Текст книги "Тот, кто сильнее тебя…"

Глава 12

Солнце палило нещадно… Укрывшись в тени деревьев на краю привокзальной площади, Егор мучительно размышлял, что ему делать дальше. Чемодан, сумка и два больших полиэтиленовых пакета, набитых всякой всячиной, стояли рядом. Только что он забрал свои вещи из камеры хранения и теперь не знал, как быть. Бросить все – жалко, а оплатить стоимость хранения еще на два дня – невозможно. Нет денег…

От тяжких дум его отвлек неясный шум. Повернувшись, Ермаков увидел группу молодых людей, плотным кольцом обступивших испуганного вокзального бомжа. Ребята казались совсем еще зелеными – лет по шестнадцать-семнадцать. Но с первого взгляда было ясно, что намерения у них нешуточные. Они походили на стайку молодых голенастых волчат, окружающих старого, ослабевшего оленя.

Пацаны теснили жертву в безлюдный глухой двор. Бомж сопротивлялся, пытался вырваться, но живая стена была неколебимой. Все это происходило в полном молчании и оттого выглядело еще более зловещим.

Что-то дрогнуло у Егора в душе. Не отдавая себе отчета, он подхватил вещи и двинулся следом.

Остановившись на углу, Ермаков заглянул во двор. Посередине в ряд стояли мусорные бачки. Чуть дальше, возле обшарпанной кирпичной стены, он увидел скрюченного затравленного бомжа и парней, которые по очереди лупили его руками и ногами. Прикрывая ладонями лицо, несчастный болезненно вздрагивал от каждого удара, но не кричал, не звал на помощь, а лишь негромко ойкал и постанывал.

Ребята били жестоко, безжалостно, так, как будто перед ними был не живой человек, а мешок с опилками. И каждый, словно соревнуясь, старался ударить побольнее, чтобы заслужить уважение приятелей… Однако сила у них была еще незрелой, юношеской. Поэтому никак не получалось свалить несчастного. Они злились, выкрикивали матерные слова, продолжая опять и опять всаживать свои худые мосластые кулаки в тщедушное вздрагивающее тело.

Егор растерянно оглянулся. Вокруг не было ни души. Хотя рядом, всего в каких-нибудь ста метрах, бурлила незатихающая вокзальная жизнь… Он не мог решить для себя – стоит ли вмешиваться? Подвергать себя опасности ради какого-то драного вонючего бомжа?

А бедняга между тем уже повалился на землю. Что, впрочем, нисколько не умерило пыл нападавших. Скорее, наоборот – только раззадорило их. Продолжая пинать жертву ногами, они и не думали останавливаться.

Много чего Егор повидал в жизни, во многих драках участвовал. Но вот такое зверство видел впервые.

«Пусть он какой ни на есть, а все-таки человек. Живая душа… Даже собаку таким смертным боем бить – это какое сердце иметь надо!»

Егор почувствовал знакомый холод в груди. Как будто прыгнул в бездну.

– Прекратите сейчас же! Что вы делаете! – крикнул он, шагнув из подворотни.

Парни настороженно замерли, оценивающе посмотрели на Ермакова и переглянулись.

– Перестаньте! Слышите?

Он невольно смягчил тон. Пацаны расценили это как признак слабости и двинулись навстречу. Представив, что сейчас опять придется драться, Егор ужаснулся. Но отступать было некуда.

Прямо под ногами валялся обрезок водопроводной трубы. Нагнувшись, Ермаков быстро схватил спасительную железку и крикнул:

– А-а-а-а!

Этот дикий вопль заставил парней остановиться.

Они растерялись… А Егор звезданул трубой по мусорному бачку так, что только искры полетели, и со свирепым оскалом бросился на врага.

– А-а-а-а-а!..

Пацаны брызнули в разные стороны…

«Это вам не с дохлым бомжом воевать! Я вас быстро!..»

Отбросив не нужную больше трубу, он склонился над распростертым телом. Бомж не шевелился. От него несло душной смесью запахов застарелого пота и мочи. Преодолев брезгливость, Егор осторожно дотронулся.

– Эй, как ты? Живой?

Бомж приподнял голову и открыл глаза. Сознание медленно возвращалось к нему. Постанывая и кряхтя, он встал на четвереньки и разогнулся. Кровь из разбитых носа и губ падала с подбородка. Егор протянул ему носовой платок.

