Текст книги "Врата скорби. Идем на Восток"

Рынок – был виден сразу. По дыму десятков и сотен печей и тандыров, по непрестанному, людскому, муравейному шевелению. Рев ослов – перекрывал бормотание дизельных двигателей, девятнадцатый век – здесь пока побеждал двадцатый, несмотря на то, что местные торговцы уже научили русских водил слову «бакшиш» – это когда за часок из порта на рынок обернуться, с грузом, за отдельную денежку. Бывало, кто и две ходки успел сделать…

Автомобиль – старый АМО фыркнул мотором и остановился у навесов. Когда сговорятся о цене – подгонят, куда нужно для погрузки…

– Ты как? – спросил Митяй, подмигивая – вместе будем держаться, али врозь? Я что так, что так согласный…

Казак – его звали Митрий, как нарочно, пожал плечами.

– А вместе и сподручнее. Только я языка совсем не знаю…

– Это не проблема. Я тоже не знаю. Пошли…

* * *

Нарвались они довольно быстро…

Базар на Востоке – больше чем базар, и на базаре есть свои правила и законы. Базар – это и витрина, и что-то вроде мужского клуба, и место, где можно утолить самые экзотические свои желания. На базаре – часто торгуют женщины, мужчины сидят либо рядом, либо в чайхане, потягивая терпкий, вкусный чай. За редким исключением – мужчины на Востоке не привыкли работать. Как говорят на другом берегу, мужчина должен смотреть на небо, а не на землю[26]26
  Британское и итальянское Сомали, в нашем мире объединенное довольно таки искусственно. Там и самом деле бытует такая пословица, мужчине считается позорным работать. Не позорные занятия – война, набеги, скотоводство, пиратство и контрабанда. А так как система орошения и мелиорации разрушена тридцатью годами войны…


[Закрыть]. На базаре – каждое племя имеет свои, откупленные торговые ряды, в которых места передаются из поколение в поколение. У кофеен – на корточках сидят люди, переговариваются, внешне совершенно безразличные ко всему – но стоит только чему случиться, и базар станет в одно мгновение разъяренным ульем. Ворам здесь рубят руки, часто даже не дожидаясь формального приговора кади, исламского судьи. Благо – колода и топор всегда найдутся.

Митька Шалый – хорошо знал, что делают с ворами в мусульманских странах – все-таки в Одессе шалил, а на другой стороне ласкового Черного моря – Константинополь. Но это его, конечно же – не остановило.

Первый кошель он разрезал так виртуозно, что даже Митрий ничего не заметил. У него была писка – заветная, испытанная – не монета с заточенным краем, а половина лезвия станка Уилкинсон Сворд. А насчет кошельков здесь были точно лохи, не то, что на Привозе. Там не то, что в карман поглубже суют денежку – там еще и руку на нем держат. И все равно умудряются воровать.

Только на третьем кошеле – Митрий заметил неладное. Толкнул блатаря в плечо.

– Э… ты чего?

– А? – Митька сделал вид, что не услышал.

– Ты чего творишь зараз, а?

– А чего?

– Э… нет. Я воровать не желаю. И тебе не дам…

– Иди сюда…

Митька – толкнул молодого дубоватого казака в сторону, прижал к стенке.

– Ты чего – а? – пошел в наступление он – кто тут ворует?

– Да ты и воруешь!

– Я ворую?!

Надо было знать одесских воров – они и взятые на кармане будут клясться – божиться, что просто перепутали чужой карман со своим…

– Ты воруешь!

– Где ты видел, что я воровал? А?

– Да сейчас и воровал!

– Да ты чо? А где потерпевшие – а? Где терпилы, тебя спрашиваю! Ухарь!

Казачина, выше Митяя сантиметров на двадцать, но совершенно ничего не способный противопоставить острому как бритва языку вора – затравленно огляделся… и понял, что что-то неладно…

– Гы… ты глянь.

– Чо? Где терпилы то твои, а? Ты базар фильтруй, да?

Но казак – смотрел поверх его плеча и Митька вертко, как в руках городовых по малолетке – извернулся.

