Текст книги "Страшные фОшЫсты и жуткие жЫды"

На неделе с 4 по 10 сентября. – В ночь с воскресенья на понедельник в карельском городе Кондопога произошла череда погромов; стремясь отомстить за убийство в массовой драке трех русских мужчин, толпа жгла ресторан и магазины, принадлежащие выходцам с Кавказа; милиция и местная власть фактически бездействовали.

События в Кондопоге наводят на самые разные размышления. И о том, что не все благополучно в Датском королевстве. И о том, что профилактические капли датского короля от заразной болезни уже не помогут; придется искать более суровое лекарство. И о том, что найдется много охотников разыграть национальную карту в преддверии бесконечных выборов 2007—2008 годов. Можно будет выбросить на игровой стол череду запылившихся джокеров; от «Наших», которые наконец-то смогут продемонстрировать городу и миру свой интернационалистский потенциал, до лояльных чеченских общественников, которые призовут своих соплеменников к порядку и уважению русских традиций – за что получат с полочки пирожок. Но затея эта слишком опасна; детям не дают играть спичками: подпалят амбар – загорится дом, а тогда и село не потушишь.

Но мы о другом. Не о настоящем. И даже не о ближайшем будущем. Мы – о будущем отдаленном. О том, какую национальную политику следует проводить, чтобы новая Кондопога стала невозможна. По крайней мере, чтобы угроза рецидива резко ослабла.

По существу, история оставила нам три пути, как в русской народной сказке.

Можно действовать как сейчас: пусть расцветает сто цветов, каждый этнос сохраняет свои культурные традиции и бытовые привычки не только на территории компактного проживания, но и повсеместно, где бы ни оказались его представители. Они сбиваются в маленькие национальные кучки и держат глухую оборону от окружающего инородного большинства, замыкаясь от него и уходя – в себя. Это отдаленно напоминает политику европейского мультикультурализма, которая на самом деле привела к образованию непроницаемых инородных анклавов на территории европейских стран. С той лишь разницей, что там это был осознанный выбор, а мы просто плывем по течению.

Можно проводить политику жесткой русификации. То есть медленно нивелировать территориально-государственное устройство, стирая границы автономий, на словах способствуя сохранению родного языка и культуры, а на практике тихо способствуя растворению малых народов в великом русском море. Звучит грозно и как-то неполиткорректно; на самом деле это обычная, давно опробованная и часто применяемая государственная стратегия. Так ведут себя (несколько торопливо и мелочно) латыши; так поступают украинцы; и латвиезация, и украинизация через одно-два поколения дадут свои плоды, и никто уже не вспомнит, какими скандалами и ссорами сопровождался процесс межнационального обнуления. Кроме дотошных историков. Максимальный тираж пятьсот экземпляров. Приходите в научный зал, вместе почитаем.

Наконец, можно создать политический плавильный котел. В котором все народы, образующие страну, переплавляются в единую гражданскую нацию: российский народ. Языком россиян будет язык русский, потому что русские по самой своей численности, по праву исторического опыта являются государствообразующим этносом. Но общая культура – при ключевом русском влиянии – будет уже не собственной русской; она будет – сверхнациональной, по имперскому образцу. Будет ли общая вера и окажется ли она православной (при сохранении за мусульманами, иудеями, буддистами полноценного права исповедовать веру по-своему, а за атеистами суверенного права верить в то, что они ни во что не верят)? Зависит от того, какое направление дальнейшего пути выберет Русская православная церковь: будет ли она по-прежнему бороться за чиновное влияние на государство или попробует все-таки обратиться к обществу. Что же до этнической принадлежности, то она никуда не денется, не растворится без остатка; просто национальное сознание каждого гражданина приобретет двойную прописку, двойной ориентир. Главным будет ощущение цивилизационного единства; важным, но подчиненным – чувство этнической принадлежности. Связь с нацией можно уподобить цвету, связь с этносом – оттенку; любое сравнение хромает, некоторые на обе ноги, но мысль, мне кажется, понятна.

