Текст книги "Танец Бешеной"

– А еще одну просьбу болящей выполните?

Воловиков настороженно обернулся в дверях:

– Это какую?

– Мне бы узнать, не убивали ли за последние несколько месяцев еще кого-то из «Алмаза»…

Шеф поморщился:

– Дарья, я ж тебе не Дед Мороз…

– Это ж для вас пустяк. Распорядитесь, часа два пороются в сводках…

– Ну ладно, ладно, – сказал он досадливо. – Позвонишь потом, авось, успокоишься… И не играй ты в «Алмазе» на нервах, Христом Богом прошу.

Он вышел и тихонько заговорил в гостиной с майором. Толя заботливо спросил:

– Ты как, правда, ничего?

– Зубы не заговаривай, – сказала Даша. – По Казминой накопал что-нибудь?

– Ничего интересного. Присутствия криминальных капиталов в «Шантарском кредите» не установлено, к последним скандалам с пирамидами вроде «Соверена» отношения не имеют. Сейчас, на днях буквально, должны получить лицензию на работу в Западной Европе, а зарубежники таких бумажек без скрупулезной проверки не выдают. Сама Казмина никаким компроматом не блещет. В женской голубизне не замечена, у нее для сердечных утех есть приличный партнер, этакий седовласый вдовец из мира бизнеса, вроде бы собираются расписаться.

– Грустно, – сказала Даша. – Может, тут политика?

– Тогда нам тем более не стоит напрягать нервные клетки. Своих забот мало? Пусть все эти внешние разведки и прочие фапси-мапси хлебушко отрабатывают…

– И никого, значит, из приданных от нас еще не открепили?

– Нет, пока не зачистим шероховатости. Только зачищать-то придется со дня на день. Выйдешь с больничного – все оформим и сдадим Чегодаеву. Итоги у нас получатся не бог весть какие эффектные. Двое пойдут за совращение малолетних, один – за хранение наркоты. Фарафонтова из-под суда выводим, будет пахать дятлом. И меня такой улов ничуть не огорчает – потому что от нас ничего эффектного и не требуют. Спустят на тормозах. Пожидаева ты ведь сама решила помиловать? Шеф хочет его с Кравченко тоже обязать сотрудничеством. А насчет дачных развлечений… Решено считать, что обстрелян был из ночной темноты пьяный пикничок. Сечешь? Лесбо-сатанистка Хрумкина со своими интеллигентами все старые связи подключила. Ватагин ворчит, но переть на рожон не хочет. В нынешней предвыборной возне не хочет кое-кто давать лишний козырь против заслуженных демократов со стажем. А мне, откровенно говоря, все равно. Шеф прав, возни меньше. А еще, Даш, он прав в том, что у Вени Житенева были все основания пускать пулю в башку. Останься он в живых, пошел бы паровозиком по трем, как минимум, делам – как хозяин малины, организатор и вдохновитель. И закатали бы его надежно и однозначно.

– Если он – настоящий Мастер…

– А другого я, Даша, что-то не вижу, уж извини…

– И ни во что потаенное не веришь?

– Если оно и есть, это либо мелочи не по нашему профилю, либо возня частных служб, а к ним не всегда и подберешься. И на свет их игры частенько не всплывают вовсе. А если тут большая политика – тем более. Правда, как голову ни ломаю, не могу придумать, что за большая политика в Шантарске может завязаться. Вроде бы все поделено и застолблено, и мы худо-бедно узнаем, если кто-то начинает топтать чужие грядки.

– Вот ведь гадство, – сказала Даша, доставая из шкафчика нераспечатанную пачку чая. – Я могу набрести на них нос к носу, но – не заметить. Сделать бы что-то такое, отчего они тут же зашевелятся…

Толя отвел взгляд, ставший крайне скептическим.

