Текст книги "Изобличитель. Кровь, золото, собака"

– Где же я таких помощников возьму? – пожал плечами Ахиллес.

– А их и искать не надо! – вот возьмите моего Митьку – чем не помощник? Только от него и слышу, что после гимназии хочет не в коммерческое, а в сыщики поступить. Уж он-то с превеликим удовольствием помогать вам возьмется – последить за кем, скажем. Уж его-то ни в чем таком не заподозрят – мало ли гимназистов по улицам болтается, последние каникулярные денечки догуливая? – Он не на шутку увлекся собственной идеей. – Никто и знать не будет, чем он на самом деле занимается. И вот что еще… Артамошка ваш – парень хитрый, тот еще ухарь, сам говорил, что приказчиком служил. Ежели его, скажем, одеть под мастерового да запустить в тот трактир, где Колька Егоров бывает, самый для меня подозрительный из трех… Вот кому деньги нужны – женой не обзавелся, по портерным болтается, опять же насчет женского пола дерзок на руку, горничным головы дурить мастер, а такие похождения денег требуют: где супир[11]11
  Супир – женское колечко (иногда с драгоценным камешком).


[Закрыть], где платочек, где еще какой подарочек… Что скажете?

– Вообще-то это против всех воинских уставов – отпускать одетого в партикулярное солдата в питейное заведение…

– А кто узнает-то? – с жаром возразил купец. – Воинские патрули у нас по улицам не ходят. Да и выводят ваш полк, я слышал, за город в целях карантина. Горстка офицеров в городе остается… да и не ходят господа офицеры в дешевые портерные. Кто опознает? А ежели что – вытащу. Ваш командир полка, скажу по секрету, мне намедни четыреста рублей проиграл, и не похоже, что у него в скором времени будут деньги, чтоб отдавать. Придумаю что-нибудь, не брошу вашего Артамошку, мое вам купеческое слово. Поговорю сегодня же с Никифором Артемьичем Лягиным, что ношеным платьем торгует на широкую ногу, подберем вашему Артамошке надлежащий наряд: чтобы и справным мастеровым смотрелся, и оборванцем не выглядел. А уж я, со своей стороны, еще и денег ему дам. Долго ли такому хвату с Колькой познакомиться и в друзья-приятели набиться? С такими-то помощниками вы, Ахиллий Петрович, враз мне прохвоста умственно вычислите! Что скажете?

Ахиллес внезапно поймал себя на том, что эта идея вовсе не выглядит чем-то фантасмагорическим и в глубине души ему нравится. Расследование совершенно в духе Шерлока Холмса – и хороший способ проверить себя: годен ли он на что-то как сыщик? Авантюра чистейшей воды… а может быть, и нет? Как еще проверить, есть ли у него способности, чтобы стать сыщиком, или все было пустыми юношескими мечтаниями, как те, что его обуревали в гимназические годы, а сейчас обуревают Митьку?

И неожиданно для самого себя сказал:

– Я согласен, Митрофан Лукич. Артамошку бы еще уговорить надежно, ведь заупрямиться может…

Ухмыльнувшись, купец полез в карман шаровар, достал старомодный кошелек с большими медными застежками и, громко прищелкивая монетами, выложил на стол пять золотых червонцев:

– А вы ему вот это дайте, Ахиллий Петрович. И обещайте смело, что при удаче еще столько же получит. Никаких денег не пожалею, чтобы этого прохвоста ущучить. Давненько уж меня так нагло не обкрадывали… Ну что, за успех предприятия?

– Давайте за что-нибудь другое, – серьезно сказал Ахиллес. – Из чистого суеверия. А пока что… Митрофан Лукич, можете мне рассказать побольше об этих троих, сколько знаете?

– С полным нашим удовольствием! Считай, чуть ли не все время у меня на глазах, стервецы…

…Покуривая кривую трубочку, Ахиллес вольготно расположился в кресле, тщательно перебирая в памяти все, что узнал.

