Текст книги "Галиция. 1914-1915 годы. Тайна Святого Юра"

Глава 17
В отделении

Наступила холодная зима 1914 года. Война приобрела черты затяжного позиционного характера. На Западном фронте российские войска готовились к вторжению в пределы Германии, а в Галиции у них стояла задача одержать решительную победу над австрийцами и тем самым обеспечить левый фланг главной операции.

Гарнизон Львова был переподчинен командованию Одиннадцатой армии, но контрразведывательное отделение армии Брусилова по-прежнему оставалось в городе, чтобы выполнять важную задачу по вербовке агентуры для заброски в тыл врага. Из штабов корпусов и бригад армии, воевавших в Карпатах, непрерывно поступали телеграммы с просьбами забросить разведчиков в тыл противника для сбора сведений о его обороне и состоянии перевальных дорог.

Эти разведчики подбирались из самых разных городских слоев: интеллигентов, фабричных рабочих, контрабандистов, проституток и даже подростков. После короткой подготовки лазутчиков снабжали нехитрыми легендами и в сопровождении унтер-офицеров доставляли на линию фронта к командирам сторожевых охранений. Во время перехода многие из них гибли под обстрелом, подрывались на минах, попадали в руки военной жандармерии противника, сдавались, терялись на местности или просто скрывались. С ценной информацией возвращались немногие.

Почерк работы австрийской фронтовой разведки мало отличался от русской, разве что вознаграждения агентам не были такими щедрыми. Желающих же рискнуть жизнью ради нескольких сотен рублей или крон у обеих сторон было предостаточно.

Почтовый ящик на калитке ограды Матаховской пустовал.

Девятнадцатого декабря[57]57
  По новому стилю.


[Закрыть], в день именин государя, Белинский решил навестить товарищей. Попетляв по узким улицам города и пройдя через пару проходных дворов, он зашел в отделение через черный вход со стороны Сикстусской.

Несмотря на государственный праздник, контрразведчики были на своих рабочих местах.

Дашевский выполнял важное задание штаба фронта: делал выборку агентов с оперативными возможностями в Румынии. Внезапная смерть румынского короля сделала обстановку в республике нестабильной, и было не ясно, на чьей стороне теперь выступят румыны. Для русской разведки Бухарест являлся важным промежуточным пунктом для связи с агентурой в Австрии и Венгрии.

На столе уже лежали готовые материалы на двух кандидатов. Сотрудник львовской газеты «Новый край», ратник ополчения Фишю при условии не быть призванным в армию и оплате в четыреста рублей проявил инициативу выехать и контролировать «важный» пункт в Румынии.

Весьма обнадеживающей была характеристика и на другого кандидата – коммивояжера Моисея Секлера: «интеллигентный, вполне приличный с виду, хотя еврей, но еврейского мало».

Ротмистр Корецкий был поглощен работой над рапортом, в котором предстояло опровергнуть безосновательные обвинения и гнусные намеки начальника транспортной роты полковника Крыленко, который, проходя по улице Кароля Людвига[58]58
  Теперь проспект Свободы.


[Закрыть], заметил, как в автомобиле, находящемся в распоряжении отделения, несколько раз проехала дама с большой собакой.

В указанный день этот автомобиль был выделен ротмистру Корецкому для поездки в Здолбунов, где ему надлежало разобраться с весьма серьезным сообщением местного коменданта этапного пункта о том, что немцы – хозяева местных колбасных лавок в городке – вкладывают шпионскую информацию в колбасы и пересылают ее противнику через кондукторов-евреев.

Перед докладом начальству об этом вопиющем факте использования армейского транспорта для перевозки гражданских лиц Крыленко потребовал объяснение у Ширмо-Щербинского, и тот был в ярости.

– Опять дама! Ротмистр! – обрушился он на Корецкого. – Это непростительный поступок для офицера штаба армии!

История с автомобилем и в самом деле вышла скверная. В канцелярию управления снабжения фронта поступило уже немало сигналов о том, что шоферы за деньги возят частных лиц, и там, безусловно, ждали подходящего случая наказать виновных. Кроме этого, Крыленко неоднократно направлял рапорты начальству, в которых оспаривал право отделения иметь в своем распоряжении автомобиль, который, по его мнению, должен быть приписан к его роте.

