Текст книги "Возвращение пираньи"

Глава седьмая
Вдали от твердой земли

Собственно, не столь уж и большое расстояние отделяло от земной тверди – Ирупана в этих местах была не шире полукилометра, а пароход большей частью шел по середине реки, иногда, впрочем, приближаясь к берегу на расстояние прицельного пистолетного выстрела…

Пароход именовался несколько пышно для своих скромных размеров – «Хенераль О’Хиггинс». На комизм этой пышности обратил внимание Мазура, конечно же, Кацуба, сам Мазур в здешней истории был не силен. О’Хиггинс, покинувший родную Ирландию из-за тамошней голодухи и ставший мелким чиновничком в испанской колониальной администрации, благодаря случайной улыбке порхнувшей поблизости дамы по имени Фортуна, закончил дни генералом республиканской армии и одним из авторов конституции Санта-Кроче, так что по здешним меркам был чем-то вроде Джефферсона.

Вот только поименованный его святым для каждого коронадо именем пароход мало напоминал «Куин Элизабет» – обычное речное суденышко, лет сорок назад на совесть построенное в Аргентине. Правда, Мазур так и не смог с маху определить, отчего здешний капитан вопреки устоявшимся обычаям вкушает пищу не в обеденном зале первого класса, а, по точной информации, в своей каюте: то ли из-за прекрасно осознаваемого несходства своей посудины с океанским лайнером, то ли, наоборот, из-за буйного чванства. Кацуба склонялся ко второй версии, и, быть может, не ошибался: за два дня плавания Мазур видел капитана раза три, мельком – и в конце концов не далее как сегодня сделал окончательный вывод, что здешний «первый после бога» страдает манией величия в тяжелой, запущенной форме. Рослый и широкоплечий, декорированный роскошной черной бородищей, в белоснежнейшем костюме с ярчайшими шевронами на рукавах, в лазоревой фуражке с надраенным гербом, он не шел – шествовал, заложив руки за спину, глядя сквозь встречных. Матросы от него заранее шарахались и старались сделаться ниже ростом, даже помощник, тоже щеголявший шевронами и гербом на фуражке, веселый малый, словно бы невзначай оказывавшийся там, где пребывала Ольга, хефе откровенно побаивался. Одним словом, маленький захолустный сатрапчик. Похоже, на него нисколечко не произвели впечатления дипломатические титулы, под которыми в списке пассажиров значились Мазур и Кацуба, сержанта Лопеса он не видел в упор, мало того, не обращал внимания даже на Ольгу, из-за чего циничный Кацуба вслух заподозрил его в иных пристрастиях, схожих по цвету с фуражкой.

А в общем, могло быть и хуже. Еда – относительно сносная, два стюарда передвигались все же быстрее черепахи, пиво сплошь и рядом подавали холодным. По сравнению с иными местами, куда забрасывало Мазура мановение генеральских перстов, – сущий курорт.

Правда, чертовски скучный. Густой лес по обоим берегам реки удручал монотонностью – иногда возникало даже впечатление, что «Хенераль» все эти два дня старательно крутится вокруг большого острова: те же самые коряги, во множестве усеивавшие коричневую спокойную воду, те же чакры – небольшие фермы – попадавшиеся на берегу то справа, то слева, те же вопли обезьян где-то в кронах… Экзотику обеспечивали кайманы, в иных местах лежавшие на воде у берега целыми эскадрами и флотилиями, крупные черепахи на песчаных отмелях, попадавшиеся иногда на глаза анаконды и прочее зверье. Экзотика эта приелась быстро.

Однажды навстречу проплыл кальяпо – тройной плот из легкого бальсового дерева, длиной метров в шесть. Но и в этом зрелище не было особенной экзотики: на всех трех звеньях плота свалены штабелями самые прозаические ящики, шестеро босых плотовщиков, чистокровных индейцев, одеты в самые что ни на есть космополитические джинсы и рубашки, а на одном из штабелей шумно исторгает ламбаду новенький магнитофон-бумбокс.

