Текст книги "В стране стоячего солнца"

Александр Беляков
В стране стоячего солнца. Стихотворения 2019—2023 годов

Новая поэзия

Александр Беляков

В СТРАНЕ СТОЯЧЕГО СОЛНЦА

Стихотворения 2019—2023 годов

Новое литературное обозрение

Москва

2024

УДК 821.161.1.09

ББК 83.3(2Рос=Рус)6

Б44

Предисловие Д. Давыдова

Александр Беляков

В стране стоячего солнца: стихотворения 2019—2023 годов / Александр Беляков. – М.: Новое литературное обозрение, 2024. – (Серия «Новая поэзия»).

Новую книгу Александра Белякова составили стихотворения, написанные с 2019‐го по 2023 год. В них особенно заметны «иероглифическая», предельно строгая компактная форма и стоицизм автора, отзывающегося на сегодняшние катастрофические события. Бесприютные осколки слов, макабрические образы, обманчиво веселое стрекотанье ритмов, каламбурная рифмовка – таков моментальный снимок трагического опыта, сделанный точнейшими поэтическими средствами. Александр Беляков родился в 1962 году в Ярославле. Окончил математический факультет Ярославского госуниверситета (1984). Был программистом, журналистом, сотрудником издательства, книготорговцем, бухгалтером, редактором на радио и телевидении, чиновником, PR-менеджером, копирайтером. Печатается с 1988 года. Автор 10 книг стихов и книги малой прозы «Возвышение вещей» (2018), многочисленных публикаций в литературных журналах и поэтических антологиях. Стипендиат Фонда памяти Иосифа Бродского (2012).

На обложке: © Picture by Sergey Sidorov on iStock

ISBN 978-5-4448-2397-2

© А. Беляков, 2024

© Д. Давыдов, предисловие, 2024

© Е. Белякова, фото, 2024

© И. Дик, дизайн обложки, 2024

© ООО «Новое литературное обозрение», 2024

Сразу наповал

Стихи Александра Белякова обманчивы (подразумевается: неодноуровневы). Их просодическая привычность (общее ощущение которой не отменяется и выходами поэта за пределы силлабо-тоники), их лаконизм могут включить механизмы чтения «просто лирики», некоего стертого текстуального явления, заранее подразумевающего определенный (небогатый) набор реакций. Такого рода категориальные обманки, притом не увязанные с теоретическим аппаратом концептуалистской и постконцептуалистской рефлексии, являются верным признаком виртуозной авторской работы, которая встречается совсем не часто (вспоминаются, к примеру, Виталий Пуханов и Алексей Александров, совершенно иначе, впрочем, взламывающие автоматизм лирической инерции).

Возможно, именно оттого в отзывах на стихи Белякова порой чувствуется некоторая растерянность. Так, Владимир Губайловский отмечает: «В стихах нет ни недоговоренности и открытости, ни даже малой возможности сокращения и сжатия текста. А это значит, что нет свободных связей, которые могут быть открыты вовне. Каждое стихотворение в книге – одиноко. Стихи почти не связаны друг с другом. Они не поддерживают друг друга. Это книга одиноких сущностей»11
  Губайловский В. Траектория падения стиха. [Рец. на] Александр Беляков. Книга стихотворений. М.: ОГИ, 2001 // Дружба народов. 2001. № 11 (https://magazines.gorky.media/druzhba/2001/11/tri-knigi-stihov.html).


[Закрыть]; или же Валерий Шубинский, сравнивая стихи Белякова с ранним творчеством Михаила Айзенберга, тут же оговаривается: «Главная цель Айзенберга – сказать хоть что-то, когда речь невозможна… Белякову как будто ничего не мешает говорить – он сам этого не желает, точнее, хочет не сказать, от полуправды слов уходит в засловье, а там ищет не формул, а сбоя, „небольшой погрешности“ в обэриутском смысле, позволяющей не удержаться на плаву, а по-настоящему почувствовать себя утопающим»22
  Шубинский В. Засловье // OpenSpace.ru. 2011. 6 июня (https://os.colta.ru/literature/events/details/22913/?attempt=1/).


[Закрыть].

