Текст книги "Четвертый тост"

Глава шестая
Репетиция всемирного потопа

Русские пьянки возникают на свой, неповторимый манер. Это на гнилом Западе тамошние эстеты созваниваются за полгода вперед, чтобы лизнуть за вечерок капельку чего-нибудь хмельного. В нашем богоспасаемом Отечестве добрая пьянка похожа скорее на явление метеорита в небесах – только что его не было, и в следующий миг по небу с грохотом и адской скоростью пронесется нечто ослепительное, совершенно неожиданно для человечества, если не считать парочки умных астрономов, чьи предупреждения все равно никто толком не слушает…

Примерно так на Руси обстоит и с пьянками. Только что стояла благолепная тишина, и вдруг – дым коромыслом…

Собираться в квартиру народ принялся часиков в девять вечера, уже потемну, громко переговариваясь на лестнице, предвкушающе, весело. И очень быстро развернулось на всю катушку – при распахнутых окнах, включенном на полную мощность магнитофоне и полной несдержанности в выражениях.

Так уж вышло, что квартира на третьем этаже, где гуляли во всю ивановскую, располагалась аккурат над той, где давно и трудолюбиво обустроил явку «пан» Скляр, наконец-то осчастлививший своим появлением эти края. Это у него с потолка сыпалась штукатурка и качалась старенькая люстра. Это ему долбил по ушам рев магнитофона:

 
В Афганистане,
В «черном тюльпане»,
С водкой в стакане
Плывем над землей…
 

Остальной репертуар был примерно того же направления – от старых песен времен Афгана до новых, сочиненных уже после первой чеченской кампании, иногда неизвестно и кем, но, несомненно, знавшим о событиях не понаслышке. Именно такое музыкальное оформление и должно было сопровождать пьянку, которую закатил на радостях внучатый племянничек хозяина квартиры, вернувшийся из-за Терека живым и невредимым. Все мотивировано, ребята…

Вообще-то настоящий внучатый племянничек тихонько и без особых подвигов служил себе прапором в Моздоке при тамошнем аэродроме. Но этих тонкостей «пан»

Скляр знать, безусловно, не мог – зато, не исключено, слышал краем уха, что дедов родственничек служит где-то в Чечне. Наверняка слышал – Скляр, волчина осторожный, не мог не выяснить предварительно, кто в подъезде обитает, чем занят и все такое прочее. Скляр всегда тщательно обнюхивал пространство вокруг своих явок, это-то о нем знали совершенно точно.

Собственно говоря, дедов внучек подвернулся как нельзя более кстати, обеспечив железную мотивировку. Конечно, если бы его не существовало в природе, пьянка-спектакль точно так же развернулась бы этажом выше Скляра, только в других декорациях: скажем, день рождения или свадьба или на худой конец просто празднование местной интеллигенцией шестисотлетия русской балалайки. Не суть важно. Но «возвращение героического воина с бранного поля» имело еще и то ценное качество, что, безусловно, отметало такие неприятности, как визит милиции, вынужденной сурово напомнить, что шуметь после двадцати трех ноль-ноль, строго говоря, не дозволяется. У кого из местных повернулся бы язык, рука бы поднялась накручивать «02», когда они своими глазами видели дымивших на лестнице бравого «внучка» и его «сослуживцев», громогласно делившихся воспоминаниями? Проще уж и благороднее будет перетерпеть, утешая себя тем, что подобные шумности не каждый день выпадают. Да и вообще здесь, на рабочей окраине областного центра, из-за подобных соседских гулянок как-то не принято дергать правоохранителей. (В скобках: даже и найдись такой склочник, наряду пришлось бы уехать восвояси, поскольку в гулявшую компанию был грамотно введен самый настоящий милицейский майор из местных, посвященный в детали лишь в общих чертах, но накрепко усвоивший, что ему отведена роль успокоителя патрульных.)

