Текст книги "Грамматика порядка. Историческая социология понятий, которые меняют нашу реальность"

В результате подобной цеховой рационализации «переходное» понятие утверждается в новой, более скромной функции, на первый взгляд, никак не меняя контекста, заданного «стабильностью», «образованием», «благополучием» (на фоне проблемного падения уровня жизни) и т. д. Именно здесь проектное понятие-посредник, ранее получающее смысл в контексте «демократии», безупредительных деклараций и теоретических обоснований переводится в термин, производный от контекста «[государственных] реформ». Более точно, смещение от ранних газетных контекстов «среднего класса» к социологическим на протяжении 1990-х годов корректирует историческое поле понятия, закрепляя в нем новый смысл – (дез)адаптации к рыночным реформам.

Чем объясняется «запаздывание» академической социологии в изобретении новых социальных понятий? Сопротивление «среднему классу» в академической речи и мышлении 1990-х годов, как возможному обобщающему и проектному понятию для послесоветского опыта, восходит к поворотной точке конца 1950-х – начала 1960-х. Именно в этот момент понятия «средние слои» и «средний класс» вводятся в академическую и пропагандистскую речь: одновременно с «гармонически развитой личностью», «научно-техническим прогрессом», «мирным сосуществованием», смысловым и социальным перипетиям которых посвящен следующий раздел книги. В позднесоветской социогонии такие конструкты отчетливо маркируют полюс «социалистического образа жизни», тогда как «средние» располагаются от него на столь же явственной дистанции. Однако относительную, пускай и амбивалентную ценность понятию сообщает уже само его официально лицензированное появление в публичном обороте[162]162
  Например, в заглавии переводной книги английского социолога, вышедшей тиражом 10 тыс. экземпляров в центральном идеологическом издательстве: Грант Э. Социализм и средние классы / пер. с англ. Г. Ф. Хрустова, Г. С. Батищева. М.: Госполитиздат, 1960.


[Закрыть]. Оно же составляет основу для межпозиционной контроверзы в академическом и политическом мирах, одно из проявлений которой я проиллюстрирую подробнее. Административный и культурный поворот, сопровождающийся обновлением словаря публичной речи, контекстуально изменяет определение «социализма», заставляя самых разных авторов корректировать ритуальные приемы и темы, посредством которых генерируется контекст этой политической универсалии.

Функция таких приемов и тем состоит в освещении политического режима через утверждение отличий социализма от буржуазного (капиталистического) общества. Ключевое место в этом ряду принадлежит тематической формуле «классов и классовой борьбы», которая постоянно и на первый взгляд в неизменном виде воспроизводится в советской идеологической работе на всем ее протяжении. Публичные лекции и брошюры, посвященные «природе классов», «классовой борьбе», «теории классов и классовой борьбы», которые адресованы партийному активу и широкой публике, регулярно публикуются с 1920-х годов, в ряде случаев достигая тиражей в 100 тыс. экземпляров[163]163
  См., напр.: Граве Б. Теория классовой борьбы Маркса. М.: Красная Новь, 1923; Медведев А. Учение марксизма-ленинизма о классовой борьбе. Л.: Областное издательство, 1931; Черемных П. С. Классы и классовая борьба. Стенограмма лекций, прочитанных в Высшей партийной школе при ЦК ВКП(б) в 1940–41 учебном году. М.: ВПШ при ЦК ВКП(б), 1941; Глезерман Г. Е. Марксизм-ленинизм о классах и классовой борьбе. В помощь преподавателям общественных наук. М.: Советская наука, 1952; Фролов К. М. Классовая борьба в СССР в переходный период от капитализма к социализму. М.: Знание, 1957; Амвросов А. А. Марксистсколенинская теория классов и классовой борьбы. М.: Издательство ВПШ и АОН, 1959; Арефьева Г. С., Лысманкин Е. Н. Классы и классовая борьба. М.: Госполитиздат, 1963; и т. д., вплоть до конца 1980-х.


[Закрыть]. Проектное высказывание основано здесь на оппозиции классов при капитализме, в контексте непрерывно обостряющейся борьбы, и классов при социализме, в контексте мобилизованного единства или социальной однородности – последний характерен для послевоенного периода. Тексты, представляющие собой развернутое изложение этих контекстов, упорядочены в двух тематических измерениях: внешнеполитическом, при состязательном сопоставлении СССР с буржуазным обществом, и внутриполитическом, которое сфокусировано на уничтожении/преодолении буржуазных элементов и пережитков в СССР. Смысловое напряжение и усиление, необходимые для перформативного эффекта, обеспечиваются серией устойчивых понятийных операторов, таких как «ликвидация» – «кооперация», которые выстраиваются вокруг понятия «класса» и комбинируются между собой. Для радикально ортодоксальных версий этого типа речи характерна милитаризованная конструкция «ликвидация эксплуататорских классов», которая понимается в первую очередь экономически[164]164
  Корнеев М. Вторая пятилетка и уничтожение классов. М.: Партиздат, 1932; Погорельский В. О некоторых общих чертах в ликвидации городской буржуазии при переходе от капитализма к социализму (На примере стран соцлагеря): дис… канд. филос. наук. М.: Издательство МГУ, 1963; Дробижев В. Ж. Ликвидация эксплуататорских классов в СССР. М.: Знание, 1966; и т. д.