Они и в самом деле – зашли куда-то не туда. Их уже обступило десятка два рашидов – так звали горцев из племенных объединений горных районов и соседнего Договорного Омана. В отличие от пустынников – они носили черную или бурого цвета, отлично камуфлирующую на горных склонах одежду и были настроены весьма и весьма недружелюбно. Если пустынники – перед тем, как начать стрелять хотя бы пытались решить проблему – то эти «брали высокий тон» с ходу и без предупреждения.

Митька вымученно улыбнулся, понимая, что языком не владеет.

– Миль пардону граждане у нас все спокойно. Все в поряде…

Рашиды молча стояли – и хорошо если бы стояли, так подходили новые…

– Так, концерт закончен, всем спасибо за внимание. Автографы не предлагаю, устал-с…

Этот рынок был не для русских. Не для белых. И уж точно не для казака – а Митрий был в казачьей форме, пусть старой и без знаков различия, надетой на время переезда. Но все равно – если Митяй в одиночку еще мог вывернуться, то присутствие здесь казака – требовало крови.

– Так, господа, на бис желаете. Извольте-с…

Как ни странно – именно у Митьки Шалого, битого и проловленного одесского вора, вошедшего в конфликт с крестными отцами города, вора, гешефтмахера и профессионального пистолетчика – шансов выбраться из этой переделки было намного больше. Как и у тех, кто волей судьбы оказался рядом с ним. Дорога судьбы казака – прямая как штык, как шлях в степи. Молодость, служба, пахота на собственной земле, данной еще дедам – прадедам Императором за службу. И в такой ситуации – у них одна дорога – прямо вперед в лоб на прорыв. Иногда это работает – но не тогда, когда двое против тридцати. А вот Митька – был вором и постоянно жил на грани. Каждый день в Одессе – он рисковал быть проловленным карманной бригадой или отрядом по борьбе с бандитизмом, или конкурентами, или просто парой молодых щеглов из отмороженных на всю голову. Он не имел никогда денег больше чем на месяц, часто вставая – он не знал, где будет обедать, не то что преклонит голову следующей ночью. Такая жизнь развила в нем наблюдательность и готовность к любым неприятностям. В трамвае – старом добром одесском трамвае – он как-то раз положил четверых, уходя от преследования… с этого, собственно говоря, скитания его и начались.

Он помнил, где они шли и как, в какую сторону смотрят двери и окна, которые из них принадлежат харчевне, как стоят торговые палатки. Он помнил и то, что за его спиной – что-то вроде склада, в отличие от палаток – с капитальными стенами.

– А? Чего? Не понимаю, любезный.

И с места, рыбкой, как учил его дядя Коля Робинзон, спившийся циркач из той же самой ярмарки, на которой держал палатку его отец – он прыгнул, руками безошибочно нащупав край дорогой, из металлического настила крыши. Напрягся, вспоминая все уроки суплеса[27]27
  суплес – искусство развития гибкости тела и ловкости, вырабатывается цирковыми артистами


[Закрыть] старого циркового артиста. И, движением, которое не смог бы повторить никто из присутствующих – без раскачки, с одной руки он забросил тело на крышу.

Изумленная толпа рашидов взревела, когда он был уже на крыше. Подалась вперед – и осадила, почитай на полном скаку. Две револьверные пули – ударили людям прямо под ноги…

– Ша! Назад, ша!

Его слов – никто не понимал. Но все отлично понимали язык пуль – как никакой другой. Можно сказать – это эсперанто в таких местах, как Аден.

– Лезь на крышу! Быстро!

Митрий – хоть тут не оказался идиотом. Полез – и даже умудрился забраться быстро. Все-таки – не вахлак.

– Пистоль есть?

Митрий – достал из кармана табельный Орел, старый, с дешевыми солдатскими пластмассовыми рукоятками. Он еще жил той жизнью, жизнью станицы, парного молока, конного ухарства и обжигающих взглядов молодух. Не дошло еще до казака, что здесь прав тот, кто выстрелит первым – и никак иначе.

– Двигай за мной. Не отставай.

Они пробежали по крыше, Митрий примерился – и перепрыгнул на другую, такую же. Митяй, немного поколебавшись, тоже прыгнул.

