Текст книги "Пленники рубиновой реки"

Тринадцать лет назад

– У нас все серьезно. – Мишка чертил что-то в тетради, и когда Ника попыталась заглянуть через его плечо, закрыл рисунок локтем. – Никто из-за тебя одной назад не повернет.

– Да поняла я. – Показывать, что ей страшно, Ника не хотела. Она не слишком верила в магию, а вот кладбищ боялась очень. Если бы не малюсенькая надежда: авось и правда желание исполнится? – ни за что бы не увязалась за братом. – К тому же, я слышала, что от самого кладбища давно ничего не осталось. Можно представить будто просто выбрались на природу.

– Может и не осталось, – не стал спорить Мишка, – а вот призрак никуда не пропал.

– Какой еще призрак?

– Проклятого монаха. Какой же еще? – он делал вид будто очень увлечен своим занятием, на самом же деле исподволь наблюдал за реакцией сестры: не испугалась ли? Мишка совсем не хотел брать ее с собой. Девчонка может все испортить. Они те еще трусихи.

– Глупости какие, – фыркнула Ника. – Откуда бы ему взяться, монаху твоему?

Мишка закрыл тетрадь, еще раз намекнув на важность и секретность ее содержимого и развернулся всем корпусом.

– А развалины монастыря ты видела? – он прищурил глаза, слегка склонив голову набок. – В монастыре кто жил? Правильно, монахи жили.

– Всем давно известно, не было никакого монастыря. – Ника подбоченилась. – Там всегда находились склады. Монастырь всего лишь местные байки.

– А вот и нет! – Мишка схватил свою тетрадь и потряс ею в воздухе. – Здесь вся информация. – он сказал это с таким видом, будто открыл государственную тайну под грифом «секретно».

– Это обычная тетрадь.

– Сама ты обычная. – Мишка насупился, будто тетрадка и правда была для него чем-то очень важным, а Ника своим пренебрежительным тоном смертельно его оскорбила. – Уж куда интереснее твоего глупого дневника с сердечками.

Ника открыла рот, проглотив заготовленный ответ, да так и застыла. Мишка же, поняв, что ляпнул лишнего, принялся тараторить на одном дыхании:

– Я его не открывал даже! И вообще, нечего свои вещи разбрасывать там, где нормальные люди ходят и могут их случайно увидеть. Ну чего ты так на меня смотришь? Говорю же – не открывал я его!

Это был настоящий удар под дых. Ника почувствовала, как задыхается, перед глазами замелькали черные мушки. Ладони моментально вспотели, пришлось вытереть их об юбку. Сердце ухнуло вниз, предварительно оборвавшись, но странным образом отстукивая где-то в висках.

Дневник для нее шестнадцатилетней был самым дорогим сокровищем. Его не должны касаться чужие руки, его откровения не для посторонних глаз. Это все равно что раздеть саму Нику до гола и поставить на городской площади зевакам на потеху. Так она себя и чувствовала в тот момент: голой и опозоренной.

– Отдай! – Слова больно оцарапали горло.

– Где оставила, там и возьми. – Мишкина дерзость вернулась и встала с ним плечом к плечу. – Ничего нового там все равно нет, – добавил он, чем буквально добил Нику.

Ей показалось, будто на нее упал потолок, придавил всем своим весом. Вот только она не умерла, а хотелось бы наоборот.

– Я сейчас же расскажу все маме. Ты никуда не пойдешь!

– Ну и иди жалуйся! Мне все равно! Дождусь, когда у матери будет дежурство и все равно сбегу.

– Не сбежишь! – Злость и обида туманили мысли, заставляли говорить то, о чем она не думала. – Я буду следить за каждым твоим шагом, добьюсь, чтобы из школы ты сразу же шел домой. Стану лично провожать тебя до класса и встречать после уроков. Пусть все думают, что ты…

– Ну и пусть! – грубо перебил он. – Я и сам уже хотел отказаться. Ничего там нет интересного. – В неожиданном смирении брата было нечто, что покоробило ее, но затуманенный разум не смог вычислить, что именно, и Ника просто кивнула.