[Закрыть]. В реформистских, кристаллизующихся в поворотной точке конца 1950-х – начала 1960-х годов, акцент с «ликвидации» смещается на «вовлечение» и «союзничество». Именно в последнем случае в рамках «классовой борьбы» появляются «средние слои»[165]165
  Например, текст диссертации, выстроенный вокруг темы «самых широких антимонополистических классовых союзов, соглашений рабочего класса с различными промежуточными слоями», где «городские средние слои» наделяются позитивной ценностью, с их растущей ролью «потенциального союзника пролетариата в капиталистических странах» (Юркин Г. Н. Социализм и городские средние слои: автореф. дис… канд. экон. наук. М.: ИМЭМО, 1964. С. 1). См. также: Степин А. П. Вовлечение мелкой городской буржуазии в социалистическое строительство: дис… канд. филос. наук. М.: Мысль, 1967; Ли В. Ф. Некоторые проб лемы изучения средних (городских) слоев в многоукладных странах Востока // Средние (городские) слои в развивающихся странах Азии и Африки (Материалы к симпозиуму в Институте востоковедения АН СССР 27–28 июня 1972 г.). Ч. 1. М.: Наука, 1972.


[Закрыть].

Я далек от того, чтобы предложить здесь сколько-нибудь исчерпывающий анализ литературы о классовой структуре и о борьбе классов. То, что интересует меня в первую очередь, – это контексты и границы, в которых в публичный оборот вводятся «средние слои» и «средний класс». Какие контексты становятся привилегированным местом появления «средних», каким смыслом и ценностью они снабжают эти понятия, и как при появлении в публичной речи этих терминов за ними закрепляется статус опасных?

Чтобы понять, почему в официальной советской риторике 1920–1940-х годов нет места примиряющим «средним классам», следует обратить внимание на крайне поляризованное и неустойчивое будущее советского режима, которое разительно отличает классовую риторику этого периода от позднесоветской. Не только в 1920-е, но и на протяжении 1930-х годов классовый антагонизм проецируется и на внешнюю политику, описываемую в терминах «враждебного окружения»[166]166
  «Надо иметь в виду, указывал товарищ Сталин, что классовая борьба имеет два конца. Если один находится в СССР, то другой уходит за пределы нашей страны» (Черемных П. С. Указ. соч. С. 45). См. также подробное исследование образов врага в этот период: Голубев А. В. «Если мир обрушится на нашу республику…» М.: Кучково поле, 2008.


[Закрыть], и на социальную структуру самого нового общества, которая остается ареной непрерывного столкновения полярных сил, где новому неизменно угрожают как презренные «пережитки», так и активные, агрессивные агенты старого порядка[167]167
  Один из ярких, хотя, возможно, и не самых представительных примеров: Шкловский Г. Вредительство как метод классовой борьбы (К вопросу изучения вредительства в условиях переходной экономики). М.: Советское законодательство, 1931.


[Закрыть]. «Эксплоататорские классы ликвидированы, но сопротивление оказывают осколки этих классов», – утверждает одна из брошюр, изданная в 1941 г.[168]168
  Черемных П. С. Указ. соч. С. 43.


[Закрыть] Затянувшееся «сопротивление старого», очевидно, превосходит оптимистические оценки начала 1930-х, пускай и не вполне им противореча: «…Классы будут уничтожены, но следы классовых различий еще сохранятся на некоторое время и за пределами второй пятилетки»[169]169
  Корнеев М. Указ. соч. С. 63.


[Закрыть]. Вопрос «кто кого?», озвученный в контексте борьбы старого и нового, капитализма и коммунизма, буржуазии и пролетариата, в равной мере относится и к политическим доктринам, и к формам собственности[170]170
  Корнеев М. Указ. соч. С. 7–9.


[Закрыть]. «Пока остается мелкотоварный способ производства, остается еще основа возрождения эксплоататорских классов»[171]171
  Медведев А. Указ. соч. С. 18.


[Закрыть], – подобные высказывания сопровождаются неизменными отсылками к тематическим выступлениям Иосифа Сталина, которые сообщают им бесспорную легитимность.