– Поперек батьки не лезь.

– Какой ты мне батька…

– Самый обыкновенный. Не будь меня, ты бы кишки свои собирал. Давай за мной, сюда.

Они перепрыгнули еще на одну крышу. Судя по реву – толпа преследовала их, но здесь – все с любопытством смотрели, еще не понимая, что происходит. Фора – минуты две, не больше.

Четвертая крыша – не выдержала – они с треском провалились внутрь какого-то помещения. Титяй – сориентировался первым, по каким-то мешками перелез к двери, закрытой, судя по всему, снаружи на замок.

– Слушай сюда. Слушаешь?

– Ага.

– Как пальну – наваливайся на дверь, да со всей силы. Выйдем – и ори «Пожар!» во всю глотку. Доходит?

– Ага.

– Потом двигай за мной. Не отставай! Отстанешь – ждать не буду. Доходит?

– Мабуть помочь чем? – спросил молодой казак.

– Помог уже… помощник. Дыши ровнее.

Митяй – дважды выстрелил из револьвера в косяк, туда, где были заржавевшие, загнутые гвозди. Отчаянно, как на тюремную решетку бросился на дверь – и они вывалились прямо на торговую улицу, под ноги изумленной публики.

– Пожар! – возопил Митяй.

– Горим! – забасил молодой казак.

И они бросились бежать, крича и распространяя панику как лесной пожар. А на таких местах как большой базар пожар – смертельно опасное дело, поэтому – все торговцы бросали торговлю и начинали лихорадочно спасать товар. До русских – уже не было никому никакого дела, если кто и бежал за ними – в суматохе отстал…

Они выскочили к своей машине, когда ошалелый торговец – в мыле закидывал на нее мешки с рисом. Слухи о пожаре – дошли и сюда.

– Мы зараз… – начал молодой казак. Митяй сунул ему в бок локтем.

– Щас поможем. А ну налегай…

* * *

– С первого дня? – недобро спросил Велехов.

Митяй вымученно улыбнулся.

– Да не было ничего, господин казак. Сам не знаю, чего получилось. Ну, купить курева там немного решил. Пожрать, опять-таки. А тут – трах, бах, пожар – кричат. Мы еле утекли оттуда.

Велехов пожевал ус.

– Что у тебя в карманах – я и проверять не буду. А просто тебе говорю – пшел вон отсюда. У меня – бардака не будет. Не понял – до свидания.

– Гражданин казак, а как уговор…

– Уговор? Ты уговор в одну сторону помнишь. Как только мне отъехать стоило… Короче пшел вон отсюда.

Краем глаза – Велехов заметил, как старший урядник Волков – соскочил из своего Мерседеса как с коня и идет к ним.

Этого только не хватало.

– Проблемы? – Волков смотрел как-то в сторону единственным глазом.

– Разберусь.

– Господин казак, не вели казнить. Забожусь на пидараса, буду тише воды ниже травы.

– Чего?!

Наверное, если бы Велехов понял полностью смысл слов, сказанных воришкой – так бы и стебанул нагайкой, истинный Бог, да по роже, по роже! Вот только смысл слова «пидарас» был казакам не ведом. Ну не знали они, что это значит! Слышали про содомитов чего-то, многие даже не понимали толком, как это. Кто-то, кто отслужил в Санкт-Петербурге, побывал на усмирениях – при этом слове начинали плеваться, кто задавал вопрос – норовили нагайкой вытянуть.

– Ты молодец, каких будешь? – спросил Волков.

– Да вор это… – сказал, досадливо Велехов – взял на свою беду. Вот, не успели прибыть, изволишь видеть, пошел в самоволку, на базаре невесть чего устроил, мабуть и убил кого. Зачем мне такое надо, вот скажи? Думал помочь человеку…

– На базаре. На большом? – спросил Волков.

– Так точно, господин казак, на большом. Только мы не виноваты ни в чем, мы только купить чего хотели, а они, изволите видеть…

– А чего купить то хотели?

Митька вымученно улыбнулся.

– Да по мелочи. Курево там…. Без курева сильно тяжело, господин казак.

– Куришь?

