Текст книги "Над Тиссой (сборник)"

5

За несколько дней до описанных выше событий начальник пятой погранзаставы капитан Шапошников, на участке которого затаились перед своим решительным прыжком нарушители, назначил в наряд ефрейтора Каблукова и старшину Смолярчука с его розыскной собакой Витязем.

Ранним утром, на восходе солнца, пограничники вышли из ворот заставы и направились к Тиссе, где им предстояло нести службу.

Каблуков и Смолярчук почти одногодки, но они резко отличаются друг от друга. Каблуков – кряжист, широк в плечах, тяжеловат, медлителен в движениях, с крупными чертами лица, по-северному русоволос, с багровыми пятнами на острых скулах. Глубоко сидящие, серьезные глаза тревожно смотрят из-под пушистых белесых ресниц. Большой лоб бугрится угловатыми морщинами. В плотно сжатых губах нет ни малейшего намека на улыбку. Каблуков молчит, но выражение его лица, его взгляд ясно говорят о том, что на душе у него тяжко.

Смолярчук чуть ли не на две головы выше Каблукова, строен, подвижен. Розовые его щеки золотятся мягким пушком. Зубы крупные, чистые, один к одному. На румяных губах беспрестанно, как бы забытая, светится улыбка. Веселые глаза перебегают с Тиссы на небо, с виноградных склонов на горы, освещенные утренним солнцем. И всюду видят что-то необыкновенно привлекательное.

Всякий, глядя на старшину Смолярчука, сказал бы, что он правофланговый в строю, первый в бою и в ученье, запевала на походе, весельчак и шутник на отдыхе, что его любят девушки, уважают товарищи и друзья, что он обладает завидным здоровьем и силой.

– Денек-то, кажется, назревает самый весенний. Кончились дожди. Ох, и погреемся ж мы сегодня с тобой на солнышке! Как, Андрюша, не возражаешь против солнышка?

Каблуков не отвечал. Он обернулся лишь после того, как Смолярчук положил руку на его плечо и повторил вопрос. Он смотрел на товарища, и по глазам было видно, что не здесь сейчас были его мысли, а там, в далеком Поморье, дома. На заставе ни для кого не являлась секретом причина невеселого настроения Каблукова. Несколько дней тому назад он получил письмо, в котором сообщалось о внезапной тяжелой болезни матери.

Капитан Шапошников, начальник заставы, в другое время немедленно возбудил бы ходатайство перед командованием о предоставлении Каблукову краткосрочного отпуска, но теперь он не мог этого сделать: усиленная охрана границы исключала всякие отпуска. Кроме того, приближался срок окончания службы Каблукова. Через неделю-другую он совсем уедет домой, демобилизуется.

Старшина достал из кармана серебряный портсигар и, постукивая папиросой о крышку, на которой было выгравировано: «Отличному следопыту, другу Витязя – от закарпатских пионеров», спросил:

– Андрей, от матери нового письма не получал?

– Нет, – буркнул Каблуков. – От сестренки получил. Вот что пишет Мария… – Каблуков отбросил полу шинели, достал из кармана брюк потертый на изгибах листочек тетради, густо исписанный чернильным карандашом. Пробежав глазами страницу, он прочитал то место из письма сестры, которое, по-видимому, жгло ему сердце: – «…В такой день, братец, наша мамка сама с собой ничего поделать не может: снимет со стены все ваши фотографии, разложит их на столе и с утра до ночи глаз от них не отрывает…»

Каблуков сложил письмо, сунул его в карман, аккуратно заправил шинель под туго затянутым ремнем.

– Понимаешь, как она обрадуется, когда я приеду домой?

– Слушай, Андрей, – вдруг сказал Смолярчук. – А что, если бы Ольга Федоровна узнала, что наша граница находится на усиленной охране? Какие слова она прописала бы тебе? Хочешь, скажу – какие?

Каблуков с интересом взглянул на Смолярчука.

