Текст книги "Кошка в светлой комнате (сборник)"

– А чем кончал такой социум? – поинтересовался я.

– Скотством, Алехин, скотством, – мило улыбнулся Штенгер. – То есть тем, с чего начинал, что поддерживал, к чему стремился.

– Мне попался на дороге броне-вик, – сказал я. – Жуткая, знаете ли, картина.

– Об этом и говорить не стоит, – отмахнулся Штенгер. – Сборище самоотверженных идиотов, считающих, что только им известны рецепты борьбы за всеобщее счастье. Во все времена хватало самоуверенных и самозваных благодетелей. Можем ли мы упрекать вурдалаков?

Я насторожился.

– Можем, – сказал Несхепс. – Мне что-то не нравится, когда мне хотят перегрызть глотку.

– А если кому-то не понравится ваша привычка спать с бабами и он начнет гоняться за вами с пулеметом?

– Это разные вещи.

– Это одно и то же. В обоих случаях речь идет об образе жизни. Модус вивенди, учено говоря. Нелепо порицать кого-то только потому, что его привычки противоположны вашим.

– А когда меня едят – это лепо?

– И вы ешьте. Он вас, а вы его. Тем самым вы увеличите энтропию скотства и придете к нашей сияющей витрине, то бишь вершине, заветной цели – Абсолюту Скотства… Ну что ж, мне пора. До встречи!

Он раскланялся, подхватил Риту и исчез за углом. Наступила неловкая тишина.

– Все-таки большого ума человек… – сказал Несхепс.

Красавица Джулиана выразила свое мнение о Штенгере в весьма ядреных выражениях.

– Но в одном он прав, – заявила она. – Все вы скоты, за исключением кастратов и импотентов.

– В чем же дело? – сказал я. – Создайте новое учение – «К совершенству через усекновение». Противовес. Скотство и антискотство.

– Блядво! – сказала она, характеризуя меня.

Я пожал плечами.

– Все равно не поможет, – смущаясь, сказал Несхепс. – Усекновение не поможет. Пить будут, драться…

– Пьяницы и драчуны меня не интересуют, – заявила Джулиана. – Не могу я смотреть на вас, кобелей, надоело…

Глядя на нее, зверски красивую, я подумал, что, вероятнее всего, ей очень не везет, несмотря на красоту, а может, именно благодаря красоте…

Джулиана поднялась, небрежно кивнула нам, села в длинный роскошный автомобиль, и он рванул с места, словно пришпоренный конь.

– Господи, какая женщина! – Несхепс печально смотрел вслед.

– Да, – искренне сказал я. – Скажите, у вас всегда так тихо?

– Покой и тишина. Постойте, «у вас»? А сами вы откуда в таком случае?

– Из-за Мохнатого Хребта, – уже привычно сказал я. – У нас там все другое, не как у вас.

Судя по его лицу, ему очень хотелось наброситься на меня с вопросами, но деликатность не позволила. Тихий он был, скромненький, как монах первого года службы.

Потом-то они обвыкаются, монахи…

– Вы мне не подскажете, где отель «Холидей»?

– Это за углом, через площадь, еще три квартала и налево.

Напротив нас остановилась машина, водитель опустил стекло и укоризненно показал на часы. Несхепс заерзал:

– Вот незадача, совсем забыл. Вам ведь все равно в «Холидей», вы бы не могли…

– Что?

– Передать чемодан, вот этот, маленький совсем.

Он так смущался, ерзал и хрустел пальцами, что я торопливо кивнул:

– Хорошо. Кому передать?

– Господин Робер, семьсот пятнадцатый номер. Он знает, скажите, что Несхепс просил.

Мы раскланялись. Он сел в машину и укатил, я подхватил чемодан и пошел в отель. Свернул за угол. Посреди улицы стояла худющая гнедая лошадь и мотала головой, а на лошади мешком сидел рыцарь в помятых, тронутых ржавчиной латах и пялил на окружающее шальные глаза. Он опирался на длиннющее копье со ржавым наконечником. Вид у рыцаря был жалкий и унылый.

– Эй, ты не из донкихотов бу-дешь? – окликнул я, примерившись, как увернуться от копья, если он вдруг рассердится.

– Да нет, – сказал он равнодушно. – Совсем наоборот. Я Граальскую чашу ищу, вот только куда-то не туда заехал. Дома чумовые какие-то, люди не те, и дорогу показать никто не может, только зенки пялят. Ты дорогу не знаешь?