Сосед Мазура по табльдоту, прилично говоривший по-английски старичок, чиновник какой-то провинциальной торговой фирмы, после встречи с плотом стал рассказывать, что индейцы в Санта-Кроче делятся на «индиос» – относительно цивилизованных, обитающих в деревнях, и лесных – барбарос, которые до сих пор ходят нагишом, пуляют по всему, что движется, отравленными стрелами из духовых трубок, засушивают головы убитых, а при случае не прочь полакомиться забредшим в их места чужаком.

Мазур поначалу поверил, но Кацуба эти интересные россказни безжалостно высмеял и объяснил, что чиновничек, несомненно, обладающий развитым чувством юмора, попросту пудрит мозги случайному иностранцу: «барбарос» и в самом деле кочуют по лесам, но к одежде и огнестрельному оружию приохотились давно, иные даже с грехом пополам читают газеты, головы не засушивают уже лет с полета, а что до людоедства – брехня, разоблаченная еще сотню лет назад. В отместку Мазур поведал Мюнхгаузену, что в его родной Сибири белые медведи по ночам утаскивают постовых на перекрестках, зимой города заметает снегом до третьего этажа, а кофе в ресторанах подается в виде кусочка коричневого льда, и несчастный клиент вынужден его сам разогревать на спиртовке. Самое смешное, тот поверил, по всему видно…

Сейчас этого болтуна, к счастью, на верхней палубе не наблюдалось. Мазур там оказался единственным живым существом. Делать было совершенно нечего, и он торчал у высоких перил, швыряя окурки в коричневую воду, время от времени перемещаясь внутри замкнутого квадрата.

В свое время конструкторы, учитывая сословные различия, которые в пору постройки корабля, конечно же, проявлялись не в пример резче, отразили их в самом неприкрашенном виде – с учетом здешней специфики, сиречь отсутствия холодов… Каюты первого класса (при неимении второго и третьего) размещались в надстройках, а палуба, занимавшая примерно половину длины корабля, была отведена для прочего народа. Незамысловато и рационально: либо ты кабальеро и путешествуешь в каюте на полном пансионе, либо плывешь на палубе, под вольным небом, питаясь тем, что прихватил с собой. Середины нет. Корабль разгорожен поперек высокой металлической сеткой – нечто подобное в свое время было на океанских лайнерах вроде «Титаника», «Мавритании» и «Бисмарка». В сезон дождей над палубой натягивается тент – этим удобства для прочих и ограничиваются.

Так вот, на палубе было гораздо веселее. Там оживленно болтали, в одном месте играли на гитаре и пели, в другом даже танцевали на крохотном пятачке, сплетничали, яростно ругались, мирились, попивали пиво и что-то покрепче, даже смотрели портативный телевизор, кто-то безмятежно храпел посреди суеты и гама, накрыв лицо шляпой, кто-то готовил на портативной газовой плитке нечто шумно шкворчавшее в кастрюле, кто-то хвалился новенькой винтовкой. Столпотворение стояло вавилонское, одним словом.

С некоторым душевным неудобством он высмотрел соотечественников, которых обнаружил еще в первый день. С дюжину непрезентабельно одетых мужичков сбились в тесную кучку, разливая из пары больших бутылок здешнюю тростниковую водку, питье низов, бившее по мозгам почище кирпича. Естественно, оживленная беседа при этом была пересыпана самыми специфическими оборотами великого и могучего русского языка – увы, окружающие этого никак не могли оценить в должной мере.

История была по нынешним временам банальнейшая – снова несколько российских рыболовных судов оказались на приколе у здешних берегов. Родина о них, полное впечатление, забыла напрочь, посольство не реагировало, и моряки в конце концов, пользуясь здешними суперлиберальными иммиграционными законами, стали понемногу разъезжаться по стране – главным образом батрачить на плантациях. Лопес, деликатно подбирая выражения, сообщил как-то, что таких здесь уже несколько сотен.