Между тем сквозь эту растерянность проступают принципиальные, на мой взгляд, свойства поэтики Белякова, его способа обращения с языком, текстом, взаимодействия субъекта в этих текстах с окружающим миром. Процитирую еще один отзыв на его стихи, принадлежащий тому же Айзенбергу: «…эксперимент проводится в атмосфере, к дыханию как будто и непригодной. Вещи Белякова – кристаллические конструкты такого невозможного дыхания: как бы спекшиеся словесные образчики, привезенные с Луны или Марса… Никакой зыбкости, даже самые мягкие ткани стиха готовы к твердой обработке. Ужас обыденности, захваченный не описанием, а измененным языком»33
  Айзенберг М. Сквозь стену // http://newkamera.de/aisenberg/aisenberg_o_10.html.


[Закрыть]. Айзенберг говорит о стихах Белякова как об артефактах, оставшихся после столкновения речи с неким нечеловеческим началом. Это начало явственно неопределимо, оно ощущается как композитное соединение разноприродных сущностей, которые, однако, по определению вне-(до-)словесны.

По Айзенбергу, «…поэтическое сознание должно осуществлять себя одновременно и в языке, и в каких-то доязыковых актах, доречевых состояниях. Стихи становятся реальностью только в превосходной степени: только превосходя наличные языковые возможности. Они и употребительны лишь в том смысле, что создаются на потребу определенному моменту речевого становления. Это движение к языку в обход языка существующего. Иначе говоря, поэтическое произведение пишется одновременно на двух языках, и его второй – основной – язык особо замечателен тем, что пока не существует»44
  Айзенберг М. Оправданное присутствие: Сборник статей. М.: Baltrus; Новое издательство, 2005. С. 16.


[Закрыть]. Поэтология Айзенберга противостоит и передаче полномочий от стихотворца самому языку, которую постулирует Бродский, и авангардистскому взлому языка. Но как с этим на самом деле соотносится практика Александра Белякова?

Взаимоотношения субъекта в этих стихах со словесной стихией разнообразны и драматичны: «когда январь приходит как хозяин / комиссовать служилый лексикон / бредут слова бездомные с окраин / снегам вдогон // пустых затей оборванные нити / юродства позолоченный запас / мы нужные твердят / вы нас примите / нельзя без нас // стекаются как запасная память / смыкаются как преломлённый свет / из них попутной песни не составить / дай бог куплет». Слова не столько проступают из дословесного (как это предполагается у Айзенберга), сколько собираются отовсюду, в буквальном смысле сползаются их всех уголков («бредут слова бездомные с окраин»), со всех семантических полей; они агентны, но это агентность маргиналов, бродяг, бездомных, попрошаек.

(Трудно удержаться, чтобы не сопоставить это с авторским сообщением Белякова о методе собственного письма: «Какие-то фразы, созвучия, строки – чаще поодиночке, реже попарно – возникают в голове ежедневно и не по одному разу. Я бы сказал, с физиологической регулярностью… Такие обрывки сообщений себе самому, сигналы внутреннего человека. Все эти непроизвольные мозговые отправления исправно заносятся в блокнот… Спустя дни критически пересматриваю скопившийся ментальный мусор, ищу в нём если не жемчужные, то просто зёрна… Собранные вместе, бок о бок, на одной или нескольких страницах, эти осколки, зёрна, зародыши создают энергетическое поле, в котором и возникает стихотворение… осколки нередко начинают притягиваться. Некоторые строки ждут своих партнёров не по одному месяцу, а некоторые – по году и больше. Иногда они находят друг друга в тетрадях разных времён. Меня такие встречи очень трогают»55
  Как мы пишем: Опрос // Воздух. 2020. № 40. С. 370–371.


[Закрыть].)

Словам, которые явились таким образом, в полной мере доверять нельзя: «отойдёшь ко сну / а во сне сова / говорящую мышку ест / поскребёшь белизну / а под ней слова / несмываемый палимпсест // научи меня голован-сарай / этой грамотой или той / из окраин дня выкраивать рай / чтоб сидел на мне как влитой». Сова пожирает говорящую, то есть доверившуюся языку мышку; будь это сова Минервы или же просто хищник, функция беспощадного случая, в любом случае тем самым она утверждает неизбывный принцип «Молчи, скрывайся и таи», осуществить который на практике непросто: даже за кажущемся нулем информации, «белизной», скрываются словесные залежи, причем переработанные культурой, складывающиеся в «палимпсест». «Голован-сарай», изначально рожденный каламбурной стихией, предстает носителем «как бы» бесполезного опыта (и «сарай» здесь, конечно, стоит понимать не в высоком древнем значении, а в современном сниженном, как некий аналог того мозга-чердака, куда, по выражению Шерлока Холмса, дурак «тащит нужное и ненужное»). Этот «опыт дурака», наполненный всяким семиотическим барахлом, способен научить, однако, выискивать нечто подлинное, истинное («рай»), соответствующее самоощущению субъекта («чтоб сидел на мне как влитой») на «окраинах», в маргинальных зонах реальности (и не важно, с помощью какой именно «грамоты», то есть дискурсивной практики). Перед нами манифест недоверия к словам и доверия к необязательному, «окраинному» опыту.