– Нет, – сказал я. – А найдешь свою чашу, что сделаешь?

– Пропью, что за вопрос? – сказал он мечтательно. – На баб промотаю, иначе зачем искать-то? Это ж одно золото сколько потянет, а если еще камни выколупать и в розницу… Считать страшно. Едем со мной, а? Мне оруженосец нужен. Мой сбежал. Вино тут, знаешь, бесплатное, бабы чуть не телешом ходят, вот он и клюнул, молодой еще. Вот и отстал. Поехали, а? Пару камушков уделю.

– Нет, спасибо, – сказал я.

Он плюнул, заорал на лошадь, ударил ее ржавыми шпорами. Кляча нехотя затрусила, непристойно задрав хвост и роняя на мостовую катыши. А я пошел дальше.

Глава четвертая

Чемодан для господина Робера тяжелел с каждым шагом. Свинец в нем, что ли? Нет ничего удивительного, что Несхепс постарался от него отделаться. Ох уж эта моя покладистость…

Вот и «Холидей», дотащил наконец, ай да Алехин! Возле парадного входа мощно урчал огромный грузовик с откинутыми на все три стороны бортами. В кузове, на блестящем поцарапанном железе, навалом лежали длинные узкие ящики с неизвестной маркировкой, которую я на всякий случай постарался запомнить. Марку грузовика я не смог определить. Исходившие от него тысячу раз знакомые запахи бензина и нагретого солнцем (черт, солнца-то нет!) железа действовали успокаивающе. Особенно если зажмуриться – нет никаких заколдованных мест, прорвавшегося в наше пространство куска иномерного, а также могущественных пришельцев с неподвижных звезд…

Я открыл глаза, обошел грузовик и вошел в широко распахнутые стеклянные двери, припертые, чтобы не закрылись, прозаическими деревянными клиньями. Что-то привезли. Или увозили. Что можно возить в таких ящиках?

В роскошном холле, по-купечески просторном и пышном, было тихо и пусто. За лакированной стойкой нет портье. На длинной черной доске поразительно много ключей – либо подавляющее большинство постояльцев дружно гуляет в эту пору, либо, что не удивительно, стоит мертвый сезон.

Я с удовольствием поставил на блестящий паркет оттянувший руку чемоданчик и подошел поближе. Номеров здесь четыреста, а пустых гвоздиков – штук десять. Я перегнулся через стойку и потрогал пальцем первый попавшийся ключ. На пальце осталась серая пыль. Даже лучше, что здесь тихо и малолюдно, среди шума и гама мы только бьем морды и стреляем, занимаясь показной стороной нашей профессии, а думается лучше всего в тишине…

Стоп. Номеров ровно четыреста, но Несхепс сказал, что Робер живет в семьсот пятнадцатом. Или есть еще одна доска?

Вверху, на широкой лестнице, послышался топот и пыхтенье: «Да заноси ты его!» – «Тяжелый, сволочь…» – «Ногу отдавишь, заноси!»

Двое парней, растрепанные, потные и злые, волокли сверху ящик типа тех, что лежали в грузовике. Очень неумело они с ним обращались, передний пятился по-рачьи, и оба придушенными голосами кляли друг друга.

Закон подлости не оплошал и здесь.

Тот, что пятился, неловко переступил, сбился с ритма, и край ящика выскользнул из его потных ладоней. Холл огласился воем и проклятьями. Оплошавший дилетант, ругаясь и подвывая, прыгал на одной ноге, обеими руками зажав вторую, а его напарник следил за ним с неловким сочувствием и бормотал в том смысле, что под ноги надо смотреть. Тут он наткнулся взглядом на мою персону, смущенно улыбнулся и, сказал мне:

– Вот, я ему говорил – ловчее…

– Да поди ты! – взревел пострадавший.

– Поможешь дотащить? – спросил второй. – Тут тащить-то…

– Ладно, – сказал я. – Все равно портье куда-то запропастился.