Одним словом, гулянка продолжалась как ни в чем не бывало и после двадцати трех ноль-ноль. Временами курившие на балконе, уже изрядно поддавшие, судя по голосам, устраивали соревнования на самый меткий плевок в цветочный ящик нижележащего балкона или попадание туда окурком. На что, как легко было предугадать, ни Скляр, ни оба его сподвижника не реагировали, предпочитая отсиживаться в квартире. Проще было промолчать, не встревая в совершенно ненужные нелегалам разборки с пьяной компанией, состоявшей не из самых спокойных представителей рода человеческого, безусловно нервных и дерганых, – уж Скляр-то прекрасно себе представлял, что за народ гулеванит у него над головой и насколько чревато этих ребят задевать всяким там тыловым чистюлям…

Так и шло: громко делились воспоминаниями и впечатлениями, временами срываясь из-за стола сплясать нечто исконно русское с молодецким топотом и уханьем, визжали и смеялись девицы, магнитофонные вопли временами сменялись дружным хоровым пением классических застольных шлягеров про мороз-мороз и черный ерик…

Это был грамотно поставленный спектакль, конечно. И пока одни безукоризненно исполняли роли, другие, чье присутствие в квартире посторонними не улавливалось вовсе, работали. К окну Скляра давно уже опустили неприметный микрофончик и потому имели полное представление о происходящем на явке. Там, внизу, было высказано вдоволь матерных слов как о неожиданном празднике, так и его участниках, – но, как и предугадывалось, Скляр после некоторого размышления приказал своему немногочисленному гарнизону сидеть тихо и ни во что не встревать. И еще раз кратенько расписал диспозицию на завтра, чем полностью подтвердил первоначальные версии следаков – и о том, что он прилетел сюда как раз встретиться с этой гнидой из штаба округа, и о том, что в квартире складировано немало интересного. Увы, о месте завтрашней встречи так ничего и не услышали…

Что ж, это не смертельно. Место встречи неизвестно, но его, повторяя классиков, изменить нельзя…

Часу в пятом ночи веселье пошло на убыль – иные из гостей стали расходиться, сотрясая подъезд «хрущобы» топотаньем и пением. Оставшиеся в квартире понемногу выключались из гульбы, а там и окончательно умолкли к тихой радости соседей.

Все равно главное уже было проделано – под маскирующий топот плясок и музыку пара половиц аккуратно убрана, шланг подсоединен к крану, и его свободный конец выведен к месту, выбранному после надлежащей консультации с самым что ни на есть мирным специалистом, знавшим все о «хрущевках», особенно о том, как ведет себя свободно льющаяся вода и где она протечет сквозь перекрытия, если не ограничивать ее во времени и напоре.

Конечно, в столь деликатном деле нельзя было стопроцентно поручиться за точные предсказания. Водной стихии предстояло действовать совершенно самостоятельно – и все равно кое-какие предварительные расчеты сделать можно…

Воду пустили в шесть пятнадцать утра, и она, идиллически журча, заструилась согласно законам природы.

В семь сорок шесть этажом ниже заметили неладное – надо полагать, влажное пятно на потолке. А там и закапало. Капли должны были понемногу превращаться в ручеек – что, судя по некоторым уловленным микрофоном репликам, имело-таки место.

В квартире наверху внимательно слушали. В квартире внизу зло материлась чертовски плохо выспавшаяся в эту ночь троица. Чем дальше, тем больше события разворачивались в соответствии с замыслом – ветхие перекрытия пропускали воду активнейшим образом, и внизу забеспокоились не на шутку, принялись что-то с шумом передвигать, вслух пытаясь догадаться, что же там, наверху, происходит и примут ли там, наконец, меры.

Постепенно троица, как и подавляющее большинство людей на их месте, пришла ко вполне резонным в данной ситуации выводам: наверху, скорее всего, свернули по пьянке кран либо позабыли таковой закрыть, а поскольку все дрыхнут здоровым пьяным сном, толковых мер по исправлению аварии ожидать в ближайшем будущем нечего. При том, что время встречи неумолимо приближалось. Решения Скляра все более начинали предугадываться. В конце концов ожидания полностью совпали с реальностью: «пан сотник», покидая квартиру в сопровождении телохранителя, поручил хозяину явки принять в их отсутствие немедленные меры…

Вскоре в дверь верхней квартиры принялись отчаянно трезвонить. Хозяин явки (зарегистрирован как Павлычко Игорь Павлович, «челнок» из Симферополя) скрупулезно выполнял приказ.

