Текст книги "Отравленная совесть (пьеса)"

Картина II

Тамъ же

Людмила Александровна. Леони. Синевъ.

Леони. Да, mаdаme, это были ужасные дни… Я постарѣла въ одну недѣлю на десять лѣтъ… О, я знаю! о немъ говорятъ, что онъ былъ дурной человѣкъ, деспотъ, тиранъ… Можетъ быть… мнѣ все равно! Я любила его, mаdаme. Я едва не сошла съ ума, когда его убили. И они, ces brigаnds de policiers, имѣли наглость подозрѣвать меня… Monsieur Синевъ былъ такъ добръ, принялъ во мнѣ участіе, доказалъ мою невиновность… Безъ него… Ахъ, страшно подумать, что сталось бы со мною.

Людмила Александровна. Да, судъ ужасенъ. Наказаніе и преступнику страшно, а вы невинны…

Леони. Ахъ, какъ хорошо вы это сказали! Я чувствую, вы искренно поварили, что я невинна.

Людмила Александровна. Да, я имѣю всѣ основанія вамъ вѣрить.

Леони. Благодарю васъ. Не всѣ такъ хорошо думаютъ о бѣдной Леони, многіе даже разочарованы, что я не убійца, клянусь вамъ. Убить Ревизанова… oh, c'est chic, mаdаme!.. Директоръ цирка самъ предложилъ мнѣ удвоить мое жалованье…

Людмила Александровна. У васъ нѣтъ никакихъ подозрѣній, кто умертвилъ Андрея Яковлевича?

Леони. Я знаю одно, mаdаme, его убила женщина.

Людмила Александровна. Это всѣ знаютъ.

Леони. И я увѣрена, что это именно та женщина, письмо отъ которой онъ не хотѣлъ мнѣ показать…

Синевъ. Письмо? Онъ получилъ въ тотъ день письмо отъ женщины?

Леони. Да… небольшой листокъ голубой бумаги.

Синевъ. Гмъ…

Людмила Александровна глубоко вздыхаетъ.

Леони. Найдите эту женщину, monsieur, судите ее скорѣе, сошлите. Чѣмъ тяжелѣе ее осудятъ, тѣмъ больше мнѣ будетъ радости…

Людмила Александровна. Вы ненавидите ее. хотя никогда не видали, даже не знаете, кто она такая…

Леони. Да, mаdаme, ненавижу. И не за него только, но и за себя. О! вы не знаете ужаса быть невинною и ждать позора… За что? для кого? Аh, mаdаme! Я волосы рвала отъ ярости.

Людмила Александровна. Вѣроятно, она страдаетъ теперь не меньше васъ… Отравленная совѣсть дурной товарищъ.

Леони. Да какая въ ней совѣсть? Въ чемъ она сказалась? О, я не сужу ее за смерть бѣднаго Аndre. Какъ знать что между ними было? Можетъ быть, она была права… Но относительно меня? предать невинную, хладнокровно послать на судъ первую встрѣчную… Какая низость! Какой звѣриный эгоизмъ!

Синевъ. Вы слишкомъ требовательны, mаdemoiselle Leonie. Инстинктъ самосохраненія не разсуждаетъ.

Леони. Иногда я думала: быть можетъ, эта женщина – дама изъ общества, потаенная грѣшница… ихъ много, mаdаme!.. Въ свѣтѣ она блестящая, холодная лицемерка, съ репутаціей непогрѣшимости, уважаемая, почтенная… Вотъ когда меня брало бѣшенство!

Синевъ. Почему же?

Леони. Monsieur, я знаю себѣ цѣну. Вы очень любезны ко мнѣ, mаdаme Ратисова ко мнѣ добра, какъ родная, вы удостоили принять меня, какъ равную. Но я не обманываю себя. Я знаю, что въ глазахъ свѣта я, все-таки, падшая женщина.

Синевъ. Помилуйте! Богъ съ вами! Что это вы?