Глава вторая
Танец с саблями

Говоря по правде, нежданный больничный Дашу ничуть не тяготил – все равно она не представляла, в каком направлении двигаться, чтобы хоть на шаг подойти к потаенному, определить хотя бы, существует ли и впрямь «секретный ящичек». Вся ее уверенность понемногу испарилась – и после уничтожающих реплик шефа, профессионально выверенных ударов по слабым местам, и после собственных бесплодных раздумий. Всю громаду фактов, показаний и событий надлежало переместить на иную точку опоры – а ее-то Даша и не видела.

От безнадежности она убила целый день на то, чтобы хоть немного вникнуть в политическую жизнь Шантарска, которой раньше, как подавляющее большинство ментов, попросту не замечала, пропуская мимо сознания. Накупила газет, вдумчиво просмотрела кучу передач по местным телеканалам – и голова пошла кругом.

Даша сомневалась даже, можно ли назвать это политической жизнью. Горластая орава кандидатов привычно и лихо обещала столько, что на мало-мальски честное выполнение хотя бы половины посулов пришлось бы потратить весь золотой запас США и вдобавок безжалостно потрясти швейцарские закрома, послав туда суровых комиссаров с наганами. Что до выполнения обещаний предыдущих, о них либо стыдливо умалчивали, либо простодушно объясняли происками засевших повсюду врагов. Демократам мешали партократы, коммунистам – мировая буржуазия, национал-патриотам – жиды и масоны, центристам – радикалы, радикалам – центристы, и даже партии любителей кошек, тоже вознамерившейся провести кандидата в Государственную Думу нового розлива, как выяснилось, мешали собачники, распустившие злонамеренный слух, будто употребление «Вискаса» вызывает импотенцию и рак – как у мурлык, так и у их хозяев. Всем постоянно кто-то мешал, а виноватых, как водится, не находилось. Параллельно по всем азимутам нагнеталась самая крутая истерика. Все несчастья, случившиеся с видными активистами предвыборного бомонда, с ходу объяснялись происками врагов и конкурентов. Известный социал-демократ, в совершенно непотребном виде шлявшийся по проспекту Авиаторов с незарегистрированной газовой пушкой за поясом, наутро после освобождения из вытрезвителя винил во всем неких анонимных политических противников, хотя в детали совершенно не вдавался. Либеральный социалист, захиревший с приходом рыночных отношений писатель Старохамцев (носивший кличку «сорок девятый» по регулярно занимаемому им на выборах в областной парламент месту), заявил в интервью «Бульварному листку», что был прежестоко бит шантарскими чернорубашечниками – однако газетка иного политического направления прозрачно намекала, что некий труженик пера намедни в пьяном состоянии погладил пониже спины в троллейбусе смазливую студенточку и был тут же отколошмачен ее кавалером. Правозащитник Царюков обвинял психиатров в том, что они регулярными обстрелами из психотронного оружия ухитрились перепрограммировать весь его потенциальный электорат, и тот, зомбированный, от Царюкова отшатнулся. Монархо-ультраславянин Омельяненко печатно обвинил доцента Ошаровича в потаенном жидомасонстве, в качестве доказательства напирая на окончание «вич». Доцент, мужик двухметрового роста, происходивший из старинной белорусской шляхты, обиды не вытерпел, покушал водочки и в одиночку разгромил штаб-квартиру Монархической ультраславянской партии, с большой сноровкой действуя древком захваченного у врага знамени. Ультраславян (домашних мальчиков-студентов, направлявших нерастраченную энергию вместо девушек на изучавшиеся по сомнительным ксерокопиям основы национал-социализма) он гнал два квартала, лупя древком по хребтине, – но был несказанно изумлен статьей в газете «Вечерний Шантарск», объявившей эти события фашистским митингом в центре города.

…Потом болящую приехал навестить Глеб с тортом и бутылкой любимой Дашиной настойки и посоветовал отправить все газеты в туалет, потому что за всякой политикой стоит экономика, то бишь деньги и коммерческие интересы, а это столь сложные и засекреченные материи, что он и сам не берется толком обрисовать хотя бы примерный расклад. По его глубокому убеждению, насмерть бьются две силы – та, что качает сырье, и та, что производит товары, а все остальное – оттенки, нюансы, умышленная дезинформация, глупость и амбиции.

