Текст книги "Санычи"

Два дня назад

Было обеденное время, и практически все уличные кафешки были забиты студентами и бюджетниками. Найти Лёву оказалось просто. Одно стояночное место занимал его шикарный белый «мерседес», а на втором, широко расставив короткие ножки и размахивая ручками, стоял сам Лёва, разгоняя голодающих на подъезжающих машинах. Сан Саныч, «бибикнув» и моргнув одной фарой, бодро покатил на Лёву. Тот, смешно отпрыгнув назад и покрутив пальцем у виска, показал Санычу на свободный столик.

Лёва с опаской пошатал жиденькое пластмассовое кресло и осторожно присел. Потом по-барски помахал в сторону официанта и сказал Санычу:

– Я уже все заказал. Сейчас принесут.

– Я только кофе, – подозрительно глядя на Лёву, сказал Саныч.

Просидели молча, глядя, как едят и пьют за другими столиками, минут пять. Не несли. Лёва встал, подтянул под самый кадык галстук и, шумно сопя, пошел на официанта. Саныч успел прошипеть вслед:

– Лёва, ты не в Хайфе!

Удивительно, но через минуту к столику подошла с широко раскрытыми глазами и ртом пожилая девушка-официантка и выгрузила на стол графинчик с коньяком, тарелки с порезанным лимоном и сыром и, улыбнувшись, уверенно сказала:

– Плиз! Кофе бай файв минетс!

– Вот что значит знать иностранные языки! – сказал подошедший Лёва, гордо ставя на стол два коньячных бокала.

– Я извиняюсь спросить, о каких языках речь? – поинтересовался Сан Саныч.

– Иврит, братец, иврит, – гордо ответил Лёва, приветливо помахав запавшей на него официантке-полиглоту.

– Лёва, мне не надо! – замахал на налитый в его бокал коньяк Саныч, – мне еще на работу и за рулем я.

– Надеюсь, ты принял решение, и я хочу выпить за моего друга, за главного врача суперклиники, гордости современной медицины, – втискивая в руку Саныча бокал, торжественно говорил Ройзман, – за науку, которую двигают…

– Лёва, я хочу, чтобы ты меня понял…

– Саша, ты дурак? Ты глухой? Ты миллионер и тебе уже ничего не надо? – говоря в коньячный бокал, как в микрофон, негодовал Лёва.

– Ты никогда меня не понимал, – грустно сказал Саныч, отхлебнув божественный напиток.

– Да! Представь, я ничего не хочу понимать. Чертов ты совок! Я предлагаю тебе престижную работу, о которой мечтают многие талантливые врачи России. Я предлагаю тебе, наконец, продолжить свою научную работу. Зеленый свет! Пожалуйста! Наконец, я предлагаю тебе зарплату, месячный эквивалент которой равен твоему годовому доходу. Балда! Ты понял, что я тебе предлагаю? И это только начало! – не на шутку разошелся Ройзман.

– Лёва, у меня в больнице сложился хороший коллектив, сотрудники…

– Да иди ты в жопу со своим коллективом и туда же сотрудников прихвати! Смотри туда… – вскочил с пластмассового кресла Лёва.

Лёва разгоряченно тыкал кусочком лимона в ослепительно-белоснежный «мерседес». Вместе с Санычем в сторону «мерседеса» посмотрела добрая половина посетителей кафешки, одобрительно цокая языками и кивая головами. Саныч невольно скосил глаз на свою шестерку «жигулей». От пятен сурика и шпатлевки она была похожа на южноафриканскую гиену после неудачной охоты.

– Зуб даю, Санька, – не унимался израильский предприниматель, – через год, ну, максимум полтора, будешь ездить на таком красавце!

Народ вокруг одобрительно загудел, заерзал пластмассовыми креслами по тротуарной плитке и стал заказывать спиртное. Им тоже нравились «мерседесы». Белые.

– Ну, не знаю… – уже как-то неуверенно сказал Саныч, допивая коньяк и наливая еще, – надо с Олей посоветоваться.

Время реальное

– Ну, и как? С Олькой своей посоветовался? – хрустя огурчиком, спросил Дед.

– В том-то и дело, что не успел. Хотя ты знаешь, пап, решение для себя, конечно, принял.

– Ну?