– Она бы тебе написала так, – продолжал Смолярчук: – «Прости, ненаглядный мой Андрюша, свою старую и больную мать. Нахлынула на меня тоска, вот я и не стерпела, нажаловалась твоей сестренке на свое сиротство. А она, глупая, тебе настрочила. И когда! В тот самый час, когда ты готовишься преградить дорогу супостатам нашей Родины! Прости, еще раз прости. Крепче сжимай оружие, Андрюшенька. Благословляю тебя, сыночек. Делай все так, чтобы я гордилась тобой, как горжусь твоими братьями-героями…» – Смолярчук улыбнулся. – Согласен ты или не согласен со своей матерью?

Каблуков не мог не ответить улыбкой на дружескую улыбку Смолярчука.

– Согласен, – сказал он.

Смолярчук и Каблуков поднялись на высокую, заросшую густым кустарником скалу. Витязя Смолярчук уложил на мягкую подстилку горного мха.

Обязанности Каблукова и Смолярчука состояли в том, что они должны были вести наблюдение непосредственно за линией границы, а также за местностью, примыкающей к рубежу.

Труд и долг пограничника можно определить коротко: успешная борьба с нарушителями границы. Но как многообразна, а порой и длительна эта борьба, как много затрачивается сил на то, чтобы подготовить наилучшие условия для этой борьбы. Наблюдение за границей преследует главным образом эту цель – подготовку условий для успешной борьбы с нарушителями.

Взобравшись на скалу, Каблуков скромно примостился на каменном выступе, молча прильнул к стереотрубе и надолго забыл о своем напарнике.

Смолярчук, наоборот, чувствовал себя на наблюдательном пункте привольно, по-хозяйски, хотя ему здесь, как следопыту, инструктору служебных собак, не часто приходилось бывать. Сегодняшний наряд был для него исключением и объяснялся тем, что граница находилась, согласно приказу генерала Громады, на усиленном режиме охраны.

Смолярчук посмотрел на юг, потом на восток и запад. Он и невооруженным глазом видел отлично.

Бурная Тисса, несущая свои воды из карпатских, еще заснеженных горных теснин, курилась легким, прозрачным паром. Обрывистый западный берег реки зеленел изумрудной травой, первой травой этого года. Из труб венгерских домов, разбросанных в гуще зацветавших садов, валил утренний дым. Плоский восточный берег был местами покрыт лужами – след весеннего половодья, чернел свежим илом, огромными корягами, вывороченными деревьями, унесенными, может быть, из Марморошской котловины или оттуда, из таинственной Верховины, где сливаются Черная и Белая Тисса. Гербы из нержавеющей стали, прикрепленные к вершинам пограничных столбов, сверкали в лучах раннего солнца. Служебная полоса жирно лоснилась от ночной росы. По склону горы, по извилистой каменистой дороге, среди виноградных кольев шли колхозники с рогачами на плечах, в разноцветных платьях. По сухим ветвям разбитого молнией дуба бойко прыгала сорока. Тень подвесной малярной люльки лежала на воде рядом с переплетами ферм железнодорожного моста. Путевой обходчик, нагнувшись, озабоченно стучал молоточком по рельсам: ударит – и послушает, ударит – и послушает. Над скалой, где сидели наблюдатели, чуть в стороне от нее, казалось рукой достать можно, звенел жаворонок. В прохладных, еще тенистых Карпатах кочевало одинокое облако, остаток большой тучи. Быстро перемещаясь, оно опоясывало дымным шарфом горы, закрывало зеленые поляны, застревало на вершинах угрюмых елей и, наконец, слилось с земной шапкой Ночь-горы. Затисский ветер, рожденный где-то на берегах Дуная и набравший сил на Большой Венгерской равнине, бурно напирал на тонкоствольную, кривую сверху сосну. Она раскачивалась с легким озорным скрипом: «хочу упаду, хочу устою».

В этом неповторимом мире, мире границы, Смолярчук будет жить до тех пор, пока не пройдет через все пограничные должности, от рядового до генерала. Это он твердо решил.

Смолярчук сел на камень рядом с ефрейтором.

– С моей точки зрения, на границе нет ничего подозрительного, – сказал он. – А как у тебя, Каблуков? Что ты видишь вооруженным глазом?

– Пока ничего интересного.

Он долго, молча и неподвижно, словно окаменевший, сидел у стереотрубы, не спуская ее пристального всевидящего ока с левого берега Тиссы. Казалось, он готов был просидеть вот так, час за часом, хоть до вечера. Но он скоро оторвался от прибора и тревожно-радостно посмотрел на товарища. Смолярчук по его взгляду, по возбужденному румянцу, который до краев заливал щеки Каблукова, понял, что тот увидел за Тиссой что-то необыкновенно важное.