К такой точке зрения безоговорочно примкнул майор Шевчук, притащивший Даше кус копченой осетрины и новый финский замок. Они с Глебом тут же принялись его ставить, ради стимуляции творческого процесса прихватив в прихожую бутылку «Абсолюта» из холодильника. Даша тем временем смотрела по телевизору выступление очередного кандидата, философа Полуянского, призывавшего возрождать традиции новгородского вече и тут же, без всякой логики, – дворянские титулы. Недосмотрела – не вытерпела.

Так прошел день, мирно и бессмысленно. Назавтра Даша, чувствуя, что пришла в норму, в десять утра позвонила и заказала Федю с машиной, потом брякнула на студию и стала испрашивать у Марзукова аудиенцию. Кажется, он не особенно обрадовался, но вполне вежливо сообщил, что его самого, к сожалению, не будет, но толковый и дельный заместитель постарается, чтобы на все Дашины вопросы были получены ответы, полные и исчерпывающие.

Даша из чистого любопытства врубила соответствующий канал. Место Ольги Ольминской заняла эффектная и сексапильная, нужно признать, шатеночка, державшаяся чуточку скованно – то ли из-за неопытности в этом амплуа, то ли оттого, что за спиной у нее висел большой портрет Ольги в траурной рамке. А потом пошла очередная серия «Сатанинской гавани», и Даша моментально отключила ящик.

В дверь позвонили. Федя вошел первым, а из-за его спины выпорхнул – черт, со всей этой кутерьмой она совершенно забыла про французского петушка! – мсье Флиссак, галантно кинувшийся целовать Даше ручку.

– О, мадемуазель Дария! – воскликнул он. – Я слышать, на вас делали атак какой-то борзота, козел позорный, петух ставленый? (Дарья недоуменно посмотрела на Федю. Федя дрожал мелкой дрожью, прислонившись к стенке и едва на пол не сползая от сдерживаемого хохота.) Я очень рад знать, что с вами все предельно благополучно… Конкретно по жизни!

Мсье Флиссак объявился за день до приснопамятной «казни» мадемуазель Шевчук – французский писатель, по его собственным словам, который вознамерился сотворить очередной нетленный детективный роман, основанный на этот раз на сибирских реалиях. Для чего, собственно, ему просто необходима мадемуазель Дария, чтобы познакомить его с означенными реалиями. Француза Даша спихнула на Славку, посоветовав периодически отслеживать французовы странствия по городу и наказать настрого, чтобы не таскал баксы в нагрудном кармане куртки. Однако она и не предполагала, что мсье настолько быстро вживется и освоит местный лексикон.

Справившийся с приступом смеха Федор поведал, что Флиссак, будучи поселен в гостиницу «Шантарск» и должным образом проинструктированный насчет всех опасностей и чреватых соблазнов города, ввечеру был доставлен в родимый отель несколькими кожаными мальчиками, бережно затащившими бесчувственного парижанина на восьмой этаж. Флиссак как-то забрел в «Шантарские пельмени», где его напоили от всей русской души и попутно три часа рассказывали «совершенно достоверные» истории из собственной жизни. Насколько Даша знала тамошнюю братию, доверчивому французу наплели столько небывальщины, что хватит на десяток романов, над которыми потом будет ахать в сладком ужасе весь читающий Запад, полагая, что каждая строчка – святая правда.

Теперь Даша лично убедилась, что мсье оделся-таки попроще и вообще стал понемногу соображать, что он не в Европах.

Федя развел руками, заканчивая повествование:

– Поутру нарисовался в управлении, а потом набился к вам поехать… Силен мужик, как и не жрал вчера…

– Я извиняться, но мне там сказать, что вы направляетесь произвести совершенно невинный беседа, не таящая особого служебная секрета, – пояснил мсье Флиссак, жестами и фигурой выражая, что он просит прощения за чрезмерную назойливость, но не в силах преодолеть натиска подталкивающей его в спину Музы. – И думаю, может, возможно посопровождать?