Разумеется, Мазур и не пытался общаться с соотечественниками – прекрасно представлял, что они могли бы сказать «дипломату», пожалуй что, после очередного сосуда тростникового пойла, могли и попытаться залезть в физиономию, получился бы совершенно ненужный в его положении скандал… Муторно было на душе, вот и все, сплошной бесконечный плач о былой империи, которая в чем-то была страшной, но такого скотства по отношению к обладателям серпастого и молоткастого ни за что не позволила бы…

В довершение всего он перехватил горящий лютой ненавистью взгляд, направленный, вне всяких сомнений, исключительно на него, – поскольку никого другого на верхней палубе не было. Хорошо еще, зло пялившийся на него юнец никоим образом не принадлежал к соотечественникам: несомненно, здешний, очень похоже, чоло, в штопаных джинсах и выцветшей синей рубашке, сидит, опершись спиной на большой узел. Скорее всего, подался из своей нищей деревеньки искать счастья в ближайший провинциальный городок, где рассчитывает найти нечто послаще здешней редьки, – а тут, изволите ли видеть, на господской половине торчит у перил этакий хлыщ, франт долбаный в белом костюмчике, наверняка клятый нортеамерикано[14]14
  Буквально – североамериканец, но применяется главным образом к жителям США.


[Закрыть], взирает сверху на муравейник плебеев. Вот так и рекрутируются новобранцы для герильеро, дай такому мачете и вбей в башку пару цитат из Маркса – и пойдет стричь головы так, что чихать устанешь…

Мазур поставил себя на место парнишки, посмотрел на себя его глазами – стало неловко. Он, насколько мог непринужденнее, притворяясь, будто вовсе не заметил горящего классической классовой ненавистью взгляда, перешел на противоположную сторону. Смотрел, как форштевень монотонно режет коричневую воду.

На носу появился Кошачий Фредди, бережно поставил ящик – вытащил на свежий воздух свой «антиквариат». Тут же лениво отирались оба солдатика, посаженные на корабль в целях бережения его от герильеро.

Автоматические винтовки у них были неплохи, Мазур оценил – испанские СЕТМЕ модели «Л», прицельно и надежно лупят метров на четыреста. Вот только оба вояки явно зеленые новобранцы – офицеру со стажем просечь это предельно просто. Юнцы, которых на скорую руку выучили маршировать, стрелять и разбираться в знаках различия начальников, – и выпихнули в довольно ответственную по здешним меркам миссию. Если, не дай боже, что случится – эти салабоны навоюют… К ним бы, рассуждая по уму, приставить опытного капрала, чтобы с ходу взял в ежовые рукавицы… Беззаботно бросили винтовки на палубу, олухи, заглядывают в ящик, котейками любуются, так бы и рявкнул во всю командирскую глотку, погонял строевым от правого борта к левому и обратно, а потом устроил сборку-разборку личного оружия – с засеканием по секундомеру…

– Я вашим философским раздумьям не помешала, часом?

Мазур встрепенулся, но заставил себя обернуться медленно, медленно, как ни в чем не бывало… Насколько мог безмятежно ответил:

– Бог ты мой, какая может быть философия в мозгах морского офицера?

– Но вы же еще и дипломат, – сказала Ольга, опершись на перила рядом с ним, подставив лицо свежему ветерку. Небрежно отвела ладонью упавшую на глаза золотистую прядь – знакомо, как было свойственно и той…

– Помилуйте, вот уж кто несовместим с философией, так это дипломаты, – сказал Мазур. – Это страшная тайна, но от вас я ее скрывать не могу…

Он бросал украдкой взгляды на чистый, безукоризненный профиль – и какая-то частичка сознания, оставшаяся холодной, рассудочной, прагматичной, работала, как арифмометр, прикидывая: интересно, может ли в конце концов от общения с Ольгой чувствительно поехать крыша?

Свое душевное состояние, увы, хотелось оценивать как раз в самых грубых, ненаучных терминах. Стонала душа, выла душа, как собака с перешибленной лапой, поскуливала душа – вот вам и все поэтические метафоры, других на ум не приходит…

– Можно вам задать нескромный вопрос? – спросил он вдруг.

– Попробуйте. – Она улыбнулась смешливо, дразняще, представления не имея, какую бурю вызывает такими взглядами в его душе.