Ящик весил килограммов восемьдесят. Удивительно, как быстро они все здесь угадывают, что мне неловко отказываться, когда речь идет о пустяковых услугах…

Мы вытащили ящик на улицу, запихали в кузов и стали закрывать борта – парень сказал, что ящик, слава богу, последний. Грузовик стоял правым бортом к двери, и парень закрывал правый борт, а я левый. Поднял его, закрепил в пазе тугой крюк и воспользовался моментом, чтобы заглянуть в кабину – по привычке, на всякий случай. В нашем деле нездоровое любопытство не порок, а служебная необходимость, потому что никогда не знаешь, какую роль сыграют и на что натолкнут мелочи.

Это меня и спасло.

В холле грохнуло – страшно, оглушающе. Взрывная волна тряхнула грузовик, и борт, закрепленный мной лишь с одной стороны, треснул и открылся, тяжело ухнув вниз в сантиметре от моего виска.

Я обежал грузовик. Стекла фасада вылетели начисто, внутри, прорываясь сквозь непрозрачные клубы серого дыма, буйствовал огонь, знакомо воняло сгоревшей взрывчаткой, и кто-то дико кричал от невыносимой боли – незадачливый носильщик остался там! Чемодан, мать твою так!

Парень скорчился, зажимая ладонью кровоточащую щеку, я бросился к нему, попытался поднять, помочь, но он повернулся ко мне с таким ненавидящим лицом, что я с маху остановился.

Он отскочил за кабину. Бросившись за ним, я увидел, что он бежит через площадь, кричит что-то и тычет рукой в мою сторону, а сонная площадь перестала быть тихой и сонной – на середину ее вылетел длинный броневик, развернулся со скрежетом, и десяток фигур в знакомых уже пятнистых комбинезонах с четкой быстротой, подразумевавшей отличную выучку и неплохой опыт, бросились к отелю, разворачиваясь в цепь. Над головой свистнула пуля, и это было уже совсем серьезно.

Ко мне огромными прыжками, стелясь над землей, прижав уши, неслась здоровущая овчарка, и я выстрелил навскидку. Пес покатился с воем и замер. Я рванул дверцу, прыгнул за руль. Просто счастье, что они оставили ключ в замке.

Я погнал машину прямо на бегущих, и они брызнули в стороны. Застучали автоматы и пулемет броневика, но удача уберегла и на этот раз, я благополучно прорвался в переулок, помчался неизвестно куда и видел в зеркальце, что броневик мчится следом. Ящики прыгали в кузове, хлопал борт, снова в рев моторов вплелась автоматная очередь, и ободья задних колес загромыхали по асфальту, машина запетляла. Мелькали дома, шарахавшиеся на тротуар автомобили, люди с глупыми удивленными лицами, гремели ободья, я безжалостно топтал педаль газа.

Долго так продолжаться не могло. Я не знал города, они же наверняка прекрасно знали. Шли первые, суматошные, неорганизованные минуты погони, но как только охотники опомнятся, станут сжимать кольцо, используя выучку и знание города… Где уж мне со своим пистолетом выходить против пулеметов, да и не собираюсь я в них стрелять, мне бы только оторваться, скрыться, и ничего мне больше не нужно, дайте мне ноги унести, чего привязались…

Броневик нагонял. Они не стреляли – хотели взять тепленьким, были уверены в себе. Первый азарт прошел, начиналась педантичная игра по правилам. Наконец я увидел подходящую узкую улочку, свернул туда; едва не перевернув грузовик, растеряв последние ящики, затормозил, развернув машину поперек улицы, выпрыгнул и помчался что есть духу в какие-то проходные дворы, мимо стоявших машин, мимо уютных коттеджиков, мимо, мимо, мимо…

За спиной раздался треск. Я их недооценил – броневик на полном ходу отшвырнул с дороги несчастную машину, зарычал где-то близко, замолчал. Топот ног сзади. Однако они уже не видели меня, гнались наугад.

Не зря я опасался, что незнание местности скажется. Кончилось мое везение – улица внезапно кончилась, словно ее обрубили, впереди был пустырь и слева пустырь, окраина города, и некуда бежать дальше, вернее, незачем, потому что бегущего видно за версту. А справа были ворота, высокие железные ворота в серой бетонной стене, а в воротах – соблазнительно приоткрытая калитка. Выхода не было, в моем положении не привередничают.

Я пролез в калитку, пачкаясь ржавчиной и пылью. Это был гараж – большой асфальтированный двор, низкие здания с маленькими окнами, наверняка мастерские, асфальт покрыт масляными пятнами. Рядами стоят крытые брезентом грузовики и очень знакомые броневики – я попал к тем, от кого бежал, угораздило же…

Преследователи бежали к воротам. Ближе всех стоял грузовик с железной коробкой вместо кузова, я прыгнул внутрь, притворил дверь и прижался к стенке. Лязгнули ворота, преследователи гурьбой ввалились во двор, пробежали мимо.