– Возможно, – вздохнула Даша. – Чего уж там…

В прихожую выглянул майор Шевчук, и Даша оживилась:

– Ага, вот кстати. Знакомьтесь. Это есть мон папа, ажан с потрясающей биографией и опытом. Он вам столько может порассказать, что вы на меня и смотреть не захотите…

– Мадемуазель Дария, на вас я смотреть всегда есть захотите! – воскликнул Флиссак, но все же сделал стойку на майора.

Федя уставился на француза хмуро, будто ревнующий первоклассник. Француз, надо сказать, уговорам внял и сейчас был одет в самую обычную для Шантарска джинсу и кожу, так что мог без труда раствориться в толпе, словно щепотка мела в миске со сметаной.

– Будем пить кофе, или сразу поедем? – спросила Даша, вспомнив о долге хозяйки.

– Если так возможно, я бы видеть этот кофе на… – И он, с невинным выражением лица, совершенно правильно ставя ударения, кратко объяснил, что предпочел бы видеть Дашин кофе на известном предмете.

Федино ржанье сотрясло стены прихожей. Даша тоже невольно рассмеялась:

– А если кофе будет горячий?

Смущенный француз, сообразив, что ляпнул нечто оплошное, с неописуемым галльским изяществом пожал плечами:

– Я что-то неправильно выразиться? Такое выражение мне слышится довольно часто, особенно вчера, когда эти славная ребята мне рассказывать, какие они крутой, и как они всех е… – на сей раз он проглотил словцо, увидев, как Федя с покрасневшим лицом и слезами на глазах хватается за живот, готовясь сползти по стеночке. – Что-то вновь неправильно для приличный общество?

– Все правильно, – кивнула развеселившаяся Даша. – Мы уж как-нибудь вытерпим, но вот при посторонних, умоляю, все словечки, что услышали вчера, лучше держите при себе.

– Но я их не только вчера…

– Все равно. Пользуйтесь только теми русскими словечками, что с собой привезли. Иначе скомпрометируете меня жутко…

– О, француз никогда не компрометирует дама… Все понял, билять буду, – послушно кивнул мсье Флиссак.

Тяжелое финансовое положение «Алмаза-ТВ», вообще-то, могло послужить и побудительным мотивом – рассуждала Даша в машине, мысленно, естественно. Можно предположить «синдром чайника». Случается, когда у законопослушных доселе людей вдруг резко кончаются деньги, перспектив не видно, а над головой, точно на бывшезагнивающем Западе, повисла нешуточная угроза банкротства, разоренные пускаются во все тяжкие. Сплошь и рядом пополняют бесконечные шеренги клиентов уголовки – влипая с удивительной быстротой, потому что не умеют нарушать законы так, чтобы не попадаться, и ни в каких мафиях не состоят. Примеры можно черпать из кармана пригоршней. Вот только преступления таких «чайников», как правило, весьма непродуманные, простенькие и незамысловатые. Впутайся в такое «хозяйство Марзукова», уголовке уже давно залетела бы в уши парочка сплетен. Отсюда закономерно вытекает вопрос номер два: если преступление непростое, оно, естественно, сложное, а в какие такие криминальные сложности могли впутаться «алмазовцы»? Кто их в серьезное дело возьмет? Какие такие выгоды преследуя? А сами они что-то серьезное и сложное решительно не способны придумать без должного опыта. И нужных контактов не имеют. Можно назвать единственным их «контактом» Крокодила – но он всего лишь крутил нерегулярные амуры с Олечкой Ольминской, он не настолько опрометчив и глуп, чтобы взять в долю компашку телечайников.

Тестюшка Марзукова вне подозрений. Не оттого, что высокопоставленный, а оттого, что и его никто и никогда не возьмет в серьезную игру…

Дарий Петрович Москалец до того, как грянула перестройка, прозябал обычным кандидатом химических наук, одним из превеликого множества наштампованных без меры в советское время. Недостижимая мечта для таких – даже докторская диссертация, не говоря уж о Государственной премии. И киснуть бы ему дальше над вонючими колбами, негодуя на задержки зарплаты и вторжение страшного рынка в уютные интеллигентские будни с чайком на рабочем месте и бесконечной трепотней. Или наоборот – бросил бы истощенную ниву науки и подался в «челноки», волоча из Харбина наперекосяк сшитые пуховики со вшами и самопальную водку, от которой в Шантарске дохли даже стойкие, как тараканы, бичи.