– Почему – Карреас? Насколько я знаю, русских здесь никогда не заставляли переиначивать фамилии. А в фамилии «Кареев» вроде бы нет ничего сложного для здешнего языка…

– И только-то? – звонко рассмеялась она. – Я ожидала бог весть чего, признаюсь вам откровенно, коммодор… Видите ли, это постарался прадедушка. Славный герой, чуть ли не в одиночку выигравший сражения на Гран-Чуко. А если серьезно… Насколько я поняла из фамильных преданий, он хотел забыть в с е. Изменить все, понимаете? Был убежден, что та Россия погибла полностью и бесповоротно. Он прекрасно знал английский, бывал в Англии, и там запомнил очень интересную песенку. Старинную. Я не помню точного содержания, когда сама училась в Англии, пробовала отыскать в библиотеках текст, но потом стало лень… В общем, ее распевали несколько столетий назад восставшие крестьяне. Если от нас отвернулись и люди, и Бог, пойдем просить помощи у фей, эльфов и прочей нечистой силы… Что-то вроде. Он решил стать стопроцентным коронадо. Переменил фамилию, перешел в католичество – правда, до того особо религиозным и не был вовсе. Если Россия погибла, если вера не спасла ничего и ничему не помешала – следует стать другим. С тех пор мы и стали добрыми католиками Карреас. Вы его осуждаете?

– Да помилуйте, кто я такой, чтобы… – сказал Мазур. – Мне просто было интересно.

– А вы любопытный человек?

– Каюсь…

– Какое совпадение, я тоже… – не без хитрости прищурилась Ольга. – А можно, теперь я буду задавать нескромные вопросы? Это будет справедливо, я же ответила на ваш…

– Бога ради, – сказал Мазур.

– Кого я вам напоминаю?

– Простите?

– Ну вот, кажется, вы вспомнили о своем дипломатическом ранге, начали вилять… Ладно, сформулирую вопрос еще раз, предельно четко: на кого я похожа и кого вам напоминаю? Все ведь именно так и обстоит, правда? Знаете, любая девушка с определенного момента начинает не только фиксировать все мужские взгляды, как магнитофонная лента – все окрестные звуки, но и неплохо их классифицировать. В ваших взглядах постоянно присутствует нечто странное. Выходящее за рамки обычного мужского интереса. Я это очень быстро поняла… Вот только не поняла, о чем вы все время думаете. У вас какая-то тоска во взгляде, я же чувствую. Тогда, на площади, вы бросились за мной так, словно приняли за кого-то другого… И потом тоже. Ваши взгляды не лишены обычных мужских помыслов, но в них постоянно эта тоска, что-то мучительное для вас и совершенно непонятное для меня… А эта история в поезде, после того, как отбили налет герильеро? Вы чересчур уж задумались – и, несомненно, потеряли бдительность. Совершенно автоматически подняли с пола мою куртку, все еще пребывая в задумчивости, пробормотали: «Оля, вечно ты разбрасываешь…» – Она заглянула Мазуру в лицо. – И тут же опомнились. Могу оценить, сколько самообладания вам потребовалось, чтобы сохранить каменное лицо и даже пробормотать какое-то убедительное объяснение… Я на нее очень похожа, правда? Настолько, что вы в тот раз попросту забыли, что это не она, а я?

Мазур молча смотрел на нее, уже не пытаясь себя контролировать. «Сойду с ума, – подумал он поразительно спокойно, – рано или поздно сойду с ума…»

– Вам неприятно вспоминать? – спросила Ольга негромко. – Но у меня почему-то сложилось впечатление, что вы о ней вспоминаете без вражды, иначе все было бы иначе…

– Она погибла, – услышал Мазур свой собственный голос откуда-то со стороны.

– Извините. Я дура, наверное?

– Нет, – сказал Мазур, глядя в сторону. – Прошло полтора года, я привык. Если бы вы вдруг не появились… – Его куда-то несло, и не было сил бороться. – Бог ты мой, с ума можно сойти…

– Мы так похожи?