Леони. И когда я думала, что вотъ такая-то святая прячется отъ суда, спасая себя моею грѣшною головою… Пусть молъ идетъ въ каторгу эта погибшая! Ей вѣдь все равно не привыкать къ позору, туда ей и дорога…

Синевъ. Успокойтесь… Дѣло прошлое… Не стоитъ разстраиваться…

Леони. Продажная! Ну, – и пускай! А все-таки я лучше ея… Я продажная, а она – убійца!..

Спохватясь въ своей горячности, замѣчаетъ страдальческое лицо Людмилы Александровны…

Простите: я забылась. Ради Бога, не сердитесь… Я не могу иначе, когда объ этомъ… Мнѣ такъ больно, обидно… Простите…

Синевъ. Успокойтесь, Людмила Александровна ничуть на васъ не сердится.

Людмила Александровна. Конечно… За что же?

Леони. Здѣсь душно отъ цвѣтовъ… кровь приливаетъ къ головѣ… Охъ… Я буду отвратительна сегодня.

Синевъ. А y васъ спектакль?

Леони. Да, и мнѣ уже время къ нему одѣваться. Позвольте, mаdаme, поблагодарить васъ за вашу доброту…

Людмила Александровна. До свиданья.

Леони. Не сердитесь… мнѣ такъ неловко, такъ совѣстно. До свиданья.

Синевъ. Я провожу васъ.

Уходитъ.

Людмила Александровна (встаетъ, блѣдная, съ окаменѣлымъ лицомъ, глаза горятъ безумнымъ огнемъ). Наглоталась… досыта… «Я продажная, а она убійца». А развѣ я-то не продажная была, когда шла къ нему, за этими проклятыми письмами?.. Продажная… Убійца!

Стоитъ растерянная, трудно собираясь съ мыслями.

Что бишь я хотѣла сдѣлать? Да… письмо… голубой квадратный листокъ… Надо уничтожить всю такую бумагу… Скорѣе надо, немедленно…

Хочетъ уйти и, безсильно махнувъ рукою, остается на мѣстѣ.

А! все равно… Пускай ищетъ, находить… Устала я, устала… Не могу я больше оставаться одна съ этою тяжестью въ душѣ… Не могу, устала.

Шопотомъ, почти безсмысленно, машинально.

Продажная!.. убійца…

Сердецкій (входить встревоженный). Людмила Александровна, вамъ худо? Синевъ перепугалъ меня, сказалъ, что Леони чуть не довела васъ до истерики…

Людмила Александровна молчитъ.

Сердецкій. Вы снисходите къ ней, голубушка. Вѣдь какую она передрягу пережила, – примите во вниманіе.

Людмила Александровна молчитъ.

Сердецкій. Можетъ быть, позвать къ вамъ дѣвушку?

Людмила Александровна отрицательно качаешь головою.

Сердецкій. Вы хотите остаться одна? Я уйду…

Отходить.

Людмила Александровна. Аркадій Николаевичъ!

Онъ возвращается.

Людмила Александровна. Послушайте… это я убила Ревизанова… тогда… въ ночь съ пятаго на шестое…

Сердецкій. О!..

Людмила Александровна. Да… дайте мнѣ воды… ради Бога, скорѣе…

Сердецкій подаетъ ей стаканъ. Она пьетъ, расплескивая воду; зубы ея стучатъ о стекло.

Сердецкій. Я зналъ это, Я чувствовалъ, предполагалъ. Ахъ, несчастная, несчастная!

Людмила Александровна. Онъ… онъ мучилъ меня… издавался надо мною… грозилъ мнѣ нашею прошлою любовью… Вѣдь я, Аркадій Николаевичъ, была его, совсѣмъ его!.. Онъ хотѣлъ, чтобы я его опять любила… была рабою… онъ Ми… Митю своимъ сыномъ хотѣлъ объ… объявить… У него письма были… доказательства. Я не стерпѣла… вотъ… убила… вотъ… вотъ… и… и не знаю, что теперь дѣлать съ собою?