Случилось третье – Москалец попал в струю и помчал по ней, пеня водичку плавниками. Тысячи кандидатов околовсяческих наук листали ночью под одеялом унылые диссидентские брошюрки – но в профессиональные и хорошо оплачиваемые борцы за демократическую идею угодили единицы. Вроде Москальца. На заре перестройки он боролся за реформирование КПСС в духе подлинно ленинских принципов, потом боролся с партократией, дабы передать всю полноту власти Советам, попозже боролся против самих Советов, мешавших ударному строительству светлого капиталистического будущего, – одним словом, колебался вместе с линией, что твоя синусоида. Говорили, что вполне искренне. Интеллигенты всегда колеблются вместе с линией совершенно искренне. Представителем президента в Шантарской области Москалец стал еще в ту романтическую пору, когда о ваучерах и слыхом не слыхивали, а тараканьи усы Руцкого в глазах любого интеллигента-демократа олицетворяли гордую поступь российской свободы.

Вот только с тех пор много воды утекло – и еще больше уплыло денежек на зарубежные счета. Но к последним Москалец не имел никакого отношения. Недовымершие, классические демократы сахаровского розлива считали его человеком предельно честным. Циники же с ухмылочкой уверяли, будто Москалец просто-напросто оказался недостаточно умен и оборотист, чтобы войти в долю или хотя бы обеспечить себе регулярный скромный процентик. Хомо сапиенс изначально устроен так, что делиться не любит, особенно с бессребрениками-идеалистами. Особенно на одиннадцатом году перестройки, когда все уже поделено, все схвачено, и всякий почти представитель президента, невзирая на его деловые качества, рассматривается как лишний рот и вызывает у определенной категории делового народа резонный, в общем-то, вопрос: «А этому-то с какой стати отстегивать»? Тут уж кто успел, тот и съел…

Единственное, что поимел Москалец от рыночных перемен – роскошные хоромы в роскошном «новорусском» доме на тихой улице имени красного подпольщика Пермякова, сложившего голову в борьбе против колчаковцев за торжество мировой революции (а по другим данным – спьяну пристреленного из верного маузера соратником по борьбе, партизанским атаманом Щетининым, приревновавшим Пермякова к боевой подруге). Ни в чем доходно-коммерческом Москалец, как было известно совершенно точно, не участвовал ни с какого боку и находился в положении достаточно пикантном – если злые языки не врали насчет того, что будущим летом случатся-де президентские выборы. На Руси исстари повелось, что всякий новый самодержец обычно менял ближних бояр, дьяков и воевод, причем в первую очередь сыпались бессребреники и идеалисты. Как цинично выразился Глеб, коли уж Москальца вот уже год не облаивают печатно ни коммунисты, ни национал-патриоты, это означает, что рейтинг Дария Петровича упал ниже абсолютного нуля…

Суммируя и резюмируя, можно твердо утверждать со всей уверенностью, что на роль закулисного вершителя темных дел и теневой коммерции тесть Марзукова безусловно не годится. Информатор из казино «Жар-птица» сообщал недавно, что Юля Марзукова, в девичестве Москалец, напившись в баре с подругой школьных лет, а ныне супружницей юного преуспевающего бизнесмена, ругательски ругала пентюха-папочку, так и не научившегося делать деньги, даже деревянные…

– Здесь сворачиваем? – спросил Федя.

– А? – Даша очнулась от раздумий. – Нет, до следующего дома проедь, а там под арку…

– Они есть замешаны в криминаль? – спросил с заднего сиденья мсье Флиссак.

