Текст книги "Огонь с небес"

Ксения взяла трубку, машинально отметив, какая она большая, старая и несовременная… клавиатура была прямо на трубке, между микрофоном и динамиком. Она набрала номер собственного присутствия, со все возрастающим изумлением и недоверием вслушиваясь в гудки. Набрала еще раз – то же самое. Тогда она набрала номер дежурного офицера в Зимнем.

Там и вовсе была тишина. Даже не было гудков, что занято.

– Что… – голос изменил ей, – что происходит?

– Мы должны были уйти на большие учения совместно с Флотом открытого моря. Внезапная проверка готовности. Отрабатывать проводку караванов в условиях активного противодействия. С утра отключили все виды связи, мы – как на необитаемом острове. Я вспомнил, что мне сказал… адмирал Воронцов, и на свой страх и риск осмелился послать за вами. И максимально задержал отправку ордера – насколько мог.

Ксения пристально вгляделась в лицо офицера: когда ей надо было, она умела это делать.

– То есть, корабли не ушли? – спросила она.

– Никак нет, Ваше Высочество, не ушли…

– И на них есть вооружение?

– Конечно, Ваше Высочество. Любые ходовые учения подобного рода сопровождаются боевыми стрельбами.

– О какого рода кораблях идет речь?

– Полный авианосный ордер, Ваше Высочество, возглавляемый авианосцем «Александр Третий». Восьмая дивизия эсминцев, самая подготовленная на флоте. Два судна-матки – «Держава» и «Гавриил». На каждом – по шесть скоростных катеров, по десять лодок с жестким днищем и катерные команды спецназначения.

Что такое «катерная команда спецназначения», Ксения представляла себе слабо. Но помнила, что спецназ в любом роде войск – это наиболее подготовленные, элитные части и предназначены они для активных действий в мирное время и в условиях особого периода…[16]16
  Предвоенное состояние, объявляется особым сигналом. В РИ – условный сигнал «Набат». По этому сигналу войска получают боекомплекты и покидают военные городки, чтобы рассредоточиться на местности. Принимаются меры по защите мирного населения. При необходимости – начинается призыв казаков на действительную.


[Закрыть]

Так что у нее в руках была целая флотская армада…

Но додумать эту мысль она не успела – с грохотом и шумом ворвался адмирал Иконников, командующий Флотом Атлантического океана. Кричать он начал еще в коридоре.

– Капитан первого ранга, это…

Он осекся на полуслове, увидев Ее Высочество.

– Александр Иванович… – Ее Высочество широко распахнула глаза, подходя ближе, – рада вас видеть… Как Ивонна Николаевна поживает? Внуков еще не нянчит?

Надо было видеть сейчас принцессу – еще в детстве она могла выпросить у отца все что угодно, искусно чередуя истерики, обещания и просительный взгляд. Это искусство она оттачивала на своих близких тридцать лет – и сейчас могла уговорить собаку уйти из мясной лавки.

– Никак нет-с… Весьма польщен. Что помните нас… – растерялся адмирал.

– Ну, как же. Я помню Александру – такая красивая девочка, вся в мать. Отправьте ее к нам во дворец, мы ей быстро подыщем партию…

– Непременно-с…

Ксения закончила с любезностями, расчетливо отдавая инициативу мужчине.

– Осмелюсь спросить, Ваше Императорское Высочество, чем мы обязаны столь высокой чести незапланированного визита…

– О, сударь, я думаю, вы прекрасно знаете мои обстоятельства. Когда я увидела вертолеты, то грешным делом подумала, что один из моих давних воздыхателей окончательно потерял голову. Но его здесь нет, я жестоко обманута, а капитан первого ранга Пащенко докладывает мне ужасные вещи…

– Капитан первого ранга Пащенко, доклад!

– Есть, господин адмирал. Потеряна связь с Зимним дворцом и с Царским Селом. Средства разведки флота фиксируют значительно возросший обмен военного министерства с округами, а также передвижение гвардейских полков в районе большого Петербурга. Капитан первого ранга Пащенко доклад закончил.

Адмирал нахмурился.

– Что все это значит?

– Господин адмирал… – Ксения решила, что настала пора для завершающего удара, – на днях у меня были гвардейцы. Они были так грубы. Говорили, что я предаю память своего брата и отца. Представьте – они требовали досрочно отказаться от регентства!