Следует отметить, что еще в 1923 г. Сталин публикует небольшой текст о «средних слоях» и Октябрьской революции[172]172
  Сталин И. В. Октябрьская революция и вопрос о средних слоях // Сталин И. В. Соч.: в 18 т. Т. 5. М.: Государственное издательство политической литературы, 1947.


[Закрыть], который актуализируется не только в официальных текстах исторического материализма, но и после его смерти, в борьбе против «ревизионистов». В этой публикации, почти заметке, понятие сохраняет ценностную амбивалентность, что делает его потенциально опасным в контексте непримиримой борьбы классов. С одной стороны, средние слои служат «теми серьезными резервами, среди которых класс капиталистов набирает свою армию против пролетариата»; с другой – «пролетариат не может удержать власть без сочувствия, поддержки средних слоев, и прежде всего крестьянства, особенно в такой стране, как наш Союз Республик»[173]173
  Сталин И. В. Октябрьская революция и вопрос о средних слоях // Сталин И. В. Соч.: в 18 т. Т. 5. М.: Государственное издательство политической литературы, 1947. C. 342.


[Закрыть]. В противоположность исторически господствующему смыслу родственного понятия («средний класс»), «средние слои» определяются здесь не как антитеза революции, а как условие ее успеха. Но принципиально не только это. В развернутом определении понятия, которым становится этот текст, активным действующим началом признается лишь пролетариат, который «сумеет оторвать средние слои… от класса капиталистов», должен «превратить эти слои из резервов капитала в резервы пролетариата», тогда как революция призвана сомкнуть «вокруг пролетариата угнетенные национальности». «Средние слои» не наделяются субъектностью, по крайней мере, сколько-нибудь значимой для революционной логики. История «средних» на деле оказывается историей «борьбы за средние слои», а не их собственным действием на исторической сцене.

Антагонистическая конструкция двух активных «классов», проецируемая в 1920–1940-е годы на все сферы общества, служит схемой социальных взаимодействий, которая переводится в социальную структуру без политических компромиссов, но также, казалось бы, и в контекст далеких от классовых баталий категорий личности, гуманизма или науки, отчего те приобретают неожиданный сегодня смысл[174]174
  В частности, «гуманизм», получающий квалификацию «пролетарский» или «социалистический», определяется через «классовую ненависть»; «личность» напрямую дедуцируется из буржуазного порядка; «бесклассовая наука» стигматизируется как «идеализм» и, следовательно, «буржуазное воззрение». Следующий раздел книги предлагает детальный анализ эволюции этих понятий в советский период.


[Закрыть]. Подобную тотализацию класса как действующей причины самых разных, в пределе любых и всех общественных отношений, обосновывает не только фундаментальное и «чистое» понятие социалистической революции. В ней объективируется куда более актуальный опыт самих авторов: неокончательность, в пределе обратимость смены политического режима и неустойчивость победы партийных фракций, добившихся стратегического превосходства на данный момент. XV съезд ВКП(б) (1927) открывается вопросом о внутрипартийной оппозиции, который вписан в риторику «гигантского напряжения» при строительстве нового общества, «новых революционно-классовых столкновений в международном масштабе» и «организации враждебного блока и провокации против нашего Союза»[175]175
  XV съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). 2 декабря – 19 декабря 1927 г. Стенографический отчет. Т. 1. М.: Партиздат ЦК ВКП(б), 1935. С. 3 (выступление Алексея Рыкова).


[Закрыть]. Открытие XVII съезда (1934) сопровождается не менее эпическим определением последних лет, «наполненных напряженной борьбой рабочего класса с врагами социализма… и отчаянного сопротивления новому строю со стороны последнего капиталистического класса – кулачества»[176]176
  XVII съезд Всесоюзной коммунистической партии (б). 26 января – 10 февраля 1934 г. Стенографический отчет. М.: Партиздат ЦК ВКП(б), 1934. С. 5 (выступление Вячеслава Молотова).


[Закрыть]. Межфракционная борьба и показательные политические процессы против партийных противников продолжаются вплоть до 1938 г.[177]177
  Впечатляющую фреску аппаратных интриг, показательных противоборств, непрерывной череды осуждений, покаяний и репрессий предлагает Олег Хлевнюк в своей книге «Хозяин. Сталин и утверждение сталинской диктатуры» (М.: РОССПЭН, 2010).


[Закрыть] Риторика партийных «ошибок» здесь тесно связана с опасностью поражения социализма, на которое рассчитывают внешние и внутренние враги.