– Что за переполох? – спросил кто-то, отделенный от меня только тонким железным листом.

– Бомбиста гоняем, – ответили ему. – Где-то здесь, падаль, прошмыгнул. Не видели?

– Что он, чумной, чтобы сюда лезть?

– Я же говорил, сбились. Точно, он рванул во дворы, а мы, как дураки, сюда. Собаки не было, оттого и ушел. Такую собаку положил, сволочь…

Несколько минут они крыли меня последними словами, перебрали всех моих родственников и добавили таких, что это было уже форменное нахальство. Потом им надоело, и они ушли, горько сожалея, что нам не удалось свидеться. И перед тем, как уйти, один из них хозяйственно захлопнул дверь кузова и щелкнул наружным замком…

Сами того не зная, они посадили меня под замок. Два оконца, с ладонь, каждое забраны надежными решетками, железо под ногами, железо над головой, железо со всех сторон, и дверь заперта снаружи. Идиотское положение. В десять раз хуже, чем в тридцать восьмом в Дурбане, а ведь тогда казалось, что хуже никогда не будет…

Я сел на пол. Что мы имеем? Из-за сволочи Несхепса, представителя каких-то загадочных бомбистов, меня ищут, мои приметы вскоре станут известны каждому постовому, составят словесный портрет. Я хорошо знаю, как это бывает. И знаю, что почти никаких шансов скрыться в незнакомом чужом городе, о контрразведке которого мне ничего не известно, и любой прохожий может распознать во мне чужака. До сих пор обходилось, но самый пустяковый разговор на самую мелкую бытовую тему, затрагивающую азбучные истины их жизни, выдаст меня с головой.

Далее я ни о чем особенном не думал. Не видел нужды. Гадать о своем будущем не хотелось, чтобы вовсе не раскиснуть, ко всему, что касалось этого мира, пока не стоило возвращаться. Потемнело. В окошки я видел черное небо без единой звездочки. Солнца нет, звезд тоже нет, только где-то далеко-далеко, где черное небо смыкалось с черной степью, над самым горизонтом, угадывавшимся очень приблизительно, прополз Острый золотой треугольник, полыхнул золотой беззвучный взрыв, треугольник исчез, и темнота стала еще гуще.

…Меня разбудил шум многих моторов, гул голосов и деловая суета снаружи. Железный пол подо мной трясся мелкой дрожью – прогревали мотор. Через несколько минут грузовик тронулся, пристроившись в хвост выезжавшей со двора колонне броневиков, – я увидел это в окошечко, пробрался к двери и осторожно толкнул, но она не поддалась. Я вернулся к окну и попытался сообразить, куда они едут и чего мне ждать.

Моросил дождь, машины разбрызгивали лужи. Некоторые улицы я узнавал. Промелькнул изуродованный фасад «Холидея», промелькнули столики «Нихил-бара», где я на свою беду повстречал мерзавца Несхепса. Моя персональная камера на колесах повернула вправо, отстала от колонны и пошла петлять по незнакомым улицам.

Остановилась. После короткой переклички лязгнули ворота, машина въехала во двор и стала пятиться. Ее обсту-пили автоматчики в пятнистом. Я отскочил от окошечка, на цыпочках пробежал к задней стенке, прижался к ней как раз вовремя, за несколько секунд до того, как щелкнул замок. В кузов стали прыгать какие-то люди. Не обращая на меня никакого внимания, они проходили вперед, и руки у них были связаны тонкими веревками. Кто-то вопил снаружи: «Быстро! Не задерживаться!» – люди все лезли и лезли, их набилось столько, что нельзя было пошевелиться. Дверь заперли, и машина тронулась. На этот раз она неслась во весь опор, завывая сиреной, ее нещадно заносило на поворотах, и нас мотало, как кукол.

Хорошая дорога кончилась, машина подпрыгивала на буграх и ухала в рытвины. Дождь постукивал по крыше. Наконец взвизгнули тормоза, распахнулась дверь и рявкнули:

– Вых-хади по одному!