Корецкому в конце концов все же удалось охладить пыл начальника, представив весьма вескую причину своего поступка: автомобиль, по его словам, оказывается, перевозил близкую родственницу одного из эндековских руководителей, что являлось важной частью работы отделения по укреплению позиций среди польских партийцев.

В конце концов Ширмо-Щербинский махнул рукой и велел ротмистру изложить как можно убедительнее все в рапорте.

Белинского угостили именинным пирогом, специально доставленным в отделение из штаба армии, и он невольно был вовлечен в спор между офицерами по поводу целесообразности наступления в сторону Венгрии.

– Павел Андреевич, – спрашивал у него Новосад, – скажите, пожалуйста, зачем мы лезем в эту карпатскую мясорубку? Неужели у нас нет других способов покончить с австрийцами?

– Наверное, у командования есть для этого основания, – ответил капитан.

– Но мы же можем завязнуть в этих горах и позволить австрийцам собраться с силами, – озабоченно рассуждал прапорщик.

– Очевидно, в Ставке принимают решения с учетом интересов наших союзников и ситуации на Западном фронте, – предположил Белинский.

– Вот именно. Интересы наших союзников и наши обязательства перед ними больше всего и мешают нам достичь собственных целей в этой войне, – с досадой заключил Новосад.

– А какие, сударь, цели, по вашему разумению, имеет Россия в этой войне? – спросил прапорщика Дашевский, который в это время раздумывал над сообщением агента, брат которого служил на заводе «Шкода» и изъявлял желание организовать там взрывы генераторов за «обещанное место в России».

– Ну конечно же это освобождение от унизительного немецкого гнета, который несколько десятилетий тяготеет над Россией, – уверенно заявил прапорщик.

– А как же наша святая миссия освобождения славянства, в том числе подъяремной многострадальной Червонной Руси, откуда мы слышим вековые воздыхания и стоны? – не без иронии спросил Дашевский.

– Одно другому не мешает. Я все же думаю, что нас подвигло на войну признание нашей собственной отсталости и наглая уверенность немцев в своем превосходстве. Посмотрите, какое негодование и презрение в народе ко всему немецкому!

– Жертвовать сотнями тысяч соотечественников на чужих землях, чтобы дать достойный отпор германской наглости? – поднял брови Дашевский.

– А какие же тогда, по вашему мнению, причины нам воевать?

– Ну, одну из них уже упомянули – это наша зависимость от европейского устройства и соответствующих договоров…

– Павел Андреевич, – повернулся Новосад к Белинскому, – а как вы считаете?

Капитан задумчиво посмотрел на молодого товарища. Он старался избегать споров о войне. Его удручало отсутствие единомышленников.

Он свято верил в догмы о защите веры, царя и отечества, усвоенные им в кадетском корпусе и укрепившиеся за годы службы. Но что касается нынешней войны, то разумных причин для России воевать не находил. А для современной Европы решать споры путем взаимного истребления вообще считал безумием. Но с кем бы он ни делился своим мнением – встречал безумную воинственность, остервенелое германофобство и антисемитизм. Шовинистический чад с первых дней войны заполнил все кругом. Даже его близкие друзья и знакомые, которых он уважал за индивидуальные суждения, порой граничащие с опасными революционными крайностями, превратились в фанатичных патриотов.

– Нам, господа, следует меньше рассуждать, – неожиданно послышался голос Корецкого, который наконец закончил рапорт о злополучном автомобиле с дамой и собакой, – а больше уповать на правоту нашего исторического дела, а точнее, на безошибочный инстинкт масс и милость Божию.

– Ну конечно, – с иронией парировал Дашевский, – русский человек во всем видит Бога, без воли которого и волос не упадет с его головы.

– А как же иначе, Владимир Михайлович. – Корецкий встал и начал расхаживать по кабинету. – Такие великие события, как эта война, не могут обойтись без участия божественной силы и высшей справедливости.

– Я с вами согласен, уважаемый Борис Зенонович, лишь в том, что народная религиозная фантазия безгранична в объяснении великих событий.

– А что это за фолиант у вас? – спросил Корецкий, заметив толстую книгу на столе Дашевского.

– Специальный номер венского издания «Reise und Sport – галицийцы», стоимостью целых пять крон, который содержит обширную и весьма ценную для нас информацию о здешнем крае. Рекомендую полюбопытствовать.