– Вряд ли, – задумчиво сказала Даша. – Так, формальности…

10.34 по шантарскому времени

«Москвич», скрежеща потрепанной коробкой передач, въехал в обширный двор, насквозь продуваемый ветром и почти пустой, если не считать непонятно чьего склада, двойного рядка гаражей и десятка автомобилей, стоявших впритык к решетке, ограждавшей выступающие колпаки газгольдеров, похожих на купола уэллсовских марсиан (этот квартал готовил пищу исключительно на газе и оттого был в выгодном положении по сравнению с электрифицированными, где то и дело отключали свет без всякого предупреждения).

– Туда, – показала Даша. – Где витрины разрисованы.

– Там же магазин?

– Это вывеска осталась…

Магазин «Фрукты-овощи», вмонтированный некогда прямо в жилой дом, давно уже перестал существовать, как и купившая его фирма, прогоревшая на антиквариате (казалось, что вот-вот достроят двадцатиэтажную гостиницу, и интуристы хлынут потоком – но отель четвертый год зиял пустыми окнами, а у аборигенов окрестных районов были заботы поважнее покупки антиквариата). Фирма тихо исчезла, а магазин приобрел под студию Марзуков, в ту пору гораздо более денежный, – благо почти рядом торчал высоченный небоскреб Шантарского речного пароходства, на чьей крыше и установили антенну передатчика. А огромные буквы «Фрукты-овощи» просто поленились отрывать с козырька. Тр-рах! Дверь телестудии распахнулась с грохотом, оттуда выскочил человек в сизом милицейском бушлате, согнувшись и держась за левую ногу, закултыхал прочь. Короткий треск – и он замер, нелепо дернулся, скрючившись, стал опускаться наземь.

– Тормози! – отчаянно заорала Даша.

Едва успела схватиться за ручку – Федя вдарил по тормозам, «москвичок», клюнув носом, замер метрах в тридцати от неподвижного тела. Даша еще успела подумать, что на студии нет никакой милицейской охраны, – и тут в приоткрывшейся двери сверкнул металл, загрохотала автоматная очередь, метрах в двух перед машиной взлетели фонтанчики из мерзлых крошек земли.

Федя без приказа дал задний ход, машина, нестерпимо взвыв, прямо-таки прыгнула назад. Даша уже стреляла прямо через лобовое стекло – раз, два! Стекло с ее стороны покрылось паутиной трещин, но она успела рассмотреть, что дверь проворно захлопнулась.

Сзади охнул француз.

– Ложись на пол! – закричала Даша. – Федя, газу!

Машина, летя кормой вперед, отскочила за унылое здание склада. Новая автоматная очередь вслед – из разбитого окна рядом с дверью, где-то сзади посыпалось стекло, пули визгнули по глухим стенам из темно-красного кирпича.

Поймав растерянный взгляд Феди, Даша распорядилась:

– Глуши мотор! Рацию! Француза стереги!

Мсье Флиссак попытался было отважно выглянуть из-за угла. Федя схватил его за лодыжку, опрокинул и оттащил в безопасное место. Зачем-то пригибаясь, вернулся к машине, лег на передние сиденья и вытащил микрофон из гнезда. Даша, прижавшись спиной к грязной стене, пыталась собраться с мыслями, но в голову не лезло ничего умного.

Осторожненько выглянула. Тут же по ней ударил автомат, на голову посыпалась кирпичная крошка. Федя орал в микрофон. Француз сидел на корточках, лицо у него стало невыносимо азартным. Даша погрозила ему кулаком. Перебежала на другую сторону, высунулась из-за угла. На сей раз стрелок отреагировал с полуминутным, наверно, запозданием, и она успела рассмотреть, что он торчит у разбитого окна, – прежде чем вновь стегнула короткая очередь.

Даша видела со своего места, что на балконах длиннющего дома, в котором располагалась студия, замаячили кое-где перегибавшиеся через перила люди. Заорала благим матом, словно пыталась докричаться на другой берег широченной Шантары:

– Спрятаться всем, идиоты!

Милиционер лежал на том же месте и не шевелился. В пятиэтажке за Дашиной спиной кто-то громко запричитал. Слышно было, как метрах в десяти, на проспекте Энгельса, как ни в чем не бывало шумят троллейбусы и надрывается ламбада – из динамика на крыше «комка».