Названивать ему пришлось минут пять. Потом в квартире послышались ленивые, шаркающие шаги, щелкнул замок.

На пороге возвышался герой чеченской кампании во всей красе – босиком, в камуфляже, с двумя настоящими медалями, «Отвагой» и «Василичем»[2]2
  Обиходное название медали Суворова.


[Закрыть], заспанный и благоухающий спиртным на метр вокруг. Щурясь и промаргиваясь, он всматривался в неожиданного гостя, пока не сообразил, что тот ему не снится. И, почесывая живот под тельняшкой, без особых эмоций осведомился:

– Проблемы какие, мужик?

И зевнул от души: аа-ууу-ыыы…

– У вас вода течет, – деликатно осведомил г-н Павлычко, представитель частного капитала, низового его звена. – Мне квартиру топит…

Бравый вояка, закатив глаза, старательно пытался понять, чего от него хотят. Одной рукой по-прежнему скребя пузо, второй принялся чесать в затылке. Непохоже было, что он когда-нибудь намерен отверзнуть уста.

– У тебя вода течет! – потеряв терпение, драматически воскликнул Павлычко.

– Вода? Слышь, а откуда вода взялась? Воду мы вчера не пили. Все пили, кроме воды…

– У меня квартиру заливает!

– А она где?

– Внизу! – энергично ткнул пальцем Павлычко. – Под тобой прямо! Ну, доходит?

– Чего-т такое помаленьку доходит… – Вояка, качнувшись, протянул широкую ладонь. – Будем знакомы, сержант Карасев… Слышь, выпить хочешь? Там осталось до фига…

– Да какое выпить?! Квартиру топит!

– Не, мужик, я решительно не врубаюсь, – сообщил сержант. – Пить ты не хочешь, как импотент какой, прости господи… Чего ж тебе надобно, старче?

– Да ты… – рявкнул изобиженный сосед снизу и тут же осекся, пытаясь быть дипломатом. Произнес раздельно и елико возможно убедительно: – Слушай, парень, ну сообрази ты, наконец, похмельною башкою: у тебя то ли трубу прорвало, то ли кран не закрыли. У меня с потолка так и хлещет, там, внизу, под твоей квартирой, врубаешься?

– Да вроде, – помотав головой, сказал сержант. – Пошли глянем.

И энергично ринулся на площадку – как был, босиком. Павлычко обрадованно топал впереди.

Нижняя квартира, в самом деле, являла собою печальное зрелище – на потолке темнело огромное влажное пятно, а на полу, соответственно, можно было при желании пускать кораблики. За то время, что они стояли и смотрели, с потолка толстым ручьем пролилось еще не менее полведра.

– Шумят ручьи, журчат ручьи… – легкомысленно пропел сержант, покачиваясь. – Ну, что я тебе скажу? Репетиция всемирного потопа, прямо прикинем…

– Ну что ты стоишь? – прямо-таки взвизгнул Павлычко. – Сходи к себе, воду перекрой!

– Так она не у меня перекрывается, стояк в подвале где-то…

– Может, у тебя кран не закрыт?

– Дался тебе этот кран, дядя, – произнес сержант совсем даже трезво. – Кран, кран…

В следующий миг г-н Павлычко успел сообразить, что глаза сержанта сверкнули совершенно трезво, холодно, а вот больше ничего не успел – «сержант» отточенным приемом сбил его на пол, физиономией в холодную воду, завернул руку, навалился.

Еще трое ворвались даже раньше, чем хозяин явки успел взвыть от нешуточной боли. Звонко журчала водичка, аш-два-о.