В этих обстоятельствах хрупкий альянс победителей воспринимает победу как состояние, открытое множеству угроз и рисков, а его агоническая речь обращена куда более широкой публике, нежели одним только соратникам и конкурентам в политическом руководстве. Помимо стенограмм съездов и пропагандистских брошюр, выпускаемых многотысячными тиражами, об этом свидетельствует корпус более «мирных» дидактических текстов. Так, статья «Советское государство» в Малой советской энциклопедии (1941) предлагает следующее определение режима: «Советское государство рабочих и крестьян есть диктатура подавляющего и ранее угнетенного большинства над незначительным меньшинством эксплоататоров, остающихся еще в первое время после пролетарской революции»[178]178
  Малая советская энциклопедия. 2-е изд. Т. 9. М.: ОГИЗ РСФСР, 1941. С. 833. Издания Малой энциклопедии обновлялись быстрее Большой (БСЭ) и в некоторых случаях могли точнее отражать текущие изменения в официальной риторике и моделях политического порядка.


[Закрыть].

Дисциплинарный горизонт исторического материализма прямо наследует поляризованной логике «борьбы классов», когда переприсваивает понятия «средних слоев» и «среднего класса», заимствуя последнее из зарубежных публикаций в целях критики. Ключевой догматический текст, лицензированный компендиум принципов исторического материализма (1951), неумолим в отношении стратификационных схем американской социологии и наличия в них «среднего класса»: «Деление капиталистического общества на два враждебных друг другу класса подменяется неопределенным делением людей на “ранги”, чтобы скрыть, замазать коренной классовый антагонизм между буржуазией и пролетариатом»[179]179
  Исторический материализм / под общ. ред. Ф. В. Константинова. М.: Государственное издательство политической литературы, 1951. С. 209. Этот фрагмент дословно воспроизводится в брошюре 1952 г. Григория Глезермана «Марксизм-ленинизм о классах и классовой борьбе» (с. 9).


[Закрыть]. Показательно, что, в отличие от начала 1990-х годов, в тот момент «средний класс» и «средние слои» принадлежат относительно не связанным между собой контекстам. Наряду с американским «средним классом» здесь же вводится «средний слой», существование которого не может быть чем-либо иным, как пережитком феодализма, пускай «в большинстве капиталистических стран этот слой довольно многочисленен и составляет от 30 до 45 % населения»[180]180
  Исторический материализм / под общ. ред. Ф. В. Константинова. М.: Государственное издательство политической литературы, 1951. С. 209. Этот фрагмент дословно воспроизводится в брошюре 1952 г. Григория Глезермана «Марксизм-ленинизм о классах и классовой борьбе». С. 223. Объединяя крестьянство и буржуазию в один слой, «сохранившийся от феодализма», текст уточняет, что «по своему экономическому положению эти средние слои, связанные с мелкотоварным производством, занимают промежуточное положение между пролетариатом и буржуазией».


[Закрыть]. Нужно отметить, что если такое определение и пересекается со сталинским, то лишь отчасти. В позднейшей догматической критике эти два понятия сближаются, теряя «феодальный» контекст и окончательно утверждаясь в «капиталистическом». Неизменной остается негативная ценность, которая господствует в определении этих двух понятий в официальной ортодоксии, хотя она неравным образом распределена между «средними слоями» и «средним классом». В последний направлено куда больше доктринальных критических стрел. В 1960–1970-е годы на пересечении дисциплинарных штудий исторического материализма и широкой пропаганды публикуется ряд монографий и диссертаций, где понятие деполитизированного «среднего класса» буржуазной науки, вытесняющее агоническую модель классов, осуждается как «ревизионистское», «несостоятельное» и «лживое»[181]181
  Семенов В. С. Марксистская и буржуазная социология о классах и классовых отношениях в современную эпоху: автореф. дис… докт. филос. наук. М.: ИФ АН СССР, 1963; Чаплыгин Ю. Миф о «едином среднем классе». М.: Политиздат, 1970; Левковский А. И. Мелкая буржуазия: облик и судьбы класса. М.: Наука, 1978.


[Закрыть].

Таким образом, на рубеже 1950–1960-х годов понятия «средние слои» и «средний класс» снова политизированы вслед за их повторным введением в академическую и публичную дискуссию. Характеризуя переводную монографию Эндрю Гранта о «среднем классе» (1960) как образцовое выражение марксистской линии, автор русского предисловия уточняет: это «не только полемическая и не только научная, но и глубоко политическая работа. Именно такой должна быть книга о средних слоях, ибо сама эта проблема – в первую очередь политическая»[182]182
  Арбатов Ю. Предисловие // Грант Э. Социализм и средние классы… С. 5–6, 7–9 (Курсив мой. – А. Б.). Квалификация понятия как «проблемы», почти в форме оговорки, очень красноречива.


[Закрыть]. Подтверждая эволюцию состава «средних слоев», от мелких собственников – к «техническим специалистам, людям свободных профессий», куда входят «инженеры и техники, художественная интеллигенция, врачи и учителя и т. д.», виртуоз официальной доктрины Юрий Арбатов[183]183
  Автор книг, вышедших в издательстве «Знание»: «О роли народных масс в международных отношениях» (1956), «Об идеологической стратегии американского империализма» (1957).