Удар достиг цели. Адмирал взревел потревоженным охотниками медведем.

– Что?! Да как можно-с… Сапоги дырявые, хамло беспородное, да мы их в порошок! Офицерам штаба, внимание! Боевая тревога! Где авианосный ордер?!

– Пятьдесят миль от берега, походный порядок.

– Выстроить боевым порядком, удаление от берега сил охранения на десять миль! Блокировать побережье, чтобы ни одна мышь не проскочила! Авианосцу поднять усиленную группу прикрытия в воздух, установить боевое дежурство над сводной группой и над Кронштадтом! Личному составу флотских баз в ружье выдать двойной боекомплект! Выставить посты на Диаметре, сводный доклад по обстановке мне каждые полчаса. Так, вы, Берген, – готовить абордажные команды! Так, вы, Пащенко – связь с генералом, графом фон Бредау, немедленно! Если глушат, пошлите нарочного, пусть поднимает морскую пехоту! Действуем, действуем! Времени нет!

Офицеры бросились за работу.

– Не извольте беспокоиться, Ваше Императорское Высочество. Эти щеголи гвардейские… они еще не знают, кто такие моряки. Давно сапогом в зубы не пробовали… так мы их угостим… до крови угостим… я лично угощу. Ох… простите, вырвалось…

– Да ничего… – Ксения улыбнулась. – Я все-таки жила с настоящим мореманом…

Последнего – можно было и не говорить. Флот был у нее в руках – и силы стали как минимум равными…

Казармы Павловского гренадерского полка. Тот же день

Не последнюю роль в успехе переворота должна была сыграть Гвардия – гвардейские полки, расквартированные в самом городе.

У гвардейских полков – за редким исключением – было славное прошлое и никакое настоящее, что многим не нравилось. Их деградация началась еще в двадцатые, когда страну кидало то влево, то вправо, и люди не знали, чего бояться – то ли правого военного переворота, то ли левого рабочего мятежа, инспирированного эсерами. Его Величество, Император Николай, которому в ту пору угрожали едва ли не открыто, считал гвардию ненадежной. У Царского Села была введена ротация охранных полков, причем полки брали из числа тех, кто брал Восток – они были меньше подвержены воздействию пропаганды. Гвардейцев это мало устраивало.

Потом маятник качнулся обратно. Теперь Гвардия считалась этаким «дворянским потешным войском» – местом, где можно служить красиво и без особого риска, в пределах Санкт-Петербурга и округа. Но тут встал другой вопрос – люди, которые постоянно в столице, которые подвержены разлагающему влиянию желтой прессы и интеллигенции, могут задумать что-то совсем недоброе.

Сначала планировалось даже не сообщать ничего солдатам. Просто офицеры должны были показать, что они контролируют ситуацию, и вырвать отречение. На крайний случай – были несколько надежных частей из Афганистана. Их переброской и задействованием должен был заниматься Наследник Бухарский: если бы не распускал руки на женщин – то и занимался бы.

Итак, почти сразу офицеры оказались перед необходимостью пропагандировать солдат, чтобы поддержали их. Поддержали в очень опасном предприятии.

Павловцев, как и других гренадеров, набирали в основном из казаков, правда, в Павловский полк отбирали невысоких и курносых, в память о Павле Первом. А казаки были не из тех, кому дай, он и прожует. Лихие люди были.

Примерно в восемь часов утра, когда стало понятно, что Наследник Бухарский убит в своем доме и рассчитывать на части из Средней Азии нечего (а деньги пропали до этого, и теперь оставался только кнут в виде шантажа) – в полк приехали офицеры из числа заговорщиков. Их встретил командир полка, тоже состоявший в заговоре, и тоже – поимевший отношение к грязным деньгам из Кабула. После коротких переговоров полк выстроили на плацу.

– Здравия желаю, павловцы!

– Здра жлаем гос гнрал!

За такое приветствие – на флоте можно было угодить на гауптвахту, но пехота считала, что это «круто». А Гвардия – по сути, была пехотой.

– Павловцы! Вояки! Вы слышите меня?!

– Так точно!

– Я вас не слышу!

– Так точно!!!