– Вытрись.

Тот недоверчиво покосился на Ермакова, оценивая, насколько он может быть опасен.

– Не бойся, я их прогнал… Они больше не вернутся.

– Спасибо, – с трудом прошепелявил избитый. – С меня стакан…

Егор представил, как, смотрелись бы они за одним столом: оба с подбитыми глазами, с синяками и царапинами. Товарищи по несчастью…

– За что они тебя?

– Просто так… Ради удовольствия.

Бомж перевел дух и, сморкнувшись в скомканный, покрасневший от крови платок, тихо продолжил:

– Хорошие ребята… Вот ты говоришь – не вернутся… Вернутся! Они своего не оставят. Это же санитары.

– Какие еще санитары? – раздраженно бросил Егор, решив, что несчастному вышибли последние мозги.

– А такие… Очищают от нашего брата город.

– Как это?

– Просто. Забивают до смерти – и все… Раньше хоть по ночам только ходили. А теперь уже и средь бела дня… Не дай бог им в руки попасться. Живым не отпустят… Ваньку, кореша моего, неделю назад так убили.

– Правда?

– Да я сам лично труп видел! Живого места нет – один сплошной синяк… И меня бы сегодня тут кончили, если бы не ты… Выходит, я заново родился? Надо отметить… Тебя как зовут?

– Егор.

– А меня Федя… Выпить хочешь?

Неожиданно для себя Ермаков согласился. Хотя еще пару дней назад мысль о том, что он будет пить водку в компании с чумазым вокзальным бомжом, показалось бы ему совершенно нелепой.

– Твои? – спросил Егора новый знакомый, кивнув на вещи.

– Мои.

– Ехать, что ли, куда собрался?

– Приехал уже… Вернее – приплыл…

Он вкратце рассказал Феде, что с ним приключилось. Тот внимательно выслушал и пообещал устроить на время к приятелю.

«Не хоромы, конечно, но жить можно», – заключил он.

Федин приятель обитал в полуразвалившейся лачуге на берегу моря. Сквозь крышу его дома просвечивало солнце, а стены в сильный ветер ходили ходуном. К тому же грязь в комнатах оказалась несусветная… Но Егор и этому был рад – хоть какое-то пристанище.

Пока Ермаков устраивался на новом месте, Федя куда-то исчез и вскоре вернулся с бутылкой водки. Хозяин жилища, по прозвищу Гусь, к тому времени успел собрать на стол. Он и впрямь походил на гусака – неторопливая вразвалочку походка, длинный сплюснутый нос…

Они расположились в саду, на летней веранде, такой же неухоженной и запущенной, как и весь этот дом.

Федя разлил водку по граненым стаканам… Из закуски на столе были соленые огурцы, какая-то каша, лук и хлеб. В центре стоял чайник, наполненный холодным компотом. «Чтобы запивать», – пояснил Гусь.

Оглядывая стол, Егор бросил случайный взгляд на этот чайник и неожиданно заметил, как из отколотого носика выглянул на свет божий блестящий коричневый таракан. Шевельнув своими длинными усиками, он растерянно застыл на, месте, потом быстро юркнул обратно.

Ермаков был в общем-то небрезгливым человеком, но после увиденного сразу потерял аппетит.

Выпив водки, он быстро захмелел. Жизнь показалась не такой уж безнадежной.

– Эх, сейчас бы еще бутылочку! – мечтательно произнес Федя.

– А что? Я бы не возражал… – откликнулся Гусь.

– Только вот денег нет.

– И у меня…

Они вопросительно посмотрели на Ермакова. Тот беспомощно развел руками, показывая, что тоже на мели.

– Хотя… – Егор задумался. – Вещи можно продать.

– Какие?

– Любые… Джемпер, например, или бритву.

– Бритву? – оживился Гусь. – Ну-ка, тащи сюда, посмотрим.

Ермаков принес электрическую бритву. Она была почти новой.

– А что? – оценил Федя. – За пузырь загнать можно.

– Какой пузырь! – возмутился Гусь. – Два!

– Ну, два, так два… Я же не спорю.

Егору было жаль хорошую вещь, но он понимал, что иначе водки не купишь. А выпить хотелось… Потому что только так можно было уйти от всех проблем.

– Вот только кому ее продать? Не будешь же предлагать на улице прохожим?