[Закрыть], по сути, утверждает разрыв с лицензированным Сталиным определением, которое ограничивает средние слои «крестьянством», «мелким трудовым людом» и «угнетенными национальностями»[184]184
  Сталин И. В. Октябрьская революция и вопрос о средних слоях… С. 342.


[Закрыть]. В рамках такого сдвига «привлечение средних слоев на свою сторону» определяется уже не милитаристским «превращением в резерв пролетариата»[185]185
  Сталин И. В. Октябрьская революция и вопрос о средних слоях… С. 345.


[Закрыть], но реформистским проектом: «сблизить борьбу средних слоев с рабочим движением»[186]186
  Арбатов Ю. Указ. соч. С. 8.


[Закрыть]. При этом «средние классы», в отличие от «средних слоев», по-прежнему квалифицируются Арбатовым как «фальсификация врагов марксизма».

В целом десятилетие 1957–1967 создает ощутимую цезуру в отправлении ритуала «классовой борьбы», которая описывается в терминологии двух полярных сил. Различные дисциплины в разной степени эмансипируются от господствующих, бинарных и сталинских схем исторического материализма, и в некоторых случаях мы можем наблюдать осторожное введение «третьей силы». Как и в российском XIX веке, взятом в измерении «среднего класса», история и историки предлагают, вероятно, наиболее отчетливые альтернативы. Главным образом они локализованы в контексте революции: не социалистической 1917 г., но буржуазной 1848 г., на примере которой, среди прочих, Сталин объясняет роль «средних слоев». Специализированная дисциплинарная работа с материалом буржуазных революций требует владения исследовательским корпусом «буржуазной науки», который обеспечивает понятийные и мыслительные альтернативы по отношению к официальной советской догматике. Вместе с этим та же работа требует плотного согласования с доктринальными формулами, более скрупулезного, нежели античные исследования или большинство разделов истории Нового времени, поскольку публичное высказывание о революции в конечном счете замыкается на принципы советского строя. Две публикации могут проиллюстрировать происходящий сдвиг в академическом описании революционной «борьбы классов», который совпадает с большим политическим поворотом. Обе объединяет лишь тема, тогда как они существенно разнятся по содержанию и научному жанру. Тем более показательным на фоне этих различий предстает обращение двух авторов к разным социальным категориям для обозначения «одних и тех же» социальных сил.

В книге, посвященной французской революции 1848 г. и опубликованной к ее столетию, известный университетский историк Наум Застенкер описывает классовую структуру Франции в категориях «крупной» и «мелкой» буржуазии, «рабочего класса», «аристократии», «банкиров», «заводчиков», «ростовщиков» и т. д. Приближая французские реалии XIX в. к восприятию своих читателей, автор даже прибегает к презентистской категории «фермер-кулак»[187]187
  Застенкер Н. Революция 1848 года во Франции. М.: Государственное учебно-педагогическое издательство Министерства просвещения РСФСР, 1948. С. 13.


[Закрыть]. Однако в его словаре не находится места «среднему классу». Коллизия прогресса как социального компромисса, эскизно очерченная в предыдущей главе, предстает на языке его сторонников Гизо и Прудона как альянс «рабочей демократии и среднего класса». В своем тексте Застенкер переводит эти формулы на язык русских изданий Маркса как преданный либералами «союз мелкой буржуазии с рабочим классом». Наряду с тем, уже в описании революционных событий, он вводит не менее характерные для риторики сталинского периода «народные массы» и «толпы», противопоставленные «правящей буржуазной клике». В конечном счете «революцию совершили пролетариат, мелкая буржуазия и, отчасти, средняя буржуазия, объединенные борьбой против верхушки буржуазии… – финансовой аристократии»[188]188
  Застенкер Н. Революция 1848 года во Франции. М.: Государственное учебно-педагогическое издательство Министерства просвещения РСФСР, 1948. С. 23–24, 31–33, 51.


[Закрыть]. Подобная поляризация социальных сил во Франции в точности отвечает официально одобренной в СССР модели высказывания о социальной структуре буржуазного общества, которой приписывается непрерывный рост напряжений.

Второй текст, посвященный тому же периоду, представляет собой не изложение революционных событий, а разбор их исторических интерпретаций. При всех жанровых отличиях от книги Н. Застенкера, определяющим для его словаря служит тот факт, что книга опубликована двумя десятилетиями позже (1969). В тексте Любови Бендриковой, в ряду отсылок к отцам-основателям мы находим такие суждения: «К. Маркс на опыте революций 1848–1849 гг. подчеркивал важность союза пролетариата с крестьянством и другими средними слоями общества». В доктрине Прудона Бендрикова восстанавливает «средний класс» и «союз среднего класса и пролетариата»[189]189
  Бендрикова Л. А. Французская историография Революции 1848–1849 гг. во Франции (1848–1968). М.: Издательство Московского университета, 1969. С. 41, 105, 223.