Корецкий взял книгу и стал пролистывать ее.

– Вот такую же панораму города вместе с окрестностями, только в виде дубовой модели, мне на днях предложил один из моих агентов, – ткнул он пальцем во вкладку книги. – По его заверениям, модель стоила тридцать тысяч крон, а изготавливалась инженерами по заданию австрийского штаба целых два года. Этот прохвост за указание места ее хранения пожелал, чтобы я оставил шестьсот рублей в конверте при кассе кондитерской Зочека.

– И как вы думаете поступить? – спросил заинтригованный Новосад.

– Я думаю, мой агент и так подарит мне этот макет после того, как полицейский чиновник составил на него протокол по причине продажи папирос дороже цены на этикетке.

На лицах офицеров появились улыбки.

– Интересно, – продолжал листать книгу Корецкий, – во Львове, оказывается, имеется даже своя фабрика по шлифовке бриллиантов.

Слово «бриллианты» мгновенно привлекло внимание поручика Чухно, который занимался составлением финансового отчета отделения за минувший месяц. Список затрат на оперативные нужды заканчивался расходами на чай, сапоги, тридцать бутылок красного вина для нужд штаба, телефон для связи с городами Галиции, шины и покрышки для автомобиля.

Несколько мгновений он исподлобья смотрел на Белинского, прикидывая, стоит ли уделить внимание этой бриллиантовой фабрике. Однако решил не отвлекаться – было уже запланировано более живое дело: заявление владельца бакалейной лавки по Шоссейной в доме Гитштейна-Пинхуса некоего Шпака, который доносил, что в Тарнополе, в магазине «Народной торговли» по улице Третьего Мая, на складе спрятано большое количество полотна, белья, спиртного и других предметов, которые, по его словам, будут полезны русской армии. Владелец магазина еврей Эрлих якобы при вступлении русских войск в Тарнополь скрылся, а магазин закрыл с намерением в будущем передать весь товар австро-германцам.

Теперь Чухно предстояло убедить начальника отделения командировать его на место с проверкой. В подобных случаях тот обычно не возражал. Тем более что в итоге таких выездов Чухно обычно возвращался с ящиком конфискованного вина или какой-нибудь редкой по тем временам снедью.

Рабочий день подходил к концу, и офицеры уже собирались переместиться в соседнее здание, где в американском кафе Вассермана отметить именины государя.

Корецкий уже обговорил меню с хозяином заведения, который обещал, что на столе будет копченый сиг, язык и гусиная печенка. С собой офицеры намеревались взять несколько бутылок водки и хереса.

Белинский пожелал товарищам весело провести вечер, сам же он собирался засесть за чтением обнаруженных в библиотеке Матаховской произведений модных авторов Анри Дювернуа и Джона Голсуорси.

Глава 18
Вызов Мезенцева к Новогребельскому

Начальник жандармского управления полковник Мезенцев был срочно вызван в штаб генерал-губернатора.

Дорога до Губернаторских Валов обычно занимала не более пяти минут, но при выезде с Коперника на Кароля Людвига полковнику пришлось задержаться и вместе с огромной толпой львовян с изумлением наблюдать, как по центральному проспекту гарцевали полки Кавказской туземной дивизии.

Воины ехали в черных бурках, черкесках и алых башлыках. Под ними были необычно косматые низкорослые лошади. Пронзительно звучала зурна. На солнце блестело золото и серебро оружия. Впереди на белом коне с винтовкой за плечами ехал мулла.

Своими впечатлениями о дикой красоте кавказцев полковник по прибытии на место поделился с генералом Новогребельским, который как раз обсуждал с помощниками переброску Дикой дивизии в район Самбора.

Все сходились во мнении, что в условиях Карпат лучших разведчиков, чем горцы с их выносливыми и неприхотливыми к корму лошадьми, не сыскать.

Кто-то заметил, что в одном из полков этой дивизии служит второй сын Льва Толстого Михаил.

– Мне однажды привелось быть свидетелем их атаки на неприятеля, – вспомнил генерал, – страшное зрелище: бешеный галоп, сатанинский оскал, глаза горят, кошмарный вой: ы-ы-ы… Беспощадный ураган, сметающий все живое на своем пути. Скачут они не тесной колонной, а редкой цепью – попасть в них трудно, и после их атаки живых среди неприятеля нет, ведь они никого не берут в плен.