– Видишь трубу разрушенного кирпичного завода на той стороне? – спросил Каблуков. – Видишь дырку посредине, снарядную пробоину?

Смолярчук кивнул головой.

– Смотри! – Каблуков подтолкнул Смолярчука к прибору и нетерпеливо наблюдал за тем, как он усаживался на камне, отыскивая выгодную позицию.

– Ну, видишь?

– Вижу… – Смолярчук с недоумением посмотрел через плечо на ефрейтора. – Вижу дырку от бублика…

– Да ты получше смотри.

– Да уж куда лучше. – Он снова прильнул к окулярам. – Вот труба, вот снарядная дырка в этой самой трубе.

– А в дырке уже ничего нет?

– Ничего.

– Испарился, значит. Проверим. Каблуков снова уселся за прибор и терпеливо ждал и ждал.

Обычно пограничник натренирован в процессе службы действовать, как терпеливый наблюдатель на сторожевой вышке; как следопыт, он преследует нарушителя на самую дальнюю дистанцию и, в случае необходимости, завязывает с ним гранатный поединок или бросается врукопашную. Хорошо, когда пограничник умеет повсюду отлично трудиться. Но неплохо, если он особенно преуспевает, скажем, лишь в работе с собаками, только по следу, в наблюдении или в дозоре.

Каблуков считался отличником пограничной службы, хотя не был мастером на все руки, как Смолярчук. Больших успехов он добивался лишь в наблюдении. Зоркий у него был глаз: видел то, что другому недоступно.

– Есть, есть, – вдруг вскрикнул Каблуков, хватая Смолярчука за руку. – Смотри, скорее!

Смолярчук отчетливо, крупным планом, увидел бинокль, а за ним лысую голову и огромные усы.

И голова и бинокль скоро снова исчезли, но пограничники сделали уже свое дело: оба, проверив друг друга, убедились, что за участком заставы пристально наблюдает враг.

Смолярчук связался с начальником заставы по телефону и доложил о результате наблюдения наряда. Две минуты спустя узнал об этом и генерал Громада. В другое время его штаб ограничился бы простым указанием, данным через отряд. Теперь же оттуда на заставу последовал прямой, личный приказ Громады: продолжать пристальное наблюдение и обязательно силами офицерского наряда.

Чуть ли не при каждом рассвете ранней весной в долине Тиссы, особенно в местах, где река вырывалась из гор на равнину, между небом и землей вырастала мглистая, многослойная толща непроглядного тумана… Туманом начался и тот день, когда капитан Шапошников и старшина Смолярчук, выполняя приказ генерала Громады, замаскировались в расщелине скалы, чтобы приступить к скрытному изучению подозрительной трубы разрушенного войной кирпичного завода.

Закончив оборудование позиции, капитан Шапошников приказал старшине пока отдыхать. Сам он тоже, обхватив руками колени согнутых ног, сел на северный покатый склон скалы, сплошь покрытой толстым слоем мха. Веселый взгляд его был устремлен в ту сторону, откуда доносился приглушенный шелест Тиссы. На круглощеком, почти мальчишеском его лице, не тронутом ни единой морщинкой, откровенно проступало радостное нетерпение.

Смолярчук, глядя на начальника заставы, улыбался. Любил он в такие вот моменты находиться рядом с ним.

В те часы и дни, когда обстановка на участке границы заставы бывала особенно напряженной, молчаливый, сдержанный Шапошников становился необыкновенно энергичным, деятельным, жизнерадостным, разговорчивым, на много моложе своих тридцати четырех лет.

– Hy, где же ты, солнце красное? – Капитан Шапошников разнял руки, шумно потер ладонь о ладонь и сдвинул фуражку на затылок, открывая свои чуть заметно седеющие виски. – Не задерживайся, будь ласка. Свети! Грей!

В тумане, словно исполняя волю Шапошникова, блеснул робкий луч, потом другой, посмелее.

