Текст книги "Здоровье и долголетие. Исцеляющие методы В. В. Караваева"

Покинув больничный покой, домой удалился

Из больницы не выпускали, даже дойти до ближайшего ларька нельзя – купить лаваш там или что-либо в этом роде. Три яблока, взятые мною, были уже давно сгрызаны.

Пришлось мне через какое-то время бежать из больницы. Ситуация осложнялось тем, что меня совсем закололи. Сначала капельница: антибиотики, противогрибковое, антивирусное лечение, затем уколы: пенициллин в известное место.

Последний укол попал в то же самое место, что и предыдущий. Он и решил дело: ни сесть, ни прилечь; боль и температура. Известное место от этих уколов стало просто каменным. Я написал отказную: «врачей не виню, претензий не имею, с последствиями ознакомлен…» и покинул больницу, не долечившись. Знакомый врач, сделав мне небольшой надрез скальпелем на зашитой шее, вручил кучу одноразовых шприцев, антибактериальную мазь и кучу стерильных марлевых салфеток и бинтов…

– Будешь снимать иголку со шприца, вот сюда мазь выдавишь; поршнем подожмешь, чтоб только воздуху не было; вводи в ранку и впрыскивай перед зеркалом, чтобы внутрь попало, а не сверху по коже растеклось, и тут же салфеткой стерильной закрывай, чтоб не вытекло, и бинтуй шею потуже… – инструктировал он меня.

– Сколько делать? День, два, три?

– И день, и два, и три, и, вообще, пока не наступит облегчение… Швы придешь снимать через семь дней.

Я вышел из больницы на негнущихся ногах, попробовал догнать маршрутку, но бежать не смог. Видно я переоценил свои силы: температура, слабость, общее истощение.

Дня два из меня с потом выходили лекарства; их зловонные запахи пропитали всю постель. «Когда люди потеют – это очень хорошо: организм борется, выбрасывает ненужное», – говаривал Караваев.

Потом я отъедался, как сумасшедший; какой-то жор на меня напал. Я целыми днями ел, ел и ел. Пока родные не забеспокоились – почему я так много ем? Но я уже наел себе щечки, и организм сам упокоился, очевидно, понял каким-то своим особым чувством, что голодная смерть ему не грозит.

Однако после больницы появились и осложнения: послеоперационная рожа, которую пришлось выжигать «наружным». Смазывал обе ноги через каждые полтора часа. Вроде сошло, но надолго ли? Температура долго держалась. Как пелось в советской песне: «Ничто не проходит бесследно…»

Победила ли караваевская система? Я не знаю. Может быть, победила или победит еще.

Как говаривал Караваев: «Воспринимайте жизнь как испытание». Вот я и пытаюсь воспринимать. Одно дело – писать книжки о здоровье, а другое дело за это здоровье бороться.

Глава 2. Пророк, целитель, мудрец. Караваев – кто он такой?

Скорее всего, не каждый читатель знает, кто такой Караваев. Да и откуда читателю знать эту фамилию. О нем не писали в газетах, о нем не рассказывали по радио и телевидению. И даже Малахов в своей ТВ-шной передаче о здоровье, по-моему, ни разу не упомянул эту фамилию. Была одна книжица, изданная самиздатом в СССР в 1976 году, называлась «Практическое руководство по профилактике и оздоровлению организма». На титульном листе стояла фамилия В. В. Караваев. На самом деле Караваев эту книжку не писал. Тем, что увидела самиздатовский свет, она обязана ближайшему помощнику Караваева С. В. Романенко. Это именно он записал караваевские лекции на магнитофон, обработал записи и составил книжку под таким названием… Караваев ее видел, редактировал и одобрил. Но вышел самиздатовский тираж небольшим – всего триста экземпляров (денег не хватило). Правда, люди потом сами под копирку распечатывали на машинках по нескольку экземпляров и раздавали знакомым. Все хотели быть здоровыми, даже в советские застойные годы.

