Текст книги "Попроси меня. Матриархат. Путь восхождения. Низость и вершина природы ступенчатости и ступень как аксиома существования царства свободы. Книга 4"

Представьте теперь себе рядом с сектантами невежественное православное духовенство, большая часть которого, особенно в деревнях, была безграмотна, не знала хорошенько даже службы, обедню служила как попало, путая и перевирая молитвы. Суеверное, пьяное, оно не было, разумеется, в состоянии бороться с сектантством словом и убеждением, не прибегая к силе. Суеверие и невежество духовенства доходило до того, что в больших городах священники, зажиточные и влиятельные, серьезно рассказывали, что Петр умер за границей во время своего первого путешествия в 1697 г. и что в Россию, под видом его, вернулся антихрист… Что к фельдмаршалу Брюсу каждую ночь приходил черт, ужинал с ним и что Брюс не может говорить с монахом праведной жизни, без того чтобы у него изо рта не выходило синее пламя…

Петру I приходилось за немногими исключениями назначать епископами и архимандритами больших монастырей бывших воспитанников Киевской Духовной академии, по большей части малороссов. Большая заслуга Феофана Прокоповича лежит в его стремлении упорядочить дело образования молодого духовенства. Но возможно ли было требовать независимости и даже простого чувства собственного достоинства от духовенства, подчиненного всецело власти митрополитов, в свою очередь подвластных всесильному правительству. Архимандриты секли монахов, митрополиты пороли и священников и архимандритов. Правительство не останавливалось перед расстрижением, ссылкой, пыткой и даже наказанием кнутом епископа и архиепископа. Это был батальон в рясах.

Духовенство, особенно черное, владело огромными имуществами. Монастырям принадлежало более десяти сот тысяч душ, из которых десятая часть (92 450 душ, согласно записи 1742 г.) составляла собственность Троице-Сергиевской лавры. Последней были подвластны четырнадцать малых монастырей, владевших 12 500 душами. Если причислить сюда еще все мельницы, заливные луга, огромные леса, принадлежавшие монастырям, – цифра получится громадная. Монахи жили в довольстве и изобилии, ели жирно, копили и богатели. Настоятели монастырей и архимандриты плавали в роскоши. Известный своим красноречием проповедник Гедеон Криновский, архимандрит Троице-Сергиевской лавры и позже архиепископ Псковский, носил на башмаках бриллиантовые пряжки.

Право управления духовными имуществами было отнято у духовенства Петром I и вновь ему возвращено после смерти этого государя. При Петре III, в 1762 г., мера Петра I была применена вторично, а в 1764 г. последовал указ императрицы Екатерины II об отчуждении духовных имуществ.

Нравы духовенства были дикие. В стране, где князья, графы, кавалеры высших орденов и даже кавалерственные дамы могли быть наказаны кнутом, – и духовенство было подчинено общему правилу. Не говоря о Тайной канцелярии и ее пытках, простой донос подвергал священника и монаха самому постыдному унижению, по произволу архимандрита или епископа. Часто священника, едва успевшего дослужить обедню и совершить таинство св. Причастия, тащили на конюшню архиерейского двора и секли «нещадно». Самые умные и образованные из архиепископов оказывались часто самыми жестокими. Таковы были, например, Амвросий Каменский, митрополит Московский, и Арсений Мацеевич-Ростовский.

Такое унизительное положение стало, разумеется, причиной полного развращения духовенства. В одной разбойничьей шайке, захваченной в царствование императрицы Екатерины II, на восемьдесят шесть разбойников оказалось три священника, один дьякон и три дьячка.

Метрические книги были введены лишь при Екатерине II, а до тех пор священники венчали кого угодно за целковый или ведро водки, и двоеженство и троеженство были довольно обычным явлением.