10.38

– Руки! Лицом к стене! – рявкнули сзади.

Мсье Флиссак, сидя на корточках, старательно воздел руки над головой. Федя замер в неудобной позиции – только ноги торчали из распахнутой правой передней дверцы. Даша застыла, не шевелясь, но все-таки осторожно повернула голову, глянула назад. Ее держали под прицелом автоматов трое в комбинезонах с рысью на рукаве и черных капюшонах. Ни хрена себе оперативность, растерянно подумала Даша, Федя еще говорить не кончил…

– Рыжая? Ты как здесь? – тот, что был со «Стечкиным», очевидно, командир, опустил ствол, махнул своим. Из-под арки перебежками просочились еще четверо.

– Да по делам ехала… А вы?

– Только что был звонок в пару редакций и дежурному по городу, ближе всех оказались, Ведмедь и погнал…

– Ну?

– Там чечены, – сказал офицер. – Звонил какой-то Арслан, сказал, что они взяли в заложники восемь человек, всю смену, и при любой попытке штурма… Требования сообщат дополнительно. – Он осторожно выглянул из-за угла.

Ударила совсем короткая очередь, патрона в три. Из-под арки уже выглядывали зеваки, автоматчик их крыл на чем свет стоит, но они все равно лезли.

– Сподобились… – сказала Даша. – И до нас, значит, докатилось? Сколько их там может быть?

– Сиди, не твоя печаль…

И тут раздался спокойный, даже восхищенный голос:

– Я понимаю, там есть террорист?

У офицера перехватило дыхание. Он несколько секунд оторопело разглядывал мсье Флиссака, с детским любопытством таращившегося на суету рослых парней в камуфляже (их все прибывало, кто-то подсоединял прицел к бесшумной снайперской винтовке, кто-то бубнил в рацию):

– Это еще кто?

– Наш француз… – растерянно сказала Даша и опомнилась. – Федя, убери его к чертовой матери!

Федя задом вперед вылез из машины, подхватил француза и поволок, невзирая на протестующие двуязычные вопли, под арку, в безопасное место, распугивая матами зевак, все время озираясь.

– «Байкал» сейчас приедет, – сказал офицер. – Там, у двери, твой лежит?

– Да нет, понятия не имею, откуда он взялся, – пожала плечами Даша. – Когда мы подъезжали, как раз выскочил, похоже, уже раненый, они добавили в спину, или в затылок из пистолета, определенно.

На противоположной стороне двора, вдоль длиннющей девятиэтажки, уже перебежками двигались фигуры в камуфляже, прижимаясь к стенам.

– Нам же его не вытащить… – заикнулся кто-то из «рысей».

– Стой, не дергайся! – нервно рявкнул офицер. – Он, похоже, мертвый уже… Видел, как лежит? Внутри не стреляли?

– Не знаю, мы ж только что… – сказала Даша.

– Ладно, не стой, – он показал большим пальцем за спину. – Дуй по квартирам, предупреждай, чтобы носу не казали, вообще забились на другую половину – весь фасад простреливается…

10.55

Все проходы и проезды во двор блокированы милицейскими машинами. Слева, под второй аркой, расположился бронетранспортер, наведя пулемет на дверь студии. Даша, все еще торчавшая у склада, видела, как слева и справа по крышам осторожно перемещаются снайперы – перебежками на корточках, держа длинные винтовки наискосок.

Динамики на крышах машин с интервалом примерно в минуту надрывались, вновь и вновь сообщая, что жителей близлежащих домов категорически просят не выходить на улицу и на балконы, отойти от окон, выходящих во двор. Пару раз низко над крышами, непонятно зачем, прошел военный вертолет, но вскоре улетел. Проспект Энгельса и набережную, на которую выходили тыльные окна телестудии, уже перекрыли, там урчали броневики и тягуче завывали милицейские сирены. Дашу сначала как-то недодумались выставить за оцепление, а потом, когда ей нашлась работа, с ее присутствием молча смирились, полагая само собой разумеющимся. Она обежала парочку подъездов, располагавшихся в мертвой для террористов зоне, настрого приказывая перепуганным людям сидеть смирнехонько. Засевшие на студии больше не стреляли.