Это – возможная точка расхождения с упомянутой уже магистральной для русскоязычной поэзии линией языковой критики, концептуалистской. Для Белякова мир не сводится к дискурсивным стратегиям: недоверие к речи не означает для него отказа ни от нее, ни от сопутствующих явлений, таких как субъектность говорения или семантичность.

Соединение «осколков» не порождает у Белякова поэтической алеаторики, разноприродные «бродячие» элементы складываются воедино с изящной естественностью. Мимикрия под «просто лирику», о которой говорилось выше, усиливается компактностью, лаконизмом практически всех текстов Белякова. Компактность эта не минималистична, здесь нет разреженности, все «будто бы случайные» элементы подогнаны очень плотно и каждый текст достигает максимальной концентрации (у Белякова на этот случай есть и автометаописание: «чем выше горы шелухи / тем ближе и родней / однозарядные стихи / второразрядных дней // они хронический приказ / карающий кимвал / не истязают всякий раз / а сразу наповал»).

«Идеальным» беляковским текстом является восьмистишие, которое, как мне неоднократно приходилось писать, в новой и новейшей лирике становится практически твердой формой, редуцированным вариантом сонета (в котором одно четверостишие – тезис, второе – антитезис, тогда как синтез не выделен в финальные терцеты, а образуется соотнесением двух строф, смыслопорождающим напряжением, которое возникает между ними): «на сумрачной поляночке / как человек-койот / полярник в биполярочке / то лает то поёт // скрипит пенёк терпения / под натиском зимы / и лай честнее пения / и свет темнее тьмы». Но, конечно, «идеальный» в данном случае означает модельный: и меньшие по объему тексты («россию захватили марсиане / на марсе появились россияне / рассвет багрянцем осиян / туземец просыпается как демон / он сам не понимает где он / и всюду видит марсиан»; нет ли тут, кстати, оммажа, к тому же структурно подобного, Григорию Дашевскому с его знаменитым стихотворением «Марсиане в застенках Генштаба…»?), и бóльшие подчиняются общим принципам.

Сам Беляков говорит о своих текстах как о «иероглифах» («Мои стихотворения почти всегда кончаются быстро. Я представляю каждое из них как иероглиф. А иероглиф экономен. Не умею писать длинное»66
  Как мы пишем: Опрос // Воздух. 2020. № 40. С. 371.


[Закрыть]). Не думаю, что здесь имеет смысл говорить об «иероглифах» в понимании Леонида Липавского и Якова Дркускина; скорее, здесь иероглиф должен пониматься более традиционным способом, как компактный и одновременно композитный знак, в котором ощутима иконическая природа. Важно и то, что иероглиф может быть расшифрован, прослежен до своего иконического генезиса. Стихотворение-иероглиф не обязано быть распространенной метафорой или метаболой (и здесь – расхождение Беляков с еще одной важнейшей линией новейшей поэзии), но это и не обязательно зашифрованное, энигматическое высказывание, притворяющееся герметичным, подобно текстам Михаила Ерёмина, с которыми стихи Белякова иногда возникает соблазн сравнить (чтобы немедленно, впрочем, различить). В стихах-«иероглифах» Белякова важна объединяющая фигура затекстового «я», которое подвергает сомнению свой материал, однако не отбрасывает его, а позволяет стать частью построенной вне всяких правил, но в конечном счете устойчивой конструкции.

В свою очередь, это «я» подвергает сомнению и самое себя. Такого рода самоанализ-самоумаление становится особенно заметным в самых новых стихотворениях Белякова, в которых отзывается сегодняшний катастрофический опыт: «всё что говорится / ни к чёрту не годится / всё о чём молчится / за каждым волочится / измятой и нервной / жестянкой консервной / в звуках этой жести / истинные вести». Отчасти утопическое доверие к фрагментам и осколкам оборачивается своей трагической стороной, предстает в макабрических образах (может быть, перекликающихся даже с блокадными стихами Геннадия Гора»): «что за обрубки тут / мимо тебя плывут? // это не труп врага – / порознь рука нога / тулово голова / адские острова // ровно в такой же ряд / всякий напев разъят / словно глухой дебил / музыку победил».