Если начать с самого молодого…

Итак, Колька Егоров, двадцати двух лет. Воинскую повинность не отбывал. Классический ухарь-приказчик из карикатур сатирических журналов – чуб наподобие казацкого, фатовские усики, лихо заломленный картуз, лакированные сапоги с напуском. Одевается со всем пошловатым шиком, присущим его профессии. Любит поиграть на гармошке в дозволенных полицией местах, хотя особым искусством и не отличается. Лукич у него – третий хозяин, причем Колька везде числился на хорошем счету. Любит бывать в портерной Волжина, что на Губернаторской. Выпить не дурак, но всегда уходит на своих ногах, в скандалах и драках не замечен. А впрочем, их там почти и не бывает – портерная числится среди приличных заведений, куда заглядывают и парикмахеры, и приказчики, даже мелкие чиновники с репутацией и молодые купцы невысокого полета. Вообще свободное время делит меж портерной и юными девицами себе под стать: горничными, служанками, кухарками помоложе, незамужними мещаночками. Постоянством не отличается. Несколько раз был бит ревнивыми соперниками, что воспитательного действия не оказало, разве что заставило быть чуточку осторожнее. Живет один в крохотном домике на набережной, доставшемся от покойных родителей, что позволяет приводить домой очередную симпатию. С деньгами расстается легко, хотя в долгах вроде не увязает. В картишки поигрывает, но не особенно завзято.

Терентий Якушев, во многом полная противоположность Коленьке. Восемью годами старше, послужной список, говоря военным языком, безупречен. У купца служит семь лет, трижды получал прибавку к жалованью. В трактирах, портерных и прочих заведениях такого рода практически не бывает. В карты не играет. Женат на дочери околоточного надзирателя здешней части, у тестя и снимает полдома, где обитает с женой и двумя детьми, шести и десяти лет. Старший обучается в реальном училище[12]12
  Реальное училище – как и гимназия, среднее учебное заведение. В отличие от гимназии, там не преподавали латыни и древнегреческого и делали больший, чем в гимназии, упор на математику, химию, физику, черчение и другие точные науки.


[Закрыть]. Пользуется репутацией скряги и скопидома, каждую копеечку несет в дом – где, по сплетням, пребывает под каблуком у жены. В то же время те же сплетни гласят, что примерно раз в месяц посещает известное заведение мадам Архипцевой, где особенной любовью пользуется, потому что обожает торговаться.

И, наконец, самый старший из них – Антон Качурин. Самая, пожалуй, интересная биография. Отец – торговец шерстью средней руки, восемнадцать лет назад, когда сыну было пятнадцать, обанкротился так люто и качественно, что застрелился с горя. Мать тогда же от переживаний скончалась апоплексическим ударом, родных не было, так что гимназист шестого класса остался один-одинешенек, без всяких средств к существованию. Учился скверно, а потому на бесплатное обучение никак не мог рассчитывать, и гимназию пришлось бросить. Единственное, что удалось уберечь от кредиторов – флигелек одного из отцовских домов, где парнишка и поселился. Вскоре по протекции кого-то из отцовских знакомых получил место переписчика в одной из торговавших шерстью контор. Поступил в сухопутные войска вольноопределяющимся[13]13
  Вольноопределяющийся – человек со средним или высшим образованием, добровольно поступивший на военную службу. По сравнению с простыми солдатами имел ряд привилегий. После окончания службы в случае успешной сдачи экзаменов получал чип прапорщика запаса.


[Закрыть] – и после возвращения со службы все это время был приказчиком, сначала у Зеленова, потом у Митрофана Лукича.

Был женат, жена скончалась родильной горячкой вместе с младенцем. Живет все в том же флигеле, ведет крайне замкнутый образ жизни, с людьми «своего круга» общается мало, порой недвусмысленно высказывая свое над ними превосходство, что порой служило причиной легких конфликтов. Иногда посещает ресторан «Париж» (самый доступный для человека его положения и доходов), но в чрезмерном употреблении спиртного не замечен – как и в отношениях с женщинами (как приличными, так и теми, о которых в обществе вслух не говорят). В общественном мнении имеет репутацию чудака или, как сказали бы англичане, эксцентрика (правда, в чем эта чудаковатость заключается, внятно никто еще не объяснил). Ходят слухи, что потихоньку дает деньги в рост, желая сколотить какой-то капиталец и завести свое дело.

