Текст книги "Буря в Па-де-Кале"

* * *

Вечером я был уже у Елизаветы Артемьевны, которая никого не принимала по причине своего нездоровия. Однако, когда лакей доложил обо мне, она велела меня впустить.

– Яков Андреевич, – очень рада вас видеть, – улыбнулась княгиня, велев подать в маленькую гостиную столовый прибор на две персоны и бутылку шампанского. – Я вам жизнью обязана, – объяснила она свой душевный порыв.

Никогда прежде я и подумать не мог, что Лиза Нелидова бывает когда-нибудь такой любезной. Она словно светилась от счастья при виде меня.

– Вы излечились от своей болезненной страсти? – вкрадчиво поинтересовался я.

Елизавета вспыхнула, и я тут же пожалел о своих словах.

– Мне до сих пор больно об этом думать, – призналась она после затянувшегося молчания. – И уж тем более говорить…

Я понимающе кивнул ей в ответ, впредь запретив себе заводить с ней разговоры об этом.

– У вас ко мне какое-то дело? – догадалась Елизавета Артемьевна. Она плотнее укуталась в шаль. Несмотря на то, что в комнате жарко пылал огонь в камине, ей было холодно.

– Да, – я кивнул. – Вы весьма проницательны! Мне бы хотелось, чтобы вы меня правильно поняли… Моя просьба может вам показаться немного странной, но…

– Говорите же! – прервала меня Лиза. – Что вы хотите? Отбросьте свои сомнения! Это – пустая нерешительность.

– Вы взволнованы, – заметил я. – Впрочем… И в самом деле, довольно условностей! Я хотел бы, что бы вы представили меня Настасье Минкиной, – выпалил я.

– И впрямь странная просьба, – усмехнулась Елизавета Артемьева, блеснув заплаканными глазами. – Все дело в том письме, которое вы разыскиваете, – снова догадалась она. – Я не ошиблась?

– Нет, вы как всегда правы, – ответил я. – У меня есть к этой женщине пара вопросов.

– Тогда вам предоставляется прекрасный случай познакомиться с ней, – снова усмехнулась княгиня. – Минут через двадцать она придет меня навестить! Я объяснила ей, что страдаю мигренью…

– Так сразу? – я немного оторопел. Признаться, я не был готов к этой встрече. Что я скажу ей?! Я не продумал заранее свое поведение, и теперь мне пришлось бы импровизировать…

– Другого случая может и не представиться, – серьезно проговорила Елизавета Артемьевна. – Поговаривают, что Минкина собирается ехать на воды, поправлять пошатнувшееся здоровье! О времена, о нравы, – Княгиня Елизавета озорно рассмеялась. Правда потом закашлялась, нахмурилась и замолчала.

– Что же, – протянул я задумчиво, – мне не приходится выбирать!

* * *

Настасья Минкина к моему удивлению оказалась довольно привлекательной особой с чудесными волнистыми волосами цвета спелой пшеницы, ярко-голубыми глазами, каким-то волшебным, необыкновенно проникновенным взглядом и приятными чертами лица.

На ней было светлое платье расшито золотом и, затканная восточным орнаментом кашмирская шаль. На голове у нее была подобранная со вкусом шляпа. Шарф она также, как и Мира, по новой моде носила на поясе.

Елизавета Артемьевна наблюдала за мной с нескрываемым интересом. Ее забавляло мое легкое удивление. Ведь я-то ожидал увидеть перед собою неотесанную крестьянку.

– Яков Андреевич Кольцов? – задумалась Настасья Ивановна. – Где-то я уже слышала это имя…

От ее слов у меня мороз пробежал по коже. От кого она его могла слышать, если только не от Аракчеева?!

Мне удалось добиться от нее подтверждения, что Валежников был человеком ее любовника. Действительно, ума она оказалась не блестящего! На мое счастье!

– Да, Алексей Андреевич в самом деле ко мне благоволит, – с важным видом заявила его любовница. – Он так мил, так предупредителен, так нежен… И во всем, ну прямо во всем мне доверяет, – добродушно улыбнулась она. – Советуется со мной во всех делах и всегда считается с моим мнением во всех вопросах, пусть даже и государственных.

Елизавете Артемьевне стоило огромного труда не рассмеяться прямо в присутствии Настасьи Минкиной.

– Как не считаться с женщиной такого ума?! – проговорил я с почтением. – Алексей Андреевич, как-никак, муж государственный! Понимает, в ком есть Божья искра! И тайнами, видно, тоже со своею любезной супругой делится?