В сказке каждая развилка (налево пойдешь… прямо пойдешь… направо…) сулит одновременно удачу и неудачу. Безупречного выбора, прямиком ведущего к безоблачному счастью, нет и быть не может; любой выбор остр как бритва, он отсекает множество отличных возможностей и оставляет узкий путь в заданном направлении. Но можно в конце концов погибнуть, можно полностью потерять себя, а можно начать новую сложную жизнь. У каждой из трех бегло описанных моделей национальной политики есть плюсы и минусы; у каждой имеются сторонники и противники.

Мультикультуралисты до недавнего времени кивали на Запад; вон же, у них получилось! Нет, не получилось. Спецслужбы повсеместно ищут очаги террора в отъединенных, самозамкнутых общинах Лондона; время от времени арабские окраины Парижа подхватывают упавшее было знамя французского пролетариата и устраивают инсценировки то ли 1848, то ли 1870 года; итальянские марокканки (но не марокканские итальянки!) воем воют от исламистского насилия в семье, куда доступ итальянскому закону наглухо закрыт. Собственно, в Кондопоге мы наблюдали то же самое: непривычная дикость молодых чеченских полубандитов настолько отличалась от привычной дикости своеродных алкоголиков и хулиганов, что была воспринята как беспредел и захват территории. (Хотя, заметим в скобках, – и это также резко отличает нашу ситуацию от европейской – чеченам позволяли беспредельничать русские и карельские чиновники, менты и прочие продажные погоновожатые.)

В последнее время появились публичные сторонники и у модели последовательной русификации; среди них не только доморощенные философы «русского пути» и адепты «русского предпринимательства», но и такие публицисты, как Виталий Третьяков. Повторяю, все в истории возможно; вопрос только в цене. И боюсь, что цена этого проекта может оказаться непомерно высокой; на борьбе с ним, на реакции отторжения сойдутся разнородные силы национально-религиозного сопротивления по всей стране, она просто-напросто может не выдержать такого идеологического перегрева. И развалится. После чего – милости просим русифицировать оставшуюся европейскую часть. Минус Поволжье.

Нетрудно догадаться, к чему я веду. И почему колонка названа «Пушкин и Кондопога». При всех издержках, ошибках и даже преступлениях по отношению к тем или иным этносам, Российская империя сумела создать (по крайней мере из представителей образованного сословия, то есть абсолютного меньшинства) образ российского гражданина, для которого принадлежность единой истории первостепенна, а принадлежность к конкретному этносу важна, однако вторична. Что ничуть не мешает работать на этнос, служить его культуре и традиции верой и правдой. Пушкин был русским негритянского происхождения; именно как россиянин он ощущал историю страны своей – на всем ее тысячелетнем протяжении; будучи русским поэтом и человеком империи, он привнес в русскую культуру ощущение всемирного масштаба.

Ждать ли нам того же от потомков кондопогских чеченов? Или, напротив, их карело-русских погромщиков? Казалось бы, само предположение – комично. Но кто же мог предположить, что в роду владетельного эфиопского князька, поднявшего погромный бунт против турецких налоговиков, когда-нибудь родится главный русский гений?

На неделе с 11 по 17 сентября. – Лужков отмечал 70-летие. – Гайдар представлял свою новую книгу.

Только не ждите новых инвектив по адресу младореформаторов: не понимали основ национальной жизни, запустили маховик грабительской приватизации, и что еще? а! вспомнил: ваучеры придумали. Потому что если бы не экономическая решительность младореформаторов, разоренная страна умерла бы мучительной голодной смертью, растерзала бы саму себя. И не рассчитывайте на ставший привычным в последние годы лейтмотив: 90-е годы – это эпоха затянувшейся смуты, когда мы слепо блуждали во тьме исторического неведения; и лишь теперь, когда к власти пришли настоящие патриоты и государственники, выбираемся из политического болота. Потому что попробовали бы патриоты и государственники посидеть на вершине власти, когда среднегодовая цена на нефть 9 долларов за баррель, в долг давать не хотят, горбачевские кредиты возвращать нечем, структурные реформы не проведены, а политика публична и открыта, враги не дремлют.

Эта колонка о другом. Вчера в одном из московских книжных магазинов Егор Гайдар прочитал лекцию – в связи с выходом в свет своей новой книги «Гибель империи». Лекция интересная; с цитатами из протоколов заседаний Политбюро, с графиками и диаграммами. Сама история еще интересней: как Советский Союз разучился выращивать хлеб, ради его закупок подсел на нефтяную иглу, а слезть уже не смог; при этом к краху нефтяного рынка 1986 года не подготовился и очень удивился, когда обвал все-таки произошел. По пути СССР забрался в дебри нефтегазового ценообразования, используя кого угодно, даже террористов, для поддержания высоких цен.