11.06–11.14

Примчавшийся на своем «Скорпио» полковник Бортко хотел поначалу под прикрытием бронетранспортера вытащить лежащего перед самой дверью милиционера, но его капитан, долго наблюдавший в бинокль, доложил, что не видно ни малейших признаков дыхания, а вместо левого глаза зияет выходное отверстие, так что человек определенно мертв, с вероятностью на сто процентов.

Во всех ключевых точках бок о бок с людьми из РУОП и ОМОНа заняли позиции спецы из антитеррористического отряда «Байкал» – местного аналога «Альфы». В зеленых шлемах с глухими забралами, вооруженные чем-то вовсе уж не виданным, но весьма внушительным. Возле склада как-то стихийно дислоцировался штаб; с прибытием «байкаловцев» Дашу вновь таскали туда давать подробнейшие показания – их троица оказалась единственными, кто хоть что-то видел в момент, непосредственно предшествовавший убийству неизвестного милиционера. Потом ее водили на Энгельса, где не протолкнуться было от всевозможных генералов, своих и чужих; поперек проезжей части стояли машины губернатора и Москальца, окруженные бдительными телохранителями. Пришлось повторить то же самое отцам города и области – как будто они могли уловить нечто, ускользнувшее от профессионалов. Там же отирался бледный, как полотно, Марзуков, трясущимися руками составивший список всех, кто оказался в заложниках.

11.22

По офицеру «Байкала» в бронежилете, высунувшемуся из-за угла склада с белым флагом (наспех смастеренным из реквизированной в какой-то квартире простыни), ударила короткая и неприцельная автоматная очередь. Потом кто-то, прижавшийся к двери той комнаты, где было разбито окно, прокричал, что в переговоры они вступят, когда захотят сами, а пока советуют оставить идиотские мысли о штурме.

11.34

Террористы потребовали рацию для прямой связи со штабом осаждающих. Рацию отнес один из «байкаловцев» и благополучно вернулся назад, по нему не стреляли.

11.52

Штаб, заседавший в автобусе РУОП, вновь вызвал Дашу, чтобы параллельно с только что допрошенным Марзуковым нарисовала план студии, уже с точки зрения милиционера прикинув, можно ли туда прорваться. Даша, не проходившая никакой антитеррористической подготовки, прекрасно понимала, что ее используют исключительно как оселок, на котором оттачивают собственные варианты штурма, – но обижаться тут, разумеется, не приходилось, она старалась, как могла, вспомнить все, что знала о расположении комнат.

При всем ее невежестве в таких делах, она понимала, что штурм обернется бойней для заложников, и не только для них… Еще со времен «Фруктов-овощей» все окна магазина были снабжены решетками – антиквары добавили закрывавшиеся изнутри железные ставни, а Марзуков, размещая дорогущую аппаратуру, заменил решетки на новые, еще прочнее. Убрать их за несколько секунд было невозможно.

Кроме того – чертовы газгольдеры… Взорвись газ после зажигательной пули или снарядика из «мухи» (кто знает, какой там у них арсенал?) – окрестные дома, если и не будут сметены, то все равно пострадают так, что убитых и покалеченных придется считать на десятки… Даже если у террористов нет ни «мухи», ни зажигательных пуль достаточно прошить трубы автоматными очередями, дождаться, когда попрет волна газа и выкинуть наружу подожженную тряпку. Взрыв будет такой, что мало не покажется, – это объяснил находившийся в предынфарктном состоянии инженер из горгаза.

12.14

Заработала рация. Террористы требовали на переговоры губернатора или командующего Сибирским военным округом. Им мягко разъяснили, что ни того, ни другого в Шантарске сейчас нет, и предложили прислать их заместителей. Под видом заместителей, конечно, должны были направиться костоломы из «Байкала», но террористы, должно быть, такой ход предусмотрели. Говорить с заместителями они отказались, после чего на четверть часа воцарилось состояние напряженного пата.