– Немножко. Так то я и бросить могу. Просто сигареты ношу – авось и выменять чего придется, господин казак.

– А сам каких мест рожак?

– Чего, господин казак?

– Родился где, спрашиваю?

– А… так в Одессе.

– В Одессе? А здесь чего забыл?

– Так набирали людей, господин казак. А я со своими револьверами как жид со скрипочкой…

– Как жид… Револьвера то два что ли?

– Так и есть, господин казак.

– И стреляешь разом или обоих?

– Так чего хитрого, господин казак? Я с детства при тире, папаша даже в Губернаторском саду тир держал…

* * *

Пока Волков разбирался с вором – Велехов отошел к своим казакам. Эти не воры, все на лице написано, и худое и доброе. Как посмотришь – сразу и видно, кто виноват… На Митрии лица нет – дурковатый казак, молодой. Вот и вляпался. Но отзывы о нем хорошие с действительной. Все они по-первой дуркуют, тут главное – ума как следует вложить, пока до беды не дошло. А так… Велехов понавидался. У казаков проблема чаще всего одна – водка, но тут есть и похуже чего. Есть такая трава. Ее вместо табака курят – кто начал курить, тот пропащий человек. Есть другая, ее жуют. Кат[28]28
  кат – легкий жевательный наркотик, листочки кустарника, которые жуют. Кат позволяет легче переносить голод и физические нагрузки, правда потом наступает истощение организма и отупение. В нашем мире кат является значительной проблемой – например в том же Йемене под кат отдали большинство посадок, где раньше рос один из лучших в мире кофе – йеменский кофе. Жевание ката в последнее время сильно распространилось – в Ираке например до войны про кат ничего не знали. С появлением в Европе большого количества мигрантов – неизвестный до того в Европе кат попробовали и европейцы.


[Закрыть] называется. Тоже ничего хорошего…

– Зачем на базар поперся, казак? – спросил Велехов.

– Та посмотреть, как люди живут… – Митрий был наполовину украинцем, оттого говорил часто на этом языке. Но отец был казаком, потому и Митрий – казак

– И чего? Посмотрел? Хорошо живут?

– Зараз посмотрел.

– Давай, докладывай, что увидел.

Митрий рассказал, как было, не забыв упомянуть и про воровство. Велехов тяжело вздохнул.

– Дурак.

Митрий ничего не ответил.

– Значит, слухай сюда, казаки, второй раз повторять не буду. Здесь все кругом враги, ясно? Кто не понял – здесь башку отрезать могут только за то, что ты есть. Поэтому, правило номер один: отлучаясь в город, сообщать мне или Кательникову, куда и на какое время идете, в местах присутственных – находиться не менее чем по трое, не теряя друг друга из виду, и чтобы у каждого было оружие. Это первое – всем понятно?

– Так точно – кто-то вместо уставного так точно «закивал»

– Правило второе. Не ходите в места, о которых вы ничего не знаете, и из которых сложно выбраться. По шукам[29]29
  шук – рынок


[Закрыть] местным – дальше второго, третьего ряда не заходить. Можете не выйти. Правило номер три – не привлекать к себе внимание, не устраивать никаких разборок, драк на виду у местных. Все вопросы решаются в лагере. Мафгум[30]30
  ясно, понял? (Арабск.)


[Закрыть]?

Казаки снова закивали. По виду поняли, хотя черт их знает.

– Второй раз повторять не буду. А тебе, казак – как доберемся до лагеря, лично десять горячих по заднице всыплю. Чтобы наперед умнее был. Ясно?

– Так точно.

– Тогда – нечего тут стоять. Что – все обустроились? Заняться делом, приду – проверю, не дай Бог у кого срач будет. Бегом!

Казаки – тронулись к лагерным баракам. Конечно, они тут временно – но пока так, казаков чем то надо занять. Правильно на действительной говорят: казак, который ничем не занят – суть преступник.

Велехов вернулся к Мерседесу. Волков, завидев его, сплюнул на землю, как местные.

– Короче, сотник, если этот шеболдай тебе не нужен, я его забираю. К делу пристрою, вот те крест, мотаться не будет.