– Погоди… – Гусь задумчиво взъерошил волосы на затылке. – Баба одна есть, Машкой зовут. На рынке, возле центрального входа торгует… Она возьмет. Скажешь, что от меня.

– А может, ты сам сходишь?

– Сходил бы, да ноги больные… По саду и то едва брожу.

– Федя, может быть, ты?

– Не могу. У меня там долг.

Ермаков махнул рукой:

– Ладно, ждите меня! Я быстро…

Он возвращался обратно, довольный собой. Кроме двух бутылок водки, ему удалось выторговать у добродушной тетки еще и закуску – большую вяленую воблу. Не удержавшись, Егор оторвал кусочек.

На одной из улиц его обогнала роскошная иномарка. Машина припарковалась впереди, въехав передними колесами на тротуар.

«Дороги мало! – подумал он. – Скоро прямо по ногам начнут ездить».

Обходя стоящий поперек тротуара автомобиль, Егор едва не налетел на выпорхнувшую из салона девушку. Мельком взглянув на нее, он остолбенел… Это была Яна!

Быстро развернувшись, Ермаков уткнулся носом в витрину обувного ларька. В отражении хорошо было видно, как она ждала, пока ее спутник закроет за собой дверцу. Потом Яна взяла его под руку, и они вместе двинулись в сторону кафе.

Не поворачивая головы, Егор наблюдал за ними. Внезапная ревность обожгла сердце. Было горько сознавать, что предчувствия не обманули – она действительно встречалась с другим.

«И что теперь?.. Сделать вид, что ничего не произошло? Продолжать целовать ее в жадные горячие губы, зная, что кто-то целовал их до тебя? Шептать нежные слова, понимая, что кто-то будет говорить ей то же самое завтра?»

Ермаков печально вздохнул… Странно, но он не испытывал такого уж сильного отчаяния. Наверное, оттого, что внутренне был готов к этому. А может быть, события последних дней настолько измотали его, что не осталось душевных сил переживать о чем-то еще.

«Ты на себя посмотри, – горько усмехнулся он. – Какие в твоем положении могут быть девушки!»

Егор не заметил, как оказался возле старого полуразрушенного дома. У калитки, облокотясь о покосившийся забор, стоял Федя.

– Наконец-то! – обрадовался он, увидев Ермакова. – Я думал тебя менты загребли.

– Нужен я им…

– А чего грустный?

– Да так…

– Тьфу ты, мать твою! Неужто бутылку разбил?

В глазах Феди промелькнуло отчаяние.

– Успокойся. Цела твоя бутылка.

На летней веранде послышался визгливый женский хохот. Ермаков вопросительно глянул на Федю.

– Это Гусь какую-то привел… Такая простигосподи! Я ему говорю – зачем? На выпивку едва наскребли, самим мало… А он: «Дуся, девочка! Сейчас водочкой тебя угостим!» Галоша старая. Ходит едва, а все девочки на уме…

Федя сплюнул и, воровски оглянувшись, предложил:

– Давай один пузырь заначим?

– В смысле?

– Спрячем в кустах… Потом на двоих разопьем.

– Брось, Федя, не мелочись. Надо будет – еще достанем.

«Дуся-девочка» произвела на Егора сильное впечатление. Это была бомжеватого вида старушка с отечным лицом и давно не чесаными волосами. Ветхая одежда скрывала болезненную худобу изможденного тела. И пахло от нее отнюдь не французскими духами.

«Ну и компания! – подумал Егор, присаживаясь за стол. – Сливки общества…»

На правах хозяина Гусь сдернул пробку с бутылки и разлил водку по стаканам.

– Смотри-ка! – заметила женщина, указывая на Ермакова пальцем. – Тоже с фингалом!

– А это у нас ритуал такой, – откликнулся Федя. – Посвящение в рыцари круглого стола… Кто удара не выдержит, тому водки не наливаем.

– Ой, напугал! Да на, бей! Думаешь боюсь?

– Тише вы! – прикрикнул на них Гусь. – Стаканы опрокинете!

Они выпили… Потом еще… Егор не отставал. Хмельной угар закружил голову. Снова стало легко на душе, и поверилось, что все сегодняшние трудности – временные, что он обязательно выберется.

«Найду работу, сниму жилье, прикуплю себе что-нибудь из одежды… Вот только синяки с лица сойдут… И мы еще посмотрим!»

