Электронная библиотека » Александр Блок » » онлайн чтение - страница 9


  • Текст добавлен: 29 марта 2016, 13:00


Автор книги: Александр Блок


Жанр: Русская классика, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 9 (всего у книги 18 страниц)

Шрифт:
- 100% +
«Я помню длительные муки …»

Я помню длительные муки:

Ночь догорала за окном;

Ее заломленные руки

Чуть брезжили в луче дневном.


Вся жизнь, ненужно изжитая,

Пытала, унижала, жгла;

А там, как призрак возрастая,

День обозначил купола;


И под окошком участились

Прохожих быстрые шаги;

И в серых лужах расходились

Под каплями дождя круги;


И утро длилось, длилось, длилось…

И праздный тяготил вопрос;

И ничего не разрешилось

Весенним ливнем бурных слез.

4 марта 1908
«Своими горькими слезами …»

Своими горькими слезами

Над нами плакала весна.

Огонь мерцал за камышами,

Дразня лихого скакуна…


Опять звала бесчеловечным,

Ты, отданная мне давно!..

Но ветром буйным, ветром встречным

Твое лицо опалено…


Опять – бессильно и напрасно –

Ты отстранялась от огня…

Но даже небо было страстно,

И небо было за меня!..


И стало всё равно, какие

Лобзать уста, ласкать плеча,

В какие улицы глухие

Гнать удалого лихача…


И всё равно, чей вздох, чей шопот, –

Быть может, здесь уже не ты…

Лишь скакуна неровный топот,

Как бы с далекой высоты…


Так – сведены с ума мгновеньем –

Мы отдавались вновь и вновь,

Гордясь своим уничтоженьем,

Твоим превратностям, любовь!


Теперь, когда мне звезды ближе,

Чем та неистовая ночь,

Когда еще безмерно ниже

Ты пала, униженья дочь,


Когда один с самим собою

Я проклинаю каждый день, –

Теперь проходит предо мною

Твоя развенчанная тень…


С благоволеньем? Иль с укором?

Иль ненавидя, мстя, скорбя?

Иль хочешь быть мне приговором? –

Не знаю: я забыл тебя.

20 ноября 1908
Из книги третьей
(1907–1916)
Страшный мир
(1909–1916)
К музе

Есть в напевах твоих сокровенных

Роковая о гибели весть.

Есть проклятье заветов священных,

Поругание счастия есть.


И такая влекущая сила,

Что готов я твердить за молвой,

Будто ангелов ты низводила,

Соблазняя своей красотой…


И когда ты смеешься над верой,

Над тобой загорается вдруг

Тот неяркий, пурпурово-серый

И когда-то мной виденный круг.


Зла, добра ли? – Ты вся – не отсюда.

Мудрено про тебя говорят:

Для иных ты – и Муза, и чудо.

Для меня ты – мученье и ад.


Я не знаю, зачем на рассвете,

В час, когда уже не было сил,

Не погиб я, но лик твой заметил

И твоих утешений просил?


Я хотел, чтоб мы были врагами,

Так за что ж подарила мне ты

Луг с цветами и твердь со звездами –

Всё проклятье своей красоты?


И коварнее северной ночи,

И хмельней золотого аи,

И любови цыганской короче

Были страшные ласки твои…


И была роковая отрада

В попираньи заветных святынь,

И безумная сердцу услада –

Эта горькая страсть, как полынь!

29 декабря 1912
«Под шум и звон однообразный …»

Под шум и звон однообразный,

Под городскую суету

Я ухожу, душою праздный,

В метель, во мрак и в пустоту.


Я обрываю нить сознанья

И забываю, что и как…

Кругом – снега, трамваи, зданья,

А впереди – огни и мрак.


Что, если я, завороженный,

Сознанья оборвавший нить,

Вернусь домой уничиженный, –

Ты можешь ли меня простить?


Ты, знающая дальней цели

Путеводительный маяк,

Простишь ли мне мои метели,

Мой бред, поэзию и мрак?

Иль можешь лучше: не прощая,

Будить мои колокола,

Чтобы распутица ночная

От родины не увела?

2 февраля 1909
«В эти желтые дни меж домами …»

В эти желтые дни меж домами

Мы встречаемся только на миг.