С восходом солнца туман заметно поредел и чуть порозовел. Сквозь его пелену медленно выступали край темного недокрашенного моста, группа осокорей-великанов, кусок реки. Чем выше поднималось солнце, чем горячее становились его лучи, тем все больше и больше голубели воды Тиссы. Наконец совсем открылся противоположный берег: пожарные бочки с водой в конце моста, светофор, желтый домик пограничной стражи, асфальтированное шоссе, полосатый шлагбаум, железнодорожная будка с крутой черепичной крышей и труба кирпичного завода.

Шапошников и Смолярчук приступили к наблюдению. В первый же час работы они засекли наблюдателя, замаскировавшегося на вчерашнем месте. Значит, изучение границы продолжается всерьез, интенсивно.

У настоящих военных, от лейтенанта до генерала, есть твердое правило – иногда «думать за противника», то есть ясно себе представлять обстановку на том или ином участке с точки зрения противника и таким образом разгадывать его замыслы и, стало быть, парализовать действия.

Капитан Шапошников мысленно забрался в пролом трубы и глазами вражеского наблюдателя стал пристально изучать участок границы пятой заставы. Почти в самом центре он разрезается большим железнодорожным мостом. Днем и ночью здесь работают пограничники контрольно-пропускного пункта. Нет никакой возможности преодолеть границу в этом месте. А чуть дальше, у разбитого молнией дуба? Да, это направление кажется весьма выгодным: берег Тиссы густо зарос кустарником, за служебной полосой сразу же начинается глубокая лощина, переходящая в горное ущелье. Не верь, не верь кажущейся выгоде, она обманчива. Именно у входа в эту лощину тебя и схватят. Никогда, конечно, не остается она без охраны. Ищи другой проход.

И час, и другой, и третий капитан Шапошников всевидящими глазами опытного, на все готового лазутчика искал уязвимые места на пятой заставе и не находил их. Не пройти ему днем, не пройти и тихой ясной ночью. Его услышат, увидят всюду, на любом метре пограничной земли. Надо ждать особенно благоприятной погоды: ветра с дождем, непроглядного ночного тумана. Только в такую ночь можно рассчитывать на какой-то успех.

Адъютант, перетянутый полевым снаряжением, с пистолетом и сумкой, в наглухо застегнутой шинели, открыл переднюю дверцу машины, пропустил генерала Громаду и ловко вскочил на заднее сиденье.

Шофер повернул голову и молча, одними глазами, спросил: «Куда прикажете?»

– На границу.

Часто сигналя, машина медленно, осторожно пошла по городу. Густой, тяжелый туман наполнял улицы. В седом мраке тревожно перекликались автомобили. Моросил мельчайший дождь. Остро тянуло промозглой сыростью.

За городом шофер прибавил скорость. В белесом сыром пологе тумана замелькали телеграфные столбы. Вскоре из тумана выступили черные силуэты домов большого населенного пункта. Шофер чуть повернул голову к генералу и опять молча, одними глазами, спросил: «Заедем или мимо?» Громада махнул рукой. Машина свернула вправо, на проселочную дорогу. Внизу показалась Тисса.

«Вездеход» долго бежал вдоль границы, по берегу реки, почти у самой кромки служебной полосы. Машина работала обеими ведущими осями и все-таки неуверенно скользила по глубокой разъезженной колее, из-под колес летели брызги воды и грязи.

Шофер часто останавливал машину, протирал залепленное грязью переднее стекло. И в такие мгновенья особенно ощущалась глубокая тишина границы.

Лес вплотную подходил к дороге – глухой, нехоженый, таинственный лес пограничной полосы. Когда берег реки становился пологим, низменным, лес убегал от реки на взгорья, уступая место непроходимым зарослям кустарника и камыша.

Один за другим мелькали зелено-красные пограничные столбы и высокие дозорные вышки.

Грунтовая дорога выбежала из леса прямо на шоссе. Весело шурша мелкой галькой, напоминающей о море и горных реках, газик пошел быстрее.

– Комендатура! – вполголоса проговорил адъютант.

Лучи фар выхватили из тумана небольшой пруд, поросший камышом, плотину, каменные стены водяной мельницы и приземистое здание на берегу. С тыла к комендатуре примыкал густой лес. На той стороне, на западном берегу реки, светились огни деревни.