Вместе с приливом оптимизма у Егора пробудился аппетит. Хрустя солеными огурцами, он пожалел, что закуски слишком мало.

Две бутылки выпили быстро. Неудержимо захотелось еще. Поскольку денег никто из собравшихся не имел, взоры обратились к Ермакову…

Он был вынужден достать из чемодана еще кое-какие вещи. Ненадолго отлучившись, женщина вернулась с четырьмя бутылками красного вина.

Пьянея все больше и больше, гостья окончательно раскрепостилась, И воспылала любовью к Егору… Стараясь освободиться от ее навязчивой опеки, Ермаков отсел подальше. Но это не помогло – она настойчиво добивалась взаимности.

Как бы ни был Егор пьян, он никак не мог побороть чувства брезгливости. Стоило только представить, каким амбрэ, в случае чего, дохнет из-под складок грязного платья… К счастью, до выяснения отношений дело не дошло. Изрядная доза алкоголя свалила обольстительницу раньше.

Женщину отнесли в дом, а спустя полчаса на ночлег отправился и сам хозяин.

Егор с Федей остались одни. Спать пока не хотелось, да и выпивка была еще на столе.

Сумерки сгущались. Черное небо засеребрилось мелким бисером далеких звезд… Федя щелкнул закрепленным на столбе выключателем, и над головами вспыхнула тусклая лампа. Тотчас возле нее замельтешили какие-то мошки и мотыльки.

Здесь, на отшибе, было совсем тихо. Только стрекот цикад нарушал ночное безмолвие.

«Жизнь человеческая… Как ты хрупка и как беззащитна, – философски рассуждал Егор, глядя в чернильную темноту. – Любая случайность способна все изменить. Разве мог я когда-нибудь предположить, что вот так все повернется?.. Впрочем, ни один человек от этого не застрахован. Зрячий может в один момент ослепнуть; сильный и быстрый – потерять возможность двигаться; красивый – превратиться в урода… Как это страшно! Осознавать свою беззащитность…»

Он взял бутылку с вином, до краев наполнил стаканы.

– Давай, Федя, выпьем!

– Охотно! – с готовностью согласился тот.

Вино было теплым и сладковато-терпким на вкус. Осушив большими глотками стакан, Егор поискал глазами закуску, но не нашел на столе ничего, кроме хлеба.

«Вино и хлеб, – усмехнулся он про себя. – Почти библейская трапеза».

Федя сосредоточенно катал во рту сухую корку. При тусклом свете электрической лампы он выглядел почти стариком.

– Давно бичуешь? – спросил у него Ермаков.

– Лет восемь… Или чуть больше.

– А раньше?

– Раньше… – Федя провел ладонью по морщинистому лицу. – У меня был свой дом. Двухкомнатная благоустроенная квартира. Все как у людей. Жена, детишки… Потом… Водка, зараза! Из-за нее все! Как попаду в запой – никак не могу остановиться.

– Пробовал?

– Конечно… Только все без толку… Хотя бывали времена. Ох, как вспомнишь!.. Я сам из Москвы родом. Отец у меня генерал был, мамаша – актриса. Квартира такая огромная, хоть на велосипеде катайся. Ковры, мебель дорогая… Ну, прислуга, само собой… Кушать – в столовую подают. Все культурно, на красивой посуде. За столом разговоры о театре, кино, литературе. Ни тебе мата, ни ругательств… Только и слышишь: «Федечка, вам салатику положить? А балычку не желаете?» Это гувернантка меня все Федечкой звала… А отец – ух, строгий был мужчина. Что не по нему, кулаком по столу как даст! Я, говорит, всех вас – в порошок! Меня, мол, сам Сталин уважал!.. Бывало, получу двойку и боюсь домой идти. Он, если что – сразу ремня! А мамаша добрая была. Сядет вечером у кровати, гладит по волосам. «Расти Федя большой, слушайся маму и папу». Красавица она у меня была – глаз не оторвать: волосы длинные, руки нежные, тонкие… Эх!..

Федя жалостливо сморщился.

– Налей-ка еще… Душа горит.

Егор плеснул вина в подставленный стакан. Федя одним махом осушил его и продолжил:

– Знаешь, какие люди с нами дружили? Ого-го!.. Этот, как его, Штирлиц. Понял, да?.. Придет, бывало, сядет нога на ногу – и меня по щеке: «Как дела, сынок?» – «Ништяк, – отвечаю, – нормально! А этот? Другой… Ну, ты его тоже знаешь. «Моргалы выколю, пасть порву!» Вспомнил?.. Как меня увидит, сразу… Оп, иди сюда! Я, грит, этого пацана уважаю…

– В каком театре у тебя мать работала?