Сердецкій. Несчастная, несчастная!

Людмила Александровна. Не знаю, что дѣлать, не знаю. Думаю и ничего не могу придумать… Ахъ! Что тутъ выдумаешь, когда рядомъ съ каждою мыслью поднимаются образы этой страшной ночи?.. Тамъ эта комната, и онъ на коврѣ, блѣдный, холодный, а на лицѣ вопросъ… Не узналъ смерти… не понялъ, что умираетъ…

Сердецкій (старается усадитъ ее въ кресла). Не смотрите такъ, Людмила. Что вы видите? Что вамъ чудится?

Людмила Александровна. Нѣтъ, вы не бойтесь. Я не галлюцинатка… до этого еще не дошло, Богъ милуетъ… y меня только мысль больная, память больная… Помнится, думается, – ни на минуту не отпускаетъ меня…

Сердецкій. Чуяло мое сердце недоброе, ждалъ я бѣды, только все же не такой. Господи! что же это? Громъ на голову! съ яснаго неба громъ… Милочка! Милочка! что вы, бѣдная, съ собою сдѣлали?

Людмила Александровна. Я убить себя хотѣла… Хотѣла пойти къ Синеву, во всемъ признаться… жалко! дѣтей жалко… я ихъ отъ позора спасти хотѣла, а, вмѣсто того, вдвое опозорила! Дѣти убійцы!.. О другъ мой! Вы даже не подозрѣваете, какъ это страшно убить человѣка. Я поняла проклятіе Каина, я несу его на себѣ. Я… я всѣхъ людей боюсь, Аркадій Николаевичъ! Я… даже васъ боюсь въ эту минуту… Другъ мой! я вамъ все сказала честно, какъ брату. Помните же! Я вамъ вѣрю и вы будьте вѣрны мнѣ до конца! Не выдавайте меня!

Сердецкій. Богъ съ вами, несчастная!

Людмила Александровна. Не выдавайте.

Сердецкій. Мнѣ ли выдавать васъ, мое дитя, мое сокровище?… мою единую, единую любимую за всю жизнь? Охъ, горько, страшно горько мнѣ, Людмила.

Людмила Александровна. Синевъ… вы замѣчаете? Онъ что-нибудь пронюхалъ… ищейка!.. Я ненавижу его, Аркадій Николаевичъ.

Сердецкій. Ничего онъ не узнаетъ. Я стану между нимъ и вами. Кромѣ совѣсти y васъ не будетъ судьи.

Людмила Александровна. Я его ненавижу. А! да и всѣхъ тоже всѣхъ вокругъ меня… Вы одинъ остались какъ-то не чужой мнѣ…

Сердецкій. Господи! Это-то какъ развилось y васъ? когда успѣло? Откуда взялось?

Людмила Александровна. Откуда? Дѣтскій вопросъ, Аркадій Николаевичъ!

Сердецкій. Относительно Синева я, пожалуй, еще понимаю ваша чувства. Охъ, хотя и невольно, и слѣпо, все же держитъ въ своихъ рукахъ вашу судьбу. Но ваши домашніе? дѣти?

Людмила Александровна. Дѣти… дѣти… Ахъ, Аркадій Николаевичъ! дѣти горе мое. Для нихъ я все это сдѣлала. Хотѣла оставить имъ чистое, какъ хрусталь, имя… А теперь, послѣ этого дѣла… я разлюбила дѣтей!

Сердецкій. Разлюбили дѣтей? да какъ же? за что?

Людмила Александровна. Ахъ, другъ мой! больно мнѣ… Вѣдь я для нихъ больше, чѣмъ кусокъ живого мяса изъ груди вырѣзала! я всю себя какъ ножемъ испластала. Душа болитъ, сердце болитъ, тѣло болитъ… мочи нѣтъ терпѣть! Тоска, страхъ, боль эта свѣтъ мнѣ застятъ. Погубила себя!.. А за что?.. Стоило, нечего сказать.