– Да забирай.

Митька беззлобно улыбнулся.

– Покедоыва, господин казак. Со всем к тебе уважением – не понимай лихом Митьку, честного одесского вора. Лады?

Григорий сплюнул с досады.

– Иди… честный одесский вор. Свечку поставь, что нагайки не выпал…

Лахедж. Княжество Лахедж, регион Абдали
03 мая 1949 г.

От Адена и Аль-Иттихада, через горные отроги – дорога идет на Лахедж, административный центр провинции Лахедж и перевалочный пункт для караванов, идущих на Катабу, в Йемен и дальше – в Неджд, и в Мекку. Там же, помимо казарм султанской гвардии – находятся русские казармы. В Лахедже, который расположен не на самом побережье – квартируют и некоторые другие службы, которым близость к враждебному морю не слишком то по душе. Затеряться там просто – слишком много караванов, слишком много купцов…

Сидя на переднем сидении Мерседеса идущего на полной скорости – Митька Шалый, честный одесский вор бездумно смотрел на полумертвую, выжженную солнцем землю по обе стороны дороги. Редкие оазисы – лишь оживляли пейзаж, говорили о том, что и здесь может быть жизнь. Горы остались за спиной… а он плыл по жизни, как и обычно, как и сложенный из бумаги кораблик, пущенный детьми по шаловливому весеннему ручью… и другой жизни для себя он особо и не хотел. Есть такие люди… перекати поле, называются. Они не плохие они просто другие. Сам Митька иногда думал про себя – открытый душой.

По дороге – попалась машина, точнее ее остов. Какая-то легковая – обстрелянная, сгоревшая и спихнутая на обочину, как будто так и должно быть. Митька присвистнул – лихой свист унес ревущий ветер, повернулся к Волкову, но тот и вида не показал. Как будто то, что они увидели на обочине – было вполне обычным делом.

Да… а похоже, тут беспредел в полный рост…

Лахедж – оказался неожиданно чистеньким, центральные улицы были замощены камнем, а среди обычной арабской одноэтажной и дувальной архитектуры – попадались и британские, а то и русские домики. Когда-то здесь – было стрельбище и казармы британской Морской пехоты Его Величества, потом – это место заняли русские, перестраивая на свой лад. В отличие от Адена, стиснутого со всех сторон горами, прижатого к воде – здесь места было, сколько хочешь. Унылая, прокаленная солнцем земля, уходящая куда-то за горизонт и переходящая в пустыню Руб эль-Хали. Дорога здесь – шла на Хариб и дальше, по пустыне – но, не выпуская из виду зазубренный монолит гор…

Было пыльно. Ветер нес пыль с пустыни, и это в спокойный день, при относительно несильном ветре. Митька – не знал, что такое хамсин – сильный, ураганный ветер, поднимающий тучи песка, тысячи и тысячи тонн песка и способный занести машину с людьми по крышу за десять – пятнадцать минут. Улицы – были занесены эти песком примерно по щиколотку – пустыня все равно возьмет свое, пустыню не победить.

Они заехали куда-то, в какое-то место, обнесенное забором. Это сильно напоминало купеческие склады, правда, новые, совсем не те лабазы, которые строили в начале века. Место было обнесено забором, на воротах стоял часовой с автоматической винтовкой, он кинул взгляд на въезжающую машину и на этом проверка закончилась.

Машина поехала мимо длинных, собранных из полукруглых стальных конструкций складов, заехала за них. Здесь стояли грузовые машины и в их тени прятались несколько бородачей в белых одеждах. Не курили – а просто сидели на корточках в тени. Увидев Мерседес, они начали нехотя вставать…

– Амила! Амила[31]31
  Работать! Работайте! (арабск.) За арабами надо постоянно присматривать, иначе работать они не будут. Арабские мужчины считают позором работать


[Закрыть]! – раздраженно закричал Волков, выскакивая из машины, и добавил еще что-то, чего Митька не расслышал.

Арабы – побежали в сторону ангаров, не слишком быстро, впрочем.

– Вот скоты безрогие… – выругался Волков, бросая в машину казачью нагайку – целый день так сидеть готовы…

– А мне то чего делать, господин казак? – простецки спросил Митька.