Купечество стонало под игом произвола бесправной и капризной власти, откупалось взятками, сколько могло, от жадных до бесстыдства подьячих. Разбогатевшие купцы спешили записывать своих сыновей на службу, чтобы добиться для них звания дворянства, ставшего доступным. Никакой независимостью купечество не пользовалось – одни взятки могли его оградить от произвола. Поневоле купец стремился прежде всего нажиться и в способах не стеснялся. О коммерческом кредите и доброй репутации никому не приходило в голову заботиться, да и было не до того. Сверху давило рабство, снизу царил обман, мошенничество совмещалось с самым высоким положением; что же удивительного, что и купцы были по большей части мошенники. Дворянству жилось не лучше. Положение его было унизительно до ужаса. Монгольское иго оставило глубокий след. Оно не только видоизменило и расшатало политический и общественный строй России, но и развратило нравы наших предков.

До нашествия татар, в XIII веке, телесные наказания не были в таком ходу, – слово «кнут» было неизвестно. Запирание женщин в терему не было в обычае, – они свободно выходили из дому и принимали гостей. Наконец, до XIII века все были равны: сословий не было. Кроме удельных князей, почти исключительно Рюриковичей, не было ни титулов, ни наследственных должностей, не было и дворянского сословия; была своего рода аристократия, свободно меняющаяся, среди которой было место всякому, кто сумел выделиться из своей среды умом ли и способностями или богатством и связями. Иногда положение барина, воеводы, посадника становилось наследственным, не по праву, а по обычаю, но семьи эти не пользовались никакими особыми преимуществами и не составляли сословия; члены их были обязаны своим положением только своим личным заслугам, богатству, иногда счастливому стечению обстоятельств.

Монгольское иго создало рабство. Рабство повлекло за собой необходимость учредить целую иерархию, давящую и притесняющую. Иван III – с огромным талантом и небывалой жестокостью продолжавший дело объединения России, начатое еще его предками, князьями Московскими, – создал во второй половине XV века сословие служилых людей, которым были розданы земли, с обязательством в случае войны представлять определенное число воинов, большее или меньшее, в зависимости от количества полученной земли. Из этого служилого сословия создалось русское дворянство.

Рюриковичи, лишенные своих уделов и своего положения, сохраняли до времен Иоанна Грозного известную долю влияния. Грозный – деспот и изверг, но человек громадного ума – велел составить родословные книги, в которых рядом с именами Рюриковичей и Гедиминовичей были записаны имена и других, неродовитых, но находившихся в царской милости бояр. Слив таким образом Рюриковичей с другими боярскими родами и создав местничество не по родовитости, а по «отечеству», т.е. в зависимости от должностей, которые занимали отец и дед данного лица, Иоанн Грозный достиг двух целей: он окончательно уничтожил значение потомков удельных князей и в среде привилегированных рабов создал ядро еще более привилегированных. Эти привилегированные из привилегированных никак не могут быть названы аристократией. Отличительная черта всякой аристократии лежит, прежде всего, в ее личной независимости, людей же, обреченных на пожизненное служебное тягло, публично подвергавшихся телесным наказаниям, битых кнутом, назвать аристократией невозможно171171
  В ссылках книги указывается: «Автор записок слишком резко относится к русскому княжому боярству XVI и XVII вв. не говоря уже о том, что думные люди были освобождены от телеснаго наказания, они в правительстве выступали рядом с царем. „Царь указал, а бояре приговорили“ – вот обычная формула начала всех правительственных актов того времени. По Судебнику 1550 г. Боярский совет признается необходимым для всякаго новаго правительственнаго узаконения. Без бояр царь не решает никакого дела. И княжое боярство в сознании своего правительственнаго значения, основаннаго для большинства даже еще в XVII в. на родовитости, происхождении, могло с известной гордостью заявлять, что царь жалует за службу деньгами и землей, а не отечеством. Это очень аристократическое чувствование, и современная наука самый строй русскаго государства московских времен называет „самодержавно-аристократическим“» (Долгоруков П. В. Время императора Петра II и императрицы Анны Иоановны. Пер. с фр. С. М. 3-е издание. Москва, тип. Русскаго Товарищества, 1909, стр. 13). С другой стороны, не стоит забываться. Примеры расправ над членами Боярской думы приводит к положению иллюзорности значения аристократии, которая, таким образом, в большей степени служила инструментом прикрытия действительного состояния – «царь указал и бояре приговорили».