– Настало время, павловцы, постоять за Россию! Узурпаторы…

А среди павловцев стоял в общем строю лейб-гвардии прапорщик Тимофей Подлясных. Он был не казаком. И более того – если бы контрразведка работала повнимательнее – вряд ли бы он попал даже в армию. Не говоря уж о том, чтобы в гвардию.

Он был сыном священника, но по взглядам – законченным разночинцем, то есть негативистом, провокатором и потенциальным бунтовщиком, то есть человеком, который в любой взрывоопасной человеческой массе запросто сыграет роль детонатора, первым крикнет – бей! А «негативист» означало то, что взгляды у Подлясных и на власть, и на Престол, и вообще на страну были сугубо негативными. Это вообще родовая черта разночинцев – они живут в печали, неустроенные, и злы на весь мир за то, что остальные не следуют их примеру, а просто живут. Для них, образно говоря, Австро-Венгрия не то место, где жил и творил великий Моцарт, а то, где его отравили. Во всем они упорно ищут негатив, и во всех проблемах обвиняют кого угодно, кроме себя самих. При этом у них часто острый, изворотливый, цепкий ум, который очень даже может пригодиться, если только тебе удастся достучаться до каких-то глубинных слоев личности разночинца и приставить его к делу.

В армию он пошел по совету, потому что отслужившим в армии полагаются немалые льготы – так что пошел добровольцем. В Гвардию он попал из-за своей внешности – среднего роста, курносый блондин, как и положено для Павловского полка. А здесь – он пригодился командиру, которому надо было, чтобы кто-то писал бумаги и приглядывал за хозяйственными делами… как и в любом полку их было достаточно, а для боевого офицера хозяйственные дела – сущая мука. Вот он и приглядывал… и прижился в полку, подписал первый контракт и благодаря высшему образованию стал прапорщиком, то есть пошел по офицерской лестнице. Хотя армию он тоже недолюбливал и к положенному порядку относился скептически.

Как только он стал офицером, командир принял еще одно, скорее всего, неверное решение – поручил ему проводить политинформацию. Сейчас, в век, когда телевизор можно смотреть на ходу на экране мобильного коммуникатора, а Интернет настолько доступен, что бесплатный доступ по всему Невскому – наверное, политинформация была глупостью. Но солдаты из обилия информации выбирали совсем не то, что положено: смотрели футбол, украдкой скачивали порнуху. Так что кто-то должен был доводить необходимый минимум. Вот его и доводил Подлясных, а солдаты называли его меж собой, как обычно и бывает в таких случаях, – Сказочник.

Но сейчас – он едва ли не первым почувствовал неладное. Это что такое? Что за выступление? Куда? Почему? И что за слова – про угрозу Державе?

Какая, к черту, держава?! Угроза державе – дубинноголовые у трона, а сам трон прогнил насквозь. Право, неудобно бывает – выехал на вакацию, а там на тебя смотрят, как на лапотника из немытой России…

Что есть, то есть – не удавались у Подлясных вакации. И дамы косо смотрели. Фигура так себе – физминимум сдавал еле-еле, после контрольных пробежек лежал как убитый. Да и к гигиене прапорщик имел самое отдаленное отношение… не замечали, почему-то от разночинцев постоянно пахнет чем-то неприятным. Даже от рабочих так не пахнет…

А эти… ох, что-то врут. Ох, врут. Вон – стоит, перчатки как мнет – нервничает. Неладно что-то. А он не дурак – голову в петлю совать. Нет, это – без него, господа…

И заговорщики были… настоящими дубоголовыми. Гвардия, одно слово. Посадили бы утром в машины, да и вывезли бы в город… и кто бы чего сказал? Солдату – дело телячье, посадили в машину, он сел и поехал. Так нет, распропагандировать решили, придурки. Пропагандисты хреновы.

Так что они проиграли еще до начала. Хотя и не понимали этого.

– Господин генерал! – крикнул он, улучив момент. – Вопрос!

И все замерли. Генерал посмотрел в ту сторону, откуда раздался крик – с недоумением…

– Говорите!

– А письменный приказ выступать есть?!

Вопрос хороший, конечно. Первый, который надо задавать в таких случаях.

– Конечно, есть. Кто желает – извольте выйти из строя, ознакомиться.

Чувствуя на себе взволнованное молчание строя, Подлясных вышел. Полковник, смотревший на него волком, протянул бумагу.