– Здесь сиди. Хочешь сбежать – давай. Тридцать верст по пустыне.

– Да и я не думал…

Волков скрылся в небольшом, одноэтажном, сложенном из местного глиняного кирпича здании, Митька скосился на приборную панель. Машина была армейская, потому ключей к ней не было – повернул тумблер, мотор и завелся.

И куда дальше?

– Влип ты, братан… – сказал он сам себе – влип.

От нечего делать, он встал в машине в полный пост, посмотрел вдаль. За забором – редкий кустарник, мертвая, каменистая земля, версты и версты просоленной, каменистой пустоши. Солнце – как кара этого мира, чужого, грязного и непристойного, как сгусток ненависти тех, кто живет под ним, в страданиях бессмысленности. Здесь нет ничего кроме солнца, и оно неизменно как само неторопливое время…

– Ну и дыра… – вполголоса сказал себе Митька.

Обернулся. С другой стороны был город – виднелись редкие, двухэтажные строения, все остальное – половодье плоских, одинаковых крыш, разбавленное бледно-зеленым цветом держащейся из последних сил зелени. Какие-то стальные вышки вдалеке, антенные что ли, и обязательно для восточного города – тонкие шпили минаретов. Просто удивительно – что в этом городе, в этой помойке на краю света – можно родиться, прожить всю жизнь и умереть, так и не видя ничего, кроме этой пустыни и этих занесенных песком улиц. Целая жизнь в этом маленьком, грязном мирке. Умереть, не зная, что такое настоящее море, не видя восторгов Генеральского сада, соблазнов одесских пляжей и ресторанов. Даже море здесь какое-то ненормальное, грязное – он уже успел увидеть. Совсем не Черное, на берегу которого он вырос. Неужели кто-то здесь живет по доброй воле?

И тут ему в голову пришла мысль, которая до этого – не приходила. Говорят, что взрослый человек исправиться не может, некоторые уголовники нарочно делают себе татуировку МИР – меня исправит расстрел. На самом деле это не так – взрослый человек может измениться и исправиться, но только не на каторге, каторга тут как раз и не поможет. Каких то общих для всех рецептов исправления нет – надо просто, чтобы в какой-то момент человек посмотрел на все вокруг себя другими глазами и увидел то, что до этого он не видел, и чему не придавал значения. И, забегая вперед, потом Митька осознал, что именно здесь, в Лахедже, на краю обитаемого мира, на краю пустыни – он вдруг осознал кое-что, что до этого не осознавал. Как вор – он противостоял обществу, как член воровской общины – он утверждал своими действиями совершенно иные, противоположные и глубоко чуждые нормальному обществу ценности. Например – вор не должен работать, никогда, вор не должен зарабатывать деньги, он должен добывать их только и исключительно преступлением. Как они говорили в таких случаях – пусть лошадь работает, она сильная. Но здесь и сейчас, в Лахедже, увидев работающих из-под палки арабов, и увидев, как и где они живут – он вдруг понял, что одно является прямым следствием другого. Что если не работать – то именно так и будет выглядеть мир вокруг тебя. Грязная, занесенная песком дыра.

А что будет если и у них, в его родном городе – перестанут работать? Во что он тогда превратится, во что превратится Одесса?

Сильный удар – сшиб его с сидения, на котором он стоял ногами, и он полетел на землю, сильно ударившись плечом, боком и головой.

– Ты что, идиот!? – проорал Волков.

Митька зашевелился на земле. Мысли были какие-то… медленные.

– Вот ведь… придурок.

– Кхе-кхе…

– Идиот! Ты какого шайтана туда полез?

– Посмотреть… хотел – разлепил губы Митька. – простите, что с ногами…

– Вот, идиот… – Волков отстегнул фляжку, бросил вору – пей! Два глотка, не меньше…

Митька отвернул горловину стандартной армейской фляги, удивляясь, почему у него пальцы какие-то… невлашные[32]32
  Старорусское. Примерный современный эквивалент – «как чужие».


[Закрыть], что ли? От первого же глотка его вытошнило, показалось, что там моча.