Эта безысходность содержит в себе, впрочем, возможность потенциальной пересборки мира, в котором бесприютные осколки слов и внесловесных аффектов могут оказаться пригодным строительным материалом.

Данила Давыдов

I

«снег ложится на небо…»

 
снег ложится на небо
а небо на снег
будто сушат бельё там
тучный ангел не может закончить разбег
ни паденьем
ни взлётом
 
 
от себя самого он бежит наутёк
в атмосферном бедламе
и босые следы убывающих ног
заметает крылами
 

январь 2020

«если деланием никак…»

 
если деланием никак
говорением удержи
череду небесных собак
вожделенные падежи
 
 
избавительный
дарительный
гадательный
пленительный
отворительный
непреложный
 

январь 2020

«из комнаты в комнату катится ком…»

 
из комнаты в комнату катится ком
фамильный клубок темноты
давай остановим его языком
и с предками будем на «ты»
 
 
пусть ель родовая усохнув тайком
прощальные пустит цветы
как будто явился подземный партком
на проводы тщетной мечты
 

январь 2020

«на углу победы и свободы…»

 
на углу победы и свободы
в немудрёном русском сериале
мы вошли в одни и те же воды
мы тонули
а они стояли
 
 
на углу реальности и бреда
в омуте ночного кислорода
за плечами корчилась победа
впереди мерещилась свобода
 

январь 2020

«о чём сустав суставу…»

 
о чём сустав суставу
скрипит не по уставу?
о том что наши сказки
почти не знают смазки
что стала жизнь негибкой
со скрипом как со скрипкой
и музыка такая
звучит не умолкая
 

январь 2020

«мимо громких слов и шумных дел…»

 
мимо громких слов и шумных дел
тихий алкоголик пролетел
чреслами виляя меж горнил
тишину на землю обронил
 
 
где упало чудо тишины
боли мало
страхи не страшны
от воспоминаний только сласть
будто жизнь фатально завралась
 

январь 2020

«с воли стучат…»

 
с воли стучат
а у нас тишина
око дверное в коросте
ближняя даль глубины лишена
кто эти плоские гости?
 
 
время местами менять имена
тесный простор ополчается на
гордость сокрытую в горсти
 

январь 2020

«аномалия и норма…»

 
аномалия и норма
дочери войны
друг у друга просят корма
вечно голодны
 
 
две сестры не имут срама
кто им логопед?
повторяют мама-мама
будто мамы нет
 

февраль 2020

«времена наносят на лицо…»

 
времена наносят на лицо
истинного бога письмецо
с матрицей морщин заподлицо
как дорожки на виниле
 
 
получатель зеркало берёт
жизнь читает задом наперёд
слышит звук
да смысл не разберёт
будто смыслы отменили
 

февраль 2020

«мир разобрали и собрали…»

 
мир разобрали и собрали
мы снова лишние детали
 
 
в устройстве пройденном насквозь
нам примененья не нашлось
 
 
и нет надежды как когда-то
на переделку агрегата
 
 
он не насмешка и не месть
а просто фатум как он есть
 
 
имеющий глаза и уши
взирает на судьбу снаружи
 

февраль 2020

«из фракций неба и земли…»

 
из фракций неба и земли
реальности и сна
мы перспективу испекли
которая ясна
 
 
она единственная весть
терзающая нас
и чтоб её глазами есть
не требуется глаз
 

февраль 2020

«пока я пел и старел…»

 
пока я пел и старел
мой город и мир усыхали
державной шагреневой кожей
 
 
теперь здесь настолько тесно
что я предпочёл бы чужбину
ничто нигде никогда
 
 
к счастью в пространстве речи
есть куда разбежаться
прежде чем разобьёшь себе лоб
о собственное отражение
 

февраль 2020

«в силу возраста и режима…»

 
в силу возраста и режима
наше время нерастяжимо
камень часа в один бултых
утопает без понятых
 
 
прозябает собрат тверёзый
там где длительность стала грёзой
я вином усыплю вину
и на сутки час растяну
 

март 2020

«куда всё делось?..»

 
куда всё делось?
о дона анна
фантом соблазна!
 
