дочку, мамашу Марго, обрюхатил… неизвестный, имени его история не сохранила – слинял. Прокляли дочурку родители, нет ли, не знаю, но вскоре она очутилась в нашем городке. Здесь к ней воспылал страстью приличный мужик, женился, ребеночка, Марго то есть, удочерил. Получилась вполне образцовая советская семья, ячейка общества. Супруги на доченьку не надышатся, холят и лелеют. И Марго их стараний не обманывает, растет красавицей, скромницей и отличницей. И вдруг – кряк! – едва исполняется семнадцать, беременеет невесть от кого. Повторяется мамашина история. Вот тут и поверишь в фамильное проклятье.

– Погоди, значит, Принц?..

– Женился на бабенке с нагулянным ребенком. И лично я его понимаю: прекрасной Марго только в кино сниматься в роли… не королевы, нет. Тайной фаворитки короля. И в конце фильма она обязательно отдаст Богу душу при всеобщих рыданиях. Есть на ней некая печать обреченности, смерти, распада… извини, что штампами изъясняюсь, привык.

– Как же Марго сумела познакомиться с Принцем? Не на танцульках же в ЦПКиО. Он-то принадлежит к сливкам нашего городка. А она?

– К сливочному маслу. Ее отец, точнее, отчим, был директором завода, входящего в корпорацию Царя.

– Был? Он что, на пенсии?

– История темная. Царь его уволил. За что, не спрашивай, понятия не имею.

– Вышвырнул собственного свата?

– Насколько я знаю, тогда отчим Марго родственником ему еще не был.

– А что представляет собой принц номер два – младшенький наследник Царя?

– Парень учится на третьем… или нет, пожалуй, даже на четвертом курсе нашего универа. Математик.

Я даже присвистываю.

– Сын Царя?

– Я и сам был ошарашен. У бизнесменов дети – юристы-экономисты, белая кость, а у этого одни интегралы на уме. Представляю, какую парню пришлось выдержать битву с папашей… Все, больше ты из меня ничего не выжмешь, я пуст…

* * *

Сегодня позвонил Чукигек, предложил посетить некий элитарный клуб.

В семь вечера, как условлено, поджидаю алюминиевого бонзу у главпочтамта, пританцовывая в своих полузимних ботиночках. Второй день февраля. Темнота и беззаботное многоцветье огней. Топча обильный снег, шастает отработавший и отучившийся народ.

Поблизости, отражая серебристым кузовом огни, останавливается джип, напоминающий бульдожью морду на колесах. Из него вылезает долговязый пацан и направляется ко мне. На нем черный костюм, белая сорочка и черная бабочка. Кое-как перемахнув в своих легоньких штиблетишках через сугроб, этот элегантный пришелец из другого мира приглашает меня в серебристую карету.

Влезаю в объемистое нутро громадного внедорожника. Здесь темновато и тихо, таинственно светится приборная доска. Располагаюсь на заднем сиденье рядом с Чукигеком. Мягко, как на воздушной подушке, трогаемся с места, пересекаем город и оказываемся возле парка культуры и отдыха. В моем черепке рождается крамольная мыслишка, что, несмотря на все свои принципы, Чукигек везет меня в заведение Серого – бордель для избранных. И тут же понимаю, что это бред, навеянный воспоминаниями: Серого давно нет среди живых, а бордель наверняка прикрыли.

Действительно, мы минуем гигантский ангар спортивно-оздоровительного центра, медленно въезжаем в обнесенное ажурной оградой пространство и бросаем якорь возле освещенного фонарями скромных размеров зданьица с колоннами и прочими классическими прибамбасами. За ним, как декорация старинной оперы, чернеют во мраке сосны заснеженного парка.

Поставленный при дверях ошеломляющих габаритов колосс пропускает худенького, как подросток, Чукигека, почтительно склонив башку. Свите алюминиевого барона – мне в том числе – достается пренебрежительный кивок.

По наивности я полагал, что в этом домишке, стыдливо притулившемся в уголке парка, помещается заурядной ресторанчик. Как же я заблуждался! Меня обступает общенародное богатство сталинских времен: мраморная лестница, ковры и полотна эпохи соцреализма в роскошных рамах.

Сняв куртку, остаюсь в темно-сером костюме, который когда-то купил на собственную свадьбу. Другого у меня нет. И хотя Гаврош над ним изрядно поработала, кажусь сам себе чучелом, обряженным в старье. Лучше бы я явился в ремках с помойки, по крайней мере, выглядел бы оригиналом.