– Попомнишь у меня… – едва слышно сказал он.

Отступать было некуда.

– А почему это подписано Шубовым?! – крикнул он так, что услышали все. – Разве не господин генерал Романов начальник Петербургского военного округа? Что это все значит?! Где подпись генерала Романова?

– Арестовать! Полковник Суходольский, исполняйте.

– Есть!

Но не успел полковник Суходольский и пара солдат военной полиции вмешаться – Подлясный закричал благим криком:

– Товарищи, это мятеж! Нас же на Дворцовую ведут!

– Арестуйте этого провокатора! – вышел из себя генерал.

Суходольский и двое из военной полиции схватили Подлясного, тот вырывался и кричал, строй немо молчал, и все было уже очень плохо. Они попытались повести его к штабу – и тут ефрейтор, со значком Георгия четвертой степени на груди, заступил полковнику дорогу.

– Извиняйте, Ваше Благородие, но вы нам по-простому разъясните – это правда, что ли?

– Что именно – правда? – сухо спросил командир полка.

– Ну, то самое, что Сказочник сказал. Он, конечно, человечишко-то плюгавый, да и мы не без головы. А супротив власти мы выступать несогласные, так и знайте. Нет, несогласные…

И толпа зашумела. Пока глухо – но зашумела. Слово «несогласные» услышали все.

– Зачем же нам против власти выступать, – заговорил ефрейтор уже громче. – Жалованье идет, службу мы, как положено, справляем. А если ж говорить про Его Высочество, так то другое дело. Пусть нас выстроят, как положено, присягу примем. Тогда уж мы как положено – и в огонь, и в воду. Я так говорю, солдаты?

И сразу с нескольких мест закричали: «Да, да, дело говоришь», потому что мыслишка, что что-то неладное происходит, закрадывалась в голове у многих, и многие, по здравому размышлению, считали, что лучше бы держаться от всего этого подальше. Требование от офицеров объясниться – в такой ситуации вполне законное, а напоминание про присягу – тем более. Присягу – пока организуют, как положено, ведь это время пройдет. Может, и пронесет…

– Вы смеете неповиноваться?! Вы – Гвардия, наконечник копья!

– Так-то оно так, – в словах ефрейтора была виноватая непреклонность, – да только на копье бросаться, чтобы самоубиться, мы не желаем.

Генерал сошел с трибуны. Встал перед строем.

– Стыдитесь, павловцы. Кого вы слушаете? Разночинского провокатора, затесавшегося в ваши ряды, да парочку паникеров. Или меня, боевого генерала.

Вперед шагнул один из унтер-офицеров.

– А вы нас в бой не вели, господин генерал.

– Кто еще так думает?

Военные полицейские, очень небольшая группа, прибывшая с заговорщиками, уже поняла, что плохо дело. Они обязаны были поддерживать закон и порядок, но их было всего четверо, а против них – в несколько сот раз больше…

– Я… – шагнул вперед еще один унтер-офицер.

– И я… – Чернов, уважаемый всем полком, побывавший в Персии. – Неладно что-то, братцы, вот вам крест, неладно…

– Да я вас… под арест, – выкрикнул Суходольский.

Напрасно.

– Наше дело малое. А сами на такое дело не пойдем…

Вперед шагнул еще кто-то, потом еще.

– …да и вас не выпустим!

Хлопок выстрела потерялся в гуле гвардейской толпы, а через секунду толпу прорезал полный боли и ярости крик одного из гвардейцев.

– Сашку убили! Брата мово!

Это и стало последней каплей – солдатская толпа с ревом бросилась на офицеров и стала их убивать…

Потом – Высшее Военное Присутствие минимальным перевесом голосов признает солдат, расправившихся с начальниками, невиновными, указав, что, несомненно, имевший место со стороны начальников умысел на вооруженный мятеж и выступление против Престола сам по себе – настолько опасное деяние, что ради недопущения этого позволительно принимать любые средства, пусть даже и в нарушение установленного порядка чинопочитания, когда как другими средствами остановить мятеж невозможно.

Санкт-Петербург. Тот же день

Далеко не все поступили так, как павловцы.