Сердецкій. Вы несправедливы къ семьѣ, Людмила.

Людмила Александровна. Можетъ быть. Они здоровые, я – больная. Когда же больные бываютъ справедливы къ здоровымъ? Я завидую имъ, Липѣ, вамъ, Синеву… Счастливые, спокойные люди съ чистою совѣстью! Вы хорошо спите ночью! Вы не подозрѣваете врага въ каждомъ человѣкъ, не ищете полицейскихъ крючковъ въ каждомъ вопросѣ… Злюсь, говорятъ, – «у тебя характеръ испортился… ты несносна». Да, и злюсь, и испортился характеръ, и несносна! Но вѣдь… если бы они знали и поняли мою жертву – они бы должны ноги цѣловать y меня!

Сердецкій (строго). А вы рѣшились бы сказать имъ?

Людмила Александровна. Никогда!

Сердецкій. На что же вы жалуетесь?

Людмила Александровна. Я знаю, что не имѣю права жаловаться. Но развѣ измученный человѣкъ заботится о правахъ? Одна я, Аркадій Николаевичъ, одна въ то время, какъ мнѣ много любви надо! Я привыкла много любить и быть любимою; въ томъ и жизнь свою полагала. А вотъ теперь, когда мнѣ нужна любовь, я одна…

Лида бѣжитъ, держа надъ головою отнятый y Синева портфель, Синевъ гонится за нею.

Синевъ. Лидочка, ну что за глупости? Отдайте портфель! бумаги растеряете!.. Нашли чѣмъ баловаться!

Лида. Ха-ха-ха! А я не отдамъ, не отдамъ…

Синевъ. Важныя, ей Богу, важныя! Растеряете, меня за нихъ засудятъ.

Лида. Вотъ и посидите y насъ, и посидите!

Синевъ. Засудятъ, въ Сибирь сошлютъ, сами же будете плакать!

Лида. Вы уходить отъ насъ задумали, а я портфеля не отдамъ!

Синевъ. Не отдадите – догоню и самъ отниму!

Лида. Ха-ха-ха! ловите вѣтра въ полъ.

Убѣгаютъ..

Людмила Александровна (внѣ себя). Слышите? Слышите, какъ весело!.. А они счастливы, неблагодарные! они играютъ, смѣются, они – чужіе моимъ мученіямъ. Смѣются въ то время, когда я живу хуже, чѣмъ на каторгѣ! Неблагодарные! будь они прок…

Сердецкій. Давно ли вы любили ихъ больше всего на свѣтѣ, а вотъ уже проклинаете.

Молчатъ.

Людмила Александровна. Теперь вы знаете все… судите меня… кляните!..

Сердецкій. Полно, Людмила Александровна! Судьею вашимъ я быть не могу. Я васъ слишкомъ давно и слишкомъ сильно люблю. Жалѣть да молчать вотъ что мнѣ осталось.

Людмила Александровна. А мнѣ?

Сердецкій молчитъ.

Да не умирать же мнѣ… не умирать же, Аркадій Николаевичъ?!

Сердецкій молчитъ.

Людмила Александровна. Я пришла къ вамъ, къ другу, сердцевѣду, писателю, потому что сама не знаю, что мнѣ с собой сдѣлать. Я на васъ надѣялась, что вы мнѣ подскажете… А вы…

Сердецкій. Если вѣрите, молитесь.

Людмила Александровна. А! молилась я! Еще страшнѣе стало… «Не уібй» – забыли вы, Аркадій Николаевичъ?

Сердецкій молчитъ.

Людмила Александровна. Больше вы ничего мнѣ не скажете?

Сердецкій (съ отчаяніемъ). Ахъ, Людмила!