Ахиллес до того несколько раз бывал в лавке Митрофана Лукича и легко сопоставил данные купцом описания с обликом всех трех приказчиков. Все сходилось: Колька являл собой классический образец ухаря-приказчика, грозы юных непритязательных девиц, Якушев выглядел разобиженным на весь белый свет ипохондриком, Качурин, в глубине души чувствовалось, зол на судьбу и на каждого персонально покупателя. Правда, внешне это никак не сказывалось – как и остальные двое, он был с посетителями вежлив и предупредителен – но избегал той чуточку лакейской услужливости, отличавшей Кольку. Правда, упрекнуть его не в чем – исправный приказчик. Митрофан Лукич им доволен.

Вообще Лукич, надо отдать ему должное, умеет подбирать толковых приказчиков. За двадцать лет пятеро из них, уйдя от хозяина, завели свое дело (наверняка живя по системе «пятачок с рубля» и прослужив достаточно долго). Один в конце концов разорился, проторговался и вынужден был вернуться в приказчики (но уже не к Лукичу – стыдновато, должно быть, было возвращаться туда, откуда ушел, исполненный амбиций). Зато трое стали вполне благополучными лавочниками средней руки, а пятый даже поднялся на пару ступенек повыше, чем они, занявшись не только бакалейной торговлей, но и шерстью. За те же двадцать лет один-единственный раз случился приказчик, взявшийся воровать крупно, но был вскоре вышвырнут с треском. Лукич поступил так, как принято не только в купеческой среде, огласки не последовало, но всем собратьям по купеческому делу было втихомолку сообщено, за что сей персонаж выгнан. Так что работы он не нашел и в конце концов куда-то запропал…

Итак… Применяя дедуктивный метод, какие логические выводы можно сделать из того, что Ахиллес узнал?

Ему было прекрасно известно, что есть душевная болезнь с красивым латинским названием «клептомания» (все болезни имеют загадочные для непосвященных латинские названия, так уж исстари повелось). И подвержены ей люди из всех слоев общества, вплоть до высших. Человек ворует (иногда – что попало, совершеннейшие пустяки) без малейшего расчета на выгоду – просто потому, что воровать его заставляет мозговая хворь…

Вряд ли это подходит для данного случая. Что-то не слышно было о приказчиках, подверженных клептомании. Тут уж единственный мотив – выгода. Воровство происходит всегда для чего-то, ради неких потребностей.

Есть в этой ситуации прелюбопытная деталь. Все трое приказчиков служат у Лукича не один год, без сомнения, смахивают в карман монетки с каждого рубля, но вот крупного кассокрадства (можно употребить такое словечко по аналогии с казнокрадством) не случалось ни разу. И вдруг дважды за два месяца из кассы улетучились не такие уж мелкие денежные суммы, превышающие, к слову, офицерское жалованье Ахиллеса. Этому должна быть причина.

Над ней не нужно ломать голову, она лежит на поверхности. Кому-то из троицы деньги понадобились срочно, причем не трешница и даже не червонец – гораздо больше. Внезапно возникла неотложная потребность. Ничего нового и удивительного – с теми, кто ведал в армии полковыми финансовыми средствами, тоже порой случалось нечто выламывавшееся за рамки регулярного не особенно крупного казнокрадства.

Что же могло произойти? И с кем? Подозревать следует всех троих. И на первом месте, безусловно, – Колька. Именно его образ жизни может привести к неожиданным финансовым осложнениям, требующим срочного покрытия.

Карты? Лукич говорил, что в карты Колька поигрывает не особенно и завзято – но ведь во время этого занятия у него никогда не стояли за спиной соглядатаи купца. Вполне могло случиться, что Колька все же поддался азарту в каком-то месте, ускользнувшем от внимания сплетников, взялся играть по крупной – и проигрался крупно, а платить нечем. Общество, в котором он вращается, пусть и не босяцкое, но и никак не благородное. За неоплаченный карточный долг – в особенности крупный – могут в темном переулке не просто ребра поломать, но и булыжником по голове почествовать.