 
и мне б хотелось
писать туманно
да мне всё ясно
 

март 2020

«парад превращается в пар…»

 
парад превращается в пар
и в облаке ратного пара
повадка танцующих пар
размеренна и сухопара
 
 
мы пели и пили одно
но в сумерки отчей сансары
нам оптом войти не дано
а только разбившись на пары
 

март 2020

«свист утратил полезные свойства…»

 
свист утратил полезные свойства
у пространства – запал на нуле
не довольно ли нам недовольства?
не пора ли предаться хвале?
будет счастье у нас густоброво
воли с палец
покоя с кулак
 
 
но юроду должно быть херово
и шуту без печали никак
 

март 2020

«слово „жалость“…»

 
слово «жалость»
словно сжалось
 
 
на пластинке прижилось
то ли «жало»
то ли «жлость»
 
 
время песню отлежало
не хотелось да пришлось
 

март 2020

«певцы иного эона…»

 
певцы иного эона
сворачивают знамена
 
 
в стране стоячего солнца
нигде ничего не вьётся
 
 
безветрие тихой спевки
собой пеленает древки
 
 
так лес повреждён и редок
терпенье растит без веток
 

март 2020

«давай сегодня вместе…»

 
давай сегодня вместе
пойдём гулять на месте
пока не всё путём
в осаде и аресте
отраду обретём
 
 
смириться нелегко нам
с естественным законом
но выгляни на свет
в пейзаже заоконном
стаффаж сошёл на нет
 
 
представим в идеале
что так и мы пропали
из памяти и глаз
в трёхкомнатном пенале
хранимся про запас
 

март 2020

«под окном моим…»

 
под окном моим
мир стоит как мим
просит недвижим
соблюдать режим
 
 
с ним в одном строю
у окна стою
на верхах своих
замер и затих
 
 
тянем поутру
детскую игру
кто из нас вперёд
нынче отомрёт?
 

апрель 2020

«в час безучастный…»

 
в час безучастный
по воле безволия
каждой лексеме мерещится схолия
тень маргинальная редких красот
новые смыслы соседке несёт
 

апрель 2020

«на синей лавочке приветствуют рассвет…»

 
на синей лавочке приветствуют рассвет
то вася то отец то бабушка то дед
 
 
на синей лавочке у моего окна
приходят помолчать один или одна
 
 
на синей лавочке любуются весной
очами на восток ко мне спиной
 
 
на синей лавочке я вижу их один
как будто третий глаз открылся в карантин
 
 
как будто кто из них подумал обо мне
на синей лавочке с живыми наравне
 

апрель 2020

«как тысячетонная тщета…»

 
как тысячетонная тщета
тень твоя упала со щита
 
 
склеив полноту и нищету
ровный свет растёкся по щиту
 
 
а на нём зигзаги ещё те
жизнь твоя застыла на щите
 
 
с юных лет ты помышлял о том
где разжиться призрачным щитом
 
 
и сегодня крепче всех защит
музыка впечатанная в щит
 

апрель 2020

«ещё выходим мы…»

 
ещё выходим мы
по хитрому паролю
из цифровой тюрьмы
на буквенную волю
 
 
ещё не доросла
потеха до предела
и цифре нет числа
и буква поредела
 

май 2020

«свет безвидный…»

 
свет безвидный
бледный звук
сонная соната
время выпало из рук
поднимать не надо
 
 
очи ясные смежи
ждёт тебя снаружи
бог подёнщины и лжи
духоты и стужи
 

июнь 2020

«багатель оглохшего пианиста…»

 
багатель оглохшего пианиста
легче шёпота
тоньше свиста
вездесущего в наши дни
 
 
как ложится звук
нечасто и чисто!
он устал
и ты отдохни
 

июнь 2020

«построение на старение…»

 
построение на старение
равнение на ранение
форма зимняя легче летней
рассчитайсь на первый-последний!
 
 
первых нет
и каждый – герой
вышел из строя?
встань в строй
 

июнь 2020

«мойры вышли на клирос…»

 
мойры вышли на клирос
и вот те на —
там где дверь приоткрылась
растёт стена
на созвучьях мерцает иней
 
 
или это дары эриний?
 

июнь 2020

«слово на вес соло…»

 
слово на вес соло
скрытое здесь где-то
даже когда голо
плотью одето
 
 
вот оно петь село
на высоте света
свист победил дело
смысл осенил лето
 

июнь 2020

«плыли дни без концов и начал…»

 
плыли дни без концов и начал
на домашнем болоте