Людмила Александровна. Послушайте… пускай я буду гадкая, ужасная, но вѣдь имѣла я, имѣла право убить его?

Сердецкій (твердо). Да. Имѣли.

Людмила Александровна. А!.. Благодарю васъ!.. благодарю!..

Сердецкій. Объ одномъ жалѣю, что вы это сдѣлали, а не я за васъ.

Людмила Александровна (робко приближается къ нему). Я, можетъ быть, противна вамъ?

Сердецкій. Людмила!

Людмила Александровна. А! не перебивайте! Это не отъ васъ зависитъ! это инстинктивно бываетъ… Вѣдь кровь на мнѣ… Но вы не презираете меня? нѣтъ? не правда ли?

Сердецкій. Я васъ люблю, какъ любилъ всю жизнь.

Людмила Александровна. Да, всю жизнь… А знаете ли? Вѣдь и я васъ любила когда-то… Да… Можетъ быть, если бы… а! что толковать! Снявши голову, по волосамъ не плачутъ.

Беретъ Сердѣцкаго обѣими руками за голову и крѣпко цѣлуетъ его въ губы.

Это въ первый и послѣдній разъ между нами, голубчикъ. Прощайте. Это вамъ отъ покойницы. И больше не любите меня: не стою.

Сердецкій. Что вы хотите дѣлать съ собою?

Людмила Александровна. Не все ли равно? Не все ли равно?

Быстро уходить,

Олимпіада Алексѣевна (входить справа). Батюшки, какой мрачный! Что съ вами? или въ лѣсу знакомый медвѣдь умеръ?

Сердецкій. Вотъ что, Олимпіада Алексѣевна. Я возлагаю на васъ большую надежду – на счетъ Людмилы Александровны…

Олимпіада Алексѣевна. Ну-съ?

Сердецкій. Она, въ послѣдніе дни, изъ всѣхъ своихъ только къ вамъ и относится дружелюбно, только васъ одну еще и любитъ.

Олимпіада Алексѣевна. Умная женщина, – потому меня и любитъ. Степанъ Ильичъ, супругъ мой, даже Петька Синевъ всѣ норовятъ осудить меня за мой веселый нравъ, всѣ мораль мнѣ читаютъ. А Людмила – ни-ни! И умна. Не судитъ и судима не будетъ. Ну что? Кому надо? Вѣдь это послѣднее пламя: доживаю свой вѣкъ. Доживу, и кончено. Уйду въ благотворительность, стану дамою-патронессою. Такое лицемѣріе на себя напущу, – чертямъ тошно будетъ. Знаете поговорку: «когда чортъ старѣетъ, онъ идетъ въ монахи». Такъ и я. Много-много, если иной разъ съѣзжу за границу инкогнито и припасу тамъ себѣ на голодные зубы, какого-нибудь тореадора.

Сердецкій. Простите, голубушка, разстроенъ я, не до шутокъ мнѣ. Вотъ что: приглядите вы за Людмилою Александровною, не оставляйте ее одну…

Олимпіада Алексѣевна. Я и то уже глазъ съ нея не свожу.

Сердецкій. Можетъ быть, ваше общество развлечетъ ее немного.

Уходить. Входятъ Лида, Митя и Синевъ – ведутъ Лиду за руки y Синева – отнятый портфель.

Синевъ. Ура! побѣдилъ и овладѣлъ трофеемъ… Митяй! благодарю за вооруженную помощь.

Лида. Да, когда вдвоемъ на одну, да еще я поскользнулась…

Убѣгаетъ.

Олимпіада Алексѣевна. Разыграться изволили, Петръ Дмитріевичъ? Вотъ ужъ пословица-то вѣрно говоритъ: связался чортъ съ младенцомъ.

Синевъ. Митя! кланяйся и благодари: тутъ и на твою долю досталось!

Mитя. Нѣтъ, я, кажется, тебя, въ самомъ дѣлѣ, скальпирую.