– Придурок… – Волков с недюжинной силой поднял его, поволок в строение. – Идиот.

* * *

Только в тени – Митька пришел в себя. Выхлебал полфляги чудовищной, больше похожей на мочу воды.

– Что…за дрянь – прокаркал он.

– Не дрянь. Соленая и кипяченая вода – сказал Волков – ты тут до солнечного удара достоялся, придурок. Как думаешь, для чего я над передними тент натянул.

– От песка, наверное.

– Наверное… – передразнил Волков – здесь наказание есть. Человека связывают и закапывают по шею в песке. Думаешь, он от жажды подыхает? Как бы не так – от солнечного удара. Активность солнца здесь – в восемь раз выше, чем у нас в России. Яишню можно без костра пожарить, только на солнце. Здесь все головные уборы носят и под солнцем не стоят, как ты. Еще бы немного – и на всю оставшуюся жизнь придурком остался бы.

– Понял…

– Да ни хрена ты не понял. Но поймешь. Ваш брат понимает, только когда по башке получит. Кстати, воду из колодца пить нельзя, ее надо сначала прокипятить, а потом и процедить. В колодце какой только дряни не бывает. Будешь некипяченую пить – за пару лет от почек сдохнешь. Чего там смотрел то, а?

– Да город посмотрел.

– И как?

Видимо, все отразилось на лице Митьки, потому как Волков вдруг начал истерически хохотать, едва держась на ногах…

– Ничего… – давясь смехом, проговорил он – тут неподалеку геологи на воду бурят и на нефть. Говорят, скоро райский сад тут нам сделают. Правда, с непривычки по башке шибает, это ты верно подметил…

Псих какой-то… – лениво подумал Митька, дохлебывая воду – они тут все с дуба рухнули. Вот попал…

– Ладно, давай флягу и пошли… – сказал Волков – и смотри, что говоришь.

– А куда идем то?

– Куда-куда. Тащить кобылу из пруда! Я руками за узду, а ты зубами за… Догадайся, за что именно!

* * *

Главный во всем в этом бардаке – сидел в отдельном кабинетике. Правда, кабинетик этот – уступал даже кабинетику некоего Давида Марковича Курлянда[33]33
  Реальный офицер УГРО из нашего мира. Именно его биография – легла в основу образа Давида Марковича Гоцмана из знаменитого сериала «Ликвидация»


[Закрыть] благодаря которому одесские воры легавку – крестясь, десятой дорогой обходили. Обстановка не сказать, что богатая – стул, стол, сейф, похожий на задницу тети Риммы из дома, где родился и вырос Митька. Потом он узнает, что стул и стол – как раз немалое богатство по местным меркам, ведь они из дерева, а деревьев здесь почти нет. Здесь даже топят – не дровами, не углем – а верблюжьми и овечьими кизяками.

Привыкший с полувзгляда определять, кто перед ним, лох, терпила, чемодан[34]34
  Все три определения определяют потерпевшего, реального или потенциального, человека, в отношении которого можно совершить преступление


[Закрыть] – или человек, от которого надо держаться подальше. Этот человек был опасен. Очень – очень опасен. Так опасен, как бывает опасен волкодав, который разорвал не первого своего волка, и будет делать это дальше и дальше, защищая свое стадо.

Лет сорок, точнее – за сорок, ближе к пятидесяти – но про старость тут и говорить нечего. Тяжел, как этот самый пресловутый сейф, тяжелый литой, чугунной силой. Довольно длинные, неприбранные волосы, седая борода по грудь. Серые, внимательные, типично русские глаза, которые не дают определить его как араба – впрочем, арабов таких не бывает, они маленькие от хронического недоедания – а в этом мужике семь, если не восемь пудов, и все – мышцы. Руки такие, какие бывают у молотобойца или хорошего кузнеца – шутя сломает. Стол был для этого человека слишком мал, но он как то умещался, на столе – назойливо тикал метроном.

– Ну? И кто ты есть такой?

Голос этого человека – заполнил все пространство небольшого кабинетика, аж страшновато стало – хотя Митяй с его наплевательским отношением ко всему (чужая шейка – и копейка а своя – рупь) мало чего в жизни боялся.