Полностью поднялся элитный Преображенский полк. Полковник Преображенского полка, граф Шубов, пользовался непререкаемым авторитетом среди однополчан. Комендантские роты. Военные части, расквартированные в Финляндии, целая дивизия. Моментально заволновалась едва замиренная до этого Польша. Поднялась часть жандармерии – ох, не просто так убили Ахметова. Осторожный и хитрый татарин не стал бы ни на чью сторону и другим бы не дал, а двое из троих командиров жандармских частей, расположенных рядом со столицей, были назначены из армейских офицеров, обладающих реальным боевым опытом. Где они его получили – надо говорить?

Столица – можно было сказать, что и столица, и окрестности находились под контролем заговорщиков. Сейчас только оставалось – лихорадочно поднимать армию.

На этом хорошие новости заканчивались.

Стало понятно, что действительно исчез граф Сноудон, имеющий прямой выход на Его Величество, Эдуарда Девятого, Короля Англии. Только по этому, прямому и нелегально действующему, каналу можно было получить помощь – в частности, задействовать оперативные группы САС и СБС, которые в ближайшее время должны были прибыть в Гельсингфорс, Ревель, некоторые другие города под видом яхтсменов и туристов. Сейчас пытались наладить связь с британским посольством, но британцы относились к подозрительным русским с вполне понятным недоверием. Оно и понятно: объявить персонами нон-грата и выслать весь персонал посольства, а то и разорвать дипломатические отношения за пособничество мятежу – у русских ни разу не заржавеет. К тому же в британском посольстве просто не знали о готовящемся заговоре: это было единственным приемлемым решением. Посольство постоянно прослушивалось, там могли быть агенты русской разведки, любой младший дипработник мог что-то подслушать или скопировать и выдать за большие деньги русским. Любой контакт британского дипломатического работника с русским старшим офицером моментально стал бы предметом серьезного скандала. А ведь нарваться можно не только на контрразведке: какой-нибудь фоторепортер снимет – и все. Или любопытствующий – сейчас у каждого сотовый, а в сотовом и фотоаппарат, и видеокамера. Перед тем как пропасть, граф Сноудон передал сигнал тревоги и условный сигнал «лечь на дно» – вот только лечь на дно никак не получалось. Те, кто участвовал в заговоре, думали, что на них спустили убийцу – может, убийц – и старались спастись. Обстановка была бестолковая и нервозная.

Все договоренности по Средней Азии оказались липой. Смерть Алим-бека ничего не меняла бы, скорее, наоборот – за него захотели бы отомстить, и очень многие. Но дело было в другом – поутру начали поступать сообщения о массированных террористических атаках в Туркестане. Целью террористов были аэродромы, способные принимать тяжелые самолеты, и становилось понятно, что это тоже контрмеры врага. В связи с антитеррористическими мероприятиями ограничивались полеты вообще, части задействовали на заградительных мероприятиях, прочесывании местности, защите жизненно важных объектов. А затем уже командиры частей, с кем была договоренность, видели, что что-то идет не по плану, и решали отсидеться в стороне, в тишине. Если ты привел свою часть в столицу без приказа – это само по себе мятеж, даже если ты ничего не сделал. А если ты сидел на месте и сопел в две дырочки – в чем бы тебя потом не обвиняли – это все вилами на воде писано. Кто, с кем, где служил, кто о чем договаривался – это все доказывать надо, а фактов нет.

Раскололась легендарная шестьдесят шестая. Это была элитная дивизия – там служил, еще будучи Наследником, Его Императорское Величество Николай Третий. Слова о том, что права на трон его сына узурпированы, подняли дивизию на дыбы. Но часть офицеров, причем значительная часть, поднялась против выступления, и в итоге все свелось к гневной перепалке с хватанием за руки и угрозами.

Гвардейский мятеж уже ощутимо трещал по швам.

Заговорщики так и оставались в штабе Петроградского военного округа – благо именно в этом здании был запасной узел связи военного министерства. Именно отсюда они связывались с дивизиями, бригадами, отдельными полками, звонили на квартиры различным начальникам. Просили, агитировали, перезванивали по сотовым и открыто угрожали. Главным было – заставить присоединиться к челобитной на имя Регента Престола, которое начиналось со слов «Верноподданные слуги ваши», а заканчивалось требованием прервать Регентство в пользу Военного Совета и дать народу ответственное правительство. Тому, кто поставил под этим подпись – пути назад уже не было…

Примерно в десять ноль-ноль следующего дня к зданию Петербургского военного округа – подъехала правительственная «Чайка» из гаража Государственной Думы. Таких там было много – но эта отличалась скромным черно-желто-белым штандартом, что значило, что в машине был сам Председатель Государственной Думы, член Политсовета партии конституционных демократов, доктор юридических наук, профессор Преображенский…

Это была глыба в современной российской политике и современной науке. Расчетливый интриган, притом никто не мог сказать, что он был плохим юристом, адьюнкт-профессор МГУ, член Ученого совета ИАН[17]17
  Императорская академия наук.