[Закрыть]. И хотя упоминание «среднего класса» тем или иным французским автором сопровождается переводческой ремаркой в скобках: «по-видимому буржуазия», «очевидно, буржуазия», – при сходстве базовой модели интерпретации с книгой Застенкера возврат во французскую историю имманентного ей понятия-проекта фактически перекомпонует социальную структуру революционных сил в узком сегменте академической науки.

На равной хронологической дистанции между этими двумя публикациями, незадолго до перевода книги Гранта, локализуется событие, которое тесно связывает между собой академический и политический смыслы понятия: дискуссия 1957–1958 гг. о «средних слоях» на историческом факультете МГУ[190]190
  Я искренне благодарен Виктору Мизиано, который обратил мое внимание на эту дискуссию, и Ирине Григорьевой, за ее консультации о ходе событий.


[Закрыть]. В 1957 г. арестована группа аспирантов и молодых преподавателей факультета, так называемая группа Краснопевцева, которые создают «ревизионистский» кружок, проводя политические дискуссии, распространяя официально не одобренные работы по советской истории и листовку с требованиями широкой народной и партийной дискуссии, суда над сообщниками Сталина, права на забастовку, усиления роли советов[191]191
  «Дело» молодых историков (1957–1958 гг.) // Вопросы истории. 1994. № 4. С. 112–113.


[Закрыть]. За арестом группы следуют проверки на факультете, которые актуализируют давние напряжения, в первую очередь между догматически и исследовательски ориентированными фракциями сотрудников. Среди арестованных – двое членов КПСС: Лев Краснопевцев, аспирант кафедры истории КПСС, и Николай Обушенков, молодой преподаватель кафедры новой и новейшей истории. Есть также выпускники других кафедр. На первый взгляд, это дает основания для догматической атаки на весь факультет. Однако пружиной публичного конфликта становится противостояние кафедры истории КПСС, во многом остающейся бастионом сталинской партийной ортодоксии, и кафедры новой и новейшей истории, которая объединяет специалистов по истории зарубежных стран, владеющих иностранными языками.

О том, что иностранный язык – отнюдь не нейтральный культурный навык, свидетельствует убеждение заведующего кафедры истории КПСС Наума Савинченко: «Те, кто знает иностранные языки, – потенциальные шпионы»[192]192
  Смирнов В. П. От Сталина до Ельцина: автопортрет на фоне эпохи. М.: Новый хронограф, 2011. С. 250.


[Закрыть]. И это не простая девиация по отношению к научному здравому смыслу, а выражение основополагающего конфликта между догматической и технической компетентностями в академическом репертуаре. Конфликт находит точное соответствие в политическом напряжении между «детьми XX съезда» и «сталинистами», при том, что последние в тот момент получают преимущество в партбюро факультета[193]193
  «Дело» молодых историков… С. 110–111. К ортодоксам с кафедры истории КПСС присоединяются «сталинисты» с других кафедр, включая кафедру новой и новейшей истории. В своих воспоминаниях Владислав Смирнов указывает на активизацию «многочисленных и влиятельных “сталинистов”», очевидно, пользуясь устойчивым обозначением того периода (Смирнов В. П. Указ. соч. С. 248).


[Закрыть]. Они инициируют поиск единомышленников Обушенкова и проверку «идейной направленности» работ преподавателей и студентов кафедры, работающей с иностранным материалом. Кроме того, прямой атаке подвергается профессиональный журнал «Вопросы истории», который партийные ортодоксы обвиняют в распространении «ревизионистских идей».

При всех возможных формах, в которых могла получить выражение эта коллизия, ее смысловым стержнем становится именно понятие «средних слоев». Это может выглядеть случайным в событийной канве конфликта, но не в логике «теории классовой борьбы» сталинского периода. В контексте бинарной классовой оппозиции обращение к опасному третьему элементу социальной структуры становится едва ли не квинтэссенцией «ревизионизма» для доктринеров, обязанных этой теории своими местами на кафедрах. Комиссия парткома факультета критически отзывается об одном из дипломов под научным руководством Наума Застенкера, посвященном участию средних слоев в движении Сопротивления во Франции. По мнению критиков, студент и его научный руководитель неверно решают вопрос о составе средних слоев, а значит, о том, кого можно признать союзником рабочего класса. В ответ научный руководитель предлагает организовать дискуссию. В ходе обсуждения наиболее скандальным моментом становится предложение Застенкера включить «кулаков» в состав «средних слоев»[194]194
  «Дело» молодых историков… С. 110–111. К ортодоксам с кафедры истории КПСС присоединяются «сталинисты» с других кафедр, включая кафедру новой и новейшей истории. В своих воспоминаниях Владислав Смирнов указывает на активизацию «многочисленных и влиятельных “сталинистов”», очевидно, пользуясь устойчивым обозначением того периода (Смирнов В. П. Указ. соч. С. 250).