Люди стали выпрыгивать. Я медлил, чтобы оказаться последним, подумал было, что удастся вообще остаться здесь, но когда нас осталось в кузове не более десятка, к нам влез автоматчик, и мне тоже пришлось выпрыгнуть, заложив руки за спину, чтобы не отличаться. Никто, по-моему, и не заметил, что руки у меня свободны, – все делалось быстро, суматошно, под окрики.

С первого взгляда все стало ясно. Опушка густого леса. Впереди был рыжий карьер, широкий и глубокий, с отвесными стенами. Сзади, отрезая нас от опушки, выстроились цепью автоматчики в маскировочных дождевиках, и у кромки рва стояли автоматчики, обступив пулемет на треноге, и справа автоматчики, и слева, кое-кто с овчарками на поводках. Поодаль, за оцеплением, сбились в кучку четыре броневика с развернутыми в нашу сторону пулеметами и легковая машина – крытый вездеход с длинной антенной.

Нас стали выстраивать колонной – по пять человек в шеренге. Набралось семь пятерок – и я, тридцать шестой. Я понимал, что срочно нужно что-то делать, но не знал, с чего начать, что крикнуть, все понимал и не мог стряхнуть оцепенение…

Резкая команда. Автоматчики, кроме четырех, охранявших колонну, отошли, сгруппировавшись вокруг худого высокого человека в длиннополой шинели и фуражке. Он курил короткую трубку, прикрывая ее ладонью от дождя, и что-то резко говорил второму, в берете, державшему перед глазами большой лист голубой бумаги. Потом кивнул. Новая команда. Первую пятерку, подталкивая прикладами, повели к обрыву и поставили на кромке спинами к пулемету. Моросил неощутимый дождь, серое небо повисло над землей, его едва не прокалывали острые верхушки елей. Стало очень тихо.

Тишину распорола звонкая очередь. Пятеро упали на рыжий песок, и трассирующая строчка еще раз прошлась по скрюченным телам. К карьеру вели следующую пятерку, и все повторилось. И снова. И еще. Как конвейер. Пулеметчики сноровисто и быстро меняли магазины, эхо дробилось о сосны, путалось в ветвях, наконец повели последнюю пятерку, и я остался один. Тогда я достал пистолет и выстрелил в воздух.

Моментально меж лопаток уперся ствол автомата. Я выпустил пистолет и поднял руки.

– А этот еще откуда взялся? Плохо пересчитали?

– Не дури, я сам считал. Откуда у него пистолет и почему руки свободны, вот вопрос…

Застрочил пулемет – по последней пятерке. К нам торопливо шагал тот, в длиннополой шинели, за ним спешили остальные, и вскоре меня обступили все, кто здесь был.

– В чем дело? – спросил высокий. У него было узкое усталое лицо, глаза припухли.

– Не пойму, капитан. Пистолет неизвестной марки, руки свободны. Я не допускаю мысли, что мои люди могли ошибиться.

– Кто вы такой? – спросил высокий.

– А вы? – спросил я, дерзко глядя ему в глаза.

– Я капитан Ламст, начальник Команды Робин, – сказал он без раздражения. – Советую отвечать на мои вопросы.

– Алехин, – сказал я – Из-за Мохнатого Хребта. Забрел к вам, путешествуя, напился в кафе, и сам черт не разберет, как меня занесло в гараж…

– Тьфу, пьянь, – плюнул кто-то. – Только приехал – и сразу… А если бы шлепнули дурака?

Я почувствовал, что ко мне мгновенно потеряли интерес. Впрочем, не все. Капитан Ламст молча смотрел на меня воспаленными глазами, и я не мог понять, что он обо мне думает.

Ко мне протолкался высокий детина, всмотрелся:

– Точно, он. Мы его вчера подвозили до города. Тут уж и те, кто оставался, стали расходиться. Детину я тоже смутно помнил. Кто-то вернул мне пистолет, кто-то прошелся насчет везучих дураков, а я благодарил бога и черта за то, что здесь, видимо, не оказалось моих вчерашних преследователей.

– Ну хорошо, – сказал Ламст. – Мы вас подвезем до города, пешком идти далеко.

Значит, решающая проверка еще впереди. Впрочем, иного и не следовало ждать.

– Конечно, – сказал я. – Надеюсь, назад вы меня повезете не в этой клетке?