– Своя клиника. Самостоятельная работа. Возможность заниматься наукой, – загибая пальцы, отвечал Сан Саныч.

– Зарплата!

– Да, зарплата. В общем, я принял предложение Ройзмана.

– Одобряю, сын. Слушай, а где сейчас Танечка? – закатив глаза, погрузился в воспоминания Дед.

– Она жена Лёвы, папа. Но я не думаю, что ему повезло! – засмеялся Саныч, широко разведя руки и показав ширину Танюшиной талии.

– Повеселил! – хохотнул Дед. – А что дальше?

– А дальше… Дальше я трачу пол-аванса на праздничный стол, жду, как дурак, весь в одеколоне свою жену с дня рождения подруги. А ее привозят за полночь на черном «мерседесе», целуют, носят на руках, хватают за задницу… – срывающимся голосом, травмируя психику окружающим, ответил Саныч, закрывая руками лицо.

– Ну как это «целуют»..? – в недоумении переспросил Дед.

Саныч быстро встал из-за стола, захлопнул кухонную дверь и, уже взяв себя в руки, ответил, переходя на полушепот:

– Взасос, папа, взасос!!!

– Может, ты преувеличиваешь? Может, это дружеский поцелуй на прощанье, – все еще с недоверием переспрашивал Дед, печально глядя на пустые емкости из-под спиртного.

– Ты издеваешься? – опять начал истерить Саныч. – А массаж задницы?

– Как это? – открыл рот Дед.

– А вот так! Вот встань-ка! – начал режиссировать сцену разврата Саныч.

Дед послушно встал, вытерев о белый банный халат руки, запачканные в кетчупе, и вышел из-за стола. Саныч эдаким самцом подошел к Деду, закинул его руки себе на плечи, прижался к нему всем корпусом и стал мять дедовские ягодицы, приговаривая:

– Ну как? Как тебе, нравится? Нравится?

– Да, в общем… безобразие, конечно! – нежно отстраняя от себя сына, сказал Дед. – Иди-ка спать, сынок. Завтра договорим и что-нибудь придумаем. Посуду сам помою.

Укольчик не желаете?

Утренняя пробежка в начале следующего дня дала положительные результаты. Кошмары с массажем ягодиц и поцелуями взасос перестали будоражить пожилое сознание, а после чашечки крепкого кофе вернулось позитивное настроение, отличающее работающего пенсионера от… просто работающего. Мужики уже разбежались, оставив на столе грязную посуду, неубранные постели, перепутанные зубные щетки и грязные носки у подножья стиральной машины.

Сваливая грязную посуду в мойку, Дед для себя справедливо решил, что теперь этим заниматься будет кто-то из младших Михайловых, а не глава династии и собственник трехкомнатной квартиры в центре. «Пусть хоть монету бросают…» – подумал Дед, повязывая пестрый передник Антонины Петровны и надевая розовые резиновые перчатки.

Внезапно по-женски всхлипнул дверной звонок. Дед, стряхнув с перчаток пену моющего средства и, как хирург, согнув руки в перчатках в локтях, пошел на дверь. Открыв замок и сделав шаг назад, чтобы в кадр вошел весь объект, Дед спросил:

– Чем обязан, барышня?

На пороге стоял худощавый, стройный, длинноволосый, с приятными формами ребенок женского пола. Сумка на длинном ремешке, руки в карманах джинсов, взгляд исподлобья и даже нагло выглядывающий пупок – говорили, что перед нами сильная личность. Во всяком случае, так она о себе думала.

– Здравствуйте! Меня зовут Лена. Как вы на Сашу похожи. Вы его папа? – спросил ребенок.

– Да, папа, – немного помешкав, но не став отрицать очевидное, ответил Дед.

– А он вам обо мне не рассказывал? – настойчиво наступала Ленка, тесня Деда в сторону кухни.

– Ну, почему же… Очень часто… И в превосходной степени… – как-то теряясь и не совсем уверенно, ответил Дед.

– Как-как? – наморщив лобик и носик, спросила Лена.

– Восторгаясь то есть! – взмахнув рукой и брызнув на Лену пеной, ответил старший по квартире. – Проходите, пожалуйста.

– А вот это на него не похоже, – ухмыльнулась Ленка.