Поражает откровенность кремлевских старцев; мы, разумеется, понимали, что они поддерживают Организацию освобождения Палестины не просто так, но казалось, что в своих документах чекисты и коммунисты шифровали истинные цели, маскировали их в обтекаемые фразы о пролетарском интернационализме, американском империализме и борьбе народов за суверенную демократию. Ничего подобного; Андропов прямым текстом пишет Брежневу: главное направление террористической деятельности ООП – взрывы вражеских нефтепроводов и вышек, что непосредственно воздействует на западные рынки, а потому поможем товарищам деньгами и спецсредствами. Поражает и другое: до какой степени дистиллированным, вакуумным было их мышление; они и не предполагали, что противная сторона рано или поздно ответит тем же. Вы играете на повышение; что ж, мы сыграем на понижение. Едва получив пост главы ЦРУ, Кейси отправился на переговоры в Саудовскую Аравию; уж не знаем, что он там королю пообещал, однако 13 сентября 1985 года наши верные арабские друзья сделали знаменитое заявление о том, что будут действовать в своих интересах и резко увеличат добычу нефти. Увеличили. Примерно в четыре раза. Почти в четыре раза цены на сырье и обвалились.

А дальше – политэкономический тупик. Двадцатимиллиардная дыра в бюджете, зерно закупать не на что, поддерживать искусственно низкие цены на сырье в пределах Восточного блока невозможно, а поменять что бы то ни было в устройстве системы не удастся: правящий класс решительно не готов. Начинается знаменитое горбачевское балансирование, бегство по замкнутому кругу. Причем поначалу еще казалось, что ситуация как-нибудь сама собой выправится: ну свалились цены, поднимутся же они когда-нибудь! Поднимутся. Через семнадцать лет. А коммерческие кредиты, которые власть надеялась вернуть после возвращения нефтяных сверхцен, давать перестали через четыре года. А кредиты политические (под поручительства западных правительств) обставлены условиями, которые неисполнимы в заданных историей обстоятельствах. Страна трещит по швам; применять силу – значит лишиться надежды на закупки хлеба; не применять силу – значит лишиться надежды на сохранение территории. Опираться на внутренних демократов – значит ставить на кон власть и со стопроцентной вероятностью ее потерять; опираться на своих чекистов – значит потерять остатки экономики и войти в политический штопор. С той же – стопроцентной – вероятностью всеобщего хаоса и раздрая.

Гайдар датирует окончательный и бесповоротный распад СССР этой роковой датой: тринадцатым числом. Месяца сентября. Одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года. Дальше вопрос состоял в одном: удастся выйти из тупика с наименьшими потерями или потери будут катастрофическими. Если бы не антиалкогольная кампания, не панические заявления Николая Ивановича Рыжкова о неизбежном повышении цен и проч. – развал мог бы принять куда более мягкие экономические формы. Но сам по себе был уже неотменим.

Рассуждать так сегодня немодно. Сегодня принято датировать распад СССР 8 декабря 1991 года, называть его в лучшем случае «беловежским сговором», в худшем – главной геополитической катастрофой XX века, тосковать по временам справедливого распределения, говорить о нераскрытых преимуществах социалистической системы, погубленных несвоевременной перестройкой. Но история мало интересуется модой (хотя у моды, в том числе интеллектуальной, своя история). Она интересуется фактами и оценками, сделанными на основе знания фактов. А также – как ни странно – человеческой психологией. Потому что слишком многое зависит не от предпосылок как таковых, но от уровня общественного сознания, от степени его гибкости и готовности принять неожиданные решения ради выправления тяжелой ситуации.

Если бы все те жесткие экономические предпосылки, о которых говорил в своей лекции Гайдар, не совместились с неподвижными взглядами политически отупленного большинства – как знать: может, и нашлись бы своевременные решения, которые не просто отсрочили бы, но и распылили бы угрозу полного распада. Если бы с советскими людьми – и наверху, и внизу – можно было бы говорить откровенно, не упираясь в идеологическую стену, – был бы шанс увернуться в последнюю секунду от рокового удара. Впрочем, если бы у людей было открытое сознание, вряд ли бы страна дошла до жизни такой. И до такой смерти.