Особо суетиться ворвавшиеся не стали – и без того было известно, что данный субъект пребывал в квартире в гордом одиночестве (что установили с помощью не самого сложного прибора, использовавшего не столь уж головоломные законы физики). Никакого сопротивления г-н Павлычко уже не оказывал, тем более любимого авторами детективов вооруженного – по той простой причине, что любой, попавший в теплые дружеские объятия прапорщика Булгака, о сопротивлении как-то незаметно забывал.

В общем, все обстояло чинно и благолепно, но так уж заведено – врываться в молниеносном темпе. На всякий случай… Потом можно было и расслабиться. Благо от них вовсе не требовалось уподобляться американским копам и долго талдычить задержанному, на что он имеет право, а что непременно будет использовано против него.

У лежащего всего-навсего вежливо спросили:

– Представляться надо?

Судя по тому, как он, лежа щекой в прохладной водичке, зло фыркал и добросовестно пытался испепелить взглядом, в подобных церемониях заведомо не было нужды. Но все же ему культурно сообщил старший группы:

– Федеральная служба безопасности. Такие дела. – И, присев на корточки, рявкнул: – Где встреча? Где у Скляра встреча, спрашиваю?

– А я знаю? – огрызнулся пленник.

И так ясно было, что промолчит – то ли из вредности, то ли в самом деле не знает. Но всегда лучше спросить, мало ли какие чудеса случаются, вдруг да ляпнет: «На углу у булочной». Нельзя жить, совершенно в чудеса не веря.

Увы, не получилось чуда. Старший выпрямился и, перейдя на местечко посуше, скучным голосом заключил:

– Ну, давайте работать, по порядочку…

…Довольно быстро шагавшие за Скляром и его неизменным Остапом опера пришли к выводу, что клиент их не засек, или, говоря сухим казенным языком, «объект наружного наблюдения за собой не выявил». Ничего удивительного, в общем: Скляр был битым волчарой, но главным образом в том, что касалось войны и «партизанки», а здесь требовались иные, специфические навыки, коими бывший десантник обладать не мог, а времени научиться не особенно и хватало…

Зато опера в полной мере оценили продуманность, с каковою Скляр слепил свой сегодняшний образ. Отглаженные темные брюки, явственно консервативные, куртка защитного цвета – никоим образом не форменная, но недвусмысленно вызывавшая ассоциации с армией. Планка из трех ленточек – Красная Звезда, «Отвага», «Василич». Очки в строгой оправе, черный портфель, стрижка-полубокс, степенная походка – этакий заслуженный отставник, нашедший себя на гражданке не в мелкой коммерции или, упаси боже, рэкете, а где-нибудь в патриотическом воспитании молодежи… Верный телохранитель, безусловно, не достиг такой отточенности облика, но и он выглядел солидным, степенным, располагающим.

Нервы у всех охотников чуточку позванивали, как натянутые струны. «Карусель» раскрутилась по полной программе, если учесть, сколько было задействовано машин и пеших, но все равно такие вот ситуации, когда место встречи неизвестно до последнего и захват придется выстраивать чуть ли не в секунды, на полнейшей импровизации, с ходу и с колес, отнюдь не способствуют сохранению нервных клеток – в особенности если предписана тишина в эфире… Ну, не могильная тишина, не полная, однако разговоры по рации строго-настрого приказано свести к жизненно необходимому минимуму…

Очередной хвост, перенявший Скляра у коллег менее минуты назад, отчетливо слышал, как в кармане у ведомого затрезвонил мобильник. Скляр без лишней поспешности, без свойственного юным обладателям «мобил» выпендрежа приложил агрегат к уху, преспокойно промолвил:

– Да, я, Михалыч, скоро буду, что ты зря дергаешься…

Следовавший за ним оперативник, понятное дело, не мог определить, кто звонил клиенту и в чем там дело. Зато это моментально поняли люди, которых здесь не было вовсе, потому что они преспокойно сидели со своей аппаратурой в паре километров отсюда – спецы по радиоэлектронной борьбе, самый засекреченный народ среди самых секретных.