Ты меня обжигаешь глазами

И скрываешься в темный тупик…


Но очей молчаливым пожаром

Ты недаром меня обдаешь,

И склоняюсь я тайно недаром

Пред тобой, молчаливая ложь!


Ночи зимние бросят, быть может,

Нас в безумный и дьявольский бал,

И меня, наконец, уничтожит

Твой разящий, твой взор, твой кинжал!

6 октября 1909
«Из хрустального тумана …»

Из хрустального тумана,

Из невиданного сна

Чей-то образ, чей-то странный…

(В кабинете ресторана

За бутылкою вина.)


Визг цыганского напева

Налетел из дальних зал,

Дальних скрипок вопль туманный…

Входит ветер, входит дева

В глубь исчерченных зеркал.


Взор во взор – и жгуче-синий

Обозначился простор.

Магдалина! Магдалина!

Веет ветер из пустыни,

Раздувающий костер.


Узкий твой бокал и вьюга

За глухим стеклом окна –

Жизни только половина!

Но за вьюгой – солнцем юга

Опаленная страна!


Разрешенье всех мучений,

Всех хулений и похвал,

Всех змеящихся улыбок,

Всех просительных движений, –

Жизнь разбей, как мой бокал!


Чтоб на ложе долгой ночи

Не хватило страстных сил!

Чтоб в пустынном вопле скрипок

Перепуганные очи

Смертный сумрак погасил.

6 октября 1909
Двойник

Однажды в октябрьском тумане

Я брел, вспоминая напев.

(О, миг непродажных лобзаний!

О, ласки некупленных дев!)

И вот – в непроглядном тумане

Возник позабытый напев.


И стала мне молодость сниться,

И ты, как живая, и ты…

И стал я мечтой уноситься

От ветра, дождя, темноты…

(Так ранняя молодость снится.

А ты-то, вернешься ли ты?)


Вдруг вижу – из ночи туманной,

Шатаясь, подходит ко мне

Стареющий юноша (странно,

Не снился ли мне он во сне?),

Выходит из ночи туманной

И прямо подходит ко мне.


И шепчет: «Устал я шататься,

Промозглым туманом дышать,

В чужих зеркалах отражаться

И женщин чужих целовать…»

И стало мне странным казаться,

Что я его встречу опять…


Вдруг – он улыбнулся нахально, –

И нет близ меня никого…

Знаком этот образ печальный,

И где-то я видел его…

Быть может, себя самого

Я встретил на глади зеркальной?

Октябрь 1909
Песнь ада

День догорел на сфере той земли,

Где я искал путей и дней короче.

Там сумерки лиловые легли.


Меня там нет. Тропой подземной ночи

Схожу, скользя, уступом скользких скал.

Знакомый Ад глядит в пустые очи.


Я на земле был брошен в яркий бал,

И в диком танце масок и обличий

Забыл любовь и дружбу потерял.


Где спутник мой? – О, где ты, Беатриче? –

Иду один, утратив правый путь,

В кругах подземных, как велит обычай,


Средь ужасов и мраков потонуть.

Поток несет друзей и женщин трупы,

Кой-где мелькнет молящий взор, иль грудь,


Пощады вопль, иль возглас нежный – скупо

Сорвется с уст; здесь умерли слова;

Здесь стянута бессмысленно и тупо


Кольцом железной боли голова;

И я, который пел когда-то нежно, –

Отверженец, утративший права!


Все к пропасти стремятся безнадежной,

И я вослед. Но вот, в прорыве скал,

Над пеною потока белоснежной,


Передо мною бесконечный зал.

Сеть кактусов и роз благоуханье,

Обрывки мрака в глубине зеркал;


Далеких утр неясное мерцанье

Чуть золотит поверженный кумир;

И душное спирается дыханье.


Мне этот зал напомнил страшный мир,

Где я бродил слепой, как в дикой сказке,

И где застиг меня последний пир.


Там – брошены зияющие маски;

Там – старцем соблазненная жена,

И наглый свет застал их в мерзкой ласке…


Но заалелся переплет окна

Под утренним холодным поцелуем,

И странно розовеет тишина.


В сей час в стране блаженной мы ночуем,

Лишь здесь бессилен наш земной обман,

И я смотрю, предчувствием волнуем,


В глубь зеркала сквозь утренний туман.