В самом деле, может быть, я необоснованно в начале своего повествования увлекся бытописанием своей собственной персоны? Надо бы восстановить историческую и нравственную справедливость и поговорить о самом Караваеве и о его оздоровительной системе подробно.

Подозреваю, что читателю, привыкшему считать в граммах, мерить в сантиметрах и читать характеристики, наверняка хотелось бы знать, кто такой Караваев. Где родился, на ком женился, чем отличился. Однако подобного рода информация лично мне кажется скучной, и писать очередную биографию Караваева мне, скажем прямо, лень. Ее (биографию), по-моему, без всякого труда можно найти в Интернете.

Скажу лишь, что Караваев родился в 13-м году двадцатого века в Риге. Год 1913 весьма был благодатен для России, сегодня бы его назвали тучным… Что касается Риги, то город это красивый, особенно его старая часть. Бывал я там: ратуша, мощеная площадь перед ней – почти как в Европе…

Караваев тоже часто бывал на этой самой площади перед ратушей. И было это более полувека назад.

Жил Караваев на окраине Риги в двухэтажном деревянном доме. Это был обычный дом, с воротами и ставнями – таких домов еще много осталось в небольших городках средней полосы России. В этом рижском доме жили четыре семьи – выходцы из России… Караваевы размещались «по лестнице налево», о чем и оповещала посетителей их квартиры небольшая медная табличка, красовавшаяся на входной двери.

Визит доктора-правдолюбца

В 13 лет Караваев заболел… Это и предопределило его дальнейшую судьбу. Как он сам позже говаривал: «Трудности и неудачи даются нам либо как наказания за неправильные поступки, либо как испытания. И то, и другое надо уметь принимать спокойно, как подарок судьбы».

Вот как-то в весенний погожий день на пороге его квартиры появился долговязый врач, старый скептик, взявший за правило не скрывать от своих пациентов страшные диагнозы.

– Где тут больной мальчик?

Мать, еще молодая женщина, без седины в волосах, привела врача в комнату сына:

– Витенька, к тебе врач. Он посмотрит тебя.

Осмотр длился долго. Из саквояжа извлекались всякие новомодные медикаменты, но не обошлось и без обычной врачебной трубки.

– Ну что ж, отдыхайте, молодой человек, отдыхайте… – наконец изрек жрец медицины и вышел из комнаты. Вите было очень интересно – почему вдруг такой ажиотаж вокруг его персоны, почему его срочно уложили в постель, почему вызвали врача. Болезни он сейчас не чувствовал. Витя встал с кровати и, тихонько ступая босыми ногами по давно не крашенным половицам старого дома, старался как можно меньше шуметь. Он прокрался в коридор и прильнул ухом к затворенной двери спальни матери.

– Мамаша, определенно вам говорю, стройте сынишке своему новый домик и отселяйте, – говорил врач.

– Да какой домик, о чем вы говорите, ему 13 только исполнилось!

– Гробик – вот какой домик!.. Вы, мамаша, на меня не обижайтесь. У меня репутация честного врача – можете справиться в больнице. Кавернозный туберкулез не лечится. Жить ему осталось несколько дней. От силы недели две-три. То, что у него румянец во всю щеку, и то, что аппетит отменный, – это как раз плохой признак. Видели вы, как у него лихорадочно блестят глаза? (Про глаза доктор прибавил так, для красного словца.) Я, мамаша, никогда не скрываю перед больными их диагноз – это мой принцип.

Витя неслышно вернулся в постель и зарылся головой в подушку. Он все понял. Его уже давно мучил сухой кашель, как-то появилась кровь. Но умирать ему не хотелось. Жизнь манила его солнечным ярким светом, пробивавшимся через плотные малиновые занавеси в комнату, запахом расцветшего жасмина под окном, молодой смолистой листвой старого тополя, росшего у их дома.

Чудный дед или подарок судьбы?