Шофер, по-видимому, подумал, что генерал обязательно задержится, и замедлил ход газика.

– Вперед! – сказал Громада. – На заставу!

Пятая застава располагалась неподалеку от Тиссы, в двухстах метрах от границы, по соседству с землями колхоза «Заря над Тиссой». Большой, недавно срубленный бревенчатый дом, где размещались пограничники, три веселых теремка с резными наличниками и воинственными петушками на гребне крыш (здесь жил начальник и его заместитель), низенькая, пахнущая свежим деревом баня, длинная конюшня, помещения для собак, дощатый навес над штабелями наколотых дров, колодец с журавлем, лестница, кольца, шесты и турник для гимнастических упражнений, гравийные дорожки – все это обнесено невысоким частоколом, чуть потемневшим от времени и дождей.

Узнав от соседней заставы, что генерал Громада направился к нему, капитан Шапошников тотчас одернул китель, поднялся и, глядя в окно, через которое смутно виднелась Тисса, задумался: в порядке ли его хозяйство, за которое ему придется держать ответ перед генералом?

Шапошников думал о границе. Нет, не о широкой реке, не о служебной полосе, не о погранзнаках, не о внешних признаках границы. На границе можно нагородить чего угодно и сколько угодно. Однако техника лишь затруднит доступ врагам, но не остановит их, если за техническими препятствиями не будут стоять люди. На людях, на человеке держится охрана границы. Вот об этом, о людях, о том, что составляет плоть и душу государственного рубежа, и думал Шапошников. Он мысленным взором окинул передний край своего участка, от фланга к флангу. И перед ним предстали такие разные, но все одинаково дорогие лица солдат, сержантов, старшин, офицеров. Шапошников пытливо вглядывался в эту живую границу и думал: правильно ли он расставил людей, не осталось ли где-нибудь лазейки для нарушителя, все ли пограничники готовы услышать вражескую поступь и сквозь туманную мглу? Шапошников твердо ответил: да, все, и даже Каблуков. Всем верил капитан Шапошников, на каждого надеялся: не подведет.

Части генерала Громады охраняли один из самых молодых участков границы Советского Союза. Возник он в результате договора СССР с Чехословацкой Народной Республикой, которым было завершено великое дело слияния в одну семью украинского народа.

Шапошников, тогда еще лейтенант, в числе многих других офицеров попал на закарпатскую границу в первые же дни ее образования. В те времена на берегах Тиссы еще не было ни погранзнаков, ни другого оборудования границы.

Упорно и трудолюбиво, из года в год Шапошников укреплял и совершенствовал охрану границы на своем участке. Он сумел сделать больше, чем был обязан по долгу службы. Существовала теория, что в горах невозможно поставить на пути нарушителя такую серьезнейшую преграду, как служебная полоса. Шапошников вопреки этой теории оборудовал КСП. Смоет ее дождем, унесут весенние талые воды плоды многодневных тяжелых трудов – все равно в скором времени вдоль границы опять вырастала служебная полоса. Там, где круты были гранитные склоны и земля не держалась, ставили рубленые соты, клети, одну над другой, ступенчато, засыпали тяжелыми камнями, а потом мягкой землей, хорошо отпечатывающей следы. Все соседние заставы последовали его примеру.

Много вкладывал Шапошников труда в оборудование участка заставы. Но еще больше пришлось ему поработать, чтобы глубоко знать людей своего подразделения, как их должен знать офицер-пограничник.

Знать, кто на что способен, кто что может сделать, – это значит подобрать ключи к разным характерам. Отвечая за людей, ты должен знать их вкусы и наклонности и в конце концов даже повседневное настроение Иванова или Петрова, Каблукова или Смолярчука. О, это далеко не пустяк – отличное настроение пограничника! Всех выбившихся по той или иной причине из обычной колеи пограничников он брал под личное наблюдение, боролся за них.

Не далее как сегодня заместитель Шапошникова, молодой лейтенант, недавно закончивший школу, предложил отстранить от непосредственно пограничной службы ефрейтора Каблукова на том основании, что тот в последние дни, в ожидании демобилизации, стал особенно задумчив, рассеян, мрачноват. Нельзя, мол, настаивал заместитель, доверять ему охрану границы в таком состоянии.