– Я слышал, немцы их тоже не берут в плен, – заметил адъютант, – а жестоко пытают, перед тем как убить.

– Да они и не сдаются, – убежденно ответил генерал.

– Тем не менее австрийцы начали сбрасывать с аэропланов воззвания к мусульманам, – заметил кто-то из помощников.

– Неудивительно, – парировал генерал, – ведь их союзница Турция объявила священную войну.

В конце концов перешли к делу.

– Получена телеграмма командующего Осадной армии генерала Поливанова. – Новогребельский обвел присутствующих строгим взглядом. – Он сообщает, что австрийцы взорвали наши подкопы под основной редут крепости и тем самым сорвали готовящийся штурм Перемышльской крепости. Все работы велись в строжайшей тайне, и Поливанов не исключает, что сведения о подкопе поступили в крепость из Львова по подземному кабелю.

«Опять этот чертов кабель! – подумал Мезенцев. – Он все-таки будет стоить мне карьеры».

Сведения о телеграфном кабеле, якобы проложенном австрийцами из Львова в Перемышльскую крепость и дальше – в Краков и Вену, являлись болезненной темой для губернаторского штаба. И хотя подобная возможность передачи шпионских сведений за сотни километров вызывала крайнее сомнение даже у губернатора, вопрос стоял на контроле Киева и требовал самого тщательного расследования.

В кабинет вошел денщик с небольшим самоваром и стал разливать чай.

– Петр Васильевич, у вас же богатейший опыт политического сыска, – генерал откинулся в кресле и перешел на назидательный тон, – вам удавалось раскручивать куда более замысловатые дела. Почему вы не можете себя здесь показать? Потом, что у вас, наконец, с этим Резидентом? С ним-то сколько можно возиться?

– Ваше высокоблагородие, – собрался к непростому разговору Мезенцев, – разработка Резидента ведется с соблюдением особых мер, чтобы не дать ему обнаружить за собой даже малейших признаков наблюдения. Естественно, это весьма осложнило и затянуло работу. Арест его считаю преждевременным, ведь ничего существенного пока не добыто: ни связей, ни реальных улик шпионажа. Возможности ускорить разработку появились только сейчас, когда нам удалось подставить объекту нашего агента Солиста.

– А вы уверены в нем? – скептически заметил генерал. – Ведь ему, скорее всего, придется иметь дело с профессиональным разведчиком.

– Я думаю, да. Как-никак вся его жизнь – тоже сцена.

– Ну, так поторапливайтесь же, полковник. У нас больше нет времени. Вот почитайте, что пишут в столице о происходящем всего в ста верстах от Перемышля. – И генерал взял и швырнул на стол номер «Русского инвалида».

Глава 19
Запрос из Киева

Через пару дней уже генералу Новогребельскому пришлось держать ответ и выслушивать крайнее недовольство состоянием дел в подвластных ему структурах губернатора Бобринского. Причиной тому стала телеграмма, полученная из Киева, со следующим содержанием:

«по нашим сведениям в пределах галиции вообще и в городе Львове в особенности в сильной степени прогрессирует шпионаж прошу уведомить что обнаружено за последнее время в этом направлении и какие меры на будущее желательно признать необходимыми для пресечения шпионажа в самом его корне во вверенном вам районе».

– Ну-с, генерал, и что вы изволите отвечать? – с хмурым выражением спрашивал Новогребельского губернатор.

– Я думаю, ваша светлость, нам не стоит лукавить – начал объясняться генерал. – Со шпионами во Львове мы и в самом деле еще не разобрались, хотя сейчас в разработке имеется весьма перспективное дело, которое, я надеюсь, ответит на многие вопросы. Мне кажется, в ответе следует сделать акцент на серьезных препятствиях, которые не позволяют нам эффективно осуществлять работу по розыску шпионов.

– Какие препятствия, генерал?! Вы и в самом деле думаете, что в Киеве серьезно воспримут ваши отговорки? – возмутился губернатор. – Сигналы о шпионах во Львове идут со всех сторон. Даже из Винницы сообщают, что у нас действуют двадцать агентов, подготовленных бывшим комиссаром львовской полиции Хорватом в городе Бялу. Мы же до сих пор не можем похвастаться ни одним серьезным разоблачением.

– Ваше сиятельство, и все же я считаю, мои доводы в ответе были бы вполне уместными, – упорствовал Новогребельский.

– Ну что ж, извольте представить ваши объяснения. – Губернатор окинул взглядом своих помощников – сидящих рядом в креслах барона фон Кнорринга и князя Трубецкого.

– Во-первых, для эффективной работы у нас недостаточно сил, – приступил генерал, – в уездах до невероятия малочисленный штат чинов наружной полиции, и повсюду имеются вакансии урядников и стражников. Занимаются же они в основном поставкой подвод, содействием войскам, производством дознаний и даже перевозкой корреспонденции из-за неаккуратности функционирования почтовых учреждений. А следовательно, может ли такой чин, презрев все данные ему поручения, посвятить свое время поиску шпионов?

– Позвольте, Константин Станиславович, – вмешался барон фон Кнорринг, – во Львове с октября месяца действует жандармское управление со штатом в сто пятнадцать человек, которому уж никто не мешает заниматься сыском.

– Вы правы, ваша светлость, – повернулся Новогребельский к барону, – однако во Львове мы имеем еще более серьезную проблему. Город наводнен враждебным интересам России населением, коим являются евреи. Свойственная этой национальности солидарность, хитрость и эластичность совести создают то положение, при котором питаемая к русским вражда выливается в форму предательского шпионажа, провокаций и пропаганды. Если в борьбе с открытым врагом можно достигнуть победы посредством честного боя, то в борьбе с мирным населением – а евреев приходится признавать мирным населением вопреки действительности – общепринятые на войне способы неприменимы, так как гуманность не позволяет прибегать к ним во избежание упреков в варварстве.

– Ну, это все общие рассуждения, – недовольно поморщился Бобринский, – притом заметьте, что подрывных элементов из числа поляков и русинов у нас не меньше.

– Совершенно верно, господин губернатор, – уверенно продолжал начальник штаба, – однако я глубоко убежден, что если в числе шпионов или предателей попадаются христиане, то это лишь те несчастные, которых еврейство использует для своих целей, а следовательно, если бы возможно было подорвать корни, ветви сами собой засохнут из-за отсутствия питания. Шпионаж глубоко конспиративен, а в среду еврейства проникнуть почти невозможно. Поэтому, естественно, пока не будет уничтожен этот коварный враг, все наши усилия по поимке шпионов не дадут нужных результатов.

– И у вас, безусловно, есть соображения по нейтрализации трети городского населения Галиции? – не скрывая иронии, спросил князь Трубецкой.

– Да, – решительно ответил Новогребельский, – я предлагаю хирургическое средство: интернирование всего поголовно еврейства в отдаленные губернии России, притом под более чем суровый надзор. Только так можно разрядить атмосферу, создаваемую этим так называемым мирным населением, которое в действительности, словно вражеская армия, кольцом охватило наши войска и давит их шпионажем, распространяет слухи, деморализует солдат, развращает и убивает живой дух, бодрость и силу.

Он замолк, вытащил из кармана платок и стал нервно вытирать выступивший на лбу пот.

Бобринский пребывал в нерешительности и сомнениях. Он не спеша открыл золотой портсигар, украшенный монограммой с царской короной, и в некоей задумчивости, не предложив присутствующим, достал английскую сигарету. Было видно, что эмоциональный доклад начальника штаба был воспринят им без особого энтузиазма. Идея массовой депортации евреев его определенно не вдохновляла. Нечто подобное он уже слышал от командующего Одиннадцатой армией. Правда, тот предлагал более оригинальный способ: переместить евреев в выделенную для этого полосу вдоль румынской границы, что, по замыслу автора проекта, дало бы возможность не только избавить коренную Россию и вновь занятые земли от нежелательного и крайне вредного элемента, но и позволило бы евреям беспрепятственно вернуться через Румынию в страну, «подданными который они имеют высокое счастье состоять и покровительством правительства которого они, несомненно, в высшей степени будут удовлетворены и вознаграждены в убытках, вызванных выселением».

Вообще, губернатор не силен был в вопросах контрразведки, поэтому и пригласил на совещание своих первых помощников и теперь ждал от них дельных слов.

Первым заговорил князь Трубецкой:

– Мне кажется, массовая депортация евреев в нынешних условиях – ошибочное решение. Это может нанести непоправимый урон престижу армии и вообще России. А что касается враждебной настроенности местных евреев, то нельзя забывать, что они – подданные противоборствующей страны и, естественно, невольно вынуждены действовать в ее интересах. И потом, вы же знаете, положение евреев в Австро-Венгрии значительно отличается от такового в России, и ожидать от них иного поведения было бы глупо. С этим фактом, генерал, к сожалению, следует смириться.

– Я тоже так полагаю, – не замедлил поддержать его барон фон Кнорринг, – дело, пожалуй, не в евреях, я бы сказал, не только в них. Мне кажется, чинам вашего Особого отделения и жандармского управления не хватает немного упорства и настойчивости. Потом, дела идут плохо не только со шпионами. Вам до сих пор не удалось изловить даже обычную банду преступников в военных мундирах. А это не меньше подрывает наш авторитет, не говоря уже о том, какой ужас наводит на население.

Барон имел в виду серию грабежей в городе, осуществляемую загадочной бандой в форме российских военнослужащих. С местными уголовниками новой администрации удалось разобраться. Для этого достаточно было казнить десятка полтора грабителей, пойманных с помощью гражданской стражи. Один из главарей шайки разбойников из Винников был расстрелян прямо в женской одежде и платке – наряде, в котором совершал налеты. А вот попытки заманить в расставленные ловушки бандитов в гимнастерках, внедрить к ним специально присланных для этого агентов из числа уголовников Одессы и Умани оказались безуспешными. Эти неудачи, а также то обстоятельство, что громилы располагали точными данными о местах хранения ценностей, невольно наводили на мысль, что они имели свои источники в полиции и жандармерии.

Новогребельский не стал спорить. На последний упрек ему нечего было ответить. К тому же губернатор и его помощники еще не были уведомлены о ночном случае на Знесенье, где опять же неизвестные военные сбили замок склада фирмы «Волькенберг» и похитили несколько бочек с ромом и спиртом на сумму пять тысяч крон, не забыв забрать кошелек с двадцатью кронами у сторожа – Хаима Корба. Судя по красным погонам грабителей, к делу могли быть причастны стоявшие накануне биваком на пустыре рядом солдаты восемнадцатого обозного батальона, но командир Добровольский клялся, что ни от одного из солдат не слышал запаха спиртного, что, безусловно, являлось стопроцентным алиби.

– Да-с, да-с, Константин Станиславович, именно так, – оживился губернатор, – вам непременно следует пересмотреть всю работу ваших ведомств, и сделать это незамедлительно. Что касается ваших доводов в отношении евреев… Я должен признать, что определенный резон в них есть. Только, будьте добры, без этих поголовных депортаций. Высылка евреев в Россию и связанные с этим неизбежные расходы, загромождение железных дорог при скудности подвижного состава… наконец, занесение в наши области заразы как политического, так и чисто санитарного характера не будет приветствоваться в Киеве, и тем более в Петрограде.

Немного подумав, он добавил:

– Я бы еще указал на проблемы, связанные с чинимыми беспорядками в городе нашими армейскими структурами. Вы представляете, господа, – повернулся он к помощникам, – какой-то корпусной комендант, не явившись предварительно ни ко мне, ни к кому-либо из начальствующих лиц, начал заводить в городе свою агентуру, потребовал от чинов городской полиции наряды, произвел обыски и аресты целого ряда лиц, которых увез к себе, а затем начал возвращать во Львов в мое распоряжение, без всяких указаний, в чем подозреваются эти лица. Не говоря уж о том, что обыски во Львове, где функционирует жандармское управление, нельзя производить без ведома его начальника, так как можно нарушить его рабочие планы. А кстати, что это за перспективный сигнал вы упомянули? – спросил он Новогребельского.

– Осмелюсь доложить, ваше сиятельство, нашей агентурой выявлена особа, которая в полной мере соответствует ориентировке о заброшенном во Львов немецком резиденте, и у нас есть все основания полагать, что арест этого шпиона позволит не только вскрыть вражескую сеть в городе, но и выведет наконец на след подземного кабеля.

– Это очень интересно, поведаете мне подробности на обеде, – бросил губернатор, доставая из жилетного кармана часы. – А сейчас, господа, нам пора на смотр дружинников. Мы не можем задерживать их отправку на фронт.