Она уже собралась уходить, когда Мишка вдруг окликнул ее. Она обернулась и увидела, что он протягивает ей свою «тайную» тетрадь.

– Я не буду уподобляться тебе и читать чужие секреты.

– Никто и не просит тебя читать. Но раз мне теперь нельзя выходить из дома, хочу попросить тебя передать тетрадь владельцу. И мне правда очень стыдно, что я взял твой дневник.

Раскаивающийся вид брата казался настолько убедительным, что она даже пожалела о своей резкости. Она и впрямь бывала рассеянной, запросто могла оставить дневник в таком месте, где Мишка его совершенно случайно обнаружил. Выходит, зря накинулась? Теперь уже Нике сделалось стыдно за свое поведение. Она забрала тетрадь и пообещала исполнить просьбу.

– Можешь прочитать, если захочешь, – «милостиво» разрешил Мишка. – На самом деле там нет ничего интересного. Так, план дороги и список вещей для похода.

– Говори адрес.

Ника стояла у двери, матово-черной, со сдержанным геометрическим орнаментом по краю. Почему-то она никак не могла решиться позвонить, хотя палец уже завис на уровне звонка и указывал точно в прямоугольную клавишу с отполированным множеством прикосновений кружком по центру. Кончик пальца холодило, казалось, будто она касается кубика льда. Или в кнопке на самом деле спрятана острая игла старого веретена, от укола которого она заснет вечным сном, а принц не приедет пробудить ее поцелуем истинной любви. Все принцы остались жить на страницах сказок, да и она никакая не принцесса.

«Что за глупости!» – одернула саму себя Ника. Даже разозлилась, стоит как дура с занесенной рукой. Не ровен час, выйдет кто-то из любопытных соседей и прогонит ее прочь. Откуда вообще взялась эта странная робость? Ей всего и нужно, отдать несчастную тетрадь.

Ее не ударило током, игла не вонзилась в мягкую подушечку пальца. Трель звонка промчалась по проводам и радостно заголосила где-то в глубине квартиры. Ника набрала воздуха, как перед прыжком в ледяную воду, но когда механически щелкнул замок и дверь почти бесшумно открылась, она едва не забыла выдохнуть.

Он предстал перед ней в сиянии света, обнаженный до пояса с висящим на шее полотенцем. Темные, влажные волосы до плеч завивались колечками, на их кончиках застыли готовые сорваться вниз капельки воды. В каплях играл свет, превращая их в переливчатые маленькие солнца. Ника залюбовалась натренированным торсом, невольно скользнула взглядом по плоскому загорелому животу и, будто споткнувшись об нырнувшую за ремень джинсов полоску жестких волосков, поспешно отвела глаза.

Ника ждала удара молнии, дрожи в коленях, холода в позвоночнике и испарины на лбу – в общем, всего того, о чем она читала или видела в кино. Ее реакция оказалась неправильной настолько, что она представила, как зрители выходят из кинотеатров разочарованные таким поворотом. Не получилась бы из нее драматическая актриса.

– Привет. – С ней говорил античный бог, сошедший с вершины Олимпа, она же не спешила испытывать благоговейного трепета. Но разве так проявляется любовь? А Ника совершенно точно понимала – она любит Марка Воронова. Ни к кому до сих пор она не чувствовала ничего подобного. – Проходи, я пока оденусь.

Это случилось два года назад, когда Марка перевели в их школу. Ника увидела его в столовой и с тех пор потеряла покой. Она, знавшая о любви только из женских романов и молодежных сериалов, выстроила план по завоеванию сердца парня своей мечты. Но если бы она хотя бы на секунду задумалась о природе своих чувств, взвесила все плюсы и минусы, да даже просто попыталась бы познакомиться с ним, возможно, поняла бы, что принимает за любовь фантазии и созданные ею же представления о прекрасном принце. Ника жила в сказке и себя саму считала заколдованной принцессой, которую он должен непременно расколдовать и взять в жены.

Она ревновала его ко всем, а он даже не догадывался о ее существовании и при встрече равнодушно проходил мимо. Она каждый раз замирала, встретив его посреди шумной толпы спешащих куда-то школьников. Он даже не замедлял шага.