[Закрыть]. Он и его защитники с кафедры истории нового и новейшего времени, Каролина Мизиано, Ирина Григорьева, Григорий Куранов, остаются в очевидном меньшинстве. По итогам обсуждения сталинское определение признается «лучшим в марксистской литературе», противники обвинены в «ревизии учения о классовой борьбе». За резолюцией следуют санкции: Мизиано и Куранов покидают факультет, отсрочено утверждение на должность Григорьевой, Застенкеру предписано трактовать «средние слои» согласно постановлению партбюро.

Политические напряжения, актуализированные в контексте «средних слоев», не ограничиваются университетскими стенами. Те же конфликтные линии расчерчивает административный аппарат. По свидетельству Владислава Смирнова, отдел науки ЦК КПСС принимает сторону Застенкера, тогда как московский партком подтверждает верность факультетского постановления. Коллизия получает публичное развитие несколько лет спустя, в 1962 г. На Всесоюзном совещании историков академик и заведующий Международным отделом ЦК КПСС Борис Пономарев делает доклад, который ложится в основу партийной резолюции. В докладе Пономарев, по сути, пересматривает итоги дискуссии 1957–1958 гг. Согласно его изложению, «ряд преподавателей пытался осмыслить понятие “средние слои” применительно к условиям развития социалистической революции на ее современном этапе, но они встретили сокрушительный отпор со стороны некоторых кафедр»[195]195
  Пономарев Б. Н. Задачи исторической науки и подготовка научно-педагогических кадров в области истории // Вестник Академии наук СССР. 1963. № 2. С. 26.


[Закрыть]. Содержательный разрыв со сталинским определением в докладе не артикулирован, акцент сделан скорее на автономии экспертной трактовки «средних» как самостоятельной социальной силы. В начале 1920-х годов Сталин квалифицирует «средние, непролетарские, крестьянские слои всех национальностей и племен» как пассивный реципиент революционных идей[196]196
  Сталин И. В. Указ. соч. С. 348.


[Закрыть]. Согласно Пономареву, «жизнь показала необходимость нового подхода к определению “средних слоев”, и компартии, которые работают там, где эти “средние слои” существуют в действительности, отвергли ограничительное толкование, данное Сталиным»[197]197
  Пономарев Б. Н. Указ. соч. С. 27 (Курсив мой. – А. Б.).


[Закрыть].

Это официальное высказывание санкционирует последующее обращение к «средним слоям» не только в исторических исследованиях, но и в работах, посвященных современности развивающихся стран[198]198
  См., напр., упомянутый сборник 1972 г.: Средние (городские) слои в развивающихся странах Азии и Африки. А также ряд диссертаций, посвященных странам социалистического блока.


[Закрыть]. Основным политическим контекстом, который закрепляет за понятием позитивную ценность на рубеже 1950-х и 1960-х годов, становится «союз [с пролетариатом] против монополистического капитала». В содержательном отношении понятие частично синхронизируется с моделью «новых средних классов», заимствуемой как из работ англоязычных левых авторов (Миллс, Грант), так и из более широкого круга источников, препарированных в жанре «критики современной буржуазной теории»[199]199
  Помимо детальных разборов в пособиях с заглавиями класса «Критика буржуазной теории», краткий перечень источников см.: Семенов В. С. Указ. соч.; Вебер А. Нового среднего класса [теория] // Философская энциклопедия: в 5 т. / под ред. Ф. В. Константинова. Т. 4. М.: Советская энциклопедия, 1967. Некоторые советские заимствования и дискуссии о «среднем классе» начала 1960-х также рассмотрены в: Шкаратан О. И., Инясевский С. А. Новый средний класс на Западе // Общественные науки и современность. 2007. № 4. Имена современников, таких как «экономист Г. Фон Лилиенштерн», «американский профессор М. Салвадори», «профессор Гарвардского университета Томас Карвер», упомянуты в: Чаплыгин Ю. Миф о «едином среднем классе». Слегка обновленный краткий список также см.: «Среднего» и «нового среднего класса» теории // Философский энциклопедический словарь. М.: Советская энциклопедия, 1983.


[Закрыть]. Однако параллель между двумя понятиями, не говоря о прямом терминологическом отождествлении, не должна быть явной, пока «средние классы», будь то «новые» или «старые», стигматизированы политически и доктринально[200]200
  Примечательные иллюстрации перевода по умолчанию дают тексты, посвященные представлениям о социальной структуре в «буржуазных теориях». Здесь речь может идти, например, об увеличении численности «“новых средних слоев” – интеллигенции, служащих и научно-технического персонала, которые по условиям жизни все более сближаются с рабочим классом» (Грзал Л., Попов С. Критика современных буржуазных социологических теорий / под общ. ред. Ю. Н. Солодухина. М.: Прогресс, 1976. С. 71). По сути, это никак не проблематизируемый перевод «нового среднего класса» в более легитимную терминологическую форму, подобно тому, как это происходит и в предисловии Ю. Арбатова к книге Гранта.