Синевъ. Не сверкай взорами: я только два слова…

Отводить Олимпіаду Алексѣевну въ сторону.

Тетушка…

Олимпіада Алексѣевна. Секретъ?

Синевъ. Строжайшій.

Олимпіада Алексѣевна. Денегъ, что ли, надо?

Синевъ. Тьфу! когда я y васъ просилъ? Вотъ что: Людмила Александровна…

Олимпіада Алексѣевна. И этотъ! Да что вы помѣшались всѣ на Людмилѣ Александровнѣ?

Синевъ. Пишетъ она вамъ иногда?

Олимпіада Алексѣевна. Почти каждый день обмѣняемся запискою, а то двумя…

Синевъ. Голубые листки?

Олимпіада Алексѣевна. Да, y нея всегда такая бумага… Да на что тебѣ?

Синевъ. Квадратики? да?

Олимпіада Алексѣевна. Господи! Вотъ присталъ!.. Ну, да!.. Мистификацію, что ли, затѣваешь?

Синевъ. Нѣтъ, скорѣе распутываю… Благодарю васъ, тетя Липа!

Олимпіада Алексѣевна. Больше ничего?

Синевъ. Ничего.

Олимпіада Алексѣевна. Стоило красивую женщину въ уголъ уводить! Только любопытство раздразнилъ!

Митя. Кончились ваши таинственности?

Синевъ. Кончились, братъ! Совсѣмъ… Теперь всѣ таинственности кончились!

Олимпіада Алексѣевна и Митя уходятъ.

Синевъ (одинъ). Нѣкто Брутъ, говоритъ исторія, изъ чувства гражданскаго долга, отрубилъ головы своимъ сыновьямъ. Людмила Александровна мнѣ почти не родственница даже, да и не рубить голову ей приходится, а только посадить ее на скамью подсудимыхъ. Улики явныя… Преступна! Ясно, какъ день, что преступна!.. Ну-съ, Петръ Дмитріевичъ! вотъ тебѣ сѣкира: руби!.. Что же рука-то не поднимается? Эхъ-хе-хе!

Стоитъ въ задумчивости. Людмила Александровна показывается въ столовой.

Я не въ силахъ арестовать ее… лучше въ отставку подамъ! Пусть другой… Но, съ другой стороны…

Людмила Александровна медленно входить и приближается къ Синеву. Она идетъ какъ соннамбула, будто не замѣчая его…

Синевъ заступаетъ ей дорогу. Людмила Александровна…

Людмила Александровна вздрогнула, остановилась, смотритъ на Синева тусклымъ, мертвымъ взоромъ, точно не узнаетъ его.

Синевъ. Нѣтъ! Не могу! не могу!

Убѣгаетъ.

Людмила Александровна (долго смотритъ вслѣдъ ему). Догадался, наконецъ? Поздно! надо было брать меня живою: отъ мертвой добыча не велика.

Олимпіада Алексѣевна (входитъ). Что такъ задумчива? что такъ печальна?

Людмила Александровна. Липа!

Олимпіада Алексѣевна. Ты опять киснешь? Жаль. Право, мнѣ тебя жаль. Годы наши не дѣвичьи, летять быстро. А ты теряешь золотое время на хандру… Есть ли смыслъ? Хоть бы разокъ улыбнулась. Что это? кого собираешься хоронить?

Людмила Александровна. Себя, Липа.

Олимпіада Алексѣевна (хохочетъ). Ой, какъ страшно! Что же тебѣ въ нощи видѣніе было? Это случается.

Людмила Александровна. Да, видѣніе… тяжелый, ужасный сонъ.

Олимпіада Алексѣевна. Я тяжелые сны только на масляницѣ вижу, послѣ блиновъ, а то все веселые. Будто я Перикола, а Пикилло – Мазини. Будто въ меня пушкинскій монументъ влюбленъ, – что-нибудь этакое. А чаще всего никакихъ. Жизнь-то мою знаешь: вѣчный праздникъ! – оперетка, Стрѣльна, шампанское… Вернешься домой, устала до смерти, стоя спишь; добралась до подушки и ау! какъ мертвая!