– Че встала как дура? – услышала однажды полный ненависти окрик.

Ника даже не успела ничего ответить, когда ее толкнули в спину. А сразу после едва не оглохла от крика. Она попыталась закрыть уши руками и не смогла. Боль вырвала из горла новый вопль. Болела левая рука. Нике показалось, что ее просто оторвали.

– Не смотри. – Чей-то мягкий голос пробирался к ней сквозь гул. Ника вертела головой, но никак не могла сфокусировать взгляд на кружащихся вокруг нее лицах. – Сказал же не смотри на руку! Встать сможешь?

«С лестницы грохнулась… Кто-то толкнул или сама…» – громкий шепот походил на шипение потревоженных змей.

Ника хотела спросить, о ком все говорят. Кто упал с лестницы и что стало с той бедняжкой. Но ей самой было очень больно и думать о чужой боли не получалось. У нее кружилась голова, ушибленная рука горела огнем. Тело содрогалось, будто через него пустили электрический ток и хаотично поворачивали ручку, регулирующую его силу.

Милый принц стоял у окна с озадаченным видом. Ника увидела его не сразу, а увидев, просияла лицом, даже попыталась улыбнуться.

Толпа текла живой волной, расступаясь перед ней и снова смыкаясь за спиной. Принц остался далеко позади. Он не смотрел на нее, все его внимание оказалось приковано к шагающей ему навстречу блондинке.

Девушка появилась в их школе почти одновременно с Марком, но Ника ее почти не встречала. Та сторонилась общения с одноклассниками, не завела подруг, и казалось, будто она брезгует даже прикасаться к другим людям.

Ника и представить не могла, что злая ведьма может быть настолько красивой.

Сомнений не оставалось, это она заколдовала принца, наложила на него колдовские чары. А он глупенький не понимает, что находится под ее магическим влиянием.

К учебе Ника вернулась спустя три недели, когда с руки сняли гипс. К тому дню о романе самой красивой пары гудела вся школа. Девочки дружно вздыхали им вслед, парни морщили носы и придумывали обидные прозвища. Принцу же с ведьмой не было до злых языков никакого дела. Они наслаждались своим наколдованным счастьем, не думая о существовании бедняжки принцессы.

Во время летних каникул Ника даже попросила маму перевести ее в другую школу, но получила отказ. Просьбу дочери она назвала глупым капризом и запретила впредь поднимать эту тему.

Первого сентября Ника шла и больше всего на свете боялась встретиться взглядом с сияющими глазами принца, увидеть торжествующую улыбку ведьмы. Каждый шаг от дома до школы давался ей мучительно тяжело, она будто заново училась ходить. Совсем как бедняжка русалочка, едва обретшая ноги.

Едва переступив порог, она поняла: что-то изменилось. Перемены не бросались в глаза – она просто знала, что все именно так, и все тут. Ощущение пустоты и потерянности, не оставляющее ее все время с того дня, как она увидела его, – усилилось, разрослось ядовитым плющом. Она долго не могла понять, что вдруг стало иначе. Спросить было не у кого. Ника ни с кем не делилась своими чувствами и переживаниями. Не с кем ей было делиться. Ни одну девочку в школе она не могла назвать настоящей подругой, маме признаться стыдно, а Мишка просто посмеется ей в лицо.

Оставался дневник, который Ника начала вести в начале лета. Страницы постепенно заполнялись ее переживаниями, надеждами и мечтами. Желания, которым не суждено исполниться, впитывались чернилами в бумагу, навсегда оставаясь лишь статичными черно-белыми картинками.

Ответ на невысказанный и самый главный вопрос пришел неожиданно. Ближе к Новому году Ника увидела красавицу ведьму. Она была все так же холодна и неприступна, уже никто не делал попыток на сближение с ней, чему сама ведьма, наверняка, радовалась. Она плыла по коридору с ее, Никиным, околдованным принцем. Им в спины бил свет из большого арочного окна, и Ника не видела их лиц. Ей и не нужно видеть, она хорошо знала походку ведьмы, ее королевскую осанку. За прошедшие месяцы ведьма сделалась будто еще сильнее, спина, натянутая струной, выпрямилась еще больше, хотя, казалось больше – невозможно. Принц же напротив стал ниже ростом, уже в плечах и чуть шире в бедрах.