Есть и другой мотив, пожалуй, гораздо более вероятный. Когда человек вроде Кольки ведет жизнь ловеласа, меняя полюбовниц как перчатки, частенько возникают самые разные коллизии (что, между прочим, касается людей всех сословий, не одних приказчиков).

Вариантов тут несколько. Может случиться так, что как-то Колька оказался неосторожен, и теперь его очередной пассии понадобились медицинские услуги, как бы поделикатнее выразиться, по прерыванию нежелательных последствий. Проще говоря – понадобилось срочно абортироваться. Очень часто по ряду самых разных причин такое делается подпольно, в глубокой тайне, а потому врач не особенно строгих моральных правил за свои услуги требует не такие уж маленькие деньги – подпольные аборты Уголовным уложением Российской империи преследуются, и рисковать за рублишко эскулап не будет, прекрасно понимая, что положение у пациентки безвыходное: скажем, незамужняя, а если замужем, то «последствия» по каким-то причинам законному мужу приписать нельзя.

Еще один вариант. Житье-бытье записного ловеласа, что скрывать, во многих отношениях протекает приятно, но всегда существует риск стать обладателем какой-нибудь нехорошей хвори из тех, что поименованы в честь древнегреческой богини любви Венеры (что богиню, существуй она на самом деле, вряд ли порадовало бы). Лечение таких хворей опять-таки сплошь и рядом протекает потаенно, а значит, обходится недешево.

Теперь – еще одна вероятность…

Опять-таки во всех слоях общества случается, что от очередной пассии, с которой кавалер решил расстаться, приходится форменным образом откупаться. Иногда обходится, как бы это сказать, единовременной выплатой, а иногда брошенная пассия начинает шантажировать и деньги тянет регулярно. Так могло случиться и теперь. Краж из кассы было две. Толкований тут два: либо сумму, которую дева запросила, Колька не смог заплатить сразу, и пришлось это делать в два приема, либо все же начался шантаж…

Теперь – Якушев и Качурин. У них тоже могли случиться какие-то жизненные коллизии, потребовавшие внезапно денег. У обоих вроде бы не замечено пороков, требующих особенных расходов. Якушев заведение мадам Архипцевой посещает регулярно, но деньгами отнюдь не швыряется, наоборот. В обычных отношениях со жрицами продажной любви как-то не случается ситуаций, когда приходится от них откупаться. Ну, разве что одна из них стала свидетельницей того, как тихий Якушев кого-то зарезал, но это уже из области самой дурной фантазии…

Качурин вообще не замечен в связях с женщинами. Однако есть две весьма существенные оговорки, которые никак не следует отбрасывать. Во-первых, и за ним никогда не ходили по пятам соглядатаи, и полного его жизнеописания не составляли. Так что могло в глубокой тайне происходить что-то, о чем те самые сплетники опять-таки не узнали, и касается это обоих подозреваемых. Во-вторых… Это уже касается одного Качурина. Порой человек, упорно не желающий иметь дело с женщинами, обладает кое-какими противоестественными наклонностями, тоже преследуемыми Уголовным уложением. И здесь возможны самые разные ситуации – от шантажа до попыток щедрыми подарками удержать предмет своей страсти. Газеты на этот счет пишут всякое…

И больше ничего на ум не приходит, как ты ни ломай голову. Вполне возможно, и Шерлоку Холмсу в такой вот ситуации не пришло бы. Выводы? Они просты: нужно действовать в этих направлениях. Плохо, что помощников у него не трое, по числу приказчиков, а только двое (да и Артамошка к тому же еще не дал согласия, а ведь вполне способен струсить и отказаться). Так что…

Он прислушался. В прихожей тяжело протопали солдатские сапоги, знакомо скрипнула дверь крохотной кухоньки. Конечно же, это Артамошка вернулся с ужином. Ну да, конечно: вскоре он возник на пороге и доложил:

– Ужин на столе, ваше благородие!

– Зайди-ка, – сказал Ахиллес. Когда денщик вошел, встал и подошел почти вплотную. Спросил напрямик: – Артамон, вот скажи ты мне… Когда служил в приказчиках, у хозяина подворовывал?

Артамошка состроил неописуемую гримасу, непонятно что и выражавшую, завел глаза к потолку.