[Закрыть]. Эталонный пример такой расщепленной рецепции дает Философская энциклопедия (1967–1970), где «средним слоям» и «теории нового среднего класса» посвящены две самостоятельные и очевидно неравноценные статьи, выстроенные по той же схеме[201]201
  Философская энциклопедия: в 5 т. Т. 4–5. М.: Советская энциклопедия, 1967, 1970.


[Закрыть].

В куда меньшей степени эффект, произведенный исторической дискуссией о «средних слоях» в зарубежных странах и последующим перекодированием ее итогов, распространяется на социологию. В десятилетие институциализации новой дисциплины (1960-е) и до конца советского периода ее методологические допущения значительно больше обязаны «идейной работе» профессионалов от исторического материализма, особенно в разделе социологической теории[202]202
  Подробнее об этом см. в гл. VII и VIII наст. изд.


[Закрыть]. «Средние слои», чье действительное существование в начале 1960-х годов признано официально допустимым в других обществах, остаются фигурой умолчания в обществе победившего социализма. Даже при историческом описании роли «средних слоев» в России и СССР авторы предпочитают благоразумно ограничиваться 1920-ми годами[203]203
  См., напр.: Москвин Л. Б. Рабочий класс и его союзники (К вопросу о классовых союзах пролетариата в борьбе против капитала). М.: Мысль, 1977. Гл. III; Левковский А. И. Мелкая буржуазия: облик и судьбы класса. Разд. II. Отчасти тема затрагивается в более ранних работах (рубеж 1950–1960-х), возвращающихся к теме «ликвидации эксплуататорских классов», хотя здесь используется социальная терминология предшествующего периода: «мелкие товаропроизводители», «крестьяне и ремесленники» и т. п. Напр.: Фролов К. М. Указ. соч.; Дробижев В. Ж. Указ. соч.


[Закрыть]. Но амбивалентность понятия в категориальной сетке, которая образована универсалиями «социализма», «борьбы классов» и «революции», несоизмерима с негативной ценностью «среднего класса», чей контекст составляют «вымыслы буржуазных социологов». Как следствие, понятие содержит куда более очевидную опасность для любых проекций на советское общество.

Все это хорошо объясняет существенно более поздние колебания академических авторов при обращении к «среднему классу» в описании послесоветского общества. По свидетельству Владимира Пантина, автора статьи 1993 г. о «среднем классе»: «“Средние слои” в [заглавии] моей диссертации появились потому, что термин “средний класс” в Институте сравнительной политологии, где я обсуждал диссертацию, встретил сильное сопротивление среди бывших советских марксистов»[204]204
  Из переписки с автором, 21.11.2013.


[Закрыть]. Следует помнить, что защита диссертации проходит в 1995 г., через несколько лет после официального исчезновения СССР. На фоне советских перипетий понятийной пары «средних слоев» – «средних классов» ее повторное введение в начале 1990-х годов, которое исходит с периферии академической системы, представляет собой результат очередного политического разрыва. По сути, это третья история понятия, которая начинается заново.

Вместе с этим во всех догматических хитросплетениях, которые с 1950-х годов позволяют отграничивать «средние слои» как союзников рабочего класса от «среднего класса» как вымысла буржуазных социологов, можно видеть, что использование «средних» в позитивном контексте «союза» и «альянса» с пролетариатом отмечает полюс новых исследований в истории, этнографии, экономике, чаще получая место на страницах кандидатских диссертаций и специализированных научных изданий. Второй тип контекстуального определения «среднего класса», отсылающий к искажению истинной картины борьбы между пролетариатом и буржуазией, привязан к полюсу исторического материализма – того типа публичной речи, которому лучше соответствуют докторские диссертации по философии и монографии, издаваемые десятками тысяч экземпляров. В этом отношении два способа тематизации «средних» изоморфны двум другим, казалось бы, отчетливо синонимическим конструкциям: «гармонически развитой личности» и «коммунистического воспитания личности», – которым я посвящаю главу IV. При всем созвучии, эта понятийная пара в 1950-1960-х годах точно так же, как и в случае «средних», объективирует оппозицию между реформистски настроенными исследователями и сталинистски ориентированными виртуозами исторического материализма. В случае обеих практических оппозиций, которые образованы конкурирующими контекстами общего базового понятия, речь идет о противостоянии между полюсами нового профессионализма и старой партийной ортодоксии.