Если бы Шапошников согласился с предложением своего заместителя и подписал соответствующий приказ, Каблуков, конечно, еще больше бы помрачнел. Не одобрил бы это несправедливое решение и генерал Громада. Увидав фамилию Каблукова вычеркнутой из списка солдат, несущих службу на границе, генерал, несомненно, сказал бы: «Не ожидал, товарищ Шапошников! Как замечательно вы оборудовали границу, а человека… человека не сумели ободрить».

Мглистые сумерки, насыщенные густой водяной пылью, спускались с гор. В выгулах залаяли собаки. В собачьем хоре заметно выделялся голос Витязя. Из конюшни донесся стук лошадиных копыт и смешанный запах конского пота, продегтяренной сбруи и навоза.

На стальной перекладине тренировался пограничник в оранжевой майке, белобрысый, со стриженой головой. Через открытую форточку казармы послышался настойчивый зуммер, а потом и строгий голос дежурного по заставе:

– «Яблоня» слушает. Что? Телефонограмма? Давай, записываю.

Через несколько минут дежурный разыскал Шапошникова во дворе заставы.

– Разрешите доложить, товарищ капитан. Телефонограмма из штаба отряда, – толстые обветренные губы чернобрового, черноволосого сержанта растягивались в неудержимой улыбке. – Насчет ефрейтора Каблукова. Демобилизован.

Дальше Шапошникову все было ясно, но дежурный не отказал себе в удовольствии слово в слово повторить то, что значилось в приказе о демобилизации.

Шапошников в канцелярии прочитал телефонограмму. Сержант стоял у порога и молча выразительными своими глазами спрашивал: «Разрешите? Я знаю, что надо дальше делать».

Начальник заставы улыбнулся.

– Сообщите Каблукову. И вычеркните его из суточного наряда. Вместо Каблукова назначьте Степанова.

– Есть сообщить…

Дежурный четкой, веселой скороговоркой повторил приказ капитана и стремительно побежал в казарму.

Каблуков, к удивлению Шапошникова, не очень обрадовался долгожданному приказу. Во всяком случае на его лице это слабо отразилось: оно по-прежнему было серьезным, сосредоточенным. Вся казарма, все пограничники гудели возбужденными голосами, а Каблуков был сдержан.

– В чем дело, товарищ Каблуков? – спросил Шапошников, входя некоторое время спустя в казарму.

– Все хорошо, товарищ капитан. Мать обрадуется. Только… – ефрейтор покраснел до слез. – Как же я уеду, когда тут…

Каблуков замолчал, но Шапошников все понял.

– Ничего, поезжайте со спокойной совестью, – сказал он. – Ваше место займет Степанов. Достойная замена. Желаю вам счастливой мирной жизни.

Шапошников протянул ефрейтору руку. Тот схватил ее и не сразу выпустил.

– Товарищ капитан, разрешите последний раз сходить в наряд, с этим самым молодым пограничником Степановым. Разрешите, товарищ капитан.

Шапошникову хотелось обнять Каблукова, но он только сказал:

– Хорошо, пойдете.

Генерал Громада, прибыв на границу, проверил планирование работы на заставе, организацию охраны, службу нарядов, выполнение расписания занятий, состояние оружия, хорошо ли стираются солдатские простыни, вкусный и по норме ли приготовлен ужин, хорошо ли накормлены и прибраны служебные собаки. Всюду был полный порядок. Генерал считал своей обязанностью и долгом сказать об этом начальнику заставы.

Два пограничника, вооруженные автоматами, в куртках и брезентовых плащах с откинутыми капюшонами, вошли в комнату, где находились генерал Громада и начальник заставы. Ефрейтор Каблуков доложил, что наряд прибыл за получением приказа на охрану государственной границы. Пограничники остановились перед большим, с низкими бортами, на высокой подставке ящиком, в котором был размещен искусно сделанный макет участка пятой погранзаставы и подступов к ней: река, опушка леса, горные склоны, шоссе и проселочная дорога, тропы, кладбище, одинокое дерево, кустарники, канавы, овраги.

Каблуков был известен генералу; другого, белобрового, светлоголового солдата он видел впервые.

– Как ваша фамилия? – спросил Громада, обращаясь к солдату.