Навстречу мне, из паутины мрака,

Выходит юноша. Затянут стан;


Увядшей розы цвет в петлице фрака

Бледнее уст на лике мертвеца;

На пальце – знак таинственного брака –


Сияет острый аметист кольца;

И я смотрю с волненьем непонятным

В черты его отцветшего лица


И вопрошаю голосом чуть внятным:

«Скажи, за что томиться должен ты

И по кругам скитаться невозвратным?»


Пришли в смятенье тонкие черты,

Сожженный рот глотает воздух жадно,

И голос говорит из пустоты:


«Узнай: я предан муке беспощадной

За то, что был на горестной земле

Под тяжким игом страсти безотрадной.


Едва наш город скроется во мгле, –

Томим волной безумного напева,

С печатью преступленья на челе,


Как падшая униженная дева,

Ищу забвенья в радостях вина…

И пробил час карающего гнева:


Из глубины невиданного сна

Всплеснулась, ослепила, засияла

Передо мной – чудесная жена!


В вечернем звоне хрупкого бокала,

В тумане хмéльном встретившись на миг

С единственной, кто ласки презирала,


Я ликованье первое постиг!

Я утопил в ее зеницах взоры!

Я испустил впервые страстный крик!


Так этот миг настал, нежданно скорый.

И мрак был глух. И долгий вечер мглист.

И странно встали в небе метеоры.


И был в крови вот этот аметист.

И пил я кровь из плеч благоуханных,

И был напиток душен и смолист…


Но не кляни повествований странных

О том, как длился непонятный сон…

Из бездн ночных и пропастей туманных


К нам доносился погребальный звон;

Язык огня взлетел, свистя, над нами,

Чтоб сжечь ненужность прерванных времен!


И – сомкнутых безмерными цепями –

Нас некий вихрь увлек в подземный мир!

Окованной навек глухими снами,


Дано ей чуять боль и помнить пир,

Когда, что ночь, к плечам ее атласным

Тоскующий склоняется вампир!


Но мой удел – могу ль не звать ужасным?

Едва холодный и больной рассвет

Исполнит Ад сияньем безучастным,


Из зала в зал иду свершать завет,

Гоним тоскою страсти безначальной,–

Так сострадай и помни, мой поэт:


Я обречен в далеком мраке спальной,

Где спит она и дышит горячо,

Склонясь над ней влюбленно и печально,


Вонзить свой перстень в белое плечо!»

31 октября 1909
«Поздней осенью из гавани …»

Поздней осенью из гавани

От заметенной снегом земли

В предназначенное плаванье

Идут тяжелые корабли.


В черном небе означается

Над водой подъемный кран,

И один фонарь качается

На оснежённом берегу.


И матрос, на борт не принятый,

Идет, шатаясь, сквозь буран.

Всё потеряно, всё выпито!

Довольно – больше не могу…


А берег опустелой гавани

Уж первый легкий снег занес…

В самом чистом, в самом нежном саване

Сладко ли спать тебе, матрос?

14 ноября 1909
На островах

Вновь оснежённые колонны,

Елагин мост и два огня.

И голос женщины влюбленный.

И хруст песка и храп коня.


Две тени, слитых в поцелуе,

Летят у полости саней.

Но не таясь и не ревнуя,

Я с этой новой – с пленной – с ней.


Да, есть печальная услада

В том, что любовь пройдет, как снег.

О, разве, разве клясться надо

В старинной верности навек?


Нет, я не первую ласкаю

И в строгой четкости моей

Уже в покорность не играю

И царств не требую у ней.


Нет, с постоянством геометра

Я числю каждый раз без слов

Мосты, часовню, резкость ветра,

Безлюдность низких островов.


Я чту обряд: легко заправить

Медвежью полость на лету,

И, тонкий стан обняв, лукавить,

И мчаться в снег и темноту,


И помнить узкие ботинки,

Влюбляясь в хладные меха…

Ведь грудь моя на поединке

Не встретит шпаги жениха…


Ведь со свечой в тревоге давней

Ее не ждет у двери мать…

Ведь бедный муж за плотной ставней

Ее не станет ревновать…


Чем ночь прошедшая сияла,

Чем настоящая зовет,

Всё только – продолженье бала,

Из света в сумрак переход…

22 ноября 1909
«С мирным счастьем покончены счеты …»

С мирным счастьем покончены счеты,

Не дразни, запоздалый уют.