Людмила Александровна. Какъ мертвая!

Олимпіада Алексѣевна. Ты на жизнь-то полегче гляди: что серьезиться? Съ какой стати? Развѣ y насъ какія-нибудь удольфскія тайны на душѣ, змѣи за сердце сосутъ? Я ужъ и то смѣялась давеча Петькѣ Синеву: что онъ ищетъ рукавицы, когда онъ за пазухою?

Людмила Александровна. А!..

Олимпіада Алексѣевна. Приглядись, говорю, къ Людмилъ: какой тебѣ еще надо убійцы? Лицо точно она вотъ-вотъ сейчасъ въ семи душахъ повинится…

Людмила Александровна. Не шути этимъ! не шути! не смѣй шутить!

Олимпіада Алексѣевна. Э! отъ слова не станется.

Людмила Александровна. Не шути! Это… это страшное.

Олимпіада Алексѣевна. Эка трагедію ты на себя напустила! Даже по Москвѣ разговоръ о тебѣ пошелъ.

Людмила Александровна. Уже!

Олимпіада Алексѣевна. Намедни встрѣчаю княгиню Настю… ну, знаешь, ея язычокъ! – А что, спрашиваетъ, Липочка: правда это, что ваша пріятельница Верховская была влюблена въ покойнаго Ревизанова и теперь облеклась по немъ въ трауръ?

Людмила Александровна. Я въ него? въ этого… изверга?.. Да какъ она смѣла?! Какъ ты смѣешь?!

Олимпіада Алексѣевна. Пожалуйста, не кричи. Во-первыхъ, я ничего не смѣю, а во-вторыхъ… я все смѣю! не закажешь! Княгинѣ я за тебя отпѣла, конечно. Ну, а влюбиться въ Ревизанова что тутъ особеннаго? Да мнѣ о немъ Леони такое поразсказала… ну-ну! Я чуть не растаяла, честное слово. И этакого-то милаго человѣка укокошила какая-то дура!.. Не понимаю я этихъ романическихъ убійствъ. За что? кому какая корысть? Мужчины, хоть и подлецы немножко, а народъ хорошій. Не будь ихъ на свѣтѣ, я бы, пожалуй, въ монастырь пошла.

Людмила Александровна. Ахъ, ничтожество!

Ломаетъ руки въ смертельной тоскѣ.

Липа!

Олимпіада Алексѣевна. Что?

Людмила Александровна. Дай мнѣ средство, научи меня быть такою же счастливою, какъ ты!

Олимпіада Алексѣевна. А кто тебѣ мѣшаетъ? Живи, какъ я, – и будешь, какъ я.

Людмила Александровна. Не хочу я больше сновъ… не надо ихъ! не надо!

Олимпіада Алексѣевна. Ну, ужъ это, матушка, не отъ насъ зависитъ. Это – кому какъ дано!

Людмила Александровна. Мертвые сновъ не видятъ.

Олимпіада Алексѣевна. Не къ ночи будь сказано!

Людмила Александровна. Вѣчный мракъ…забвеніе… тишина…

Олимпіада Алексѣевна. Ну, что ужъ! Извѣстное дѣло: мертвымъ тѣломъ хоть заборъ подпирай!

Людмила Александровна. Зачѣмъ люди клевещутъ на смерть, представляютъ ее ужасною, жестокою?.. Жизнь страшна, жизнь свирѣпа, а смерть ласковый ангелъ. Она исцѣляетъ… Она защитить меня… она проститъ…

Олимпіада Алексѣевна. То есть – убей ты меня, а я ничего не понимаю, что съ тобою творится. Такъ всю и дергаетъ.

Съ внезапнымъ вдохновеніемъ.