Ведьма пила его жизненные силы, убивала его. А Ника просто смотрела и ничем не могла ему помочь.

Она чувствовала боль принца как свою собственную. И боль эта была куда сильнее, чем от банального перелома.

Пара поравнялась с Никой и, не удосужившись даже взглянуть на нее, будто она – пустое место, проплыла мимо. Она еще какое-то время стояла посреди коридора, провожая взглядом темные силуэты. Ей никак не удавалось выровнять сбившееся дыхание и бешеное сердцебиение. Ведь ведьма вела под руку не ее принца, а какого-то совершенно чужого парня.

Сначала Ника обрадовалась, а потом испугалась. Что, если с ним приключилось несчастье? Почему ведьма так легко отказалась от принца, променяв на кого-то другого? И что станет с Никой, если оправдаются ее самые страшные опасения?

Правда оказалась банальной. Тот, о ком она грезила, кем буквально жила и дышала, перевелся в другую школу. Вот так просто оставил ее одну, без предупреждений и подготовки. Оставил, даже не подозревая, что наделал, ведь принц так и не узнал о влюбленной в него замарашке.

Теперь, спустя целую вечность, он стоял перед ней так близко, что его можно было коснуться. Она столько раз рисовала в своих фантазиях, описывала в дневнике и просто мечтала испытать похожий момент, что теперь, когда он обрел форму, не знала, как поступить. Даже в самых смелых мечтах она не видела продолжения ситуации.

Она испугалась.

Ей показалось, что чувства, пылающие в ее душе когда-то, просто-напросто перегорели, рассыпались прахом и разлетелись по свету, подхваченные ветром. Ника не верила, что любовь может пройти вот так – вдруг. Ведь любовь – вечна. А если прошла, значит, и не было ее вовсе.

Так ради чего все было? Ей стало обидно до слез и очень себя жаль. Марк Воронов даже не подозревал о ее существовании тогда, хотя они встречались почти каждый день. И теперь смотрел на нее как на чудаковатую, странную незнакомку, по какой-то нелепой причине заявившуюся в его квартиру под совершенно дурацким предлогом. Насколько же глупо она выглядела со стороны!

Времени на долгие размышления у нее не было, Ника положила тетрадь на тумбу рядом со старым телефонным аппаратом. Не просто старый, древний, дисковый, он, наверняка, давно не работал и оказался на той тумбе случайно, кем-то забытый, никому не нужный.

Совсем как она.

В его пластиковых внутренностях уже никогда не прозвучат голоса: радостные, печальные, чем-то озабоченные или безразличные. Механическое сердце затихло после продолжительного, монотонного гудка.

Ника положила тетрадь на тумбу, поверх каких-то бумаг, самыми кончиками пальцев коснулась уснувшего навсегда телефона. Ей показалось, конечно же показалось, не мог он издать мелодичной трели. Просто фантазия разыгралась.

А вот рука на ее плече точно настоящая: горячая, тяжелая, она будто прожигала одежду и вот-вот должна была оставить болезненное клеймо на коже.

– Уже уходишь? – в голосе насмешка, почти издевка. Ника сразу почувствовала себя маленькой и ничтожной, а он нависал над ней могучей горой, будто хотел раздавить своей мощью. – Даже чаю не выпьешь?

И после долгой паузы, во время которой перед внутренним взором вспышками возникали картинки из прошлого, казавшегося таким далеким, скорее придуманным, чем случившимся на самом деле, он вдруг спросил:

– Ника? Так тебя, кажется, зовут?

Теперь воспоминания обрушились на нее снежной лавиной. Сопротивляться бесполезно, стихия раздавит тебя, уничтожит. Она и не думала, что снова будет так больно.

Но он назвал ее имя.

Откуда принц знает, как ее зовут? Неужели знал всегда, но по какой-то глупости или прихоти молчал? Или все же злая ведьма сняла чары с принца перед тем, как уйти к другому?