– Конечно нет. Прошу в мою машину. Я сел в его вездеход и смотрел, как сталкивают трупы в карьер. По спине полз холодный ручеек, руки откровенно дрожали.

Ламст говорил с водителем ближайшего броневика, энергично размахивая погасшей трубкой. Водитель слушал его почтительно и серьезно.

С дороги свернул заляпанный грязью мотоциклист, подъехал к Ламсту и мастерски затормозил в миллиметре от носка его сапога. Капитан принял от него большой серый пакет, привычно разорвал обертку, рассеянно, продолжая разговор, скользнул взглядом по донесению и вдруг замолчал на полуслове, по его позе я понял, что сейчас он обернется ко мне…

Видимо, Ламста ночью не было в городе, и ему не успели доложить о взрыве в «Холидее», такое тоже случается.

– Смотри-ка, шина спустила, – сказал я водителю, глядевшему в другую сторону и не видевшему Ламста.

Три события произошли одновременно.

Водитель, немного недоумевая, полез из машины.

Ламст бросился к машине, расстегивая кобуру.

Я прыгнул за руль.

В отличных ходовых качествах броневиков я убедился не далее как вчера, но они занимали невыгодную позицию, им пришлось долго разворачиваться. Мотоциклист, единственный, кого следовало серьезно опасаться, вылетел на обочину на первом скользком крутом повороте и вышел из игры.

Лес я проскочил быстро. Впереди был город, незнакомая окраина. У крайнего дома под круглым навесом прятался патруль – трое в нахлобученных на нос капюшонах, один даже откозырял машине. Промчавшись мимо них, я стал нажимать рычажки на приборной доске и скоро наткнулся на выключатель рации.

– Всем, всем, всем! – кричал кто-то тревожной скороговоркой. – Вездеход сорок четыре-двенадцать задерживать всем патрулям! Мобильные группы, в квадраты пять, восемь и девять! Повторяю: угнана машина капитана Ламста, водителя брать живым, только живым! Стрелять по ногам! Оцепите район, ставьте «бредень»! Стрелять только по ногам!

И так далее в том же духе. Из переклички я понял, что уже являюсь объектом номер пять в списке подлежащих розыску особо опасных преступников, и подумал, что честь мне оказана незаслуженная. Меж тем радист, видимо говоривший из одного из броневиков у карьера, снова и снова приказывал задержать, перехватить, стрелять только по ногам, брать только живым. С ним перекликались радисты мобильных групп и патрулей. Это была опытная, грозная сила, и все козыри находились в их руках.

Я загнал машину в глухой дворик, за деревянные сараи, чтобы ее подольше поискали. Напялил оставленную шофером маскировочную куртку, нахлобучил капюшон, прихватил автомат и, превратившись в неплохую подделку бойца Команды, с деловым видом помчался искать самого себя.

Я бегом пропетлял по незнакомым улицам примерно с километр. Проносились машины Команды и пешие автоматчики, но моя куртка с. успехом исполняла роль шапки-невидимки. Вряд ли в Команде все знали всех настолько хорошо, чтобы с первого взгляда опознать чужака, некоторое время я мог блаженствовать, но долго так продолжаться не могло. Я не обольщался – скоро они обнаружат машину, увидят, что вещей водителя там нет, и последует новый приказ: обратить внимание на человека в форменной куртке и цивильных брюках. Неминуемо пустят собак…

Пробежав еще метров сто, я занял позицию на тротуаре, передвинул поудобнее автомат и стал вышагивать, зорко озирая мокрую улицу – пять шагов вперед, пять назад. Я собирался сдаться.

В конце улицы показался бегущий – пятнистый комбинезон, здоровенная овчарка на поводке. Он бежал не с той стороны, откуда прибежал я, так что беспокоиться не стоит, лучше обдумать, как сдаваться.

Я приглядывался, пока не понял, что это девушка, и не какая-то там абстрактная, а вчерашняя Кати из джипа – лапочка даже в этом мешковатом комбинезоне. Только волосы на этот раз собраны в заправленную под воротник косу.

Она пробежала бы мимо, но я шагнул наперерез:

– Стой!

Она остановилась. Пес, черный остроухий кобель, разглядывал меня вполне дружелюбно, вывалив розовый язык и шумно хакая.

– Ты?

– Ага, – сказал я. – Ты, оказывается, в Команде?

– Мне некогда…

– Бежишь ловить пятого? А это я – так меня у вас окрестили.