[Закрыть].

В 1682 г., при царе Фёдоре Алексеевиче, московское правительство уничтожило различие между боярскими родами, внесенными в списки официального «родословца», и другими, не внесенными. Образованной для этого «родословных дел палате» было повелено руководствоваться «родословцем» и частными родословными росписями, которые должны были доставить представители служилых родов. Результатом работы «родословных дел палаты» была «Бархатная книга», в списки которой вошли Рюриковичи, Гедиминовичи и «иные честные роды, бывшие в боярах, в окольничих и думных дворянах». Указами 1686 и 1687 гг. списки Родословной книги были обновлены и пополнены новыми родами. Эти мудрые меры царя Фёдора значительно облегчили задачу его брату Петру, но были еще недостаточны. Пётр не мог обойтись без помощи иностранцев. С проницательностью, свойственной гению, он сумел выбрать себе незаменимых помощников среди людей очень скромного происхождения. Ему необходимо было твердо упрочить положение своих сотрудников, оказавших ему такие громадные услуги и возведенных им в высокие чины. По совету Лейбница и фельдмаршала Брюса он решился издать закон о порядке государственной службы. В 1722 г. 24 января была опубликована известная «Табель о рангах», разделенная на 14 классов. Эта мера, превосходная в свое время, когда большинство дворянства не сочувствовало реформам и относилось с ненавистью к иностранцам и с презрением к людям, достигшим высокого положения благодаря своим личным заслугам, впоследствии пережила самое себя. Петр, раздавая чины, сохранил за монархом право двигать вперед собственных людей, не заставляя их последовательно проходить через все ступени.

В первой половине XVIII столетия все русские дворяне несли службу, за исключением только дряхлых стариков, детей и очень небольшого числа людей, которым посчастливилось получить отставку. Отставка эта, по большей части, разрешалась в форме продолжительного отпуска, возобновляемого по мере истечения.

Для того чтобы заставить дворянство служить, Петр прибегал к самым жестоким мерам, на которые только был способен. Имущества дворян, уличенных в уклонении от службы, объявлялись конфискованными. Донос был возведен в обязанность; чтобы поощрить доносчиков, им обещались имущества, конфискованные у обвиненных. Крепостной, донесший на своего барина, получал вольную немедленно.

Само собой разумеется, что безнравственность и бесчестность, возведенные в долг верноподданного, не могли не развратить и не извратить нравственное чувство русского народа. Служилое дворянство тех времен стремилось попасть в гвардию или ко двору, хотя бы на самые скромные должности, в крайнем случае на штатскую службу в одной из столиц. Там дворянину приходилось терпеть сравнительно меньше. В армии и в провинции дворянин мог попасть под начальство мужика, иногда бывшего крепостного своих родителей, достигшего офицерского чина и с ним звания потомственного дворянина. Начальник имел право подвергать телесным наказаниям и прибегал к этому нередко. Сознание необходимости дать своим детям образование начинало пробуждаться в среде дворянства. Но сделать это было в то время нелегко. В деревнях учителей не было вовсе. Помещикам приходилось прибегать к сельскому дьячку или причетнику. Даже в городах учителя найти было трудно. В записках майора Данилова мы находим сообщение, что в царствование Анны Иоанновны в одной из петербургских школ математику преподавал некто Алабушев, дворянин, приговоренный судом за убийство к каторжным работам и оставленный в Петербурге для преподавания за неимением другого учителя. Это делает заслугу Миниха, создавшего кадетские корпуса, тем более ценной.

Жизнь помещиков по деревням была, за очень немногими исключениями, – жизнь растительная, тупая, беспросветная.

Осенью и зимой – охота. Круглый год – водка; ни книг, ни газет. Газета в те времена была на всю Россию только одна: «С.– Петербургские ведомости», основанная Петром I в 1703 г. Они выходили два раза в неделю и читались довольно много в обеих столицах и в больших городах, но в помещичьих усадьбах о них почти не знали. Невежество было невообразимое.