– Я тетрадь принесла. – Говорить после такого оказалось совсем непросто. Во рту мгновенно пересохло, язык так и норовил прилипнуть к шершавому небу. – И мне уже пора.

Она не сдвинулась с места. Уйти сейчас казалось самой большой ошибкой, за которую она будет винить себя, возможно, всю оставшуюся жизнь. Но нужно же что-то говорить, как-то реагировать. Почему он молчит? Почему не помогает ей? Чары ведь спали, и теперь ему ничего не мешает снова быть собой – прекрасным принцем.

– Может…

Она не позволила ему договорить, сама сделала шаг навстречу. Ее подбородок дернулся, голова слегка запрокинулась и со стороны можно было подумать, что Ника просто смотрит на Марка, который гораздо выше нее и так ей просто удобнее.

Она чувствовала горячее прикосновение его губ к своим губам, от него пахло мятной зубной пастой. Коктейль из горячего дыхание и прохладного ментола кружил голову.

– Ты в порядке?

– Что? – Она распахнула глаза. И когда только успела закрыть? – В каком смысле в порядке?

– У тебя странное выражение лица.

Не может быть, чтобы ей все померещилось. Слишком реальными были ощущения.

Принц поцеловал ее, она точно знает!

Или теперь они оба под воздействием ведьмы и это она насылает видения?

Либо же Ника просто сошла с ума.

Она приложила ладони к пылающими щекам. Пальцы, напротив, оказались ледяными. Точно так же она чувствовала жар поцелуя и прохладу дыхания принца. Слишком по-настоящему.

Уже было не разобрать, где заканчивается реальность и начинается вымысел. Ника запаниковала. Теперь ей уже точно не забыть своего позора.

В потемневших глазах принца она увидела жалость, щедро замешанную на брезгливости.

Спасаться! Бежать!

Хотелось кричать, умолять, оправдываться. Испарившиеся, казалось, чувства заполнили ее всю без остатка, не оставив возможности дышать. Она так и замерла на вдохе, когда будто загустевший, воздух, в котором увязали слова и мысли, разорвал пронзительный звук.

Звонил старый телефон!

Он ожил, как ожила ее похороненная любовь.

Или он не умирал, как не умирала ее надежда на новую встречу с принцем?

Судя по всему, Марк, как и сама Ника, не ожидал звонка. Он вздрогнул и не спешил поднимать трубку, смотрел на надрывающийся аппарат как на диковинное существо, пробравшееся в его дом. Так же он смотрел и на Нику, все еще не понимая, какую боль причиняет ей своим равнодушием.

Она так и не узнала ответил ли Марк на звонок.

Бежала вниз по лестнице, перескакивая через несколько ступеней, не боясь оступиться. Все самое ужасное, что могло с ней произойти, уже произошло, хуже не будет.

Так она думала.

Как оказалась дома, Ника не помнила. Мишка чистил картошку на кухне и одновременно говорил с кем-то, прижав плечом к уху мобильник.

– Вот как раз зашла, ага.

Ника напряглась. Брат не просто говорил с кем-то, он говорил о ней.

– Хочешь, сам спроси, у меня руки заняты. Угу. Передам. Давай.

Мишка бросил недочищенную картофелину в кастрюлю, разбрызгав воду, вытер руки о полотенце и поднялся навстречу Нике.

– Чего так долго? Мама скоро придет, ты обещала мне помочь с ужином.

– Прогуляться решила. – Разговаривать не хотелось. Она мечтала запереться в комнате и от души пореветь. Она совсем забыла про ужин, ей было не до еды. Но Мишка точно не отстанет, особенно, если она откажется помогать. – Переоденусь и помогу.

Ника наклонилась, чтобы снять обувь, когда брат будто между прочим сказал:

– Марк звонил. Спрашивал, куда ты убежала. Ты зачем убегала-то? Он за тобой гнался?

Его ситуация, похоже, забавляла, и он даже не пытался этого скрывать. Ника же обрадовалась, что он не видит ее лица.

– Гнался, ага. В догонялки играли.

– Прикалываешься?