Она опустила руку на кобуру. Я заторопился:

– Вот этого не нужно. Понимаешь, так глупо получилось. Я же ничего у вас не знаю, один тип сунул мне чемодан, а там была бомба, потом побежал, как дурак, рефлексы сработали…

– Автомат!

– Пожалуйста. Забери ты его совсем, не нужен он мне.

– К стене! Руки за голову!

– Надеюсь, ты понимаешь, что я мог бы сто раз тебя пристрелить, будь я тем, за кого вы меня принимаете? Я ведь ни разу не выстрелил по вашим. И уж не стал бы останавливать тебя…

– Так. – Она раздумчиво закусила губку. – Ладно, руки можешь опустить. Почему же ты бегаешь?

– Цепная реакция. Началось и поневоле продолжается.

– Ты пойдешь со мной.

– Вот уж нет, – сказал я. – Ты им сама все объясни, ладно? Я не хочу нарваться на глупую пулю по конечностям, знаю, как это бывает, сам ставил бредень…

– А если… – Она выразительно тряхнула автоматом.

– Брось. Ну зачем? Никуда я не денусь, Кати, что ты, в самом деле?

– Ты знаешь, что такое телефон?

– У нас они тоже есть.

– Позвонишь пять-восемнадцать-сорок один. Запомнил?

– Уже. Где бы спрятаться, пока…

– Свернешь вон туда, через квартал будет кафе. Позвонишь оттуда, я управлюсь быстро. Пират, пошли!

Они убежали. Я пошел в указанном направлении, завернул за угол…

Пули свистнули у колен одновременно с окриком. Их было трое, слава богу, без собаки.

Разбрызгивая лужи, я промчался мимо кафе, которое так и не стало спасительным приютом, поскользнулся и едва не шлепнулся, наддал, перемахнул через круглый газон, еще одна улица, еще один проходной двор, я увидел длинную роскошную машину, в которой кто-то сидел, бросился к ней, рванул ручку и упал на сиденье.

– Ну, и как это понимать? – спросила Джулиана, давешняя фантастическая брюнетка из «Нихил-бара».

– Гони! – заорал я. – Да шевелись ты!

Она тронула машину.

– Ты не можешь меня куда-нибудь спрятать?

– В самом деле?

– Да. Скрыться, спрятаться, укрыться, затаиться – я на все согласен.

– Что случилось?

– Мелкие неприятности. Всего-то посидеть часок в тихом месте.

– Часок?

– Желательно. Прояви извечную женскую доброту.

– Ты что, записался в Команду?

– Нет, это я так… Слушай, так спрячешь?

– Хорошо. Я тебя отвезу к себе. В свою квартиру, но не в свою постель. Уловил разницу?

– Будто бы. Но я человек воспитанный и временами неприкрыто галантный.

– Все вы галантные, и каждый мечтает залезть под юбку.

– Господи, да мне не до юбок, – заверил я. – У меня четкая программа – стул и стаканчик чего-нибудь крепкого.

Она вдруг сказала что-то на незнакомом языке, громко и внятно. Судя по тону, это был вопрос.

– Не понимаю.

– Ну, тогда ничего. Мне показалось, – усмехнулась она. – Да нет, это было бы даже смешно…

Я не стал спрашивать, почему смешно. Я устал от вопросов.

Мы подъехали к длинному зеленому дому с голубыми балконами, поднялись на третий этаж. Квартира была как квартира, в продуманном, чуточку кокетливом уюте чувствовалась женская рука. И тут же диссонансом – следы свежей попойки, куча полупустых и пустых бутылок на столе, испятнанная скатерть, на подоконнике разбитые бокалы, а поперек зеркала размашисто написано розовой губной помадой очень неприличное слово.

– Это Штенгер, – сердито сказала Джулиана. – Это еще ничего, в прошлый раз он кошке презерватив на голову натянул, сволочь толстая…

– Весело живете, – сказал я. Блаженно постанывая про себя, устроился в широком глубоком мягком кресле. – Чего же ты тогда с ним водишься?

– А какая разница? – Она сгребла бутылки в охапку. Вернувшись, подала мне высокий стакан с чем-то зеленоватым. – Все вы свиньи, только одни попроще, другие посложнее. Свиньи с духовным миром, свиньи без такового.

– Господи, перехлест.

– Ох, да пошел ты… Пей, раз просил.