Всюду эти щемящие ноты

Стерегут и в пустыню зовут.


Жизнь пустынна, бездомна, бездонна,

Да, я в это поверил с тех пор,

Как пропел мне сиреной влюбленной

Тот, сквозь ночь пролетевший, мотор.

11 февраля 1910
«Седые сумерки легли …»

Седые сумерки легли

Весной на город бледный.

Автомобиль пропел вдали

В рожок победный.


Глядись сквозь бледное окно,

К стеклу прижавшись плотно…

Глядись. Ты изменил давно,

Бесповоротно.

11 февраля 1910
«Дух пряный марта был в лунном круге …»

Дух пряный марта был в лунном круге,

Под талым снегом хрустел песок.

Мой город истаял в мокрой вьюге,

Рыдал, влюбленный, у чьих-то ног.


Ты прижималась всё суеверней,

И мне казалось – сквозь храп коня –

Венгерский танец в небесной черни

Звенит и плачет, дразня меня.


А шалый ветер, носясь над далью, –

Хотел он выжечь душу мне,

В лицо швыряя твоей вуалью

И запевая о старине…


И вдруг – ты, дальняя, чужая,

Сказала с молнией в глазах:

То душа, на последний путь вступая,

Безумно плачет о прошлых снах.

6 марта 1910
Часовня на Крестовском острове
В ресторане

Никогда не забуду (он был, или не был,

Этот вечер): пожаром зари

Сожжено и раздвинуто бледное небо,

И на желтой заре – фонари.


Я сидел у окна в переполненном зале.

Где-то пели смычки о любви.

Я послал тебе черную розу в бокале

Золотого, как небо, аи.


Ты взглянула. Я встретил смущенно и дерзко

Взор надменный и отдал поклон.

Обратясь к кавалеру, намеренно резко

Ты сказала: «И этот влюблен».


И сейчас же в ответ что-то грянули струны,

Исступленно запели смычки…

Но была ты со мной всем презрением юным,

Чуть заметным дрожаньем руки…


Ты рванулась движеньем испуганной птицы.

Ты прошла, словно сон мой легка…

И вздохнули духи, задремали ресницы,

Зашептались тревожно шелка.


Но из глуби зеркал ты мне взоры бросала

И, бросая, кричала: «Лови!..»

А монисто бренчало, цыганка плясала

И визжала заре о любви.

19 апреля 1910
Демон

Прижмись ко мне крепче и ближе,

Не жил я – блуждал средь чужих…

О, сон мой! Я новое вижу

В бреду поцелуев твоих!


В томленьи твоем исступленном

Тоска небывалой весны

Горит мне лучом отдаленным

И тянется песней зурны.


На дымно-лиловые горы

Принес я на луч и на звук

Усталые губы и взоры

И плети изломанных рук.


И в горном закатном пожаре,

В разливах синеющих крыл,

С тобою, с мечтой о Тамаре,

Я, горний, навеки без сил…


И снится – в далеком ауле,

У склона бессмертной горы,

Тоскливо к нам в небо плеснули

Ненужные складки чадры…


Там стелется в пляске и плачет,

Пыль вьется и стонет зурна…

Пусть скачет жених – не доскачет!

Чеченская пуля верна.

19 апреля 1910
«Как тяжело ходить среди людей …»

Там человек сгорел.

Фет

Как тяжело ходить среди людей

И притворяться непогибшим,

И об игре трагической страстей

Повествовать еще не жившим.


И, вглядываясь в свой ночной кошмар,

Строй находить в нестройном вихре чувства,

Чтобы по бледным заревам искусства

Узнали жизни гибельной пожар!

10 мая 1910
«Я коротаю жизнь мою …»

Я коротаю жизнь мою,

Мою безумную, глухую:

Сегодня – трезво торжествую,

А завтра – плачу и пою.


Но если гибель предстоит?

Но если за моей спиною

Тот – необъятною рукою

Покрывший зеркало – стоит?..


Блеснет в глаза зеркальный свет,

И в ужасе, зажмуря очи,

Я отступлю в ту область ночи,

Откуда возвращенья нет…

27 сентября 1910
«Идут часы, и дни, и годы …»

Идут часы, и дни, и годы.