Быстро осмотревшись, Ленка, сбросив балетки и без разрешения надев отороченные белым заячьим мехом, на высоченных каблуках комнатные туфли Антонины Петровны, пошла на запах недавно сваренного кофе.

– И где ваш дедушка? – спросила она тоном участкового врача, вынимая из сумки и надевая белый медицинский халат.

– Мой? – недоумевая, спросил Дед.

– Нет! Сашкин.

– Простите великодушно, какого Сашки? – начал нервничать Дед.

– Михайлова Сашки!

– А-а-а-а!!! Так бы и сказали… – задумался Дед, снимая с рук перчатки. – Да, в общем-то, мы все Михайловы. Сашки.

Не вовремя зазвонил телефон Деда. Он, пригласив Лену присесть, пошел в спальню.

– Да-да, Антонина Петровна! Простите, я на тренерском совете. Перезвоню, обязательно перезвоню, голубушка! – «отстрелялся» дед, возвращаясь на кухню.

– Это понятно, – нетерпеливо ответил ребенок, – а дед ваш где?

– Мой помер… тридцать пять лет назад, – с сожалением ответил Дед, скорбно склонив голову.

– Нет! Сашин!

– Сашкин пять лет назад. Послушайте, а зачем вам?

– Ничего не понимаю! У моего Саши дедушка живой, но очень старенький и болезненный. То инфаркт, то инсульт. И все по графику: после сессии, во время каникул. Я не терапевт, я на фармаколога учусь, но уколы, системы там… ставить могу. Курсы массажистов окончила. Скоро каникулы, поэтому главное – профилактика. Проводите к больному! – решительно сказала Лена, застегивая халатик на все пуговицы и повесив на шею стетоскоп.

– Позвольте, какие уколы? – занервничал Дед, – какой больной? Так! Вроде начинаю понимать! Леночка, тут такое дело… Сашин дедушка – это я.

– Интересно. А Александр Александрович тогда кто? – пыталась разобраться студентка-медик.

– А, так у нас, у Михайловых, принято… И я Александр Александрович, и он, и папаша его… Кстати, и мой папаша тоже!

– Не морочьте мне голову, папаша – дедушка – Александр Александрович и так далее! Вот кто у вас тут самый старый? – начала докапываться до истины дотошная студентка-четверокурсница.

– Позвольте! Что значит «самый»..? Пусть по паспорту я далеко не мальчик, но в душе и, надеюсь, внешне… – стал заговариваться Дед, разглядывая себя в отражении дверцы микроволновки.

Вдруг Леночка топнула ножкой, подняла указательный пальчик на уровень дедовского носа и строго погрозила. Стало все понятно. Дошло то есть. Но нужных слов не находилось почему-то. Ленка пронзительно взвизгнула, подпрыгнула, раскидала по углам прихожей пушистые туфли Антонины… шандарахнула по входной двери ногой, ища выход неуемной студенческой ярости, открыла дверь и со словами «вы все гады! все! ненавижу!» выскочила в подъезд, размахивая стетоскопом и на смерть перепугав выходящую из лифта бабушку.

– Это ж надо, как врача довели, ироды Михайловские, – сказала, укоризненно качая головой, сердобольная бабушка-соседка.

Дед стоял на пороге своей квартиры, растерянно смотрел вслед исчезающему белому халату Леночки и на подозрительно озирающуюся бабушку – бывшую сотрудницу Лаврентия Палыча. Закрыв дверь, Дед почувствовал, как на смену недоумению приходит глубокое чувство разочарования. Настроение резко стремилось к минусу. А как иначе, если за пять минут тебя вдруг ни с того ни с сего возненавидела какая-то незнакомая пигалица, да еще и гадом обозвала. Нормально? А все из-за кого?

– Значит, старенький и болезненный, говоришь, внучок… – сжав кулаки, сказал Дед зеркалу, – инфаркты по графику?

Продолжить гневную речь вождя клана помешал кашлянувший не вовремя дверной звонок. Для самоуспокоения Дед сделал пару глубоких вдохов и щелкнул замками. На пороге, мило улыбаясь, стояла Леночка, уже без белого халата и дурного настроения. Медленно перекатываясь с пятки на носок, она так же медленно, смакуя каждое слово и пережевывая содержание сказанного, голосом диктора новостного канала сказала:

– А еще на мой вопрос «Почему ты, Сашенька, так часто ездишь к дедушке?» он ответил: «Дедушка очень больной. Нужно хоть иногда памперсы старику менять».

Увидев, что информация достигла желаемого результата, что клиент, стоящий в дверном проеме, полностью деморализован и безопасен, Леночка, опустив глазки, жалостно так сказала:

– А еще Сашка сказал, что памперсы он будет деду менять до самой его смерти. А когда дедушка наконец умрет, его огромная трехкомнатная квартира в центре достанется по наследству ему!

Знаете, что такое «контрольный в голову»? Это был он!

– Не болейте, дедушка! – нежным голоском прощебетала Леночка и, что-то напевая, весело побежала по ступенькам, размахивая сумочкой с торчащим из нее медицинским халатом.

Разворачиваться не было сил, поэтому Дед сделал три коротких шага назад, при помощи рук держа равновесие. Посмотрел по сторонам, ища хоть что-нибудь, что выдержит его 105 кг. Ничего не было. Посмотрел в зеркало. Не узнал. Поздоровался на всякий случай… Потом, перебирая руками по стене, дошел до холодильника. Пошарил в морозилке и достал шкалик водки. Тренировки сегодня не было.

– Наследство, говоришь… Памперсы поменять… Ну, только приди домой, я тебе такое наследство напишу… По всей морде! – чуть слышно сказал Дед, обращаясь к холодильнику, гневно хрустя то ли соленым огурцом, то ли имплантами.

Чудеса бесплатной медицины

Сан Саныч сидел за «жиденьким» письменным столом в кабинете главного врача районной больницы. В своем кабинете. Небольшое помещение, заставленное мебелью 70–80-х годов прошлого века с инвентарными номерами, выписанными ярко-красной краской на самом видном месте. На противоположных стенах висели два портрета. На одном был изображен академик Пирогов, а на втором президент РФ Путин. Они висели и смотрели друг на друга.

«Как здоровье, сынок?» – как бы спрашивал академик Пирогов.

«Держимся, Николай Иванович. Держимся», – как бы отвечал В. В. Путин.

В углу, как и положено, стоял пластмассовый скелет человека разумного, у которого отсутствовала нижняя челюсть. Злые языки среди младшего медперсонала распространили слух о том, что челюсть повредили во время последнего празднования Дня медработника. Кто-то пиво неудачно открыл. За спиной у Сан Саныча возвышался грандиозной величины старый сейф, крашенный ядовито-зеленой масляной краской лет шестьдесят назад. Все это сияло безукоризненной чистотой и пахло чем-то средним между карболкой, хлоркой и морскими водорослями Саргассового моря.

Напротив главврача сидела могучего телосложения сестра-хозяйка. На ней был медицинский халат, еле сходящийся на просто грандиозной груди. При каждом глубоком вздохе Клавдии Антоновны вторая пуговка сверху начинала дрожать и поскрипывать. В отличие от других пуговок халата, она была черного цвета и значительно большего диаметра. Видно, ее предшественницы не просто отрывались, а улетали так далеко, что найдены не были, а запас белых закончился.

– Клавдия Антоновна, я вас вызвал обсудить некоторые позиции вот этого опуса под названием «Инвентаризация малоценного медицинского оборудования». Повеселили вы меня, повеселили… – улыбнулся по-доброму Сан Саныч.

– Это чем, Сан Саныч? – спросила Клавдия Антоновна, по максимуму наклонившись вперед, зная преимущества своей фигуры.

Сан Саныч сначала было погрузил свой взгляд в выдающуюся ложбинку… но вовремя вынырнул, не успев окосеть. Он резко отвернул кресло со словами: «А вот хотя бы… – Ткнул пальцем наугад в исписанную страницу серьезного документа. – О! Читаем! № 64: утка в яблоках – 17 штук; № 65: утка по-пекински – 15 штук. Издеваетесь? В КВН не доиграли?»

– Ой, Сан Саныч! Да я ж все объясню! У нас в терапии один художник лежал. Такой веселый мужчина. Все от безделья маялся, говорил, квалификацию теряет. Вот мы ему и придумали работу. Инвентарь-то весь старенький, обшарпанный, а он за неделю все выкрасил. По-своему, конечно… Вот и получились наши уточки с нарисованными яблочками из хирургии. Как раз у них под окном операционной старая яблоня «антоновка» растет.

– Хорошо, а «по-пекински»-то при чем? – расплываясь в безудержной улыбке, спросил Саныч.

– Так у нас зав. терапевтическим отделением Пак Виктор Сергеич. Кореец он. А художник подумал, что китаец. Приятное хотел сделать человеку. Вот утки в хирургии и получились с надписью: «По-пекински», – как могла доходчивей объяснила сестра-хозяйка.

Медицинская утка по-пекински на корейский манер нашла ценителя юмора младшего медперсонала. Сан Саныч откинулся на спинку кресла в приступе неконтролируемого ликования, а затем упал на письменный стол, больно ударившись лбом и переносицей об многостраничный труд амбарной книги. Звонкий звук удара неожиданно привел в восторг сестру, а на самом деле хозяйку данного медицинского учреждения.

Тело старшей сестры-хозяйки начало содрогаться, глаза округлились и налились чистейшей прозрачности слезами, рот приоткрылся, обнажив кровожадно вымазанные губной помадой редкие, но крупные зубы. Сан Саныч первый раз в жизни услышал, как смеется сестра-хозяйка вверенной ему районной больницы. Клавдия Антоновна смеялась басом!

– Уйди… Оставь… Оставь все! Потом… – пытался вырваться из цепких объятий сестринского юмора главный врач, хохоча и раскачиваясь в кресле, не в силах остановиться.

От безудержного смеха диафрагма Клавдии Антоновны, как кузнечные меха, вздымалась и на самой верхней точке замирала, гипнотизируя размерами и объемом. Со звуком рвущейся гитарной струны на рок-концерте внезапно на халате оторвалась многострадальная вторая сверху черная пуговица и стремительно, как из пращи, полетела… А полетела она прямехонько в левый глаз главного – на то время – врача!

– А-А-А-А-А!!! – закричал от неожиданности и, чего уж там, от боли расстрелянный грудью 5-го размера Сан Саныч.

– Ой! Саныч, я не хотела… Я не специально… – засуетилась и запричитала Клавдия Антоновна, не замечая, что из-за отсутствия пуговицы ее 5-ый размер уже не является тайной.

Убрав руки от лица и посмотрев на Клаву, Сан Саныч понял, что одним глазом он точно ни хрена не видит. Невольно промелькнула мысль: «Окулиста нет. Отгул взял».

– Вот зараза! – сказал главврач, нащупав под левой бровью круглый предмет.

Выковыряв предмет из глазницы, Сан Саныч понял, что это та самая легендарная, вторая сверху, черная пуговица. Потом посмотрел немигающим взглядом на бездонное декольте Клавдии Антоновны и спокойно сказал:

– Будет синяк.

– Я знаю! Сырое мясо надо. Я щас! – на ходу крикнула Клавдия Антоновна, выбежав из кабинета.

Минут через семь внимание Сан Саныча привлекли непонятные звуки и тревожные голоса, множимые эхом больничного коридора. Он, прикрывая левый глаз папкой для бумаг, выглянул из кабинета. Картина была забавной.

По длинному больничному коридору, выложенному лет пятьдесят назад кафелем, подскакивая и тарахтя колесиками на выбоинах, неслась каталка. Катили ее, превышая скоростной режим, две – пенсионного возраста – санитарки. И, судя по пришедшему второму дыханию, с такой скоростью они делали не первый круг по коридорам больницы. На каталке, подпрыгивая на ухабах больничного коридора, лежала бабушка. Левой сухонькой ручкой она держалась за каталку, а правой, собранным бледным кулачком, то ли крестилась, то ли кому-то грозила. Ехала не молча… Но тут тоже было не очень понятно – то ли молилась старушка, то ли материлась…

За каталкой бежал на одной ноге и двух костылях упитанный мужчина, в трениках и заляпанной темным пивом на животе майке. Нога в гипсе как бы мешала его торопливому передвижению, но очень здорово помогала отталкиваться от стены при поворотах.

А вот уже за мужчиной в гипсе по коридору бежала Клавдия Антоновна. То есть они как бы от нее и бежали. Санитарки переживая за премию, бабушка матерясь, а мужчина просто хотел жить.