– Не то слово. Как две капли воды. Тогда, на площади, я уже начал думать, что увидел призрак…

– Интересно… – прямо-таки завороженно протянула Ольга. – Как такое могло случиться? Конечно, бывают двойники…

– Ничего удивительного, – сказал Мазур, чувствуя, как вмиг отказали некие тормоза. В конце концов, никаких военных и государственных тайн он не выдавал. – Дело в том, что та Ольга – ваша близкая родственница. Или не столь уж близкая? Совершенно не помню, как такая степень родства именуется… У вашего прадедушки был двоюродный брат. Не знаю, что вы о нем слышали, но у вас в кабинете висит старая фотография, где они сняты вдвоем. У двоюродного брата в конце концов родилась правнучка, вот и разгадка шарады, конечно, не у него родилась, мужчины ж не рожают… черт, как же сказать…

Он замолчал, окончательно запутавшись в той чуши, которую начал нести.

– Вяземский? – прямо-таки выдохнула Ольга, округлив глаза. – У отца дома висит родословное древо… Значит, большевики его не расстреляли?

– Везучий был человек, – сказал Мазур с вымученной улыбкой. – Его даже в тридцать седьмом не расстреляли, а выпустили. Умер адмиралом, советским, понятное дело…

Она протянула что-то на испанском.

– Что? – не понял Мазур.

– Ох, простите… – Ольга чуточку смутилась. – Учено выражаясь, соответствует русской реплике «ничего себе!». Смысл такой, слова другие, не вполне приличные… Ничего себе! У нас в семье считалось, что ту ветвь целиком вырезали красные… Я знала, конечно, что и у красных служило немало царских офицеров, но вот уж не думала… Как две капли воды?

Он молча кивнул.

– Бог ты мой, что вы должны чувствовать…

– Вот этого не надо! – чуть не крикнул он. – Только не надо меня жалеть!

– Я и не собираюсь, успокойтесь, – заверила Ольга. – После того, как я видела вас в деле? Там, в поезде? Ничего себе объект для девичьей жалости – русский Рэмбо… Вы, в самом деле, на меня не сердитесь? Я же и подозревать не могла… И тоже – Ольга? А что с ней случилось?

– Несчастный случай, – сказал Мазур, уже справившись с собой. – Не будем об этом, хорошо?

– Я понимаю, – покладисто согласилась Ольга. – И многие… ее родственники живы?

– Их у вас в России немало, – вымученно усмехнулся Мазур. – Если вдруг вздумаете…

Он резко поднял голову, услышав басистый вскрик корабельного ревуна. И тут же понял: на его счастье подвернулся удобный повод прервать мучительный для него разговор…

Небольшой сторожевой корабль, серо-стального цвета, низкий, хищно-вытянутый, шел встречным курсом. Вновь мощно мяукнул ревун, «Хенераль» ощутимо замедлял ход. Сторожевик, разворачиваясь левым бортом, целеустремленно приближался.

Наметанным взглядом Мазур тут же его классифицировал – почти автоматически, бездумно: аргентинской постройки, несомненно, класс «Дротик», оснащен двумя водометными двигателями, значит, идеально подходит для речного мелководья… Автоматическая пушка на баке, крупнокалиберные пулеметы на крыше рубки… а вот станковый гранатомет типа нашего «Пламени», конечно же, в список штатного вооружения не входил, его должны были поставить потом, ну да, из такого удобно шпарить по лесу, где затаились партизаны…

У левого борта уже стояли, расставив ноги, наведя короткие автоматы, полдюжины фигур в пятнистом. Расстояние меж кораблями сократилось до нескольких метров, Мазур рассмотрел на рукавах знакомые понаслышке нашивки: черные круги с алой мордой ягуара. Тигрерос, ясное дело, знаменитый антипартизанский спецназ – Кацуба говорил, по-испански тигреро означает как раз ягуара.