На следующий день, когда в доме все еще спали и солнце только-только коснулось своими ласковыми лучами деревянной покрашенной в розовый цвет стены, Витя сбежал из дома. Мать не слышала, как он ушел. Она провела бессонную ночь. Чтобы не разбудить домашних, она тихонько плакала, вытирая слезы комочком батистового платочка. Лишь под утро она заснула.

Витя оделся и на цыпочках вышел из дома. Он не знал, куда он пойдет. Ему было все равно. Но ему не хотелось оставаться там, где для него было все кончено и нужно было заниматься только одним: готовить новый домик – «гробик».

Он шел по проселочной дороге. Невдалеке потянулись перелески, солнце уже припекало. Витя укрылся от зноя под тенистым пологом леса. На краю поляны он увидел пасеку. Кто-то на ней работал в белой одежде. Витя хотел есть, его мучил кашель. Пасечник, еще крепкий старик, поднял голову и посмотрел на Витю. Витя подошел.

– Ну, что, малец, заплутал?

И тут совершенно неожиданно на глаза Вити навернулись слезы:

– Какой заплутал, умру я, дедушка!

– Что это ты, молодец красный, умирать собрался? Что за слезы?

– Врач сказал, что туберкулез не лечится.

– А ну постой, – дед скосил глаза куда-то вдаль, словно заглянул в какую-то ему одному ведомую книгу судеб, и, вернув взгляд обратно на Витино лицо, уверенно сказал:

– Дурак твой врач, до старости будешь жить!

У Вити мгновенно высохли слезы:

– Почем знаешь, дед?

– Знаю! Где живешь – то? Поди, матери скажи, что нашел травника, мол, он меня взялся полечить… А то мать-то волнуется.

Дед сдержал слово. Витя ходил на пасеку, помогал как мог старику. Тот поил его травами, подробно рассказывая, какая травинка чего лечит. Ходил Витя вместе с дедом и в сосновый бор, живицу собирал. Делали они надрезы на стволе сосен; в отщеп ставили картонные стаканчики. Туда за несколько дней натекала смолистая живица. Из нее дед выпаривал самопальный живичный скипидар и заставлял Витю вдыхать пары подогретого скипидара.

После двухчасовой ингаляции оба шли снова в сосновый бор, где дед учил Витю петь – надо было легкие разрабатывать.

– Да не ори ты, чувствуй мелодию, – поучал он подростка.

– А разве от мелодии болезнь пройдет?

– Пройдет еще как!

Они на два голоса пели все: и «Боже царя храни», и «Дубинушку», и «Разбойничков».

– Главное, не выходи из мелодии, веди ее, – поучал дед…

Болезнь отступила. И это было чудо. Ибо кавернозный двусторонний туберкулез, именно такой, какой был у Караваева, не лечится даже современной медициной.

Жизнь манила…

Жизнь манила Караваева своей неизведанностью. Его интересовало буквально все. Он спешил жить. Вот он студент железнодорожного техникума – осуществилась его детская мечта стать машинистом, разобраться в хитросплетениях железнодорожных путей… Эти пути так похожи на судьбы людей.

Вот он посещает занятия в Рижском университете. Биология, медицина, философия – предмет его пристального внимания… Вот Караваев на занятиях йогой (она была чрезвычайно популярна в начале двадцатого веке в Риге, как и в других европейских столицах). Но более всего Караваева привлекает человек – тайна его бытия и происхождения. Зарождается человек в маленьком пузырьке, появляется на свет беспомощным, но растет, крепнет его тело – он становится взрослым… Потом тело стареет, и уходит человек за грань очерченного земного круга.

Откуда пришел человек: его душа? Куда он ушел? Для чего он посетил сей мир? Караваев пытается для себя отыскать ответ на эти вечные вопросы бытия.

«Караваев, да ты философ!» – запальчиво выговаривает ему веснушчатый паренек, его товарищ по университету.