Ника поднялась в полный рост и быстро отвернулась, делая вид, что ищет что-то в кармане ветровки. Она изо всех сил боролась с подступившими слезами и рисковала проиграть. Ей срочно нужно было выплакаться, чтобы не закричать из последних сил. При Мишке нельзя. Он либо поднимет ее на смех – еще бы, девчонки постоянно ревут по пустякам; либо – что хуже, побежит разбираться с Марком. Воронов сильнее и старше, он легко справится с ним, даже не разобравшись, в чем собственно дело.

– Миш, может ты сам с ужином, а? Я очень устала, – с надеждой попросила она.

– Когда успела-то? Или ты так намекаешь на то, что выполнила мою просьбу? Здесь пройти всего три дома.

– Дай мне переодеться. – Сил на спор не было. – Через пять минут подойду.

Мишка сам пришел в ее комнату через минуту. Постучал и дождавшись разрешения войти, привалился плечом к дверному косяку.

– Если приготовлю ужин, забудешь про дневник?

– Я уже забыла. Сама виновата, буду тщательнее за вещами следить.

– Вот и отлично. – Он просиял лицом. – Я позову тебя картошку посолить, сама знаешь, у меня проблемы с этим. И потом больше не трону, отдыхай.

Она понимала, если произнесет еще хоть слово, точно не сумеет сдержать слез. Мишка кивнул, пробормотал что-то неразборчивое и вышел, прикрыв за собой дверь.

Справился ли он с солью, Ника так и не узнала. Мишка не стал звать ее, и к ужину она не вышла, притворилась будто спит, отвернувшись к стене.

А утром ей пришло эсэмэс с незнакомого номера с предложением встретиться.

* * *

Жора многого о себе не знал, как оказалось, но он твердо усвоил одно – чутье охотника было внутри него всегда. Много лет ему приходилось подавлять это в себе, притворяться и играть чужую роль. Было сложно, иногда до омерзения противно, но теперь все изменилось. Он будто долго сидел на диете и вдруг попал на пир. У него не будет заворота кишок, он хорошо знает свою норму и не превысит ее. И пусть главное блюдо до сих пор не подали, он дождется. Ожидание бывает острее и ярче получения желаемого.

Добыча стояла рядом, таращилась пустыми глазами и даже не собиралась бежать. Сухие, потрескавшиеся губы шевелились, пытались что-то говорить, и Жора очень надеялся, что губы умоляют его о пощаде.

А если не умоляют, значит, скоро станут.

Он слишком долго притворялся, выжидал, присматривался. Если бы не тот Серый, ловко прикинувшийся настоящим человеком, никто бы не стал подозревать Жору. Но Серый оказался хитрым, завел его в проклятый лес, в котором обитают белоглазые вороны. Серый напугал Жору, но не своим видом, призраков он видит давно и знает – они безобидны.

Этот был другим.

Он заманивал, играл с ним. У Серого был разум.

Жора не считал себя психом, хотя много раз слышал перешептывания за спиной. Первое время он обижался, пытался говорить с ними, но очень скоро понял тщетность этих попыток. Ему никто не верил. Санитар в психушке не отличим от пациентов. Так о нем, наверняка, думали. Очень скоро ему стали безразличны пересуды и сплетни.

Жора сдался.

Иногда он думал, что, может, и в самом деле слетел с катушек, только не знал этого. Ему же никто не сказал: «Жора, ты больной, нужно смириться».

Шепотки за спиной – не в счет.

Когда-то он знал, что психи видят призраков. Он их тоже видел. Иногда призраки неотличимы от живых, пару раз Жора даже пытался ловить их, загонять в палаты. Благо, никто не становился свидетелем его странностей – тогда бы он уж точно не отвертелся. Здешние методы лечения не оставляют шансов на выздоровление. Только попади в руки докторов и – считай пропал.

А порой Жора начинал думать, что видит призраков по одной лишь причине – он сам давно и бесповоротно мертв. В памяти всплывали обломками затонувших кораблей острые воспоминания. В тех воспоминаниях было много голосов, разных: мужских и женских, добрых и озлобленных, усталых и совершенно равнодушных.