То, что звуки конкретного голоса столь же неповторимы, как отпечатки пальцев, установлено еще лет тридцать назад. Хватило времени, чтобы разработать соответствующую аппаратуру. А потому хитрая электроника, работавшая в прочном содружестве с хорошим компьютером, моментально доложила, что звонил Скляру второй участничек встречи, тот самый подполковник из штаба округа, – нервишки играли, явился к месту первым, за пару минут до расчетного срока, торопился напомнить о себе.

Данный факт кое в чем здорово помог – уже через сорок пять секунд после звонка остро отточенный карандаш спеца поставил на плане города аккуратную точечку, а заглянувший через плечо местный оперативник, знавший сей населенный пункт, как собственную квартиру, зло выдохнул:

– С-сука…

– Что там? – спокойно спросил спец по хитрой электронике.

– Если это место встречи и есть… С-сука, это ж детсад! Рабочий день, киндеров там…

Тратить время на эмоции было некогда, и он оглянулся на того, кто только и был наделен правом отдавать приказы. Зло нахмурился:

– День теплый, детвора вся на улице…

Тот, кто мог приказывать, сказал:

– Всем группам – «десятку». Особо ювелирно, кровь из носу… И координаты.

Через пятнадцать секунд в эфир метнулось, как стрела из лука:

– Вероятность – семнадцатый квадрат. Десять, десять!

Да уж, это была десятка. Выражаясь в манере безымянных авторов «Тысячи и одной ночи» – десятка из десяток, порождение джинна…

Тихая улочка, захолустный район с несколькими панельными пятиэтажками по левую сторону дороги – ну, это само по себе еще не было головной болью, все и так знали, что опытный человек вопреки иным стереотипам как раз такие места и выбирает: очень трудно маскироваться наружке, не то что на многолюдном проспекте мегаполиса.

Но вот по правую сторону дороги – детский сад с огромным, огороженным невысоконьким забором двором, по которому шумные карапузики обоего пола разгуливали в устрашающем множестве.

Для человека непосвященного картина умилительная (ну, где все ваши разговоры о сокращении нации?!), а для специалиста сейчас – картина жуткая. Потому что доподлинно известны две вещи: во-первых, у Скляра с Остапом карманы чем только ни набиты, а во-вторых, терять им, в общем, нечего.

И место выбрано с умыслом, как раз из-за детского многолюдства, – иначе зачем Остап в какой-то момент резко ускорил шаг, оторвался от спутника, прошел мимо томившегося в условленном месте подполковника и занял позицию метрах в пятнадцати от него, как раз напротив заборчика? Заборчик, хилые штакетины, достигает ему до пояса, одним рывком перемахнешь, а по другую сторону – писк, беготня, песочница, парочка клуш-воспитательниц, от которых в данной ситуации толку чуть меньше, чем от козла молока…

Но все равно растерянности не возникло, люди бывалые. Просто-напросто из множества скрупулезно просчитанных вариантов во мгновение ока приняли один, наиболее подходивший к ситуации, плюс импровизация, конечно…

Скляр уже дружески здоровкался за ручку со своим ссученным дружком – полноватая, щекастенькая штабная сволочь, которой мало было безопасного места службы, и проистекавших от близости к начальству льгот, и шинельки из генеральского сукна, и безотказных химических блондинок-прапорщиц. Подполковник явно нервничал, а Скляр, судя по скупой убедительной жестикуляции, заверял, что все спокойно и оснований для неврозов нет…

Вокруг уже началась работа. Как-то так получилось, что случайный мотоциклист остановился очень уж близко от «сладкой парочки», всего-то метрах в пятнадцати, и, выключив мотор, длинно свистел, таращась на какой-то из балконов: ну, девочку высвистывал, конечно, волосатик… Как-то так получилось, что по улочке с двух разных направлений двинулись одиночные прохожие, равно как и небольшие компании – самого невинного вида и облика. Такси пассажира высаживало – а тот, поддавший, сомневался громко, туда ли его привезли, вроде бы ему в другое место необходимо… И так далее, и тому подобное. В таком вот случае даже профессионалу чертовски трудно определить, где наружка, а где нормальное коловращение жизни. Это, конечно, плюс.