– Как в каком? В театральном… Театре.

– В Москве ведь не один театр. Все названия имеют.

– Откуда я помню? Забыл!

– И улицу, где жил, тоже не помнишь?

– Улицу помню… Этот, как его, Арбат… Да, точно.

– В школу, небось, каждый день на метро?

– Еще бы! В каждый день… Вверх-вниз, вверх-вниз!

– Ну и как станция метро называлась?

– Что ты ко мне прицепился? Как, как… Попой о косяк! Вот как.

– Здоров ты врать, Федя… А я и уши развесил.

– Ой, да подумаешь! – он достал сигарету и, прикурив, выпустил через ноздри бледный дым. – Ну, соврал, и что теперь? Ты будто никогда не врешь.

– Никогда.

– Так я тебе и поверил… Хотя какая разница? Что это изменит?

Федя стряхнул сигаретный пепел в блюдце, помолчал. Потом заговорил снова:

– Если честно, я детство свое почти и не помню… Да и чего там вспоминать? Не было ничего хорошего… Барак двухэтажный, с удобствами на улице, папа – алкоголик и мать – истеричка… Пьянки да скандалы – вот и все, что осталось… Собаку помню, Мишкой звали. Большой такой черный пес. В нашем подъезде жил. Своих никого не трогал, а чужаков не любил. Меня из школы всегда возле дома встречал. Издали еще увидит и бежит, хвостом из стороны в сторону машет. Оближет всего, лапами норовит в грудь толкнуть, Симпатию свою так выражает… Убили его весной, когда облаву на бродячих собак делали. Из мелкашки пальнули в живот. Он, правда, не сразу умер. Приполз на свое место, под лестницу, весь в крови. Мы с пацанами ему еду носили, только он не жрал ничего. На следующий день сдох… Жалко было, я даже плакал… А после школы сразу в армию забрали. В Афганистан попал…

– Федя! – укоризненно покачал головой Ермаков. – Опять?

– Ей богу, не вру! – обиделся он. – На самом деле в Афгане служил. Клянусь!

– Что-то ты, Федя, путаешь. Не мог ты там служить.

– Почему?

– Лет-то тебе сколько?

– Тридцать восемь.

– Неужели? – Егор даже с места привстал.

– Ну да… Недавно исполнилось.

«Не может быть! – подумал Ермаков, всматриваясь в его изможденное опухшее лицо. – Получается, он мой ровесник? Невероятно!»

В свои тридцать восемь Федя выглядел на шестьдесят. И, судя по всему, не особенно тяготился этим.

Егор налил в стаканы вина. Они выпили и доели остатки хлеба.

– Скажи, Федя, а ты в Бога веруешь?

– Я?.. Нет, конечно!

– Почему?

– Бабушкины сказки все это. Обман… Люди на Луну летают…

– А ты знаешь, что один из астронавтов, который, на Луне высаживался, сразу по возвращении на Землю окрестился.

– Да ну!

– Вот тебе и «да ну»… Газеты читать надо.

– Я их сроду не читал. И не собираюсь.

– Зря… Как же ты в мире ориентируешься? Если ничего не знаешь.

– Что надо – знаю. А лишнее мне ни к чему.

– А что тут лишнее, что нет? Кто разберет?.. Вот, можешь ты, Федя, объяснить, что такое бесконечность? Понятие такое вроде бы есть. Но как осознать это умом? Что сколько ни двигайся – не будет конца… Как это?

– Ты у меня спрашиваешь?..

– Вот смотри: до этих звезд – лететь и лететь… Тысячи лет. Миллионы… От звезды к звезде, от галактики к галактике… Хорошо, допустим… Но дальше-то что? За краем последней галактики? Пустота?.. А что за краем пустоты? Что?..

– Мудрено излагаешь. Не понимаю… Рехнешься еще с тобой.

– Правильно! Здесь ты совершенно прав. Невозможно постигнуть непостижимое. Когда начинаешь думать об этом, появляется такое чувство, что мозги переклинивает. Очевидно, есть какие-то «предохранители», не позволяющие человеку даже приближаться к познанию того, что ему знать не следует. А если он начинает упорствовать – попросту сходит с ума.