Щеки Настасьи Ивановны порозовели от удовольствия. Ей польстило слово «супруга», и мой последний вопрос провокационным не показался.

– Да, – кивнула она. – Только вы, Яков Андреевич, никому не говорите, – проговорила Минкина заговорщическим шепотом. – Алексей Андреевич устроил в моем доме за шкафом с платьями какой-то тайник, – ее глаза весело заблестели. – Не правда ли, очень забавно?

– Очень, – я из вежливости кивнул, но слова этой женщины заставили мое сердце забиться немного чаще.

– Ну ладно, мне пора, – проговорила Настасья, вставая. – Я сегодня погостить уезжаю к одной приятельнице на Васильевский остров! Алексей Андреевич-то все в делах, – замахала она руками. – И днюет и ночует у Государя!

* * *

Этой же ночью мы отправились с моим ангелом-хранителем искать аракчеевский тайник в доме его любовницы. Кинрю был сосредоточен как никогда и все дорогу не проронил ни слова.

Тогда я первым осмелился заговорить с моим японцем.

– Юкио, – позвал я его.

– Да, – он, кажется, очнулся от охватившего его оцепенения.

– Ты понимаешь, что это последний шанс? – Осведомился я. Если бы нас слышала Мира, она бы сказала, что мой вопрос прозвучал инфернально.

– Чего ж тут не понимать? – вздохнул Кинрю. – Но в этот раз Фортуна просто обязана нам улыбнуться!

Я велел форейтору остановить карету прямо напротив особняка Настасьи Минкиной. К моему удовольствию ни в одном из окон этого дома не видно было не единой зажженной свечи.

– Кажется, она и правда уехала, – заметил я, выходя из кареты. – Вот это удача, так удача! Никогда бы не подумал, что до царского письма к Веллингтону рукой подать!

– Да, – отозвался Кинрю, – мне кажется, что бурю в Па-де Кале вы, Яков Андреевич, не забудете никогда в своей жизни.

– Это уж точно, – промолвил я. Ни Ольгу, ни человека в маске, ни бушующие океанские волны, ни капитана Рональда мне не забыть вовеки! В моей жизни еще не было случая, чтобы женщина так ловко обвела меня вокруг пальца…

Мы постучались в дверь. Лакей никак не хотел нас впускать. Но нам удалось-таки уговорить его высунуть нос на улицу, где он и получил от Кинрю удар по голове в ночном колпаке. Он медленно начал сползать по стенке и рухнул к моим ногам. Японец затащил его в комнату.

– Пусть отдохнет немного, – промолвил он. Мы сразу же начали поиски спальни. Будуар Настасьи Минкиной оказалось найти не так-то легко среди множества комнат.

Наконец мы обнаружили любовное гнездышко грозного господина Аракчеева, того самого Алексея Андреевича, которого побаивались даже самые значимые люди в Санкт-Петербурге.

Я первым делом устремился к заветному шкафу из карельской березы с дамскими платьями. Кинрю тем временем зажег несколько пузатый свечей в канделябрах.

– Милое местечко, – заметил он, устраиваясь в бархатном кресле. – Гардины штофные, стены в шелках, фарфоровые вазы с амурами… Любо-дорого посмотреть! – усмехнулся он, оглядываясь по сторонам.

Я же, не теряя ни секунды, изучал шкаф. Мне пришлось вытряхнуть из него все платья. На пол посыпались тафта, шелк, атлас, бархат, муслин, флер и газ.

Наконец, мне удалось обнаружить пружину, которая позволяла отодвинуть одну из стенок этого шкафа. Когда я все-таки обнаружил тайник в стене, настало время Кинрю. С его помощью я смог проникнуть в святая святых аракчеевских пухлых бюваров…

– Кинрю, смотри! – взволнованно воскликнул я. – Глазам своим не верю!

В одной из папок среди других важных бумаг лежало вожделенное письмо Государя к герцогу Веллингтону. Я узнал бы этот конверт среди тысячи!

– Письмо?! – изумился японец. – Ну, наконец-то! Берите его скорее, и прочь отсюда! Пока не очухался этот болван в передней!

Я дрогнувшими руками распечатал конверт, чтобы убедиться, что послание Его Императорского Величества действительно здесь, на месте…

– Ну? – напряженно спросил японец. Я чувствовал, что ему передавалось мое беспокойство, словно мы были связаны с ним какой-то незримой нитью.

– Это почерк Его Величества, – облегченно ответил я, засовывая письмо за пазуху. Я ощущал себя вором, которого вот-вот могли застукать на месте преступления прямо с поличным.

– Возблагодарите своего Бога, Яков Андреевич, – отозвался мой Золотой дракон.