Красивая девушка машет ему рукой среди песчаных дюн и изогнутых ветром сосен. «Витя!» – кричит она, но ветер уносит ее голос. Она смеется. Витя видит это. Вот они уже вместе. Ветер треплет ее мокрые волосы. Море шумит. Пена длинными волнистыми змеями извивается у их ног…

Караваев вовсе не был отшельником.

Однако причудливы и неисповедимы пути, уготованные Богом человеку в этом мире. Караваев поет в церковном хоре православного храма и чувствует, почти наверняка знает, что есть нечто большее, чем жизнь с ее привычными радостями. Есть то, что он впоследствии назовет Океаном Разума. И лишь совесть одна соединяет каждого человека с этим океаном.

Караваев чувствует свою миссию. Он ощущает, что он не такой, как все. Он верит, что был рожден второй раз не для того, чтобы срывать плоды наслаждений с древа времени. Это чувство ему привил его наставник – старый пасечник-целитель.

Совесть-интуиция, которая спасла Караваева

Караваев женился. У него растет маленькая дочь. Теперь он живет в старой Риге, в его личной библиотеке собрано множество книг по йоге, эзотерике, целительству. Однако Караваев чувствует настоятельную потребность объединить разрозненные знания о человеке, о методах исцеления в единую систему.

Система оздоровления явилась Караваеву во сне во всей своей цельности и единстве. Она явилась в сиянии и блеске озарения, как являлась, наверное, античная богиня своему преданному поклоннику, проводившему ночи у порога древнего храма…

Как говорил Караваев: «Совесть, именуемая в науке интуицией, никогда не оставит того, кто верит и ждет помощи свыше».

Осталось прояснить лишь некоторые детали оздоровительной системы. Однако на это ушло несколько лет.

И вот система создана. Караваев страстно желает испытать ее, но на ком – на страждущих и больных? Этого Караваеву мало, требуется нечто большее. Система включает в себя комплексные знания о человеке, его психике, реактивности организма. Для испытания требовался эффект присутствия целителя.

Пришли испытания… Началась война, которая была огромным общим испытанием

Было ясное утро, одно из тех, какое бывает в самом конце июня. Караваев стоял у окна и смотрел на летавший над городом немецкий самолет. Несмотря на сигнал воздушной тревоги, он не спешил укрыться в подвале дома, где на скорую руку было оборудовано бомбоубежище. В городе постреливали. Однако самолет летал над городом, не отвечая на разрозненные револьверные выстрелы отходивших красных частей, и было в этом что-то завораживающе зловещее.

Караваев машинально провел рукой по щеке: «Надо бы побриться», – мелькнула в его голове странная для подобных обстоятельств мысль… Он отошел от окна и сделал два шага в сторону умывальника. В этот момент немецкий ас полоснул наугад по жилым рижским кварталам пулеметной очередью… Караваев услышал звон разбитого оконного стекла за своей спиной. Во все стороны разлетелись осколки. Пулеметные пули заскрежетали по стене дома. Караваев инстинктивно пригнулся. А в следующее мгновение пришло, как озарение, понимание того, что Совесть-Интуиция спасет всякого, к кому только она благосклонна. Не следует проявлять слабость, надо только верить, верить ей одной…

Чужой среди своих

Странные замысловатые узоры рисует судьба во времени и пространстве, подобно зимним узорам на окнах, она никогда не повторяется, в ней есть своя логика, но предугадать очередной поворот жизненного сюжета отдельно взятого человека практически невозможно.

Караваева не тронули немцы. Более того, причислив его к рижской буржуазной публике, они ему выдали пропуск, и он мог свободно передвигаться по территории Риги и ее пригороду. У Караваева оказались развязаны руки. Он мог собирать травы, живицу, готовить целебные настои и лечить страждущих… Уже в то время у него было немало пациентов.