Один голос казался особенно назойливым, от него Жора отмахивался, как от жирной мухи, а тот все жужжал у самого уха, доводя до бешенства, до исступления.

– Надо жить, понимаешь, ты? Как бы ни было сложно, смысл всегда найдется.

И Жора отвечал, говорил нечленораздельно и путанно, отяжелевшим языком, до которого не доходили команды отравленного алкоголем мозга. Кажется, он обещал жить и добавлял еще что-то нецензурное. Потом снова просил оставить его в покое.

Оставили.

Однажды голоса остались лишь в его голове. Их было куда больше, чем раньше, и они уже не уговаривали Жору жить, напротив, голоса шептали скабрезности, ехидничали, издевались. Замолкали, лишь когда череп раскалывался на сотни кусочков, перед глазами вспыхивали яркие огни от удара по темени твердым и острым. Жоре не нужно было видеть, он точно знал – прилетел его старый знакомец. Ворон щурился, хотя, вроде птицы и не умеют такого вовсе, а этот вот умел. Он много чего умел и Жору научил. С появлением белоглазого демона он начал видеть мир другим. Люди даже не подозревают, сколько таскают на себе и за собой.

Голоса из головы начали выбираться наружу, стало даже чуть легче, ведь теперь он мог спать по четыре, а то и шесть часов за сутки. Снаружи они особо не болтали, разбредались, хотя и не уходили насовсем. Если не знать, можно спутать их с обычными людьми. И Жора попервости путал. Потом привык и почти перестал обращать внимание. Пока не оказался в психушке.

Здесь тех, кто вылез из его головы, оказалось куда больше. Они бродили среди психов, трогали их, и психи начинали дергаться, озираться, размахивать руками. К иным сумасшедшим приставали те, кого Жора для себя прозвал болтунами. Они никогда не замолкали, даже ночью. От них не получалось убежать или спрятаться. Психи не хотели отвечать болтунам, но в какой-то момент не выдерживали, срывались.

Психов лечили лекарствами. И только Жора знал, какое лечение поможет им на самом деле. Он спасал, избавлял их от непрерывных страданий. Они были ему благодарны. Жора видел счастливые лица тех, от кого отставали бродячие тени.

Психи любили Жору, а те другие – нет. Они шипели, рычали, тянули к его шее полупрозрачные щупальца, лишь отдаленно похожие на руки, но никогда не могли дотянуться, отчего злились еще больше и изводили очередного несчастного с удвоенной силой.

Но стоило прилететь ворону, как все менялось. Жора так и не понял – друг тот ему или лютый враг.

Точнее, не помнил.

Знал, точно знал.

Но забыл.

Впервые он увидел ворона давно, когда еще сам был другим. Когда его еще не уговаривали жить, не было такой необходимости. Потом что-то произошло и все поменялось. Жора однажды проснулся, а встать с постели не смог, ноги его не слушались. Он кое-как дополз до телефона и позвонил в «скорую». Тогда он еще верил докторам.

Привалившись спиной к стене, он сидел не понимая, что все уже не то, к чему он привык. Квартира превратилась в темницу, свет из окон не радовал, а больно резал чувствительные глаза не хуже бритвы, высекая горячие слезы.

Даже из зеркала на него теперь пялился кто угодно, но не он сам. В седом, угрюмом мужике с перекошенным ртом Жора не узнавал себя.

Он не был таким!

Нужно разбить зеркало, оно все врет!

Только вот занесенная рука вдруг беспомощно опустилась, повиснув вдоль тела, а перед глазами поплыл зеленый туман. Барабанные перепонки разорвал треск дверного звонка, после чего раздались глухие удары в филенчатую дверь.

Больше Жора ничего не видел и не слышал. Сколько времени он провел в таком состоянии, неизвестно, спросить было не у кого. Он возненавидел врачей за то, что те не позволили ему умереть. Смерть решила бы все его проблемы. Так он и отвечал на ненавистное:

– Надо жить, понимаешь, ты?

Понимали ли те, кто заставлял его цепляться за пустоту, как ему больно и страшно? Испытывали они хоть малую толику той разрывающей тоски, что сжирала его изнутри? Вряд ли бы они стали так говорить, если бы сами пережили нечто похожее. Уже и веревку бы поднесли да мыльцем натерли.