– Ладно, философ… Смени пластинку.

Они замолчали. Федя снова достал сигареты, закурил. Легкий ночной ветерок дунул в сторону Ермакова.

«Ну и запах! – поморщился он. – Будто помойку подожгли».

Ему вдруг стало неприятно это пьяное застолье. С кем он пил? С опустившимся, падшим бомжом! К которому еще пару дней назад и на десять метров бы не приблизился.

Но потом Егор вспомнил, что именно этот человек привел его сюда. Если бы не он – неизвестно бы где пришлось ночевать. А так – хоть какая-то крыша над головой.

Подобрев, он наклонил бутылку и вылил в стаканы остатки вина.

Глава 13

Знакомо ли вам чувство отчаяния? Это жуткое ощущение собственной слабости, неспособности что-либо изменить?.. Нечто подобное испытал Егор Ермаков, когда, проснувшись, не увидел в комнате своих вещей.

– Федя! – испуганно крикнул он, привстав на продавленном облезлом диване. – Где сумка и чемодан?

Из кучи сваленного в углу тряпья показалась взлохмаченная голова.

– А я почем знаю?

«Это конец! – обречено подумал Егор. – Трудовая книжка, паспорт… Все пропало!»

Он быстро поднялся и, не одеваясь, метнулся в другую комнату. Там, завернувшись в рваное цветастое покрывало, безмятежно сопел хозяин дома.

– Вставай, Гусь! У меня вещи украли!

– Что?! – заполошно вскинулся тот спросонок, протирая опухшие воспаленные глаза. – Какие вещи?

– Мои!.. Сумку и чемодан!

Гусь тупо уставился на Ермакова, пытаясь похмельными мозгами уяснить смысл сказанного.

– Вот гадина! – сочувственно произнес Федя, почесывая под рубашкой впалый живот. – Она мне сразу не понравилась. Говорил тебе, Гусь: не надо, не зови… Так нет, не послушался.

– Заткнись! – вяло огрызнулся хозяин. – Откуда я знал?

Егор растерянно топтался возле постели.

– Где она живет? Мне бы хоть документы вернуть…

– Не знаю… – ответил Гусь. – Я недавно с ней познакомился.

Егор вышел из комнаты. Все в нем словно окаменело. Надев рубашку и брюки – последнее, что у него осталось, – он непослушными пальцами зашнуровал нечищенные полуботинки и, держась за расшатанные скрипучие перила, спустился с крыльца.

– Стой! – окликнул его Федя. – Погоди!

Но Егор, не оглядываясь, распахнул калитку и медленной, шаркающей походкой побрел куда глаза глядят.

Ему было уже все равно. Ничто больше не держало его, и никто не ждал. Он вдруг с ужасом подумал о том, что жизнь кончена, что впереди – нищета и беспросветность.

Ермаков считал себя волевым человекам. При любых обстоятельствах умел бороться до конца. Но сейчас, может быть впервые, осознал, что преодолеть все эти напасти ему не под силу… Он ощутил себя ныряльщиком, который на последнем дыхании стремится к поверхности: вот уже осталось совсем немного, еще чуть-чуть, но мгновение – и внезапно набежавшая волна накрывает его, и чтобы спастись, надо снова грести и грести, а воздуха в легких уже нет…

«Я погиб… Как глупо. Как бездарно прожита жизнь…»

Ему стало жалко себя, и он бы наверняка заплакал, если бы сумел.

День был жаркий, солнце палило с небес. Егор плелся едва-едва… Вряд ли кто-нибудь сейчас узнал бы в этом ссутулившемся измятом человеке прежнего Ермакова.

На пустынном морском берегу не было ни души. Он без сил повалился навзничь, сжимая в ладонях горячий сухой песок.

Покосившийся деревянный столб торчал в десяти шагах. На табличке темнела надпись, предупреждающая, что купание во время шторма – запрещено. Из нижнего края фанерки торчал согнутый ржавый гвоздь. Ермаков зацепился за него взглядом и долго-долго смотрел, словно пытался решить что-то очень важное для себя.

«Если связать два шнурка, то получится вполне приличная веревочка. В крайнем случае, можно будет оторвать подол у рубашки, нарастить… Вот только выдержит ли гвоздь?»