Когда в Ригу пришли советские войска, Караваева арестовали. Следователь НКВД, ухмыляясь, склонял Караваева к подписанию кипы ложных обвинений, где Караваев признавал себя агентом, саботажником, уклонистом и организатором подрывной ячейки. Под «ячейкой» понимались больные, которые посещали во время оккупации рижскую квартиру Караваева и его загородный дом. Следователь недоумевал: «Зачем нужно было кого-то лечить, если есть врач, который живет по соседству и каждый день ходит на службу в больницу… Нет, подрывная ячейка – и все!»

Старая рижская тюрьма с толстенными стенами видала виды. В разное время здесь сидели революционеры, затем «враги» советской власти, потом немногочисленные «партизаны» и «пособники комиссаров», отловленные немцами в пригороде, евреи и опять «враги»…

«Врагом» совершенно неожиданно для себя и окружающих стал Караваев. В свое время, когда немцы только подходили к Риге, Караваева в общей неразберихе и при нехватке кадров назначили наркомом по эвакуации крупного завода. Однако неожиданное появление немецких моторизированных частей в окрестностях Риги 1 июля 1941 сделало эвакуацию невозможной. Следователь НКВД требовал от Караваева признательных показаний в том, что он саботировал приказ по эвакуации и сдал завод немцам. И это было самое серьезное обвинение.

Следователь, в выгоревшей гимнастерке, затянутый в портупею, ухмылялся: «Да все равно подпишешь, куда ты денешься! И не таких саботажников раскалывали!»

Кормили заключенных плохо – специально плохо, чтобы они были посговорчивей. Мотив был такой: «Когда страна голодает и напрягает все силы, чтобы разбить врага, могут ли пособники врага сладко спать и вкусно есть?» Караваев как мог компенсировал плохое питание. В камере он по нескольку часов занимался йогой.

Не думай о еде, когда стоишь на голове

Лязгнул замочек глазка, и охранник заглянул в камеру. Но что он увидел! Караваев стоял на голове, вытянув руки по швам, ноги упирались в низкий потолок камеры. «Караваев повесился!» – немедленно сообщил он по инстанции. Через четыре минуты в камеру к Караваеву уже спешила группа товарищей: врач, начальник охраны в сопровождении заместителя и начальника смены. «ЧП – не доглядели», – распекал начальник охраны своих подчиненных. Открыв тяжелую дверь, «группа товарищей» увидела безмятежно сидевшего в позе лотоса Караваева.

– Это что за шуточки, – начальник охраны повернул раскрасневшееся от быстрого шага, почти бега, лицо в сторону охранника.

– Ей богу, товарищ майор! Он висел вниз головой.

– На чем он висел, дурень! У него даже шнурки отобрали… Обыскать камеру.

– Я стоял на голове, – подал голос Караваев, не меняя, впрочем, своей позы.

– Как стоял?

Караваев молча продемонстрировал, как именно: он встал на голову, вытянул вверх тело, руки и ноги. Для пущего эффекта Караваев стал еще и раскачиваться, как маятник, – из стороны в сторону. Стоя на одной голове, он умудрялся сохранять равновесие в такой странной и, казалось бы, противоестественной для человека позе. Это была уникальная асана, которую Караваев освоил еще в юности, интенсивно занимаясь хатха-йогой.

Охрана смотрела на качающегося и стоящего на одной голове Караваева и недоумевала, как такое может быть. О происшествии доложили следователю.

– Зачем вы стояли на голове? – выйдя из-за стола, запальчиво спрашивал Караваева следователь. – Вы хотели обмануть бдительность охраны и бежать? Советую вам не отпираться.

– Видите ли, гнилая капуста не для моего желудка. Дабы предотвратить метеоризм, я использую упражнения восточных оздоровительных практик.

– Это что за фокусы, человек не может стоять на голове… она же круглая. Но меня вы не проведете. Я приглашу понятых, и, если в их присутствии вы не сделаете того, о чем говорите, я вам запишу еще и подготовку к побегу.

Понятые – солдаты срочной службы – робко вошли в кабинет следователя и уставились на возмутителя спокойствия… Караваев встал на голову, распрямил тело, вытянул вверх ноги и руки и стал качаться, как маятник. Солдаты вытаращили глаза. Караваев был весьма высокого роста – его тело протянулось снизу вверх до самого потолка. Казалось, что он каким-то неведомым способом встал на потолке и раскачивается.