Корабли соприкоснулись бортами – гроздь кранцев вдоль скошенного бока сторожевика смягчила удар. Оба юных солдатика уже вытянулись в струнку, держа винтовки, как это полагалось при здешней команде «На караул!». Спецназовцы один за другим попрыгали на палубу, прошли мимо салабонов, как мимо пустого места, проворно разбежались, занимая позиции согласно некоей диспозиции. Мазур самую чуточку забеспокоился: как-никак он был, строго говоря, самым натуральным шпионом, мало ли что могло вскрыться в столице…

– Ага, удобный случай вас познакомить, – сказала Ольга. – Видите их капитана? Про него я вам как-то и говорила, большой поклонник Сталина, а уж мачо…

В самом деле, офицер, прыгнувший на борт «О’Хиггинса» последним, являл собою образец классического супермена-мачо: добрых метр девяносто, прямой, как штык-нож, лет тридцати, безукоризненно выбрит, густые черные усы подстрижены безукоризненно, поступь тверда, взгляд властен и даже при мимолетном анализе ясно, что он содержит в себе набор соответствующих истин: если вы меня не знаете, вы меня еще узнаете; бей своих, чтоб чужие боялись; я вас выведу в чисто поле, поставлю у стенки и пущу пулю в лоб… Сплошь и рядом такие парни весьма даже неглупы, так что следует срочно взять себя в руки…

Сверху было хорошо видно, как двое солдат сквозь калиточки в высокой решетке ловко и быстро проникают на кормовую палубу – там мгновенно настала тревожная тишина, только российские бедолаги что-то еще горланили, но вот и они заткнулись, угадав по лицам окружающих аборигенов, что пора прикусить язычок.

Похоже, рослые, хваткие и уверенные в себе зольдатики не искали кого-то конкретного, проверяли наугад – держась по-уставному сторожко, страхуя друг друга, чуть лениво бродили между притихшими пассажирами, время от времени выхватывая взглядом то ли подозрительного, то ли просто невезучего, что-то коротко командовали, у одних проверяли документы, других всего лишь охлопывали. На опытный глаз Мазура, разворачивалось стандартное профилактическое действо под девизом: «Слышь, карась, щука не дремлет!»

Не без злорадства он отметил, что незамедлительно появившийся капитан малость подрастерял вальяжность. В тварь дрожащую не превратился, но некоторую резвость в движениях определенно приобрел – быстренько подошел, шустренько протянул пачку каких-то бумаг, держась, словно струхнувший автолюбитель перед загадочно молчащим автоинспектором.

Офицер бегло пролистал иные из бумаг, а иные вернул, так в них и не заглянув, благосклонно кивнул, что-то спросил. В паре метров от них обнаружился Кацуба, взиравший на происходящее, как и надлежит защищенному броней неприкосновенности дипломату: с любопытством, с ленцой, с легонькой досадой на задержку…

Вряд ли эти двое знали, что Кацуба превосходно понимает по-испански, – подполковник не то чтобы это скрывал, просто в людных местах предпочитал не светиться без особой на то необходимости. Вот и сейчас, Мазур расслышал, он в ответ на заданный по-испански вопрос офицера ответил по-английски: мол, дипломат, вашей юрисдикции не подлежу, и т. д., и т. п….

Кацуба полез было во внутренний карман за паспортом, но офицер небрежно махнул рукой, перекинулся парой слов с капитаном и направился к белоснежной лесенке, ведущей на верхнюю палубу. Вскоре они с Мазуром оказались лицом к лицу. Мазур постарался напустить на себя столь же небрежно-скучающий вид.

Офицер раскланялся с Ольгой, поцеловал ее протянутую руку – Мазур невольно отметил, что та Ольга не могла похвастать подобной светской грацией, отточенной до автоматизма в семье богатеньких асиендадо, – разразился длиннющей фразой на испанском, судя по реакции Ольги, содержавшей пространный и галантный комплимент. Словно впервые обнаружив поблизости от себя третье лицо, повернулся к Мазуру, поднес пальцы к длинному козырьку пятнистого кепи:

– Капитан Эчеверриа, честь имею…

Его английский был безукоризненным. На отвороте маскировочной куртки Мазур рассмотрел значок, профиль Сталина из белого металла. Однако гораздо важнее было другое…