Он подумал, что потерпеть придется совсем недолго, всего каких-нибудь секунд тридцать, ну, от силы – минуту. А дальше все произойдет само собой… Душа оторвется от тела и полетит в неведомое… Туда, откуда нет возврата.

Егор развязал шнурок и вытянул его из ботинка. Тонкий матерчатый жгут походил на дохлого червяка. Ермаков представил себе, как он обовьется сейчас вокруг шеи, сдавит горло тугой петлей – и ему сделалось жутко. Словно наяву он увидел вытянутое вдоль столба безжизненное тело: глаза в красных прожилках, готовые выскочить из орбит, перекошенный рот со свисающим языком, с которого капает мутная тягучая слюна.

– Не-е-ет! – простонал он, отбрасывая шнурок. – Не могу!..

Уткнувшись лицом в ладони, Егор наклонился к земле. Никогда он не чувствовал себя таким беспомощным и одиноким. Жизнь словно столкнула его в зловонную выгребную яму, выбраться откуда самостоятельно он не мог.

– Господи! – взмолился Ермаков, запрокинув голову к небу. – Услышь меня, Господи! Приди и спаси меня!.. Я не знаю, как быть, я гибну! Никого и ничего у меня больше нет! Некуда мне идти и нечего ждать! Я остался один в этом мире… В чем виновен я, Господи? Разве не заслужил хоть капельку счастья?.. Всю жизнь я нес людям только добро. Никого не предал и не обманул. Если любил – то любил верно. Если видел, что человеку плохо – всегда стремился помочь. Так за что же страдаю?!

Горячим шепотом Егор исторгал из себя эти слова и чувствовал, как к глазам подступают слезы. Обидно и горько было сознавать, что жизнь обошлась с ним столь несправедливо.

– Господи, сотвори чудо! Спаси меня! Укажи путь, по которому идти!.. На Тебя уповаю я, Господи, ибо всесилен Ты и всемогущ. И на все Твоя воля…

Едва произнес Ермаков последнее, как вокруг померкло, и вдалеке раскатисто заворчал приглушенный гром. Серое облако возникло над горизонтом. С каждой секундой оно становилось все больше и больше и, наконец, заслонив собой солнце, превратилось в огромную грозовую тучу.

Клубясь над морем чернильной темнотой, туча неотвратимо надвигалась. Яркие вспышки молний огненными зигзагами пронзали небо. С шипением и клокотом накатывались волны.

Егор поднялся с колен. Ветер толкнул его в грудь, но он устоял.

Шторм расходился все сильнее. Море кипело и пенилось. Тяжелый нарастающий гул заглушал громовые раскаты… Черная туча закрыла небо от края и до края, и стало так, будто опустились сумерки. Только молнии, вспыхивая здесь и там, освещали собой пространство.

Взволнованный Ермаков стоял под порывами шквального ветра. А море между тем подбиралось все ближе. Огромные волны яростно бились о берег, обдавая Егора моросью мелких брызг… То, что сейчас происходило с ним, невозможно было объяснить. Ермаков чувствовал прилив непонятной энергии. Он был потрясен, но не подавлен. Напротив, в душе у него пробудился восторг.

– Господи! – вскричал он, протягивая руки к черному небу. – Господи милостивый! Помоги мне… или убей!

И тотчас раздался страшный грохот, и показалось ему, будто небо раскололось – и оттуда, из этой зияющей бездны, пролился на землю ослепительный свет. Он упал Ермакову на плечи, проник до самых ступней; тело сделалось легким, почти невесомым. И в этот момент ощутил он такую радость и такое блаженство, каких еще никогда прежде не знал.

Порыв ветра взметнул на берегу сухой песок и, закружив, поднял вверх. Словно маленький смерч возник у кромки прибоя. Ермаков напряженно замер… В этом вертящемся коконе из песчаной пыли отчетливо проступил чей-то загадочный силуэт.

Внезапно ветер стих, пыль опала – и рядом с собой Ермаков увидел старца, облаченного в длинные белые одежды. Широкий золотой пояс его сиял ярче солнца, волосы были белы, как снег, а очи – горели огнем пламенным.