В последние годы царствования Анны Иоанновны одна почтенная помещица, владевшая 300 душами, спрашивала моего прадеда, правда ли, что немецкий «царь» кушает всякий день к обеду колбасу, и утверждала, что турецкий султан и «царь» французский – оба басурманской веры.

Помещичьи дома средней руки были все похожи один на другой и отличались лишь размерами. Все они были деревянные, одноэтажные, разделенные на две половины широкими сенями. В одной половине находились господские комнаты, в другой – кухни, людские и кладовые.

Стены были бревенчатые, проложенные паклей, и обоями оклеивались лишь у очень богатых людей. Мебель состояла из деревянных скамей, покрытых коврами, – стулья были редки, кресла были предметом исключительной роскоши. Зато ели тяжело, жирно и обильно благодаря дешевизне продуктов.

Зажиточность сказывалась главным образом в нарядах, лошадях, экипажах, упряжи, в посуде особенно, и, наконец, в количестве дворовых.

Кормили дворовых до отвала, но одевали неряшливо и убого. Казакины из грубого домашнего сукна были покрыты заплатами и на локтях были всегда продраны. Прислуживали столу босиком – сапоги надевали по большим праздникам или для исключительно почетных гостей.

Многочисленная дворня не была для помещика только роскошью – она была в те времена необходима. Не говоря о том, что все предметы первой необходимости приходилось производить в домашнем хозяйстве, многочисленная дворня была необходима помещику еще и для защиты от разбойников.

Разбойники эти были тем опаснее, что тайные руководители их, скупавшие награбленные вещи и помогавшие ворам, бывали нередко люди родовитые, иногда титулованные, с большими связями. В Чернском уезде (Тульской губ.), например, два дворянина, Ерженский и Шеншин, были атаманами разбойничьих шаек. Шеншин был из очень хорошей семьи. В Карачаевском и Новооскольском уездах (Курской губ.) во главе разбойничьей шайки стоял помещик Деревицкий. На юге России тайными руководителями разбойников были братья графы Девиеры; в Костромской губернии – князь Козловский, который по матери, Салтыковой, был в родстве с Ягужинскими, Салтыковыми, Лобановыми, Долгоруковыми и др. Этот князь Козловский умер в 1812 г., окруженный большим почетом и исключительной заботливостью находившихся тогда у власти.

Даже женщины принимали участие в разбое. В Путиловском уезде (Курской губ.) одна из помещиц, владевшая более чем тысячью душами, вдова Марфа Дурова, садилась на лошадь и разбойничала в сопровождении своих трех сыновей и довольно многочисленной шайки. Она называла это добродушно – «ходить на охоту». Охота обошлась ей дорого, – в конце концов она была арестована и сослана в Сибирь.

В Малороссии некая Василевская, женщина богатая, известная под именем Базилихи, была покровительницей и возлюбленной известного разбойника Гаркуцы. Собрав в своих кладовых огромное количество награбленных Гаркуцей драгоценностей, она выдала его полиции. Гаркуца был наказан кнутом, заклеймен и сослан на каторгу. Базилиха сохранила все награбленное и по смерти оставила огромное наследство своему сыну Петру, по предположению, сыну Гаркуцы. Этот Петр Базилевский женился на Грессер, кроткой и милой женщине, племяннице фельдмаршала князя Трубецкого, министра двора при императоре Николае. После женитьбы Базилевский был пожалован камергером. В 1849 г. его крепостные, возмущенные его жестокостью, связали его и выпороли. Базилевскому был немедленно разрешен выезд за границу.

О деяниях графов Девиер следует также сказать несколько слов. Они были главными руководителями разбоя в нынешних Харьковской и Воронежской губерниях. Старшему, Антону, досталось от отца великолепное имение Погромец в Валуйском уезде. У своей соседки он купил часть земли; заставил ее подписать купчую, вошел во владение землей и, под предлогом недостатка денег, просил отложить платеж. Когда прошел срок, помещица приехала к нему в гости и просила об уплате. Он предложил ей взять, вместо денег великолепную столовую посуду. Она согласилась, пообедала с графом, велела положить посуду и уехала. Дело было вечером, зимой; было совсем темно; путь лежал через покрытую льдом реку. На льду на ехавших напали люди, посланные Девиером, отняли посуду и чуть не утопили несчастную женщину и ее слуг. По счастью, мимо проезжал экипаж, запряженный четверкой, – к больному помещику, по соседству, ехал доктор. Помещица была спасена, подала жалобу, и начался процесс.