Слушай! говори прямо: въ самомъ дѣлѣ, что ли спуталась съ кѣмъ?

Л. А., оторванная отъ своихъ мыслей, смотритъ, не понимая.

Такъ это дѣло житейское! Довѣрься мнѣ: слава Богу, подруги!

Л. А., понявъ, наконецъ, разражается истерическимъ смѣхомъ.

Все будетъ шито и крыто. Я на секреты не женщина – могила.

Людмила Александровна (безумно хохочетъ). Нѣтъ… нѣтъ… нѣтъ! Спасибо!.. Эта могила не для меня… Я найду себѣ другую!.. другую!..

Быстро уходить.

Олимпіада Алексѣевна. Да куда же ты? куда?.. Фу! перепугала! Охъ, ужъ эти мнѣ в нервныя натуры! Напустятъ на себя неопредѣленность чувствъ и казнятся. Зачѣмъ? кому надо! Терпѣть не могу.

Выстрѣлъ.

Ай!

Изъ разныхъ дверей выбѣгаютъ Синевъ, Митя, Лида.

Синевъ. Что случилось?

Митя. Кто стрѣлялъ?

Лида. Гдѣ?

Олимпіада Алексѣевна. Охъ… боюсь и думать… Людмила… тамъ…

Лида. Мамочка!

Митя. Господи!

Бѣгутъ за сцену.

Голосъ Сердецкаго. Помогите кто-нибудь… скорѣе, бѣгите за докторомъ!.. Митя! поднимай ее! Вотъ такъ!..

Вдвоемъ съ Mитею выносятъ Людмилу Александровну.

Лида. Мамочка!

Людмила Александровна. Это я нечаянно… вы не думайте… Я задѣла… Не слѣдовало трогать… Охъ!

Сердецкій. Петръ Дмитріевичъ! скорѣе доктора! Пошлите въ клубъ за Степаномъ Ильичемъ.

Людмила Александровна. Поздно… Не успѣете… Другъ мой! Я умираю… Спасибо за все!.. Передайте мужу – пусть проститъ… Дѣти!.. Митя!.. Лида!.. измучила я васъ… простите!.

Митя. Мамочка моя! мамочка! Господи! да за что же?

Олимпіада Алексѣевна (гладитъ его по головѣ). Полно, золотой мой, полно! Это ничего, мама поправится.

Людмила Александровна. Нѣтъ, я не поправлюсь… Петръ Дмитріевичъ! вы видите…

Синевъ. Ахъ, глаза бы не глядѣли!

Людмила Александровна. Подойдите… ближе… я должна вамъ сказать…

Сердецкій. Не надо этого, Людмила, совсѣмъ не надо!

Людмила Александровна. Надо, Аркадій Николаевичъ, совѣсть велитъ… моя бѣдная отравленная совѣсть…

Синевъ угрюмо приближается.

Людмила Александровна. Забудьте все!.. Прекратите дѣло!.. Я прошу васъ!.. Теперь я имѣю право просить… Жизнью заплачено за жизнь… Охъ!.. Дѣти!.. Ми… Митя!.. простите!.. Люблю… всѣхъ люблю… Ахъ!

Умираетъ.

Лида. Мамочка!

Митя. Мама! За что, за что, за что?

Съ воплемъ припадаетъ къ трупу.

Занавѣсъ. КОНЕЦЪ.

ПРИМѢЧАНІЕ. Заключительная сцена смерти Людмилы Верховской въ этомъ изданіи начинается во второй, петербургской, редакціи. Такъ играла ее Л. Б. Яворская, имѣющая право считать роль Верховской одною изъ удачнѣйшихъ въ своемъ обширномъ репертуаръ. У Корша и въ провинціи сцена эта шла по первой редакціи. Такъ какъ многія исполнительницы предпочитаютъ ее петербургской и, благодаря первому печатному изданію «Отравленной Совѣсти», она болѣе извѣстна, то прилагаю и этотъ варіантъ.