– Не бойся! – сказал он голосом, подобным шуму вод многих. – Я принес благодать тебе и мир от Того, Который есть и был, и грядет. Ты услышан… Ибо много переносил и имеешь терпение… Знамы дела твои, и труд твой, и то, что не можешь сносить несправедливости… Возрадуйся же, ибо отныне ты – Неуязвим… Никто из живущих, будь то человек, зверь или птица, не причинит тебе вреда. И ни камень, ни лед, ни огонь не страшны тебе. Также болезни и немощь минуют тебя, и ничто не повредит плоти твоей. Итак, говорю: пока Он не призовет тебя, невредим будешь в теле своем… Но знай – не для всех тебе дано, а лишь одному.

Старец замолк, и наступила такая звенящая тишина, что Егор испугался – уж не оглох ли он? Ни звука, ни шороха, ничего не было слышно. Море застыло, словно озеро на заре. В неподвижной и гладкой воде отражались небесные звезды. Их было великое множество.

Куда делась туча? День сейчас или ночь?.. Он ничего не мог понять.

– Подойди ко мне! – громогласно произнес старец. – Коснись края одежды и пусть исполнится все, что сказал!

Егор дотронулся до подставленного рукава – и тут же ослепительная вспышка, похожая на электрический разряд, отбросила его на песок. Падая, он услышал далекий пронзительный крик:

– Смотрите! Смотрите!.. Там человека молнией убило!

Ливень был страшный… Струи дождя с шумом хлестали по брезентовому навесу, по листьям деревьев, разбивались о дощатый настил и мелкими брызгами орошали Ермакову лицо. Весь мокрый с головы до пят, он неподвижно сидел на коротконогом расшатанном табурете. Кружка горячего чая жгла ладони.

– Может, все-таки скорую вызвать? – неуверенно поинтересовалась розовощекая женщина, наклоняясь к нему. – А то кто его знает? Как бы осложнений каких не было…

– Нет-нет! – возразил Ермаков, подавив легкое головокружение. – Уже все прошло… Все хорошо.

– В книгу рекордов тебя надо! – высокий худой мужчина похлопал его по плечу. – Тут, понимаешь, молния – а ему хоть бы что! Без сознания полежал и ожил… Сказать кому – не поверят.

– И на теле ни следочка… Только подошвы у ботинок оплавились.

Ермаков взглянул на свои ноги и усмехнулся. Из обгоревших ботинок торчали грязные пальцы.

– На-ка, вот, надень! – мужчина протянул ему поношенные, но еще вполне приличные кроссовки.

– Спасибо… Потом обязательно верну.

– Не надо, я их все равно не ношу. Так, в саду иногда работал… Выбросить руки не доходили. А тут, видишь, пригодились.

Дождь отшумел, и небо посветлело. Сквозь молочную пелену робко проглянуло солнце. Над вершинами гор бледными красками заиграла радуга.

Егор попрощался и по размытой грунтовой дороге отправился в город… На улицах, посвежевших после грозы, кипела обычная жизнь: спешили куда-то прохожие, стремительно проносились машины. Все было как всегда, но Егор испытывал странное волнение.

«Вот это шарахнуло! – думал он, перешагивая через лужи и ручьи, бегущие по асфальту. – Как еще жив остался? Башка до сих пор гудит… И тело как будто не свое… А старик? Был он – или почудилось? Что-то он там такое говорил… Да нет! Бред это все… Галлюцинации».

– Егор! – раздалось за спиной.

Обернувшись, он увидел хозяина своей прежней квартиры. Ускорив шаг, тот догнал его и протянул руку:

– Здорово! Смотрю – ты, не ты?.. Как жизнь?

– Нормально… Если вы насчет денег, то у меня их нет. Как только заработаю – сразу отдам.

– Да брось ты, Егор! Причем тут это?.. Чего же ты мне сразу не сказал, что тебя ограбили?

– Но вы мне рта раскрыть не дали.

– Разве? Ну, извини… Ты зла на меня не держи… Хочешь, переезжай обратно?

– Я подумаю.

– А чего тут думать? Бери ключи! На!.. У меня ведь сердце тоже не каменное. Понимаю, что значит крыша над головой.

Ермаков не мог поверить свалившемуся счастью. Теперь у него опять был свой дом. Пусть временно, пусть не навсегда, но все равно – свой!

Возле подъезда, на лавочке, уже просохшей после дождя, собрались соседки. Егор поздоровался с ними.

– Вернулся из командировки? – спросила Марья Ивановна.

– Да… А вы чего грустная?

– Залило меня опять. В комнате, на кухне – все протекло… Обои отвалились, с потолка капает, ковер хоть выжимай… Сил моих больше нет.