Хочу стряхнуть какой-то сон,

Взглянуть в лицо людей, природы,

Рассеять сумерки времен…


Там кто-то машет, дразнит светом

(Так зимней ночью, на крыльцо

Тень чья-то глянет силуэтом,

И быстро спрячется лицо).


Вот меч. Он – был. Но он – не нужен.

Кто обессилил руку мне? –

Я помню: мелкий ряд жемчужин

Однажды ночью, при луне,


Больная, жалобная стужа,

И моря снеговая гладь…

Из-под ресниц сверкнувший ужас –

Старинный ужас (дай понять)…


Слова? – Их не было. – Что ж было? –

Ни сон, ни явь. Вдали, вдали

Звенело, гасло, уходило

И отделялось от земли…


И умерло. А губы пели.

Прошли часы, или года…

(Лишь телеграфные звенели

На черном небе провода…)


И вдруг (как памятно, знакомо!)

Отчетливо, издалека

Раздался голос: Ессе homo![4]4
  Се – человек! (лат.)


[Закрыть]

Меч выпал. Дрогнула рука…


И, перевязан шелком душным

(Чтоб кровь не шла из черных жил),

Я был веселым и послушным,

Обезоруженный – служил.


Но час настал. Припоминая,

Я вспомнил: нет, я не слуга.

Так падай, перевязь цветная!

Хлынь, кровь, и обагри снега!

4 октября 1910
Унижение

В черных сучьях дерев обнаженных

Желтый зимний закат за окном.

(К эшафоту на казнь осужденных

Поведут на закате таком.)


Красный штоф полинялых диванов,

Пропыленные кисти портьер…

В этой комнате, в звоне стаканов,

Купчик, шулер, студент, офицер…


Этих голых рисунков журнала

Не людская касалась рука…

И рука подлеца нажимала

Эту грязную кнопку звонка…


Чу! По мягким коврам прозвенели

Шпоры, смех, заглушенный дверьми…

Разве дом этот – дом в самом деле?

Разве так суждено меж людьми?


Разве рад я сегодняшней встрече?

Что ты ликом бела, словно плат?

Что в твои обнаженные плечи

Бьет огромный холодный закат?


Только губы с запекшейся кровью

На иконе твоей золотой

(Разве это мы звали любовью?)

Преломились безумной чертой…


В желтом, зимнем, огромном закате

Утонула (так пышно!) кровать…

Еще тесно дышать от объятий,

Но ты свищешь опять и опять…


Он невесел – твой свист замогильный…

Чу! опять – бормотание шпор…

Словно змей, тяжкий, сытый и пыльный,

Шлейф твой с кресел ползет на ковер…


Ты смела! Так еще будь бесстрашней!

Я – не муж, не жених твой, не друг!

Так вонзай же, мой ангел вчерашний,

В сердце – острый французский каблук!

6 декабря 1911
Авиатор

Летун отпущен на свободу.

Качнув две лопасти свои,

Как чудище морское в воду,

Скользнул в воздушные струи.


Его винты поют, как струны…

Смотри: недрогнувший пилот

К слепому солнцу над трибуной

Стремит свой винтовой полет…


Уж в вышине недостижимой

Сияет двигателя медь…

Там, еле слышный и незримый,

Пропеллер продолжает петь…


Потом – напрасно ищет око:

На небе не найдешь следа:

В бинокле, вскинутом высоко,

Лишь воздух – ясный, как вода.


А здесь, в колеблющемся зное,

В курящейся над лугом мгле,

Ангары, люди, всё земное –

Как бы придавлено к земле…


Но снова в золотом тумане

Как будто – неземной аккорд…

Он близок, миг рукоплесканий

И жалкий мировой рекорд!


Всё ниже спуск винтообразный,

Всё круче лопастей извив,

И вдруг… нелепый, безобразный

В однообразьи перерыв…


И зверь с умолкшими винтами

Повис пугающим углом…

Ищи отцветшими глазами

Опоры в воздухе… пустом!


Уж поздно: на траве равнины

Крыла измятая дуга…

В сплетеньи проволок машины

Рука – мертвее рычага…


Зачем ты в небе был, отважный,

В свой первый и последний раз?

Чтоб львице светской и продажной

Поднять к тебе фиалки глаз?


Или восторг самозабвенья

Губительный изведал ты,

Безумно возалкал паденья

И сам остановил винты?