– Степанов, товарищ генерал.

– Знаменитая фамилия.

Кто в погранвойсках не слыхал о трех братьях Степановых? Один погиб на западной границе, другой ранен в Карелии, третий служил в Забайкалье. Теперь перед генералом Громадой стоял четвертый, младший брат знаменитых Степановых.

– Давно на заставе?

– Недавно, товарищ генерал. Неделю всего. Я призван только три месяца назад.

– Но если другим счетом вы будете считать свою службу, то лет этак пятнадцать наберете, не меньше. Правильно?

– Так точно, товарищ генерал.

– Значит, вы не новичок на границе. О ваших братьях я давно слыхал, а теперь и с вами познакомился… – Громада повернулся к начальнику заставы: – Товарищ капитан, отдавайте боевой приказ.

Шапошников испытующим взглядом с ног до головы осмотрел пограничников, проверил оружие, патроны, снаряжение, телефонную трубку. Особое внимание уделил ракетному пистолету – все ли положенные цвета ракет в наличии? И, наконец, убедившись, что пограничники имели индивидуальные медицинские пакеты, фляги с водой и электрический фонарь, Шапошников отдал боевой приказ. Генерал стоял в отдалении, приняв положение «смирно».

Пограничники выслушали капитана. Потом старший из них, Каблуков, слово в слово повторил приказ: как и куда они должны двинуться, с какими предосторожностями, что делать в случае обнаружения нарушителя. В юношеском голосе Каблукова ясно звучали торжественные приказные интонации начальника заставы.

Много раз Громада отдавал сам и слушал приказ на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик. И всякий раз, было ли это на сопках у озера Хасан или на берегу Тихого океана, на Днестре или Черноморье, всегда в такие моменты волновался.

Когда пограничники удалились, Громада подошел к капитану:

– Вы всегда так отдаете приказ?

– Всегда, товарищ генерал, – Шапошников вопросительно взглянул на Громаду.

– Правильно делаете! Отдача приказа на охрану государственной границы – это один из самых торжественных моментов пограничной службы. Командир в подобных случаях должен говорить так, чтобы его слова западали в сердце солдата. И тогда вот эти овражки, эти дороги, это кривое дерево, эта тропинка не забудутся и через двадцать лет.

Громада положил руку на ящик, закрыл глаза, и пальцы его осторожно ощупывали макет: углубление, возвышенность, дорогу, берег реки, отдельное дерево.

– Я мог бы вот так, с закрытыми глазами, пройти всюду, где охранял границу. Сотни километров. По берегу океана. По тайге. В горах. А знали бы вы, какой была граница тридцать лет назад! Проволочное заграждение в одну нитку – и то редкость. Для связи с соседней заставой конного посыльного направляли. А одеты как были? Ботинок моего размера, помню, не нашлось в цейхгаузе, и мне пришлось надеть молдаванские постолы из сыромятной кожи. Обмундирование было тоже не по росту. Но все равно, шпионов мы топили в Днестре, истребляли на земле, брали живьем… Как поживает Смолярчук? – спросил Громада, круто меняя разговор.

– Все в порядке, товарищ генерал.

– Не зазнается больше?

Хотя Громада смягчил свой вопрос улыбкой, все же это была не просто шутка. С тех пор как Смолярчук стал знаменитым, он отрастил себе волосы подлиннее и пышные усы, чтобы не бросалась людям в глаза молодость, которой Смолярчук пока еще тяготился.

К счастью, «зазнайство» Смолярчука тем и ограничивалось. Как только старшина выходил на границу, он становился тем Смолярчуком, какого правительство удостоило орденом Ленина, а народ – большой славой.

– Старшина Смолярчук начисто сбрил свои усы, – сказал капитан.

– Результат вашей воспитательной работы? – спросил генерал.

Глаза Шапошникова весело блеснули:

– Во взаимодействии с Аленой.

– Ах, вот оно что…

…Через час, когда генерал Громада ужинал в солдатской столовой, открылась дверь и на пороге вырос дежурный по заставе. Лицо его было решительным, властным.

– В ружье! – скомандовал он.

Все пограничники выскочили из-за столов, бросились на улицу.

Генерал Громада спросил себя: «Не тот ли, главный, пожаловал?»