Вывод. Сегодня политические власти, вновь оказавшиеся на вершине нефтяной пирамиды, ведут себя несравненно умнее, чем вели себя их коммунистические предшественники. Экономические выводы из распада СССР, несомненно, сделаны; есть Стабфонд, есть рынок, есть умение отказать в непомерных социальных просьбах – даже если сегодня лишние деньги имеются. Но что касается общественного сознания, тут, увы, полный швах. С ним не только никто не работает; наоборот, идет последовательное и неуклонное упрощение общественных взглядов на жизнь, на историю, на мировую политику. Черно-белая картинка мира вновь торжествует. Западные враги, их коварные пособники, нефтегазовое братство третьих стран, доблестные чекисты, негодные либералы, управляемая демократия, регулируемый рынок.

Пока – ничего страшного. Потому что не нужно принимать никаких решений, которые этой картинке противоречат, зато соответствуют переменившимся внутренним и внешним обстоятельствам. А ну как жизнь, качнувшись вправо, качнется влево? Или наоборот? Тогда что?

На неделе между 18 и 24 сентября. – В Будапеште были уличные беспорядки: толпа возмущалась признанием премьера, который сказал однопартийцам, что все они врали, врали, врали. (Премьер остался.) – В Таиланде не было уличных беспорядков, но правительство ушло. (Случился мягкий переворот.) – В западных газетах появилось интервью помощника российского президента, в котором не названный по имени помощник говорил о борьбе внутри Кремля. (Никто не ушел, ничего не случилось.)

В Будапеште толпы недовольных бескровно громят столицу и подручными средствами выражают недовольство премьером, его враньем и нежеланием уходить в отставку. Так обиженный ребенок бросает вызов взрослому миру и на все вопросы, на все обращения упрямо отвечает «не» и «нет». Нет – не буду – не кашу – не сейчас – не за маму – не за папу – нет. Правда, в руках у восставшего ребенка в лучшем случае мягкие игрушки, в худшем – железный конструктор, но как правило – пластмассовый «Лего»; шума много, угрозы почти никакой. У восставшего обывателя имеются булыжники, «коктейли Молотова», арматура; если кризис не разрешается быстро – подавлением восстания или победой восставших, на смену булыжникам откуда-то берутся гранаты со слезоточивым газом; на следующей стадии появляются настоящие автоматы. Будем надеяться, в Венгрии до этого не дойдет – по той простой причине, что и свергаемая власть, и свершающие ее хулиганы хотят примерно одного и того же. В общую Европу, где не так страшно, где не дадут пропасть поодиночке, хотя и серьезных экономических жертв тоже потребуют. А единая Европа не пустит в свои хорошо промытые ряды страну, замаранную кровью. Как-то некрасиво, фи. И негигиенично.

А то, что происходит в Таиланде, напоминает смену надоевшего главврача в доме престарелых. Завхоз объявляет: всё, хватит, наворовались; если этот вернется, я свет отключу, перекрою воду и не выпишу продукты на завтрак, обед, полдник и ужин. Не вернется – выпишу. А через годик и сам уйду. Да здравствует наш вождь и учитель, начальник всего здравоохранения; мы действуем без его участия, но в его интересах, ура, товарищи! Старшая медсестра ворчит, младший персонал недоволен, но помалкивает, а пациенты бродят по чудному саду, плетут веночки, собираются в кружки и поют душевные патриотические песни.

Какое все это имеет отношение к нам? Казалось бы, никакого. Даже памятник советскому воину-освободителю, как выяснилось, венгры повредили безо всякой русофобской мысли, просто под руку подвернулся. Что он Будапешту, что ему Будапешт, а он рыдает. Таиланд еще дальше; главное, что туристическим планам наших граждан ничего не грозит, поскольку король на месте, военным не пришлось стрелять, а рядовые таиландцы переворота как будто и не заметили. Но вот на какие мысли все это наводит.