Ахиллес, давно изучивший своего денщика, подпустил металла в голос:

– Уж не захотел ли ты, Артамон, назад в строй? Уладить недолго, сам знаешь… И придется тебе полгода служить, как все; а ты от этого давно отвык в денщиках, чего доброго, будешь от фельдфебеля Рымши зуботычины ловить, ты ж его натуру знаешь… Попусту оплеухами не кормит, но за нерадивость в службе способен…

– Ваше благородие! – едва ли не возопил Артамошка. – Да чем же я вас прогневил? Вот сами скажите: с тех пор как я у вас в денщиках, хоть копеечка или папироска пропала?

– Не было такого, – согласился Ахиллес. – Только ты не передергивай на манер карточного шулера. Я не про воровство у меня говорю. Я тебе ясный и конкретный вопрос задал: когда был приказчиком, у хозяина приворовывал? – И добавил помягче: – Ровным счетом никакого вреда тебе от чистосердечия не будет. Против тебя это никоим образом не направлено – мне твой хозяин не сват и не брат, я его вообще в глаза не видел, да и не увижу, скорее всего. Просто… Просто мне нужно одну историю прояснить. К тебе она никакого отношения не имеет, а вот твой жизненный опыт мне поможет… Ну?

Помявшись и откровенно повиливая взглядом, Артамошка в конце концов признался:

– Было такое дело, ваше благородие. Вы только не подумайте, что у меня натура воровская. У кого стороннего я и копеечки не украл и грошового гребешка чужого не прикарманил бы. А вот что до приказчиков… Верно вам говорю: все до единого приказчики воровали, воруют и воровать будут, не нами заведено, не на нас и кончится. Испокон веков это идет, и будет так, по моему разумению, до скончания времен, пока будут купцы и приказчики. А что до хозяев – они и сами… Те, кто не в наследство дело получил, а начинал с низов, сами приворовывали поголовно. На том торговое дело стоит, на том и стоять будет… Ежели не верите, могу порассказать такого…

– Верю, – сказал Ахиллес. – А вот любопытно, как ты действовал? По пятачку с рубля, а?

– Да по-всякому. Когда алтын, когда пятачок, а когда рублишек вдруг пойдет много, можно и по гривенничку. Ежели не зарываться и отщипывать помаленьку, хозяин, если и заметит, может глаза закрыть, потому как…

– И это знаю, – сказал Ахиллес. – Помню, ты говорил, что служил в приказчиках четыре года. За это время из алтынов, пятачков и гривенников неплохие денежки скапливаются, а?

– Не великие капиталы, однако ж, ваше благородие, денежки и впрямь солидные…

– И куда ж ты их девал? – с любопытством спросил Ахиллес. – Развлекался – картишки там, симпатии? Или как?

– Если и развлекался, то самую чуточку, – серьезно ответил Артамошка. – Когда молодая натура требовала – вовсе без этого и нельзя обойтись. Только меру соблюдал строго, деньгами не швырялся. Большую часть в сберегательную кассу складывал. – В его голосе определенно появилась мечтательность. – Давно у меня задумка, ваше благородие: открыть свою лавочку по скобяному делу. Разобрался я в этом хорошо, будучи в приказчиках. И девица есть, подходящая не просто в жены, а в тороватые хозяйки. Пишет, обязательно дождется, полгода-то и осталось. Вот только на хорошую лавочку – а у нас в городе есть несколько на примете – рублей двести недостает. Ну да отслужу, пойду опять в приказчики, может даже к старому хозяину…

– Дай тебе Бог удачи, – усмехнулся Ахиллес. – А теперь вот что… Я тебе задам как бы задачку, а ты мне ответ найти попытаешься. Служат у купца три приказчика, долго служат, не один год. Наверняка и приворовывают – коли уж испокон веков заведено… Но аккуратно приворовывают, мелочишку с рубля, ни разу не уличены. И вдруг как громом с ясного неба – пропадает из кассы сразу сорок рублей, а еще через месяц – и вовсе шестьдесят… Что бы ты по этому поводу сказал?