– Человек божий – ответил Митяй – обделан кожей.

– Воришка он – сказал Волков, как о чем-то, само собой разумеющемся – из одесских блатных.

Человек – точнее не человек, а настоящий Человечина – перевел свой взгляд, спокойный и полный силы на Волкова.

– А тебе он пошто сдался[35]35
  Советский офицер – заменил бы «пошто» на нечто матерное тем более что в Советской армии матом не ругаются – в Советской армии матом разговаривают. Но тут не было революции и мат – так глубоко и широко не распространился, не сделался неотъемлемо частью языка. Так что разговор передан достоверно.


[Закрыть]?

– Вор я – обиженно сказал Митяй – и к вам не напрашивался. Не надо – так и не надо, я не гордый. Пешком постою.

Волков сделал неопределенный жест рукой.

– В коридорчике подожди, друже…

Митяй вышел в коридорчик. Темный, освещенный только солнечным светом, лениво сочащимся через решетку, которые здесь были вместо стекол.

И в самом деле – а вот нахрена ему все это сдалось?

Нахрена? А потому что… интересно, вот почему. Чужая страна, совершенно чуждый народ. Это просто – интересно. Только и всего.

Митяй посмотрел на дверь – сдриснуть еще есть время. И… остался стоять, подпирая стенку и стараясь казаться независимым…

Волков – появился через пару минут, на вид – нормальный, не взвинченный. Кивнул.

– Пошли.

Вышли во двор – там были навесы, под которыми стояла техника… грузовики, место тоже было. Волков – присел на корточки, став похож на засиженного уголовника. Митька – опасливо присел рядом. Странный был этот человек – вроде и левый совершенно но в то же время тянешься к нему, понимаешь, что если он что-то делает – значит, так надо.

– Я перед полковником за тебя поручился – сказал, как плюнул Волков – возможно, зря. А может – и нет.

Митяй молчал.

– Ты сам – как считаешь?

Митяй подумал. Потом выдал.

– А что это?

– Это? – осмотрелся Волков – ну, вроде как фабрикации. Фабрика, понял? На ней люди работают, все чин – чином.

– Но это ведь не фабрика?

– И фабрика тоже…

Волков помолчал, потом равнодушным голосом спросил.

– Почему не смылся?

Митяй промолчал – говорить не хотел.

– Машина есть. Сел – и езжай. Ехать некуда?

Митяй снова промолчал.

– Ехать всегда есть куда. Целая Африка – там белому затеряться можно, места хватит. Если местные не сожрут. Можешь в Легион податься. Иностранный легион. Туда со всего света отморозки бегут. Уголовники. Польские рокошане. Всякие проворовавшиеся, или кто офицеру по морде дал. Легион принимает всех, дает новое имя, документы. Если не подохнешь – может, станешь человеком. Если хочешь блатным оставаться – есть Танжер. Есть Марсель – правда, там в последнее время вольницу то ох как прижали. Если Палермо – правда и там не сахар. Добраться доберешься, не дурак. Итак – почему не смылся?

– Вам то что? – досадливо сказал Митяй.

– Да мне то ничего… – ответил Волков – кстати, видишь вот эту помойку?

Митяй пожал плечами.

– Видишь. Чтобы все это нашим стало, надо цену уплатить. А цена эта – не деньгами, не потом даже. А кровью. Усек?

…

– Вижу, что усек. А хочешь, скажу, почему к казакам прибился? Потому что твоя жизнь – не твоей стало. Что в ней есть? Пика в бок от подельников? Пуля от полицейских? Пожизненная каторга, а то и виселица? Это? А что взамен то? Карты, бабы и вино? Да тьфу! Дешевка. Ты и сам все это видишь – дешевка. Не стоит того. Поэтому и к казакам прибился. Второго шанса и в жизни ищешь. Угадал, сынок, а?

– Батя мой на Преображенском лежит – огрызнулся Митяй – что до жизни моей, то ничего вы о ней не знаете. Ни хрена, ясно! Ваше дело – ловить наше – огрызаться.

– Не знаю – легко согласился Волков – а ты расскажи. Сможешь?