И тогда мы, не сговариваясь, бросились вон из этого дома.

* * *

Вернувшись к себе в особняк, я сразу устремился в свой кабинет, чтобы надежнее спрятать письмо. Теперь я сам, лично, намеревался не отходить от него вплоть до того момента, как мне представится случай вручить его Ивану Сергеевичу Кутузову.

Японца я отправил спать в свою комнату. В конце-концов, он ведь тоже имел право на отдых. Кинрю неохотно, но согласился. Мира к тому времени, как ни странно, спала. Переживания последних дней окончательно измучили мою индианку. Но я был рад тому, что пока не надо было ей ничего объяснять.

Не успел я убрать письмо в свой тайник, как мне почудилось, что коричневый гобелен на стене зашевелился. Я бросился к двери и в ту же секунду услышал выстрел за стенкой.

– Что происходит? – громко воскликнул я, схватил пистолеты и бросился к потайной двери. Не успел я отодвинуть гобелен со стены, как дверь распахнулась.

– Кинрю?! – изумился я. – Что случилось? Кто стрелял? И вообще, почему ты здесь?!

– Скажите спасибо, что я вас не послушался, Яков Андреевич, – ответил мой самурай. – Два незнакомца взломали дверь, ведущую с улицы…

– Так ты не спал? – проговорил я взволнованно.

– Я не мог оставить вас наедине с этим проклятым письмом, – сказал японец в ответ. – Или вы забыли, что я ваш ангел-хранитель?! – он усмехнулся.

– И что же случилось потом? – поинтересовался я, все еще сжимая в руках два пистолета от Кухенрейтера.

– Я их окликнул, и один из них бросил в меня свой нож, – Японец, пожимая плечами, продемонстрировал мне свой трофей. – Но я, разумеется, увернулся. И тогда мне пришлось стрелять…

– Ты убил кого-нибудь?! – ужаснулся я.

– Нет, только ранил, – разочарованно проговорил Кинрю.

– Это был Фогель, – услышал я голос Кутузова, который вошел в ту же дверь.

– Иван Сергеевич… – изумился я, наконец, убрав пистолеты в предназначенный для них ящик. – А вы-то какими судьбами? А я собирался к вам утром человека послать. Фогель? – Эту фамилию я уже как-то слышал. – А он-то здесь при чем?

– Фогель, – главный доносчик в Петербурге, – усмехнулся Кутузов. – Он выследил вас!

– Что-то я совсем ничего не понимаю! Объяснитесь же, наконец! Зачем я ему понадобился? – я зажег несколько свечей на столе, чтобы стало светлее.

– Фогель – правая рука графа Милорадовича, – ответил Иван Сергеевич с каким-то задорным, несвойственным ему блеском в глазах.

– А при чем здесь генерал-губернатор Санкт-Петербурга? – удивился я еще больше.

– Он дружен с Аракчеевым, – отозвался Иван Сергеевич.

– Ах, вот оно что, – теперь все встало на свое место.

– Алексей Андреевич давно вас подозревает, – серьезно сказал Кутузов. – Вы слишком открыто вели расследование! К тому же смерть его человека… Он ведь знал о том, что Валежников был близок с Елизаветой Данилиной. А вы несколько раз проявляли к этой особе пристальный интерес! Да и об обыске у Карла Васильевича ему стало известно. Вот он и решил теперь, что больше медлить нельзя! А о Фогеле и о том, что он замышляет, я у Балашова узнал, – признался Иван Сергеевич. – Вот хотел вас предупредить, Яков Андреевич, да не успел! Не обессудьте…

– Слава Богу, все обошлось, – отозвался я. Потом я отпер свой сейф и передал императорское письмо Кутузову. Мой Кинрю отправился его сопровождать. Мало ли что могло приключиться в дороге!

Через два дня я получил положенное мне от Кутузова вознаграждение и первым делом купил Мире перстень с большим сапфиром и новые сережки с брильянтами. Я все-таки отдал ей вторую пару своих белых перчаток.

Письмо вернулось к Александру Благословенному, а еще спустя несколько дней я узнал, что Россия прервала все дипломатические отношения с Турцией…

* * *

Дмитрий Михайлович Готвальд поспешно занялся упаковкой своего багажа. Он бежал прочь отсюда, прочь от губернаторской дочки, как можно дальше…

Этнограф тщательнейшим образом упаковал все потрепанные тетради в бархатных разноцветных обложках, испещренных разными символами. Сундук Гурама с масонскими тайнами он намеревался доставить в Санкт-Петербург непременно в целости и сохранности!