Артамошка, сразу видно, задумался всерьез, с лица исчезла наигранная придурковатость, лишний раз можно было убедиться, что малый ох как неглуп. Может, и не прогорит – будучи с лавкой и тороватой хозяйкой.

Думал денщик недолго. Решительно сказал:

– Тут, ваше благородие, ответ может быть один-единственный. Кому-то из троих деньги понадобились ну как есть до зарезу. Мало ли зачем – столько всякого в нашей жизни случается. Только так и обстоит: вдруг нежданно-негаданно попал человек в такой оборот, что либо кради, либо иди топиться. Оно с любым может случиться, не только с приказчичьим сословием. Вон в книжке про Шерлока Холмса не приказчик, а целый граф…

– Ладно, помолчи, – сказал Ахиллес.

Он был доволен: по всему выходило, что рассуждения двигались по верному пути: кто-то из троих попал в положение, когда или кради с немалым риском, или топись. Прав Артамошка: и с графами всякое случается, не то что с мелкотой приказчичьей, даже короли старинных времен, как он прекрасно помнил из гимназического курса истории, в лютые долги к ростовщикам влезали…

Потом ему пришло в голову, что он, возможно, упустил еще одно направление в едва начатом расследовании. Предположим, кто-то из двоих старших решил завести собственное дело, не откладывая, и подвернулось ему что-то крайне заманчивое: может, лавка, способная при умелом ведении дела принести хозяину неплохой доход, может, возможность выгодно вложить деньги в прибыльное предприятие вроде скупки шерсти у татар из местечек поглуше – они не так искушены в торговле, как их соплеменники, обитающие поближе к цивилизации в лице Самбарска, могут отдать гораздо дешевле. Загвоздка в одном: имеющихся в наличии денег недостаточно и для первого и для второго. Быть может, и нужно было иметь еще сотню, но не было ее, вот и пришлось рискнуть. Стоит, пожалуй что, поискать и в этом направлении – тут уж придется действовать через Митрофана Лукича, превеликого знатока торговых дел города, как любой здешний купец, и такого простой слежкой не откроешь…

Артамошка смотрел на него выжидательно, не без любопытства – чуял некоторую необычность такого разговора.

– Слушай внимательно, – сказал Ахиллес. – Хочу я дать тебе одно поручение…

В отличие от Митьки, принявшего поручение прямо-таки с восторгом, Артамошка оказался орешком покрепче. Ахиллес с ним возился более четверти часа, уламывал, как говорится, и крестом и пестом. Хитрый, неглупый малый такого всерьез опасался – к чему, надо признать, имелись все основания. Нижний чин, переодетый в партикулярное платье, приловлен в питейном заведении или просто встречен на улице кем-то из офицеров его полка… При самом худшем исходе попахивало и арестантскими ротами…

Ахиллес изощрялся в красноречии так, что сам себе удивлялся.

Напоминал, что полк выведен из города и в Самбарске осталось лишь малое число офицеров, которые никогда не посещают питейные заведения вроде тех, в котором предстоит действовать Артамошке. К тому же все будет происходить вечерней порой, когда женатые офицеры сидят либо дома, либо в собрании, да и холостые не имеют привычки расхаживать по улицам – разве что пойдут прогуляться с барышней, что не редкость здесь. Однако в этом случае они никак не станут приглядываться к прохожим настолько уж внимательно, чтобы опознать в очередном молодце, одетом приказчиком или мастеровым, Ахиллесова денщика. Все внимание будет уделено как раз барышне.

Потом Ахиллес клялся словом офицера, что в случае каких-то неприятностей они с Митрофаном Лукичом из кожи вон вылезут, чтобы Артамошку выручить. Убедительная ложь уже подготовлена и продумана – это не Артамошка проказил, это Ахиллес его принудил так поступить – чтобы последить за одним из приказчиков Лукича, который, есть серьезные подозрения, украл у Ахиллеса из флигеля серебряный портсигар.