Военные люди знают, какое множество оттенков, нюансов, потаенного смысла и подтекста может таить в себе столь скучная и незамысловатая на взгляд штатского процедура, как отдание чести. В разных концах света честь, ясное дело, отдают по-разному, на свой манер, но суть оттенков и подтекстов меняется мало. Капитан козырнул Мазуру так, словно брезгливо отмахивался, – и вряд ли это получилось случайно…

А посему Мазур ограничился легким наклонением головы, скупой пародией на былой короткий поклон господ офицеров российской императорской армии. Они смотрели друг другу в глаза с веселой злостью – порой, как и взаимная любовь, электрической искрой меж двумя незнакомыми проскакивает взаимная неприязнь… Мазур откровенно прокачивал его взглядом, прикидывая, каков этот супермен будет в рукопашной. Судя по взгляду капитана, он занимался тем же самым.

Когда пауза стала неприлично долгой, капитан первым разрядил неловкость:

– Желаю господам дипломатам спокойного пути и сногсшибательных научных открытий. Честь имею!

Козырнул с той же брезгливой небрежностью, раскланялся с Ольгой все так же галантно, повернулся и неторопливо спустился по лесенке, звонко печатая шаг. Не останавливаясь, два раза свистнул в короткий никелированный свисток – его солдаты мгновенно потеряли всякий интерес к проверяемым, заторопились на сторожевик. Не прошло и минуты, как серо-стальной кораблик отвалил от борта «Хиггинса». Врубил оба водомета на полный ход и умчался, вздымая пенный бурун.

Мазур, обуреваемый дурацкой ревностью, – он-то какое право имел ревновать эту? – покосился на Ольгу: нет, на близкого мужчину женщина должна смотреть совершенно иначе…

– Потрясающий мужчина, правда? – спросила Ольга с ноткой иронии. – Два раза просил моей руки, да будет вам известно.

– А вы?

– Я, увы, слишком юна и неискушенна, сеньор коммодор. Рано мне думать о замужестве… и притом, мы с ним на очень многое смотрим по-разному, а это чревато будущими трениями, вы не находите? – протянула она голосом невыносимо светской дамы, явно развлекаясь.

– Зато я ему чем-то моментально не понравился, – сказал Мазур.

– Глупости, не в вас дело. Вы ему антипатичны не сами по себе, а как человек, олицетворяющий бесславно рухнувшую империю. Эчеверриа презирает рухнувшие империи, только и всего…

Мазуру показалось, что он ослеп, – но это всего-навсего зашло солнце. Ночная темнота в этих широтах настигала мгновенно, только что было светло, но вдруг, словно повернули выключатель, обрушивался мрак. Несколькими секундами позже корабль озарился электрическим светом: «чистую половину» залило яркое сияние, над «плебейской» зажглась лишь гирлянда тусклых лампочек – на шнуре, протянутом от надстроек к корме. Только ходовая рубка, как ей и положено, оставалась темной. На ее плоской крыше вспыхнул прожектор, в луче, упершемся в берег по левому борту, то и дело загорались алым глаза кайманов. Резче и сильнее запахло какими-то цветами – химия, конечно, настоящие цветы пахнут мягче, это в усиленном темпе заработали распылители, отгонявшие насекомых невесомыми облачками какой-то дряни.

Даже мутно-коричневая вода в электрическом свете стала выглядеть загадочно, словно они плыли по марсианской реке.

– Еще пальнут с берега… – сказал Мазур, глядя на лохматые ветви, проплывавшие на самой границе света и тени.

– Глупости, – уверенно сказала Ольга. – Понадобилось бы совершенно невероятное стечение обстоятельств, чтобы столкнуться с герильеро, – за пароходом по берегу не очень-то угонишься…

Мазур промолчал – и вспомнил о красной ленте, очень может быть, вовсе не привидевшейся тому чудаку. Коснулся локтем кобуры под легким пиджаком: там пребывал в полной боевой готовности бразильский «таурус» восемьдесят второй модели. В противоположность здешним любителям многозарядных пистолетов Мазур предпочитал револьверы – меньше патронов, зато надежнее, ни перекоса, ни лишних хлопот, связанных с осечкой.