Т е двое не собирались затягивать рандеву до бесконечности, уподобляя его былым выступлениям Л. И. Брежнева. От Скляра к подполковнику перешел большой конверт официального вида, а от подполковника к Скляру – тощенькая невидная папочка с прочно завязанными тесемками, тут же исчезнувшая в портфеле. Короткое, немногословное прощание – и они разошлись, как в море корабли. Не подозревая, что во всех деталях запечатлены для истории на видео. Не подозревая, что начальством велено брать обоих тут же, на горячем.

Плохо только, что Остап торчал на прежнем месте, что, ясное дело, все же не позволяло корректировать недвусмысленный приказ начальства. Ну, поехали…

Скляр успел отойти метров на сорок. А потом лениво ехавший мимо «уазик» самого непрезентабельного вида с неожиданным проворством вильнул к тротуару, молниеносно распахнулась дверца, случайный прохожий с неслучайной ловкостью подсек Скляра в коленках – и тот головой вперед улетел внутрь, где его тут же приняли четыре руки, выкрутили верхние конечности, припечатали мордой к пыльному полу. Секунда – и нет «уазика», словно привиделся…

Подполковник успел отойти самую чуточку подальше – потому что припустил рысцой. Что ему нисколечко не помогло: каким-то чудом вмиг протрезвевший пассажир такси, сказавшийся у щекастого на дороге, крутанул обычную «метелицу» – и подполковник, еще не успев осознать, что с ним происходит, влетел в распахнувшиеся задние дверцы «Газели»-фургона, тут же сорвавшейся с места.

У тех, что ждали в фургоне, было секунд пять на выражение эмоций, не более, о чем они прекрасно знали. И постарались использовать этот невеликий отрезок времени с максимальной пользой. Поскольку из физики известно, что всякое движение, собственно говоря, относительно, можно с чистой совестью сказать, что это именно подполковник в быстром темпе ударялся различными участками организма о костяшки пальцев и ребра ладоней следаков с вымпеловцами. Все, в конце концов, относительно. Главное, внешних следов не осталось никаких. Подполковник оказался настолько глуп, что, болезненно охая и подвывая, заорал:

– Товарищи, это ошибка, я хотел помочь органам!..

За что ему, распластанному, несильно наступили на рожу подошвой кроссовки и грозно посоветовали:

– Заткнись, тварь продажная…

…Остап не мог не видеть магическое исчезновение и своего «пана сотника», и пришедшего на встречу штабного. Увы, он стоял так, что подступиться к нему даже рывком не было никакой возможности. И потому действие застопорилось – мотоциклист, все еще высвистывавший свою девчонку, лихорадочно прикидывал, успеет ли, запустив мотор, рвануть к забору, те двое, что выдавали себя за мирных покупателей у киоска, думали о том же примерно самом, «таксист» запустил двигатель – ему было проще всех, он-то мог непринужденно развернуться так, что пришлось бы проехать аккурат мимо Остапа, а это давало возможности и варианты…

Стоп! Не сводя с «Волги» застывшего взгляда, Остап медленно вынул из-за пазухи левую руку – правую прижимая к груди так, словно удерживал во внутреннем кармане что-то небольшое – и поднял ее явно демонстративным жестом.

На указательном пальце поблескивало железное колечко, в котором понимающий человек моментально мог опознать чеку от гранаты.

Понимающие люди мгновенно и опознали. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы продолжить нехитрые логические умозаключения: если в левой руке чека, то правой, соответственно, прижата к телу граната. А гранаты бывают разные. Разлет осколков у иных такой, что из конца в конец прошьет этот дворик, полный гомонящей детворы. Последствия предсказуемы и страшны.

На чердаке одной из пятиэтажек, у слухового окна, человек в штатском положил руку на плечо снайперу и звенящим шепотом приказал:

– Отставить…

Снайпер, не оборачиваясь к нему, кивнул – и снял палец со спускового крючка, по-прежнему прильнув к прицелу.