Последние два – два с половиной года нас непрестанно пугают оранжевой революцией. Или революцией роз. Придет нехорошая Америка, даст денег предателям, они наймут общественные организации и спровоцируют Майдан, он же площадь Руставели, он же Манежная площадь. Мы немедленно потеряем суверенитет, и прости-прощай суверенная демократия. Поэтому давайте будем обращаться с российской демократией поосторожнее, а то еще неизвестно, куда заведет нас народное волеизъявление, в какие шовинистические и тоталитарные дебри. Присушим политический ландшафт, возьмем полный контроль над партиями, пожертвуем частью абстрактных прав ради конкретных дел. И проскочим на красный свет в пространство Золотого Миллиарда.

Однако ж в последние дни из той самой среды, которая производит все эти концепты, стали доноситься совсем другие песни. Высокопоставленный чиновник (чье имя всем известно, но сохраним дипломатическую формулу) объясняет западным политологам, что во внутреннем раскладе начинают побеждать силовики, что еще немного – и произойдет полный передел государственной собственности в их золотопогонную пользу, что даже «Роснефть», в которую властные либералы согласились закачать нефтяную собственность Ходорковского, ускользает из-под контроля и того гляди будет приватизирована. Сами догадайтесь кем. Вывод: вы, западные, нутка! Вместо того чтоб впрыскивать деньги в русскую оранжевую революцию, впрысните свой политический ресурс в принятие решений, выгодных России. Иначе получите здесь режим, с которым вовсе не захотите иметь дело.

Западники чешут западную репу. И не понимают, кому верить, кого слушать. Своих советников, которые давно уже объяснили им, что никакой оранжевой революции в России не будет. Потому что она уже была, в 1991 году, а сегодня на это ни у кого нет ни сил, ни желания. Или высокопоставленных чиновников, которые никогда прежде так откровенно о внутреннем раздрае не говорили. Между тем правы и советники, и чиновники. Их советники – в том, что никаких управляемых революций в России не будет. Наши чиновники – в том, что управленческая ситуация постепенно заходит в тупик. Когда люди власти начинают ненавидеть друг друга сильнее, чем их – совместно – ненавидит самая отмороженная оппозиция, дело плохо.

Но тут самое время задать важный вопрос либеральным чиновникам, которым стало невмоготу взаимодействовать с авторитарными силовиками. Скажите, пожалуйста, а разве могло быть по-другому? Если вы – в полном согласии с силовиками – прекращаете публичный политический процесс, то рано или поздно этот процесс возобновляется в болезненных формах, причем сразу на двух уровнях. Уличном и бюрократическом. В бюрократии, политически не контролируемой нацией, появляются свои контролеры – и силовики на эту роль подходят куда лучше, чем либералы. А улица искренне поверила, что все хорошо, что экономика растет, что наконец-то страной правит вменяемый, молодой, энергичный вождь, но при этом почему-то чувство недовольства никуда не делось. В ситуации открытой политической системы можно транслировать свое недовольство через голосование на выборах, снять его во время просмотра открытых телевизионных дискуссий («о, как он ему врезал!»). В закрытой системе раздвоенное сознание начинает искать внутреннего врага, виновника бед. И находит его в обнаглевшем кондопожском чечене. Действительно обнаглевшем, кто ж спорит.

У противной стороны есть очень серьезное возражение, от которого отмахиваться по крайней мере глупо. Кого вам наизбирает Кондопога, если открыть клапаны демократии? Пожалуй, что никого хорошего. Но в том и дело, что современные политтехнологии позволяют минимизировать кондопожский синдром, смягчить электоральный удар во время выборов. Но не позволяют распылить раздражение, которое копится, не имея выхода. Его распылять умеют только силовики. Присущими им методами. Вразмен на усиление своих властных позиций.

Когда мы выбираем между свободой и несвободой, мы выбираем не между раем и адом, а между меньшим риском – и большим. Почти все преимущества свободной общественной жизни мы за последние годы растеряли, а пороки закрытой системы – вот они, налицо. Пугали друг друга мифической революцией роз (которой, повторяю еще раз, у нас не будет) и пропустили вполне реальную угрозу уличного бунта. Или верхушечного вялотекущего переворота в составе элит. Не по будапештскому и не по таиландскому сценарию. По нашему, родному.

Революция розг. Переворот шипов.