[Закрыть], один из авторов нового Гражданского уложения, ученый-цивилист, прошедший десятки бюрократических баталий, возглавивший Думу как кандидат, вызывающий наименьшее отторжение из всех – он был хитер как лиса. А начиная как специалист по римскому праву, он читал немало классических трудов и прекрасно понимал природу власти Империи. Основой было то, что Император, обладая абсолютной властью, все-таки вынужден был править, опираясь на благожелательное согласие подданных, потому он вынужден был делать то, что нравилось подданным или, по крайней мере, не вызывало у них отторжения. Так что роль Думы была намного важнее, чем это принято было считать. Пусть по закону Император мог без объяснения причин отклонить любой закон, вышедший из стен Думы, а также распустить Думу и на довольно длительное время не назначать перевыборы – в реальности все было по-другому. Дума представляла собой барометр общественного мнения и одновременно служила клапаном для спуска пара. И Император – по крайней мере, все последние Императоры – научились виртуозно использовать Думу в самых разных целях.

Дума позволяла выявить талантливых, а самое главное – умеющих нравиться народу политиков. Не счесть депутатов Думы, которым предложено было кресло министра, главы департамента, начальника управления СЕИВК, посла в зарубежных странах. Отклоняли такие предложения редко – за ними была реальная власть. Император внимательно следил за Думой и людей, которые ему нравились по деловым качествам или совпадению взглядов, пытался переманить к себе.

Был и отрицательный отбор. С откровенной злобой адьюнкт-профессор смотрел на некоторых своих коллег-депутатов и думал: «Господи, что они делают? Неужели они не понимают, что творят?» Не проходило и дня, чтобы в кулуарах Думы не заводились бы разговоры об ответственном правительстве, о реальной власти, о всяком прочем… но разговоры разговорами, а что на деле? Лидер эсеров в прямом эфире во время дебатов кинул в собеседника стакан. Один из депутатов-монархистов поступил еще проще: ударил в ресторане человека ногой по голове. Господи, ногой по голове, до чего дожили-то! И кстати, монархисты лишили его мандата. Третий депутат с удовольствием поучаствовал в полуночной передаче о сексе, наговорив там такого, что его долго склоняли по всей стране. Четвертый, пятый… Каждый такой скандал с удовольствием муссировался прессой, пока не случался еще более громкий. И на всем этом фоне Его Императорское Величество выглядел достойным и скромным человеком, со своими достоинствами и недостатками, но при этом с ответственностью, четким осознанием своей роли в жизни страны и общества. Ну да, Николай Третий позволил себе… немного лишнего в семейных отношениях. Было дело. Но ему и в голову не пришло участвовать в пикете в защиту прав содомитов, как это сделал один из его депутатов.

Проблема была еще и в том, что Его Императорское Величество был один, и даже если бы и хотел, не смог бы подать столько информационных поводов, сколько триста пятьдесят депутатов, почти каждый из которых вел себя, как свинья, дорвавшаяся до кормушки.

А люди видели это. Читали. Делали выводы. И главный среди них – нет, нам такого не надо…

Адьюнкт-профессор мечтал о чем-то вроде римского Сената. С суровым имущественным цензом для того, чтобы избирать, и еще более суровым и имущественным, и образовательным цензом – для того, чтобы быть избранным. Об этом он никогда ни словом, ни полсловом не заикнулся перед избирателями – но мечтал он именно об этом. О мраморных скамьях Колизея и исполненных достоинства сенаторах, произносящих чеканенные в граните речи, каждая из которых долженствовала войти в историю. Совсем не о той речи, которую на прошлой неделе произнес скандальный депутат Крестовоздвиженский, закончив ее паническим криком «Караул!», от которого вздрогнул весь Президиум.