– И, насколько я понимаю, вы с ней были в довольно близких отношениях? – спросила вдруг Ольга.

– Она была моей женой.

– Выходит, мы с вами – дальние родственники? По здешним меркам это многое означает…

Мазур затаил дыхание, потом решился:

– Не скажу, что мне нравится быть вашим родственником.

Ольга тихонько фыркнула, без сомнения, правильно уловив незамысловатый подтекст:

– Да? А вы не боитесь, что Эчеверриа вызовет вас на дуэль? Он способен… Не станете же дипломатическим иммунитетом прикрываться… Унизительно для истинного кабальеро. Вообще, коммодор, вы меня, говоря простонародно, ошарашили. Ситуация такова, что и не подберешь сразу слов: у меня, оказывается, была дальняя родственница, вдобавок точная копия, вдобавок ваша жена… Вам трудно?

– Нелегко, – буркнул он.

За спиной у них деликатно раскашлялись. Мазур обернулся без особого раздражения. Кацуба, ухитрившийся подкрасться бесшумно, спросил:

– Я вам не помешал, надеюсь? Сеньор и сеньорита, у меня есть две новости. Первая приятная, вторая… ну, если и не неприятная, то определенно загадочная… Какую последовательность предпочтете?

– Давайте сначала приятную, – тут же ответила Ольга.

– Наша юная парочка, милые гринго, решили устроить нечто вроде бала. С учетом скромных возможностей нашего лайнера, понятно. Капитан не против, даже наоборот, удивился, почему до этого раньше никто не додумался – у него в каждом рейсе рано или поздно кто-нибудь от скуки наталкивается на избитую мысль устроить бал, выпить и поплясать. Там у него припасены какие-то аксессуары, стюарды уже суетятся. Что думаете?

– Давно пора, – сказала Ольга. – Пусть и убогое, но развлечение. А что там у вас загадочного?

Кацуба оглянулся на темную ходовую рубку – внутри сквозь стеклянную стену четко просматривался напряженный силуэт рулевого, – понизил голос и перешел на русский:

– Я перед капитаном не афишировал знание испанского – мелкие хитрости дипломатов, сеньорита… Так вот, при досмотре стал свидетелем прелюбопытнейшего разговора, до сих пор теряюсь в догадках… Предъявив тому бравому офицеру судовую роль и… как это, коносаменты?

– Коносаменты, – кивнул Мазур. – Документы на груз, сухопутно изъясняясь.

– Так вот, на вопрос о характере груза наш бородач, не моргнув глазом, заявил: у него в трюме нет ничего особо интересного: двести бочонков вина для Барралоче, а кроме этого – полдюжины каких-то заколоченных ящиков, о содержании коих он не имеет никакого понятия… поскольку они принадлежат сеньорам русским дипломатам, что подтверждается соответствующими надписями. Офицер послал солдата кинуть беглый взгляд на груз в трюме, этим дело и кончилось…

Мазур подобрался. В трюме не было ничего, принадлежащего им с Кацубой. Кое-что они прихватили из столицы, конечно – ту часть снаряжения, что не особенно оттягивала бы плечи. В конце концов, как признал Франсуа, чуточку подозрительно было бы выехать из столицы вообще с пустыми руками – вот и пришлось кое-что купить: пара самозарядных винтовок, пара помповушек, гамаки и накомарники, всякая мелочевка вроде биноклей, компаса, аптечек и аварийного запаса. Все это, умело упакованное, заняло две объемистые спортивные сумки, пребывавшие в их каютах. И ничего другого…

– Вы с Лопесом, случайно, никаких ящиков не прихватили? – обернулся Кацуба к Ольге.

– А зачем? – пожала она плечами. – У нас только сумки: одежда, гамаки, разные мелочи. Сумки в каютах… и потом, с какой бы это стати, будь у нас некие ящики, мне или Лопесу писать на них, что они принадлежат русским дипломатам? Лопес – полицейский, а я – ответственный сотрудник министерства, к чему нам заниматься мелким мошенничеством? Кстати, по нашим законам, дело подсудное, можно нарваться на серьезные неприятности…