Потом вновь пригрозил возвращением в строй, где, забыв о привольной, что там, жизни денщика, придется еще полгода тянуть наравне со всеми нелегкую солдатскую лямку, от которой Артамошка как-то уже отвык и всерьез рискует налететь как на взыскания, так и на затрещины фельдфебеля Рымши. А ведь Ахиллес может его и специально попросить быть с его бывшим денщиком, оказавшимся ленивым и вороватым, построже. (Он, конечно, никогда бы не поступил так гнусно, но Артамошка-то об этом не знал…)

Очень похоже, окончательного успеха он добился, когда отдал денщику те пять червонцев и сообщил, что Артамошка, независимо от исхода дела, получит еще столько же – так что ровно половина из недостающей для покупки скобяной лавки суммы уже в наличии. Да вдобавок, если благодаря Артамошке выяснится что-то полезное, Лукич может и дополнительное вознаграждение выдать, он не скряга…

Так что в конце концов Артамошка сдался и согласился взять на себя роль помощника сыщика, то бишь в данном случае Ахиллеса. Что любопытно: когда они уже обсуждали детали и подробности, у Артамошки, такое впечатление, прорезался некий азарт. Ахиллес подозревал, что проистекает это из той же любви к похождениям Шерлока Холмса, что имела место быть и у Митьки, и, что греха таить, у него самого. Разве что азарт этот выражен не столь явно и бурно, как у Митьки – Артамошка, в конце концов, не мальчишка-гимназист. То, что у них с Митькой был один Шерлок Холмс, а у Артамошки другой, надо полагать, дела не меняло…

…Митрофан Лукич, подобно многим славным полководцам прошлого, промедления допускать не собирался. Назавтра уже утром, когда Ахиллес едва успел позавтракать, Митька притащил большущий узел с необходимой экипировкой для Артамошки. Уединившись с ним у себя в комнате, Ахиллес в подробностях объяснил гимназисту задание. Дело было нехитрое и отняло-то всего пару минут: после закрытия лавки Митьке предстояло проследить за Якушевым: куда он пойдет и что станет делать. То, что в качестве объекта слежки выпал именно Якушев, было чистой случайностью. Артамошка должен был заниматься исключительно Колькой, третьего помощника не имелось, а разорваться Митька, конечно же, не мог. Так что Ахиллес поступил незатейливо: попросту бросил монету. Полтинник упал портретом государя императора вверх – так что Митьке достался именно Якушев, ну а на другой день придет черед и Качурина… Шерлок Холмс, конечно, подобных методов в жизни не применял, но ему было гораздо легче: поскольку помощников имелось в избытке, вроде «нерегулярных полицейских сил с Бейкер-стрит», то есть целой ватаги уличных мальчишек. Наконец, он сам, переодевшись, а порой и загримировавшись, мог следить за подозреваемым.

Увы, Ахиллес подобной роскоши был лишен. Это британский джентльмен мог следить за кем-то, будучи переодетым, но оставаясь британским джентльменом – а вот офицеру российской императорской армии такое никак не подобало. И опыт «нерегулярных полицейских сил» нельзя было применить в условиях нашего богоспасаемого Отечества: уличных мальчишек в Самбарске хватало, но офицер, нанимающий их для слежки за кем-то, – картинка, мягко говоря, из ряда вон выходящая. Хотя… Кто сказал, что это вообще невозможно? Если преподнести этим сорванцам убедительную ложь, очень похожую на правду… Скажем, молодой подпоручик подозревает свою симпатию в неверности и имеет основания полагать соперником приказчика Качурина… Можно сделать и лучше: к самбарским гаменам отправится одетый приказчиком Артамошка и даст то же поручение, но исключительно от своего лица… В конце концов, не такая уж необычная ситуация, наоборот, вполне житейская. Следует держать ее в резерве, в зависимости от того, как развернутся события…