По больничному коридору обычной районной больницы спешила женщина весом далеко за центнер, с красным от рекордной скорости и размазанной губной помады лицом. В почти распахнутом медицинском халате бушевало и просилось к людям мощное тело сестры-хозяйки, а в ее левой руке была жестко зафиксирована за тощую шею мороженая курица. Клавдия Антоновна крепко держала ее, и все понимали – шансов у тушки нет. Мертвая синяя птица безвольно болталась в сильной руке и капала на кафель слезами. Ее раскрытый клюв с торчащим языком, выпученные глаза и растопыренные крылья и ноги как бы говорили и показывали: это она меня задушила!

Поняв, что не уйти, мужик в гипсе бросил костыли и распластался вдоль стены, закрыв глаза. Мимо, не задев, протопала, скрипя сандалиями, Клавдия Антоновна. Пахнуло парным молоком, мужским одеколоном «Саша» и… талой курицей.

Сан Саныч поспешно сделал несколько шагов в глубь кабинета, из опасения быть затоптанным членом коллектива медучреждения.

– Вот! По меню сегодня куриный бульон. Пойдет? – тряся курицей в мощной руке, поинтересовалась Клавдия Антоновна, свободной рукой шаря по халату в поисках пуговицы.

– Клава, уйди! Уйди, Клава! Подожди! Ты что, в таком виде по больнице? Из моего кабинета… – в отчаянии запричитал Сан Саныч, на всякий случай прячась от курицы за свой стол.

Клавдия Антоновна, как бы очнувшись от гипноза, начала осматривать себя… Посмотрела в зеркало шкафа, сравнила свое отражение с неописуемым ужасом в глазах главврача, на явно проступающий синяк под его левым глазом, на уже полностью оттаявшую от душевной теплоты сестры-хозяйки курицу и, улыбнувшись, по-детски наивно, сказала:

– Я же как лучше… Сан Саныч!

Внезапно зазвонил мобильный. Звонила «брошенная» жена.

– Сгинь куда-нибудь и пуговицы пришей. Развела тут кабаре, – замахал руками, показывая на выход, Сан Саныч.

– Слушаю, Михайлов, – ответил нейтральным голосом мужчина.

– Саша, привет! – щебетнул знакомый голос.

– Здравствуй, Оля, – пахнуло холодом в трубку.

– Может, объяснишь, что с тобой происходит? – нежно так.

– Я наконец начал объективно оценивать наши отношения. И прихожу к выводу, что моя покойная, слава богу, теща была права! Не может сын ловеласа и тренера по боксу быть хорошим мужем генеральской дочке. Лучше б ты была капитанской дочкой, Оля!

– Михайлов, ты точно свихнулся. Ты бы еще мою бабушку вспомнил! – теряя преимущество в дебатах, раздраженно заявила пока еще жена медика.

– О! Только не ее! Адмиральш нам только не хватало! – пахнуло заполярным кругом.

– Саша, нам нужно встретиться. Увижу тебя и все пойму! Вспомни, у нас же сын, – попробовала сыграть на родительских чувствах неверная.

– Мой сын со мной, со своим отцом! А с тобой встретится мой адвокат! – сколько же железа звучало в словах этого мягкого по жизни, практически святого человека.

– Кто? – растерянно спросила дочь генерала.

– Есть такая профессия – адвокат! В нашем случае – специалист по бракоразводным процессам, – выключая телефон, отчеканил Михайлов, и… это уже была вечная мерзлота.

Молча покрутившись в своем кресле пару минут, про себя оценивая разговор с предательницей, Михайлов скромно оценил свои позиции как перспективные, а перспективы – заманчивыми. Выдержал минуту, подождав, пока душевное ликование чуть успокоится, и набрал номер Лёвы.

– Лёвка, привет. Михайлов. Я согласен. Только мне нужно две недели. Как «зачем»? Лёва, в России есть-таки законы. Я должен найти приемника, написать заявление и сдать дела, Лёва. У меня больница… больные… коллектив… Я тебя умоляю, никому, ничего не надо давать! Я сам! Все! Пока.

Потом, крутанувшись еще раз на своем любимом кресле, взял чистый лист бумаги, ручку и написал: «ЗАЯВЛЕНИЕ».