Все дворяне Валуйского уезда, официально запрошенные, дали единогласно самый лучший отзыв о Девиере. Одни сделали это из трусости, другие из нелепого предрассудка, до нашего времени сильного в России, согласно с которым считается непорядочным подвергать огласке подлости, совершенные человеком с положением. Но процесс не был остановлен, граф Девиер был обвинен в покушении на воровство и убийство и сослан в Сибирь. Дворянство Валуйского уезда было лишено в течение нескольких лет своих выборных прав.

Младший Девиер, Михаил, родоначальник нынешних графов Девиеров, превзошел своего брата. Он жил в имении, расположенном на берегах Дона. Под усадьбой его устроены были подземелья, в которых были великолепные приемные залы, кухни, спальни и подвалы для заключенья с цепями и кандалами. Когда графу надоела его жена, мать его двоих сыновей, он заключил ее в один из этих погребов, заковал в кандалы и оставил там до самой ее смерти. Она томилась в подземелье около семи лет. Чтобы исчезновение ее не вызвало подозрения, он объявил всем о ее смерти и устроил великолепные похороны. В гробу лежала кукла. Вскоре он женился опять. Замечательно, что Михаила Девиера, как и его брата, погубила столовая посуда.

Обедая как-то у одного из своих соседей, он был поражен великолепием столовой посуды и решил ею завладеть.

Он подкупил дворецкого, крепостного, и пообещал ему написать подложную вольную, выдав его за одного из своих крепостных. Дворецкий с точностью все исполнил, доставил графу Девиеру посуду и сам остался у него в доме. Чтобы избавиться от опасного свидетеля, граф дал дворецкому поручение в городе, приказав кучеру убить его по дороге и бросить труп в прорубь. Весной труп нашли, и в кармане сюртука оказалось собственное письмо графа Девиера, в котором тот подговаривал дворецкого похитить посуду и обещал ему вольную. Началось судебное дело. Граф был приговорен к ссылке в Сибирь. Тогда он распространил слух о своей смерти, велел устроить ложные похороны, как когда-то для своей жены, и спокойно прожил еще несколько лет под охраной местных властей, которые все были подкуплены.

Вот еще очень характерный анекдот. Граф Гендриков, двоюродный брат императрицы Елизаветы Петровны, выехал однажды на охоту с борзыми. Собаки загрызли несколько крестьянских овец. Крестьяне, обозлившись, убили двух собак. Граф велел немедленно зажечь деревню со всех четырех сторон и на следующее утро прислал несколько сот человек, которые по его приказу срыли остатки деревни и перепахали землю. Воеводе была подана жалоба, но он не осмелился войти в препирательство с графом Гендриковым и переслал жалобу губернатору; тот направил ее в Петербург. Граф Гендриков поехал сам в Петербург, где императрица при свидании погрозила ему пальцем и заметила: «Эй, Генрих, не шали!» Тем дело и кончилось.

Жизнь московского дворянства, зимой в Москве, летом в Подмосковье, по существу, мало чем отличалась от жизни в деревенской глуши. Она была, может быть, немного менее дика и внешне более роскошна.

Улицы Москвы были по большей части немощеные. Некоторые, покрытые бревенчатой мостовой, были хуже немощеных, лошади и пешеходы ломали себе ноги, попадая между бревнами, экипажи трясло и подбрасывало невероятно. Фонарей почти не было; приходилось, не по тщеславию только, а по необходимости, держать большое количество дворовых. Дом мало-мальски зажиточного помещика был окружен обширным двором, огородом и фруктовым садом. Среди дворовых были гайдуки (вершники), которые должны были сопровождать экипаж, когда господа выезжали в город. Кроме повара и поварят, в доме были – свой булочник, свой пирожник, медовар, пивовар, квасник; были слесаря, столяры, плотники, седельщики, жестянщики, каретники, кузнецы, бочары и пр.

У богатых людей среди двора нередко стояла домовая церковь. Большая часть этих церквей стали теперь приходскими. Случалось, что в усадьбе богатого московского дома бывал прекрасный рыбный пруд и великолепные рыбные садки. Лет двадцать тому назад старый генерал Фролов нанял в Москве дом с садом и прудами. В контракте было отмечено, что генерал может пользоваться садами «без покосов и без рыбной ловли».

Внутри дома бывали меблированы очень разнообразно – от золоченой мебели во дворцах богатых вельмож до простых стульев и скамей, покрытых коврами, у людей победнее. В каждом доме, богатом и бедном, проживали бедные родственники, дворяне – приживалы и приживалки. Это были ходячие газеты, всегда все знавшие и разносившие все новости.

На празднествах и пирах играл домашний оркестр из своих крепостных людей, выступали хоры песельников. Страсть к карлам, калмыкам, калмычкам, шутам была очень велика. В каждом богатом доме их было множество.

На лето и осень переезжали в Подмосковье. Осень была временем охоты в обширных подмосковных лесах, изобиловавших дичью. Охоты сопровождались пирами и попойками, полными разгула.

В Петербурге было много роскоши, больше денежных затрат, чем в Москве, но жизнь была уже. Дома теснее стояли друг около друга и не были окружены такими обширными дворами. Слуг было меньше, но они были лучше одеты. Упряжь и экипажи были роскошнее. Императрицы Анна Иоанновна и Елизавета Петровна любили роскошь. Екатерина II была очень скромна в своих вкусах, но считала, что роскошь и блеск двора необходимы, чтобы импонировать малокультурной нации. В жизни петербургских придворных и вельмож было две стороны: одна – которую показывали Европе, лицам дипломатического корпуса, путешествующим иностранцам; другая – своя, частная, для себя и своих соотчичей.

Мой дед заехал раз летом на петербургскую дачу к княгине Голицыной, жене фельдмаршала. «Ах, князь, как я вам рада, – встретила она его, – дождь, гулять нельзя, мужа нет, я умирала от скуки и собиралась для развлеченья велеть пороть моих калмыков». Княгиня была рожденная Гагарина, кавалерственная дама, сестра графини Матюшкиной, личного друга императрицы Екатерины II. В ее салоне собирался цвет лучшего общества Петербурга.

В гвардии служили почти исключительно дворяне. Преображенский полк состоял из четырех тысяч человек и ста двадцати офицеров. Семеновский – из трех тысяч и ста офицеров. При Анне Иоанновне были образованы полки Измайловский и Конногвардейский. Многие из солдат и почти все унтер-офицеры были дворяне. Они держали крепостных и, в зависимости от своего достатка, жили иногда очень роскошно. Большая часть унтер-офицеров ездили в собственных экипажах. Многие принадлежали к аристократии, бывали в свете, танцевали на балах. Офицерам полагалось ездить четверкой цугом; делать визиты пешком считалось для гвардейского офицера крайне неприличным. В чине бригадира и выше невозможно было ездить иначе, как шестеркой.

Однажды, в царствование императрицы Елизаветы Петровны, сенатор князь Одоевский, известный своей нечистой игрой в карты, вернулся домой очень взволнованным. «Представьте себе, – объявил он гостям своей жены, – что я только что видел – сенатор Жуков в наемном экипаже четверкой вместо шестерки! Какое неприличие! Куда мы идем?..»

Многие из гвардейских офицеров и унтер-офицеров под предлогом болезни жили в Москве, в деревнях, в отпуску, постоянно возобновляемом. Такой отпуск всегда покупался. Если не было наличных денег, платили, не стесняясь и не задумываясь, крепостными. Дарили одну, две, три семьи, считая эту плату людьми делом совершенно обыкновенным и естественным.>