– Твое здоровье! – Я осушил стакан. Теплое, мягкое, огромное, липкое, дурманящее закрутило и обволокло…

…Было тихо и темно, я лежал на чем-то мягком, скрестив руки на груди. Абсолютно несвойственная мне поза, отметил я машинально и пошевелился.

Руками я мог двигать, но кисти что-то плотно стянуло, ноги в лодыжках тоже, я дернулся, рванулся уже не на шутку, борясь с подступающим страхом. Во сне я был там, в провонявшей бензином железной коробке, меня волокли к карьеру, оставались секунды, а язык не повиновался…

– Джулиана! – крикнул я.

– Что? – спросила она над ухом.

– Почему так темно?

– Потому что ночь. Ночью, знаешь ли, темно.

– Чем ты меня угостила?

– Снотворное, – ответила она лениво и спокойно.

– А руки? Что со мной?

– Ничего особенного. Просто я тебя связала.

– Брось шутить. Развязывай давай.

– Ничего подобного.

– Развяжи, кому говорю! – рявкнул я.

– Ну конечно, – сказала она брезгливо. – Все вы такие, как только почувствуете, что смерть держит за шиворот…

– Слушай, я не посмотрю, что ты милая женщина, так двину…

Она рассмеялась, и в этом смехе было что-то нечеловеческое, лежащее по ту сторону наших знаний о мире, его устоях и обычаях, что-то страшное и неживое. В кромешной тьме я едва различал контуры предметов, Джулиана наклонилась надо мной, и ее глаза светились звериным зеленым светом. Вот тогда мне стало страшно, до испарины. В моем мире я не боялся ничего и никого, но это…

– Не барахтайся, – сказала Джулиана. Я чувствовал на лице ее дыхание, силился разорвать веревки и не мог. – Это быстро. Это очень быстро, Алехин, и только сначала больно, потом кажется, будто засыпаешь…

– Нет, – сказал я. – Нет. Вурдалаков нет. Их не бывает, слышишь?

– Ну, если я призрак, то ты преспокойно можешь сбросить веревки и встать, а то и вовсе проснуться…

Ее руки легли мне на плечи, потом сдавили виски, губы коснулись моих, вжались, и я охнул – она прокусила мне нижнюю губу, было больно, но уже не страшно, одна тупая беспомощная обида за то, что так нелепо приходится отдавать концы, а они там никогда не узнают истину, будут громоздить теории и жонглировать ученой аргументацией…

Я стал отбиваться, не мог я покорно ждать, как баран на бойне.

– Ну это же глупо, – сказала Джулиана. – Послушай, я вовсе не хочу тебя мучить. Давай быстрее с этим кончим, нам обоим будет легче.

В ее голосе сквозила скука, надоевшая обыденность и еще что-то унылое, насквозь беспросветное. Моя обостренная жажда жизни, мое профессиональное умение докапываться до сути явлений, слов и поступков, моя интуиция, наконец, – все это дало возможность уловить в происходящем трещину, лазейку, слабину. В любом случае я ничем не рисковал, кроме жизни.

– Подожди, – сказал я. – Значит, ты…

– Значит, я.

– Но почему?

– Потому что я – это я.

– Демагогия, – сказал я. – Ты же человек.

– Я вурдалак.

– Никаких вурдалаков нет. Ты человек и должна знать, почему поступаешь именно так, а не иначе. Должна разбираться в своих побуждениях и поступках. Так почему?

– Потому.

– Почему, я тебя спрашиваю? Должен быть ответ, слышишь? Ты должна знать ответ! Отвечай, ну! Ты что, станешь счастливее? Тебе это доставит удовольствие? Омолодит? Прибавит любви к жизни? Здоровья? Ненависти? Отвечай, ты!

Она молчала и не двигалась, а я говорил и говорил, с отточенным профессионализмом выводил логические построения, пустил в ход все, что знал из психологии, все известные мне соображения о смысле жизни, оплетал словами, топил в словах и сводил к одному: ответь, для чего ты живешь, слышишь, Джулиана, найди смысл твоих поступков, объясни, что тобой движет, почему ты поступаешь так, а не иначе? Кем это выдумано? Стоит ли этому следовать? Я говорил и знал, что борюсь за свою жизнь, за успех операции, за все, что мы любили в человеке, за то, что дает человеку право зваться человеком…