– Да, у меня нет слов, такого я не видел… Идите, ребята, – добавил следователь, обращаясь к солдатам. – Знаете, мы вас будем кормить хорошо, специально будем хорошо кормить, только, пожалуйста, я вас очень прошу, не вставайте больше в камере на голову… У меня могут быть неприятности.

Затем следователь неожиданно нахмурил брови и, подтянув портупею, сказал: «Естественно, дополнительное питание никак не отразится на ходе расследования вашего дела».

Сражение с воспалением легких при помощи «шкурно-листового» отвара, заменившего лекарственные травы

Стоя в своей камере, прислонясь к холодной ее стене (сидеть днем воспрещалось), Караваев продумывал аргументы в пользу своей защиты и оправдания. И вдруг он неожиданно поймал себя на мысли о том, что сам же просил у судьбы испытать его на прочность. Новая мысль была ясная и четкая, достойная Рахметова с его гвоздями: «Когда испытания настали, не следует их избегать, нужно идти навстречу им».

Караваев поступил именно так. Утром у следователя он подписал все бумаги, безоговорочно признал все обвинения. Машина завертелась. Уже через неделю была тройка, в военное время заменявшая суды. «Десть лет лагерей, принимая во внимание чистосердечное раскаяние подследственного».

Везли Караваева на место отбывания наказания – на Колыму – через всю Россию. Переезд длился долго – несколько месяцев. Местожительством на это время для Караваева стали теплушки, на скорую руку оборудованные для перевозки заключенных, камеры пересыльных тюрем, набитые «врагами народа» и уголовниками, карцеры и просто земляные ямы с нарами.

Пересыльная тюрьма в Красноярске стала очередным испытанием для Караваева. Партию зеков продержали на морозе пять часов в ожидании, когда прибудут полуторки с конвоирами. На Караваеве была арестантская роба, выданная еще в Риге; никто не позаботился, чтобы обеспечить его зимней одеждой. Сам по себе мороз был не страшен Караваеву, с юности закалявшему свой организм… Но ветер, пронзающий до костей, от которого нельзя было никуда укрыться!.. Два человека из этой партии заключенных умерли через несколько дней, еще пять – через неделю. Караваев отделался сравнительно легко – схватил воспаление легких. Он чувствовал жар. «Температура, наверное, под сорок», – думал Караваев, но он не собирался сдаваться. Он собирался бороться.

Понятно, что в пересыльной тюрьме зимой невозможно было найти нужных трав, приготовить лекарство. Но надо было бороться.

По благоприятному стечению обстоятельств, Караваеву дали наряд на кухне. Он и не показывал вида, что болен. Не было в пересылке ни врача, ни медпункта. Драил котлы, мыл кафельный пол, чистил закоченевшими руками мороженые кочаны капусты от верхних почерневших листьев. Это добро он не вываливал в общий мусорный бак, а складывал отдельно. Потом прибавил к капустным листам картофельные очистки и замороженную ботву редиса. Поздно вечером он выпросил у повара кастрюлю, и, предварительно хорошенько вымыв все это «добро», залил его кипятком и варил минут пять. Затем укутал в свою собственную телогрейку – до утра. Получился концентрированный «шкурно-листовой» отвар. Добавив в него машинного масла и немного бензина, перелив в бутылку, Караваев постоянно натирал этой вонючей смесью грудь и спину.

Из подручных материалов – того же «шкурно-листового» отвара, бензина, скипидара (немного его удалось достать) – Караваев изготовил дыхательную смесь для ингаляции и постоянно каждую ночь, отрывая время ото сна, дышал этой смесью, накрывшись с головой тонким армейским одеялом.

Через пару дней ему удалось сбить температуру. Еще через неделю такой интенсивной терапии воспаление легких было ликвидировано.