Иль отравил твой мозг несчастный

Грядущих войн ужасный вид:

Ночной летун, во мгле ненастной

Земле несущий динамит?

1910 – январь 1912
«Повеселясь на буйном пире …»

Моей матери


Повеселясь на буйном пире,

Вернулся поздно я домой;

Ночь тихо бродит по квартире,

Храня уютный угол мой.


Слились все лица, все обиды

В одно лицо, в одно пятно;

И ветр ночной поет в окно

Напевы сонной панихиды…

Лишь соблазнитель мой не спит;

Он льстиво шепчет: «Вот твой скит.

Забудь о временном, о пошлом

И в песнях свято лги о прошлом».

6 января 1912
Пляски смерти 1

Как тяжко мертвецу среди людей

Живым и страстным притворяться!

Но надо, надо в общество втираться,

Скрывая для карьеры лязг костей…


Живые спят. Мертвец встает из гроба,

И в банк идет, и в суд идет, в сенат…

Чем ночь белее, тем чернее злоба,

И перья торжествующе скрипят.


Мертвец весь день труди тся над докладом.

Присутствие кончается. И вот –

Нашептывает он, виляя задом,

Сенатору скабрезный анекдот…


Уж вечер. Мелкий дождь зашлепал грязью

Прохожих, и дома, и прочий вздор…

А мертвеца – к другому безобразью

Скрежещущий несет таксомотор.


В зал многолюдный и многоколонный

Спешит мертвец. На нем – изящный фрак.

Его дарят улыбкой благосклонной

Хозяйка – дура и супруг – дурак.


Он изнемог от дня чиновной скуки,

Но лязг костей музыкой заглушен…

Он крепко жмет приятельские руки –

Живым, живым казаться должен он!


Лишь у колонны встретится очами

С подругою – она, как он, мертва.

За их условно-светскими речами

Ты слышишь настоящие слова:


«Усталый друг, мне странно в этом зале.

Усталый друг, могила холодна.

Уж полночь». – «Да, но вы не приглашали

На вальс NN. Она в вас влюблена…»


А там – NN уж ищет взором страстным

Его, его – с волнением в крови…

В ее лице, девически прекрасном,

Бессмысленный восторг живой любви…


Он шепчет ей незначащие речи,

Пленительные для живых слова,

И смотрит он, как розовеют плечи,

Как на плечо склонилась голова…


И острый яд привычно-светской злости

С нездешней злостью расточает он…

«Как он умен! Как он в меня влюблен!»

В ее ушах – нездешний, странный звон:

То кости лязгают о кости.

19 февраля 1912
2

Ночь, улица, фонарь, аптека,

Бессмысленный и тусклый свет.

Живи еще хоть четверть века –

Всё будет так. Исхода нет.


Умрешь – начнешь опять сначала,

И повторится всё, как встарь:

Ночь, ледяная рябь канала,

Аптека, улица, фонарь.

10 октября 1912
3

Пустая улица. Один огонь в окне.

Еврей-аптекарь охает во сне.


А перед шкапом с надписью Venena[5]5
  Яд (лат.).


[Закрыть]
,

Хозяйственно согнув скрипучие колена,


Скелет, до глаз закутанный плащом,

Чего-то ищет, скалясь черным ртом…


Нашел… Но ненароком чем-то звякнул,

И череп повернул… Аптекарь крякнул,


Привстал – и на другой свалился бок…

А гость меж тем – заветный пузырек


Сует из-под плаща двум женщинам безносым

На улице, под фонарем белёсым.

Октябрь 1912
4

Старый, старый сон. Из мрака

Фонари бегут – куда?

Там – лишь черная вода,

Там – забвенье навсегда.


Тень скользит из-за угла,

К ней другая подползла.

Плащ распахнут, грудь бела,

Алый цвет в петлице фрака.


Тень вторая – стройный латник,

Иль невеста от венца?

Шлем и перья. Нет лица.

Неподвижность мертвеца.


В воротáх гремит звонок,

Глухо щелкает замок.

Переходят за порог

Проститутка и развратник…


Воет ветер леденящий,

Пусто, тихо и темно.

Наверху горит окно.

Всё равно.


Как свинец, черна вода.

В ней забвенье навсегда.

Третий призрак. Ты куда.

Ты, из тени в тень скользящий?

7 февраля 1914

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации