Текст книги "Ключ Соляного Амбара"

7. Паланга, осень-91: сон в руку

Все на конференции в Паланге было, как всегда, кроме одного: Альгирдас и его коллеги из организационного и программного комитета предоставили Александру право открывать конференцию в качестве первого пленарного докладчика в первый день ее работы. Обычно он после защиты своей докторской с грифом «ДСП» был вторым или третьим пленарным докладчиком после академиков и членкоров местной и большой союзной Академии. А здесь вот такое любопытное «приятное приключение в солнечный, нежаркий день на берегу бурного Балтийского моря с живительным бодрящим, понимающим в этом толк, климатом прибрежной Балтии с песчаными дюнами.

Да, этот климат осенней Паланги всегда бодрил Александра, а на этот раз бодрил по-особенному. Он это почувствовал ещё вчера во время прилёта, когда сразу после расселения в академической гостинице в отдельном номере, как полагалось пленарному докладчику, бросив там рюкзак, побежал купаться. За ним, также бегом, на песчаный берег увязались многие его старые знакомые, участники конференции… Некоторые даже прыгнули за ним в бурное, неглубокое у берега море… А Александр под кураж, то стильным кролем, то стильным брасом, поплыл в глубь бурлящего моря с прорывными мыслями… Какими мыслями? А с самыми светлыми, опережающими время. Просто он знал, что в море, даже холодном, как сейчас, ему всегда думалось светло и весело. Прорывно?.. Да, прорывно и вдохновенно…

Он оглянулся назад, все его коллеги давно вылезли на берег, и махали ему руками, явно беспокоясь о здравомыслии и здоровье рискующего многим отчаянного первого пленарного докладчика. И он поплыл назад, чтобы не огорчать никого, ни союзников, ни оппонентов, лишившихся возможности заслушать прорывный научный доклад – первого из первых докладчиков на международной конференции. Почему-то весело подумалось о том, что августовский путч, помимо всего прочего, ускорит и процессы в науке, в формируемой Российской АН, с выборами в РАН новых членов…

Вечером в баре, «за рюмочкой чая» Альгирдас рассказал Александру о том, что был в числе защитников демократии у телестудии Вильнюса, даже участвовал в схватке с ОМОНом и Альфой, а ещё о том, что Литовская АН выйдет из-под патронажа АН СССР, а их институт физики полупроводников выйдет из-под власти местной академии. Обретёт демократически независимость в научно-технологической сфере, перейдет на «вольные хлеба», видя новые возможности и перспективы мирового научного сотрудничества.

– Ты завлаб и я завлаб в академической системе, – пылко произнес литовский коллега, – но старая система исчерпала себя, а новая только зарождается. Путч ваших консерваторов вбил последний гвоздь в крышку гроба СССР… Нам из нашего демократического далека все видней, чем вблизи из Москвы…

– Возможно…

– У вас в Москве полки в магазинах пустуют, несчастный народ ломится за продуктами и товарами первейшей необходимости… А у нас всего завались… Всё, что можно выкинули на продажу, лишь бы из СССР уйти, освободиться из-под ига соседа… Недаром ваш «идеолог перестройки», член ПБ, твой тёзка Сашка Яковлев наших депутатов и даже наш ЦК Литвы побуждал на разрыв с ЦК КПСС, да и со страной Советов, управляемой из Москвы Горби, что Варшавский пакт и СЭВ распустил, по тайному договору с Рейганом и Бушем… Ты-то не был среди защитников Белого Дома?..

– У меня были более важные дела…

– Какие, Александр, когда судьба Страны Советов, между прочим, решалась?

– Я думал… Пару-тройку идей прорывных сгенерил…

– О, блаженный Александр, – съязвил Альгирдас, – страна рушится, а ты блаженствуешь в научном поиске…

– Не без этого… Правда, многие мои аспиранты и даже студенты были на защите Белого дома… У нас не возбраняется… Меня удивляет, что народ не вышел на поддержку ГКЧП…

– Так ведь академики большой РАН Сашка Яковлев, Арбатов и членкор Шахназаров, отец твоего знакомца Карена, и прочие прорабы перестройки, все птенцы из гнезда Горби потрудились на славу предательства дела Ленина и Сталина…

– Да уж…

– А тебе мои комплементы, учу по твоему университетскому учебнику наших студентов в моём родном универе, где на полставки успешно подрабатываю…

– Спасибо…

– Наши зубры в академии считают, что тебе самое время получить академические корочки и стипендию РАН – когда выборы?

– Где-то в декабре… Пока организовывают то, да сё…

– Я слышал, что звание членкоров отменят, сразу выборы в аки…

– Всё-то ты, Альгис, знаешь… Но есть предложение согласительной комиссии, что окончательное решение на общем собрании Академии по кандидатам, пошедшим конкурс на отделении…

– Я слышал, что ты уже, два года тому назад, баллотировался, от нашего бывшего директора института… Всё впереди, Александр, и лавры победителя…

– …и тернии к звёздам…

– Приятно видеть в твоём лице оптимиста и не замечать пессимистической горчинки в рассуждениях…

После удачного выступления, в перерыве между заседаниями, принимая благодарственные поздравления Альгирдаса и других коллег, Александр шепнул ему на ухо:

– Иногда мне как независимому исследователю открывается Провидением божественная истина научного поиска, причем лавры научного успеха и, тем более, академические коврижки не играют никакой роли в процессе обретения и приближении к истине, и особенно при метафизическом прикосновении к таинству…

– Но лучше дойти до этого при всех регалиях… – также шепотом отозвался Альгирдас. – И при академическом признании…

– А если эти регалии потянут вниз своей тяжестью зависимости от успеха… а крылья независимости не раскроются для рывка с энергией заблуждения в звездные бездны – что тогда?..

– Мне бы твою энергию заблуждения для написания монографии и университетского учебника – на века. Мне бы в 40 с хвостиком аком стать.

«Откуда мы знаем, что на миг, а что на века, – отозвался мысленно Александр и почему-то сразу подумал о Ключе Соляного Амбара, к которому его призвал своим таинственным романом земляк Борис Андреевич, ещё раньше прочтения романа сосед по палате в ЦКБ Борис Леонидович. А потом о чём-то мистическим намекнул и дядька, позволив найти лист его рисунка в полстраницы школьной тетради с Луной в левом углу от Соляного Амбара. – Ведь не случайно же всё это? Какой-то призыв к постижению таинства текущего в неизвестность бытия…»

До конца конференции были ещё три дня полноценных пленарных и секционных заседаний на берегу Балтийского моря в Паланге…

А ему в ту же ночь привиделся странный мистический сон, от которого земля пошатнулась под ногами независимого исследователя с его могучей неуемной фантазией – к чему бы это?.. Дом в Можае обокрали и сожгли?

А приснилось немыслимое. Яркая полная луга, в опасное для сумасшедших женщин время полнолуния, сместилась из левого угла картины дядюшки Александра Васильевича, да и из лунного пространства художника Ивана Лаврентьевича Горохова (без луны, как таковой физически), спустилась буквально поближе к крыше Соляного Амбара, – и заплакала луна горючими кровавыми слезами. Слёзы были не только кровавыми и горючими, они были тёплыми, живыми, как будто упали не от холодного лунного Светила, а от живого страдающего существа.

Было тоскливо на душе и сердце, он знал, что больше от этого потрясения не уснёт. Идти ночью к морю, чтобы окунуться?.. Нет, надо хотя бы дождаться первого просвета утра, чтобы избавиться от наваждения луны… Он знал, что это наваждение и предупреждение об опасности – ему, дому, роду, малой родине, стране Советов, Отчизне с большой буквы?.. Сон в руку – только в какую, правую или левую? с защитным спасительным от ожогов бытия рукавом? или без рукава? по воле предопределения Свыше? иль из тёмных бездн инфернальных сил?..

И он дождался утреннего просветления за окном – и бегом, бегом на море… Заплыть и позабыться в холодных волнах бытия и моря…

Он заплыл в бурное море, похожее на кипящее молоко, ведь он ожидал холода и озноба по коже, но не ощутил ни холода, ни озноба, правда, и эффект кипящего молока быстро исчез, когда его стало сносить в сторону подводным течением. А в упругом течении было два начала – холодное и тёплое…

Дул ветер и морская волна хлестала его по щекам, когда он старался от плавания кролем или саженками переходить на менее энергичный, затратный стиль плавания брассом. К явному удивлению, заплыв уже далеко от берега, он основа почувствовал теплое течение моря, не соответствующее осеннему климату ветреной Паланги. Он повернулся к берегу, чтобы увидеть первых паломников утреннего побережья, желающих освежить горло или душу пронизывающим ветром Балтики.

Но не было никого, кто махал ему рукой, звал быстрее добраться до берега песчаных дюн из опасного для всех холодного моря, которое только в играх ничего не понимающего ума можно по заблуждения принимать не за холодное, а за теплое.

Вот, если он даже нырнет, и долго не будет выныривать, никто не обеспокоится спасать его или сигнализировать черт знает кого о его бедственном положении на дне или близ дна. И вдруг во время ныряния на дно ему с открытыми глазами показалось, что на дне он видит полную луну, как на картине своего дядюшки рядом с хрупким, явно не вечным, каменным, а песчаным образом бело-жёлтого соляного амбара. Он на самом дне дотронулся до холодной луны, при мгновенном исчезновении воздуха из легких. Он почувствовал, как холодная вода вместе с холодной луной душит его…

И вдруг его искрой пробила живая мысль: «Воздуха больше не будет ни лёгким, ни мозгу, если цепляться за дно и образ холодной полной луны на дне-днище». Ещё мгновение, и сил на выныривание, на несколько отчаянных гребков, чтобы подняться вверх со дна не будет, при всем твоем желании что-то изменить в жизни…

С помутненным рассудком он выбрался из морской пучины, где не было воздуха, но была холодная луна на дне, на поверхность моря, где в пространстве всё же был морской воздух… Да, воздух, которым можно было снова наполнить легкие и взбодрить затухающие мысли вялого, не сопротивляющегося смерти мозга…

Он хотел «уйти по-английски», ни с кем не прощаясь, но вовремя одумался: «Надо же и честь знать, предупредить о своём скоропалительном отъезде, ничего никому не объясняя о своём решении кардинально изменить свои планы на три дня».

– Ведь мы же в Ниду вместе собирались, – скажет на прощание Альгирдас.

– Ещё успеем собраться или не успеем – с полной луной на дне вместо плачущей луны на небе кровавыми слезами…

– Какая такая плачущая луна?..

– Это метафора нашего опасного времени, где всё так быстро изменяется, к лучшему или худшему – не поймёшь сразу…

В аэропорту Паланги он быстро поменял билет на Москву, выправил на текущий рейс. Обычно он всегда возвращался через Вильнюс, чтобы ночь побродить по улочкам Старого города, выпивая кофе с рюмками настоек в кафешках для бодрости… «Успеется… в следующий раз… или не успеется… какая разница, если луну не на небе, а на дне моря сдуру нащупал поутру…»

Из Москвы сразу поехал на электричке в Можайск… Для ускорения темпа познания происходящего. У родичей на соседней улице были дополнительные ключи от бабушкиного дома. Вместе открыли дверь дома, вошли…

Дом грабили ночью, даже дважды. Ночные воры сначала со стороны сада высадили окно на терраску, вошли, что-то взяли в темноте. Потому что везде были разбросанные горелые спички. Но первые воры закрыли подвернувшейся фанерой со двора разбитое окно без стекла. Так что новым ворам пришлось разбивать другое окно, уже в спальню бабушки, и тоже со стороны сада. Что вынесли, то вынесли…

Но разбойники сорвали со стены и картину дядюшки, со вставленной туда живописной миниатюрой полной луны в левом верхнем углу над Соляным Амбаром….

Это Александр лицезрел сразу после осмотра залы, отметив большое количество горелых спичек у места на стене, где висела пропавшая драгоценная, нет, бесценная картина дядюшки с луной, умеющей плакать горючими кровавыми слезами и передавать эффект «кровавого лунного плача» на многие сотни километров впечатлительным научным работникам…

Милиция?.. Была и милиция и работники уголовного розыска, знакомые Александру и родичам… Какие-то слова утешения и сочувствия… А мысль Александра была более чем печальна: «Надо продавать дом, пока не сожгли дом без лунной защиты его – сначала на чердаке, а потом на стенке».

По инерции, почти автоматически спросил троюродную тётку Милу и ее мужа:

– Не нашли квартирантов?

– Искали, да что толку… Покупатели дома с садом сначала были на горизонте, а потом и те отхлынули, – сказала Милу.

– А тот отставной офицер, что был на примете у тебя?

– Безденежным был и безденежным умер, – усмехнулся муж Милы, тоже отставник. – Но на память поговорку о себе оставил: лучше член в руке, чем вагина на горизонте… Это к тому, что умер в коммуналке в комнатушке, что была под рукой, а мечта с домом – была на горизонте, мечта, как сочная вагина… Откуда сейчас у простых людей, кроме кооператоров и бандитов, деньги?.. Была у отставника-майора, моего друга мечта о собственном доме с садом… Нет ни друга, и мечты нет, той что была на горизонте…

Последние слова в доме – по существу дела! – всегда запоминаются. Вот и сотрудник уголовного розыска, стоя у стены, где висела картина дядюшки с луной и амбаром, разглядывая недоуменно кучу горелых спичек, спросил Александра:

– А у вас что, электричество вырубили, если воры почему-то не воспользовались выключателем и спички жгли?

Александр объяснил ситуацию, мол, он сам, покидая дом, выкручивал пробки, о том же просил Милу с мужем…

– Зачем?

– В детстве запомнились случаи, когда по непонятным причинам срабатывали выключатели и включали свет ночью – иногда даже с сильными искрами….

– Разве такое может быть? – спросил сотрудник и продолжил размышления вслух. – Из-за вывернутых пробок воры могли устроить пожар, кидая зажжённые спички… А им разве был нужен пожар в жилом доме?.. – И сам себе ответил. – Вряд ли… Но спички мы соберём – улики… Розыскной собаки у нас нет… Денег нет на ее содержание в эти подлые времена, будь они не ладны…

«И в подлые те времена, от света фар машины за окном дома вдруг луна зажглась в жуть без – причины зажечься, отражая свет, как ирреальность мук и бед, – промелькнула напоследок мысль в рифму у Александра. – Сиял в свете луны амбар, высвечивая свар кошмар…»

8. В редакции на улице 1905 года

И дом после кражи моментально продали какому-то подвернувшемуся мужу Милы кооператору, нажившим бабки на кустарном производстве и продаже «варенок – вареных джинсов». На скорой продаже дома настаивала дочь дядюшки Александра Васильевича, двоюродная сестра Александра. Она же и получила деньги от продажи дома от удачливого денежного кооператора.

А потом через месяц – конец страны Советов через акт трех правителей, отменивших старую геополитическую реальность и учредивших новую ирреальность, время рыночных реформ и демократических преобразований с «отпуском цен». Двоюродная сестра Александра обменяла деньги на доллары, а на положенные на сберкнижку деньги от продажи дома родителями Александра можно было при инфляции купить разве что бутылку водки. «Селяви», как говорят в схожих случаях, без утешения душ.

«Но ведь луна над Соляном Амбаром высветила и плакала кровавыми слезами… Значит, было и есть то, во имя чего надо было высвечивать светом метафизики, плача неизвестно о чем горючими кровавыми слезами в последних… подлых… временах…» – эта мысль не давала покоя Александру.

И ещё: почему старинный Соляной Амбар, принадлежащий издревле богатею-купцу Коровкину (можайскому прототипу – купцу Шишкину) стал отправной точкой оживления детских фантазий Пильняка. Ведь прозаик признавался в своей автобиографии о потаённом: «Самые лучшие свои рассказы, повести и романы я написал в Можайске», имея в виду прежде всего горчащие неизбывной свежестью фантазии ребёнка, которые своими метаморфозными сцеплениями с новациями настоящего никогда со временем не уходили из цепкой памяти и образного мышления автора «Соляного амбара». Роман он писал в Переделкино на своей даче, что находилась рядом с дачей Пастернака. Осуществил свою старую задумку написания метафизического орнаментально-революционного романа в начале мая 1937 года, о чем упомянул в письме от 6 мая к своему старому знакомцу, драматургу-прозаику Михаилу Эммануиловичу Козакову, одному из 36 авторов изданной в 1934 году книги «Канал имени Сталина»: «Роман кончил, о сем тебе и докладываю». До ареста Пильняка 28 октября 1937 года оставалось полгода, и ещё полгода – до расстрела 21 апреля 1938 года…

В 1994 году после регистрации своего научно-культурного благотворительного Можайского фонда «Возрождения» и публикации информационных сведений и ряда основных программных положений фонда Александр решил ознакомить с ними ключевых членов правления Сергея Жагина и Вячеслава Лайкова, своих друзей-можаичей из старинных Можайских родов. Жагин предложил встретиться втроем у него в кабинете завотделом фотоиллюстраций подмосковной газеты «Ленинское знамя».

– Ты что, Серёг, ушел с такого же места из знаменитого «эМКа»?

– Да, ушел, точнее ушли… Я уже кожей почуял, что жареным пахнет, когда я стал пробивать себе звание «Заслуженного деятеля искусства России». И пробил. И тогда мне сверху аккуратно намекнули, что за всю историю «МК» никому из членов коллектива не присваивали такое почетное звание в 46 лет.

– Как это понимать?

– Тонкий намек старых завистников, мол, как-то неудобно будет выдворять, под зад коленом, столь молодого завотделом с лаврами «Заслуженного деятеля искусств России». Вот и перебазировался из одного кабинета в другой редакционный кабинет здания на улице 1905 года…

– Название революционное улицы вызывает любопытные ассоциации и своего роду перекличку с революционерами Камынска 1905 года из романа «Соляной амбар» – не находишь?..

– Не без этого, Александр? Ты что подготовил воззвание от лица правления фонда – хочешь мы тоже опубликуем его?..

– Нет, информация о фонде «Возрождение» и с обращением в стихах будет в Можайской районной газете с названием Данте «Новая Жизнь.

– Подъезжай, Славка предупреждён о визите ком мне в указанное время… Но он может соскочить, у главного инженера мебельной фабрики какие-то неотложные дела в министерстве… Будет звонить, насчёт подтверждения своего визита ко мне…

Когда они собрались вдвоем в кабинете Жагина за закрытыми дверями, то до обсуждения дел фонда, Александр вытащил фотографию картины И.Л. Горохова «Соляной склад ночью» и рассказал истории о краже в доме бабушки и похищении живописной миниатюры своего дядюшки Александра Васильевича, с яркой полной луной в левом углу картины.

– Вот почему рассказываю об авторстве художника-самоучки дядьки-профессора… У меня родилась идея одной чудной мистификации… Тебе придется рассказать всем своим многочисленным знакомым о том, что Иван Лаврентьевич Горохов нарисовал еще один вариант картины «Улица Огородничья, соляной склад ночью», причем с полной луной в левом углу… Главная фишка в переоценке дореволюционных ценностей… Мол, цены на мировых аукционах его старых картин художника-передвижника взлетели до фантастических размеров… Но важно довести это до состоятельных людей, ибо покупатели драгоценной картины земляка зависят от н6ечистоплотных людей, то есть воров, которые похитили картину, что та две подписи соавторов, есть затёртая подпись художника-передвижника, а более свежая мелкая подпись его ученика, подрисовавшего в левом углу яркую полную луну.

– Предложение принимается, – заговорщицки подмигну левым глазом, сказал Жагин.

– Прекрасно, но тянуть с этим делом нельзя. Я ещё до нашего разговора с тобой контактировал с Лайковым и настропалил, чтобы он с сегодняшнего дня начал действовать. Непосредственно через денежных чиновников министерства и бизнесменов – запрос от них, ищут… Спрос порождает предложение…

– Замётано, – согласился Серж, – многие ценители искусства откликнутся в качестве потенциальных посредников, да и покупателей самостоятельных тоже.

– И ворьё закопошится, будет искать, предлагать…

– Ты так хочешь найти воров, Александр, – спросил Жагин, – или есть какие-то хитросплетения мистики.

– Не без этого… – С этими словами Александр вытащил из папки брошюру «Русский пейзаж в миниатюрах художника Владимира Никона». – Вот здесь приведены живописные миниатюры моего старого коллеги-математика. Я ему предложил тоже войти в состав нашего фонда. Когда он дал согласие, я рассказа ему об известных картинах соляного склада Ивана Лаврентьевича и утерянной картине с луной в левом углу. Он дал вчера согласие на поиск этой «лунной картины». Владимир даже выразил желание самому нарисовать «лунную миниатюру», но я его малость притормозил коронной аргументацией. Мол, соляной амбар разрушен в середине 1950-х годов, рисовать новую копию с картины художника-передвижника бессмысленно, а вот нарисовать нечто новое по мотивам амбара более продуктивно… Одним словом, он скоро подъедет, и я вас с ним познакомлю, разумеется, в Можайске, хотя бы на открытие закрытого в 1933 году Никольского собора… Но он авторитетный помощник, тоже, как и ты заслуженный деятель искусства России – с видами на народного художника…

– Про деятеля ты нарочно вспомнил?

– Так, автоматически… Не парься…

– Откроем заново масонский собор с древней историей, Александр? Как скоро?

– Откроем! После информации о фонде всё вокруг заходит ходуном, вот увидишь… Неведомые нам даже на сегодня светлые, серые и даже темные силы включатся, работая явно или тайно на открытие собора…

– Ты уверен, так надо?

– Всем так надо, старик, вот в чем фишка… Один собор за всех и все вокруг за одного – на соборной горе Николке…

– Дух захватывает…

– А дальше, Серж, вызволяем из заточения деревянную святыню нашего Николы Можайского из запасников Третьяковки…

– И в Никольский собор чудотворную святыню?

– Как получится, собор то порушен… Со временем, непременно туда… А пока из запасников на всеобщее обозрение – так-то… Слушай, старый, мы с тобой плотно говорили о «Соляном амбаре» и вокруг него, когда ты остался ночевать у меня в бабушкином доме – ещё при социализме… Нет бабушкиного дома, картины там нет – украли… Нет социализма – тоже украли… И вот в капиталистической действительности рыночных реформ и демократических преобразований пробежимся по революционному преображению Андрея Криворотова, со дня его первого появления на собрании революционеров в старших классах гимназии – назад к детству, когда его репетитором при поступлении в гимназию был студент-революционер Леонтий Шерстобитов, убитый в 1905-м на Пресне… Чувствуешь историческую перекличку с улицей твоей редакции?.. Пройдёмся по моим закладкам для выявления романного камынского, считай, Можайского места силы, Соляного Амбара, когда в Никольском соборе еще присутствовал Гений Места Можая деревянный чудотворный Никола с мечом в руках – удивишься несказанно странным видениям Криворотова-Вогау…

А тут же Александр предложил Сергею пробежаться по его закладкам на знаковых страничках романа:

«Тридцатого апреля лил дождь, дул промозглый ветер, закат предвещал дождь и на первое мая, – и в ночь на первое мая отпраздновать рабочий май собрались одиннадцать человек. Если бы не было дождя и если бы кто-нибудь из детишек сидел около поста на тумбах, можно было б видеть, как видел некогда Андрей Криворотов, как в соляной амбар одиночками проходили люди, в темноте их платья сливались с землей, но головы их поднимались над горизонтом… Кроме рабочих из депо в соляном амбаре были две работницы с фабрики Шмуцокса, Григорий Васильевич Соснин и Анна Колосова… И первого мая тогда, на рассвете, вернувшись из соляного амба, Анна писала Климентию…

В конце сентября на собрание в соляном амбаре появился новый человек – гимназист Андрей Криворотов. С того времени, как Андрей перечитал в библиотечной комнате Чертановской школы книги, пролившиеся на него – теперь уже совсем не так, как «гроза» Пятого года – на самом деле весеннею грозой и ставшие для Андрея вторым рождением, – с тех пор не было дня, чтобы Андрей не встречался с Григорием Васильевичем иль Анной. Но так, чтобы об этом никто не знал…»

– Обрати внимание, что здесь речь идет о втором рождении в Месте Силы, в Соляном Амбаре, нашего лирического героя, Андрея Криворотова, или писателя Вогау-Пильняка… Причем это Место Силы даже важнее дома рождения писателя, об этом после… Понял знак – Место Силы, Соляной Амбар для пробуждения сознания, нравственного рождения?..

– Вестимо…

– Идём дальше… Точнее, спускаемся к ранним годам Андрея Криворотова, когда он любил быть, сидеть у Места Силы…

«Андрею было уже четырнадцать… В тот вечер к Андрею пришел Климентий (16-летний)…

– Повесили? – спросил Андрей.

– Повесили… – ответил Климентий.

– Повесили… – повторил Андрей. – Отомстишь?

– Отомщу…

– Послушай, Клим… Помнишь разговоры Леонтия Владимировича, он разговаривал с нам, как щенятами. Помнишь, – переделать соляной амбар в общественный склад, все будут обуты и сыты, как Шмуцокс… Ты знаешь, что теперь пишут в газетах, – и знаешь, – эсеры, меньшевики, большевики… Прости меня, я хочу спросить, – ты веришь, что правда за революцией, что она победит?..

– Не верю, а знаю… Не верю а знаю, и ты смотри, не только победит, но должна победить, иначе быть не может, – сказал Климентий. – Вот видишь мою руку? Я сжал пальцы, они сжались… И победят большевики. Пусть все говорят, что серное называется белым, белое от этого черным не станет. Когда Коперник сказал, что земля вертится вокруг солнца, его сожгли, – но земля-то вертится… Не верю, но знаю. И все, кто знают, не могут, не смеют не верить, – иначе либо идиоты, либо и вернее мерзавцы. Леонтий Владимирович упрощал, говоря с нами, но он вправлял мозги так, чтобы ясно было. Попомни.

– Помнишь, – сказал Андрей, – я ещё готовился в гимназию с Леонтием Владимировичем. После уроков я пришел на тумбы, и мимо меня в соляной амбар пришли Леонтий Владимирович, твой отец, учитель Соснин, еще кто-то. Мост у которого тумбы, находится в низине, амбар на горке – и я долго видел на зеленом небе одну голову Леонтия Владимировича… Так он для меня навсегда и остался в памяти…

Андрей – в форменной шинели и в фуражке с кокардой «К.Г.» – пошел проводить Климентия. Расставание в молодости – это совсем не ощущение потери. Андрей собирался в тот вечер в кино, – товарищи детства распрощались, пожав друг другу руки. Андрей не заметил, что он прощается с Климентием навсегда. Климентий это знал – уже по тому одному, как Андрей его провожал. Был глухой декабрь. И был глухой вечер, в снегах и звездах. Климентий пошел в дом коммуны, к коммунару Никите Сергеевичу».

– А теперь начальные азы коммуны и Соляного Амбара как Места Коммунистической Силы зачитаю с нужных страниц, выборочно, слушай, Серж:

«Все, кто жил в доме коммуны, жили коммуною. Никита Сергеевич не был главным, он был старшим среди равных. Никита Сергеевич говорил: «Дом мой – крепость моя», – но двери в коммуну не запирались. В коммуне всегда кто-нибудь работал… Всегда в воздухе в доме, от чистоты комнат, от звука голосов, которые слышались в доме, исходила бодрость…

Леонтий Владимирович говорил:

– …Ну, и представь себе, что все люди, все человечество будет производить только разумные и нужные вещи, не будут, например, делать пороха и пистолетов и не будут убивать друг друга, люди будут размножаться и делать столы, стулья, штаны, сапоги, дома, шаробаны, дороги. И будут всё делать на фабриках и заводах, где одна машина может наделать столько стульев в один день, сколько и сто человек не наделают, и все будут складывать, ну, в такие огромные сараи, в сто раз больше, чем ваш соляной амбар… Сейчас, например, Шмуцокс верхом катается и гоняет по охотам, и на него работает триста работниц, – он получает, предположим, пятьсот рублей в день, а Клавдия Колосова, Анютина мама, тридцать копеек. Ну-ка, раздели пятьсот рублей на тридцать копеек. А тогда все будут получать поровну. Работал ты сегодня восемь часов, работал я четыре часа, – всякий труд одинаково почетен, что столяра, что математика, – идем мы в тот громадный сарай и берем за свою работу кому что нужно, ты – шкаф, а я – задачу. А кто не работает, тот не ест, как сказал апостол Павел, – за исключением идиотов, которые не виноваты что родились уродами. И так как будут делать только разумные вещи, то вещи будут хорошими, – а также будут разумно трудиться, вещей будут делать ровно такое количество, сколько нужно, лишнего и впрок делать не будут, чтоб не заваливалось. И таким образом людям можно будет работать не двенадцать часов, как у Шмуцокса и ль Кошкина, а восемь, семь, шесть и даже меньше. А остальное время пойдёт на книги, на таблицу умножения, на театры, – и все поумнеют… Не будет ни графов, ни баронов, а будут все равноправными гражданами и товарищами. И будут все, как товарищи, сердечны и честны друг к другу… Будут все знать Пушкина… и почему гремит гром, и почему люди должны быть равноправными. Все будут товарищами, а те, которые не захотят сначала, – ну, тех мы посадим в сумасшедший дом, – и все будут еще более честными и умными, чем мы с тобой… Понял?..»

Сейчас самое бы время обсудить с другом Серёгой, почему на отказались строить коммунизм, посему ограничились развитым социализмом (по Брежневу) и социализмом с человеческим лицом (по Горби), почему на защиту социализма никто не вышел во время «августовского путча»?.. Но это все потом вечером, когда они выйдут на улицу 1905 года из редакции… А пока текущие редакционные дела… Жагин открывает настежь дверь своего кабинета, приглашая всех, кто рвался со своими вопросами к завотделом фотоиллюстрациями «ЛЗ»…

– Ключ Соляного Амбара спрятан глубоко и в речи студента-революционера Леонтия, и в Эдиповых сюжетах перманентной классовой революции – от инцестов семейства Клестовых до инцестов семейства Шмуцоксов… – говорит скороговоркой Жагин, попутно знакомя своих сотрудников с Александром. – Знакомьтесь, профессор…

– Глубоко копаешь, – делает другу комплимент Александр, – но докопаться до сути проблем также трудно, как прилуниться, и добыть из глуби Луны изотоп гелия для термоядерных реакторов будущего…

– Понял, намёк про Луну… – Усмехается Серж. – Это серьёзней проблемы революционного инцеста и теории перманентной революции с её Эдиповыми комплексами… – И излагает набившимся сотрудникам из своих и чужих редакций историю с пропавшей драгоценной картиной «Соляной склад ночью» художника-передвижника. С полной яркой безумной луной в левом верхнем углу.

Кто-то из молодых сотрудников, услышав лакомое возбуждающее словечко «инцест», к тому же с темой «голубой луны» бежит за парой сакраментальных журналов с клубничкой, чтобы предложить их полистать за организованными импровизированными чаевыми посиделками…