Когда Митька ушел, Ахиллес велел Артамошке переодеться, чтобы посмотреть, как тот будет выглядеть. И остался вполне доволен: Артамошка ничуть не выглядел ряженым, он наверняка таким и был, служа в приказчиках: не особенно дорогой, но вполне приличный костюм, лаковые штиблеты, шляпа-канотье, все не поношенное, но ношеное. Налицо все аксессуары не особенно и далекого, откровенно вульгарного приказчика: пестрый жилет, чересчур яркий галстук, заколотый булавкой с большущим «брильянтом» стеклянного происхождения, поперек живота – массивная часовая цепочка из «самоварного» золота да вдобавок легкомысленная тросточка с рукояткой в виде лежащей в игривой позе обнаженной женщины. Ни малейшего изъяна. Подобных персонажей в российских городах – и в Самбарске тоже, естественно, – видимо-невидимо на вечерних улицах, в городских парках, ресторанах и питейных заведениях не самого высокого класса, но все же тех, куда не пускают «простонародье», «мастеровщину», «деревенщину». Особенно рябит от них в глазах в воскресные и праздничные дни народных гуляний. Так что с этой стороны все в порядке… Интересно, что Артамошка, полностью облачившись и привычно вертя тросточкой, смотрел на себя в зеркало с некоторой тоской, явно вспоминая жизнь до воинской службы, когда он по праздничным дням таким вот франтом и разгуливал под ручку с девицей. Ну, что бы там ни было, а сыграть должен убедительно – в сущности, самого себя…

Незадолго до закрытия лавки Пожарова разведчики Ахиллеса отправились туда, исполненные столь нескрываемого азарта, что Ахиллес настрого им велел держаться скромнее. Самому ему оставалось только ждать, покуривая трубочку. Нельзя сказать, чтобы он очень уж волновался, но некоторое смятение чувств все же присутствовало. Впервые в жизни он оказался в роли настоящего сыщика, ведущего настоящее расследование. Если что-то пойдет не так – правда, плохо представляется, что именно, – он окажется как бы виноватым перед Митрофаном Лукичом, всерьез поверившим в его таланты сыщика… Неудобно как-то получится, право слово…

Примерно через полчаса к нему неожиданно заявился Митрофан Лукич. Он ничего не объяснил, но так основательно устроился на стуле, что стало ясно: купец твердо намерен дожидаться здесь возвращения Митьки с Артамошкой и выслушать их вместе с Ахиллесом. Что ж, если рассудить, он имел на это право. Были к тому же и приятные обстоятельства: из необъятного кармана поддевки Лукич извлек бутылку шустовского, а из другого – кулек с изюмом и завернутый в восковую бумагу кусок свежайшего швейцарского сыра – все происходило, и гадать нечего, из его лавки.

Так что ожидать возвращения следопытов стало веселее. Коньячных рюмок, правда, у Ахиллеса в хозяйстве не имелось, но русских офицеров, как и русских купцов, такие мелочи не напрягали нисколечко. Имелись чайные стаканы, и этого было достаточно. Наливали, правда, понемногу и пили скупыми глотками – чтобы сохранить ясную голову до той поры, когда придет время выслушивать доклады.

Первым, как и следовало ожидать, вернулся Митька – на него была возложена гораздо более простая задача, чем на Артамошку.

Возбужденно поблескивая глазами, он уселся у стола, рассеянно забросил в рот и прожевал несколько изюмин из придвинутого купцом блюдечка, потом сказал, обведя их взглядом:

– Ахиллес Петрович, дядюшка… Все вроде бы удачно прошло, но не совсем…

– Митя, не говори загадками, – сказал Ахиллес. – Давай сразу к делу.

– Инструкции ваши выполнил в точности, Ахиллес Петрович. Там неподалеку от лавки уличные мальчишки играли в свайку, вот я и притворился, что наблюдаю за ними с большим интересом. Гимназическим уставам такое не противоречит, там и парочка взрослых приказчиков стояла, даже спорили на деньги, кто из мальчишек выиграет. Обычная для Самбарска уличная картинка. Ну вот… А потом, когда Якушев вышел, я за ним двинулся, вроде бы лениво прогуливаясь. И в этом ничего необычного не было. Шел он спокойно, уверенно, ни разу не оглядывался, с таким видом, словно и не думал, что за ним могут следить. И шел он в сторону, совершенно противоположную от своего дома. И вышел прямиком к Французскому кварталу… – Митька чуть покраснел, замялся. – Мне пришлось так и остаться на Оренбургской – гимназистам ведь настрого запрещено во Французский квартал заходить, под угрозой даже не карцера или взыскания, а исключения с «волчьим билетом»… Но я видел со своего места, как он вошел… – гимназист окончательно смутился и замолчал.