С другой стороны садика, невидимой с улицы, другой человек, опять-таки в штатском, кивком указал напарнику на двор:

– Перекрой ему…

Тот понял мгновенно – и рванул через двор, лавируя меж ребятишек.

Остап, бросив быстрый взгляд через плечо во двор, положил руку на верхнюю планку забора, хотел перемахнуть туда рывком – и замер. Метрах в десяти от него стоял молодой человек – он просто-напросто стоял, сунув руку за борт куртки, сверля Остапа нехорошим взглядом. Чуть заметно покачал головой, сжал губы с видом упрямым и непреклонным.

Незаметный для посторонних обмен взглядами мгновенно внес ясность – Остап прекрасно понял, что получит пулю при первой же попытке перепрыгнуть во дворик, суливший массу выгод с точки зрения захвата заложников. Он, однако, сдался не сразу, чуть шевеля губами, пообещал:

– Уйди, взорву…

– А успеешь? – таким же злым и быстрым шепотом ответил его противник. – Назад, сука, наз-зад…

И сделал плавный шажок вперед, все так же нехорошо, напряженно усмехаясь, держа руку под курткой.

– Взорву…

– Пузом накрыть успею, если бросишь… Никто в садике, так уж обернулось, не обращал на них внимания – ни детишки, ни воспитательницы, поскольку ничего необычного и не происходило. Друг против друга стояли два тихих, трезвых мужика, и только…

Тихонечко, держась так, чтобы никто не зашел ему за спину, Остап стал отступать вправо по улице. Судя по быстрым взглядам, которые он бросал по сторонам, боґ льшая часть противников была им уже расшифрована. Беда в том, что он, пребывая в крайнем напряжении нервов, мог принять за оперов совершенно случайных прохожих, которые на улице тоже имелись, и тогда…

Старенькая «Газель» с открытым кузовом появилась откуда-то слева. Водитель смотрел себе вперед, не обращая никакого внимания на странного, шагавшего бочком-бочком прохожего, зачем-то прижимавшего правую руку к груди, словно там у него болело.

Это и называется – время принятия решения…

Остап кинулся к машине – должно быть, его успокоило то, что водитель имелся в кабине в единственном числе, а в кузове с низкими бортами никого вроде бы не наблюдалось…

В последний момент, когда Остап был уже в полуметре от дверцы, в кузове во весь рост распрямился человек и, коротко размахнувшись, надел ему на голову картонную коробку, в днище коей имелся крестообразный надрез, а внутри была насыпана добрая пригоршня скверного табаку.

Благодаря надрезу коробка наделась на голову надежно и прочно, словно винт вошел в гайку. Задохнувшись табаком и ослепнув, Остап мгновенно выбыл из строя, а человек из кузова и его напарник, моментально спрыгнув на асфальт, повалили его навзничь, занявшись гранатой, которой за пазухой и не оказалось вовсе – чистый блеф, ребята, примитивный блеф, наш герой, судя по всему, очень хотел жить и вовсе не собирался играть в камикадзе… Пистолет, правда, за пазухой отыскался, но это уже даже и неинтересно…

Его так и забросили в кузов, с коробкой на голове, люто, надрывно кашлявшего, прежде чем вокруг успели что-то понять. Детишки, оказавшиеся ближе других к забору, успели, правда, заметить кое-что из странных забав взрослых дядек, но это уже не имело значения. «Газель» стремительно удалялась, а в кузове, отвесив перхающему пленнику последний пинок, Костя вслух констатировал:

– Нет, мужик, ты не камикадзе… – И нервно хохотнул: – Гнида такая…

А молодой человек в куртке, шумно вздохнув и покрутив головой, преспокойно вышел из садика через калитку, прежде чем у него успели поинтересоваться, что он здесь, собственно, делает.