Жора продолжал жить, проклиная каждую минуту собственного никчемного существования. Он понимал – когда-то было иначе, а вспомнить как оно было и когда, увы, не мог.

Убить себя он тоже не смог. Не хватило духу Жоре, кишка оказалась тонка.

Настоящей отдушиной для него стала охота. Единственное, что ему не нравилось – когда добыча сама шла в руки. Если не испытать азарта, не допустить даже мысли о поражении, тогда оно того не стоит. Они должны убегать, прятаться, а Жора будет искать.

А самая главная жертва пусть пока посидит в своей уютной камере, которую по какому-то злому умыслу прозвали больничной палатой.

Время, когда он сможет разгуляться на полную, еще не наступило, но Жора каждой клеточкой чувствовал его приближение. Знакомец-ворон обещал, а Жора ему верил, совсем скоро все встанет на свои места и потерянный когда-то смысл вернется. Кто знает, может Жоре даже снова захочется жить? Он избавится от голосов не только в голове, но и снаружи. Перестанет видеть ожившие тени.

Нет, скучать он не будет. Они провели вместе много времени, но вспоминать об этом периоде Жора не хотел, устал.

Серый вел за собой, и Жора шел. Растрескавшийся асфальт сменился пыльной грунтовкой, а вскоре под ногами уже пружинил мох.

У самой реки Жора сложился пополам, его рвало долго, с болезненными спазмами, кровью и желчью.

Ворон наблюдал со стороны, не вмешивался. Глупая птица не знала, как ему плохо. А знала бы, помогла бы? Вряд ли. Только и может, что клевать его в темя, не оставляя при том никаких следов. Белоглазый демон.

Лодка стояла наполовину в воде, удерживаясь на берегу лишь прогнившей бечевкой накинутой петлей на колышек. На дне лодки лежали весла.

Мокрые.

Жора впервые задумался, откуда к нему на свиданки прилетал белоглазый. Его дом за рекой. Там, где Жора уже бывал, но помнил лишь перекошенное болью и страхом лицо пацана.

Ворон тем временем вспорхнул, перелетел на корму лодчонки, отчего та заметно качнулась, гнилая веревка натянулась, рискуя лопнуть.

За ним пришли.

Жора все еще не боялся. А может, уже не боялся. На борт он ступил смело, и даже когда мимо него, обдав холодом, прошел и уселся на затертую скамейку Серый, не удивился.

Вот ведь странность, Жора смотрел на Серого в упор, а спроси, какое у того лицо, есть ли у него нос, глаза и рот – да черт его знает!

Как ни старался Жора сфокусировать взгляд, изображение постоянно плыло и искажалось, будто ему выдали очки по чужому рецепту.

Весла легли на воду, лодка дернулась, раздался треск лопнувшей веревки, и река обняла деревянные бока холодными руками, плавно понесла хлипкое суденышко.

Серый смотрел на Жору в упор, будто и сам силился рассмотреть его лицо. Может, оно точно так же расплывалось для него и рябило, того Жора не знал. Ему было хорошо, легко и спокойно, хотя он понимал, что плывет неизвестно куда с двумя странными пассажирами. То, что не он управляет лодкой, стало ясно почти сразу. Весла приводила в движение некая невидимая сила, противиться которой, скорее всего, не стоило.

– Слушай, друг, – Жора обратился к Серому, ни на что не надеясь, просто скучно ему стало, вот и заговорил, – ты вообще меня понимаешь? Может, и не слышишь даже, ушей-то я твоих не вижу.

Серый кивнул. Едва заметно, может, и вовсе не кивок, а снова рябь, но Жора предпочел думать, что его понимают.

– Тогда может расскажешь, кто ты такой?

Внезапно ворон упруго оттолкнулся от края, при взлете лодку резко развернуло. Серый затрясся, зашипел и с тихим хлопком осыпался пеплом на дно посудины. Ворон же уселся Жоре на плечо, вцепился когтями в кожу, но клевать не стал, хотя тот напрягся, ожидая удара.