В общем, никто из посторонних ничего и не заметил – так частенько случается, если действовать на глазах у многочисленных свидетелей так, словно их, свидетелей, не существует вовсе, работать молниеносно и нагло. Никто просто не успевает ничего понять, не получает достаточно информации к размышлению…

…Украшенный наручниками Скляр, которого ввели под белы рученьки на его бывшую явочную квартиру, ступал брезгливо, прямо-таки по-кошачьи приподнимая ноги, чтобы не замочить начищенные штиблеты, не потерявшие своего безукоризненного блеска после недавней возни. Чуть поморщился, когда его без особых церемоний усадили на стул, бдительно нависая по бокам.

– Ну, здравствуйте, «пан сотник», – сказал человек, сидевший у стола с компьютером, неприметный такой человек, ничем внешне не примечательный. – Вот и свиделись наконец. Душевно рад. Видите ли, это я вашим делом занимаюсь последние восемь месяцев, так что, сами понимаете, и в самом деле искренне рад видеть вас во плоти и крови. Зовут меня просто – капитан Токарев. Хотите соблюсти формальности, именуйте гражданином следователем – а впрочем, как хотите.

– Это не ваш ли дедушка знаменитый пистолет выдумал? – спросил Скляр спокойно. – Вернее, слизал с бельгийского браунинга, второго номера?

Да нет. Вроде бы не родственники… Начнем, а? Я надеюсь, вы не будете закатывать глаза и заламывать руки, возмущаясь произволом в виде незаконного задержания? Смешно ведь, а? – Он двумя пальцами поднял за уголок паспорт. – Конечно, с этой вашей краснокожей паспортиной еще не работали глубоко, но, учитывая вашу личность и бурную биографию, и так ясно, что перед нами стандартная липа… И никаких ошибок, никаких двойников, никакого вашего рокового сходства с разыскиваемым нами супостатом… Вы – тот самый супостат и есть, договорились? Скляр, он же Швитко, он же Мануков, он же Смок и Максуд… И прочая, и прочая… Так как, признаем оба этот факт?

– Пожалуй, – сказал Скляр настороженно. – Хотя… Скажем так, в известных пределах.

– То есть?

– Я не отрицаю, что я – Скляр. Допустим, и Швитко тоже. Но если признаю, что – Мануков или Смок, вы мне можете автоматически предъявить что-нибудь абсолютно для меня неприемлемое…

– Резонно, – кивнул Токарев. – Подберем такую формулировку: вы – тот самый Скляр, замешанный в разного рода предосудительных шашнях с чеченскими боевиками… впрочем, «чеченскими» в данном случае именуются не одни лишь этнические чеченцы, в первую очередь даже не они… Как формулировка?

Скляр усмехнулся:

– Вот и доказывайте мне, только аргументированно…

– А на самом деле вы в данный момент лихорадочно пытаетесь догадаться, что именно нам может быть известно?

– А вы на моем месте держались бы иначе?

– Скляр, вы читали «Майора Вихря»?

– Классику жанра? Ну конечно.

– Хорошо помните?

– Да более-менее.

– Есть там такая сцена, – сказал Токарев. – Когда Вихрь попадает в гестапо, ему там говорят чистую правду: «Мил человек, у нас совершенно нет времени держать вас в камере и долго разрабатывать по всем правилам…»

– Вообще-то там иначе говорят…

– Ну, не цепляйтесь к словам. Мы же не на экзамене по литературе. Я просто-напросто хочу вам сразу объяснить, что нахожусь примерно в том же положении, что и собеседники майора Вихря.

– С гестаповцами себя сравниваете?

Скляр, ну не ерничайте вы… – поморщился Токарев. – В нынешней ситуации, повторяю, я нахожусь в том же положении. Если вести следствие обычным порядком, тягомотина, простите за вульгарность, будет изрядная. Значительную часть своих художеств вы совершили на территории третьих стран типа Абхазии, прибалтийских вольных держав, Чехии… ну, вам лучше знать свой послужной список. Конечно, есть свидетели и здесь, в том числе и те, кто уютно пребывают в Лефортове, есть оперативная информация, еще кое-что… Но все равно, вздумай мы вести разработку по всем правилам либо готовить вас к судебному процессу, волынка затянется… А мне просто-таки необходимо добиться с вами взаимопонимания в самые сжатые сроки.