Текст книги "Крючок для пираньи"

Потом пришлось выслушать нехитрую исповедь – закончила институт в Шантарске в те времена, когда еще была в ходу такая непонятная нынешней молодежи штука, как распределение, вот и распределили сюда. Довольно быстро завелся муж, интеллигент, конечно, гитарист, бард и весельчак. Ну, а вскоре понеслись реформы – непонятные и буйные, как взбесившаяся птица-тройка, столь же неуправляемые и пугающие. Прежний уклад с грохотом обвалился в тартарары, старое разломали, а нового не построили, весельчак муж, чью ученую контору прикрыли, быстро поскучнел и озлился, особенно после того, как все его попытки поставить бардовский талант на службу победившей демократии оказались тщетными, – здесь, за полярным кругом, победившая демократия вообще отчего-то не нуждалась в бардах, что недвусмысленно и дала понять. Гитарист принялся лечить кручину водкой и вовсе уж случайными бабами, – а поскольку детей не было, развестись удалось легко, после чего бывший муж в поисках лучшей доли затерялся на материке, а квартиру оставил ей не столько из душевного благородства, сколько потому, что квартиры тут стоили дешевле дешевого, не было смысла размениваться и продавать свою часть.

История была – стандартнее некуда. Правда, Мазуру нравилось, что Катя делилась, но нисколечко не жаловалась и на плече у него не плакала. А значит, и утешать не требовалось. Лишь напомнить: перемелется – мука будет…

А главное, что ему пришлось по сердцу, – за все время она ни словечком не заикнулась насчет общих планов на будущее. Как любой мужик в годах и с опытом, Мазур давно научился влет вычислять матримониальные намеки, как бы закамуфлированы ни были. Здесь ничего подобного не было даже в теоретических наметках.

Можно бы при таком раскладе совершенно расслабиться душою – но чем ближе подступал урочный час, тем сильнее он начинал нервничать. Мужчин, случалось, убивал и простым карандашом – а вот женщинам сроду не подбрасывал снотворного в питье посреди прекрасной во всех отношениях ночи.

Однако военная косточка взяла свое, и он, рассеянно-нежно поглаживая прижавшуюся к нему утомленную Катю, начал понемногу прокачивать в уме предстоящую нехитрую операцию. Кацуба заверял, что пилюля в любой жидкости растворяется мгновенно и бесследно, словно задержанная зарплата в лабиринтах Министерства финансов. Если, скажем…

Звонок ввинтился в пахнущую духами и любовью спальню, как штопор в масло. Оба от неожиданности дернулись. Звонок залился пронзительной трелью, кто-то старательно давил на кнопочку, не отрывая пальца.

– Это еще что? – шепнул Мазур.

– Понятия не имею… – Катя гибко перевалилась через него, накинула халат. – Ведь не успокоятся, пойду спрошу…

Мазур, рывком впрыгнув в трусы, торопливо последовал за ней, успев бросить взгляд на светившиеся зеленым стрелки часов – час пятьдесят восемь. Да нет, не стал бы человек Кацубы устраивать такую какофонию, все было расписано…

Катя уже приоткрыла дверь, не сняв цепочки, выглянула в щелочку. Быстрым взглядом оценив окружающее с точки зрения полезности в рукопашной, он схватил пустую бутылку из-под венгерской минералки, примерился, об который угол ее разбить с целью получения «розочки», встал к стене.

Зря паниковал, кажется. Перебросившись буквально парой слов с кем-то невидимым, Катя наскоро захлопнула дверь, пробежала мимо него, схватила со стула джинсы и принялась торопливо в них влезать. Натянула свитерок на голое тело, напялила шапочку, стала запихивать под нее растрепанные волосы. Показала Мазуру на кроссовки в углу. Он кинулся, быстренько подал, успел шепнуть:

– Что такое?

– Милиция, – задыхающимся шепотом ответила она, напяливая кроссовки на босу ногу. – В музее пожар. Неужели мы там что-то оставили…

– Не могли, я все тщательно…

– Я побегу, а ты сиди…

Звонко щелкнул замок. Мазур остался в полнейшей растерянности, в положении самом дурацком. Спать не ляжешь, но непонятно, чем и заняться… А посему он валялся на смятой постели, временами вставал, выглядывал в окно, где ничего не видел, кроме необитаемой темноты, курил и ждал.

Три часа. Срок. Он тихонечко приоткрыл входную дверь, привалился к косяку и стал ждать, пытаясь подобрать убедительные извинения. Однако проходили минуты, но дверь подъезда так и не хлопнула, никто не поднялся по ступенькам…

Прождав минут десять, он плюнул и вернулся в квартиру – таких опозданий в этом деле не бывает, не придет, и торчать на площадке нечего…

Еще минут через пять под окном остановилась машина. Это привезли назад Катю. Она захлопнула дверь, не глядя, скинула кроссовки, прошла в комнату и, устало уронив руки, плюхнулась на постель. Лицо у нее было такое, словно предстояло срочно решить – то ли смеяться, то ли плакать…

– Ну, что там? – осторожно спросил Мазур.

– Ох… – не вздохнула, а произнесла она, положила голову ему на плечо. – Артистка погорелого театра… То бишь директриса погорелого музея. Половина выгорела – и на первом, и на втором. Вторую половинку отстояли, так что зрелище то еще… Слава богу, мы с тобой ни при чем. Огонь пошел совсем не оттуда – с первого этажа, из запасников.

– Что-то ценное там было?

– Да откуда там ценное… Сплошной хлам. Проводка, скорее всего. Я мэру написала сто челобитных, только у него прожекты поглобальнее, не до музея… Проводка, определенно. Грабить там нечего, а само здание никому не нужно – это у вас, на Большой земле, говорят, выживают поджогами бюджетников вроде нас, но здесь-то к чему? Бог ты мой, а на что теперь чинить? И так нищенствуем…

– Ложись, – сказал Мазур, легонько ее баюкая и ни черта не понимая. – Утро вечера мудренее…

…Часу в восьмом утра он покидал приют любви – успевший немного вздремнуть и оттого, в общем, бодрый. Поднял воротник куртки, ускорил шаг. Кое-где загорались окна – город просыпался весьма неспешно. Настроение было если не прекрасное, то близкое к таковому – расстались без малейших напрягов, и уж тем более без претензий, договорившись встретиться вновь при первом же удобном случае, а применить майорову химию так и не довелось, к счастью… Мазур приосанился и подумал: ежели в квартире, которую ты только что покинул, блаженно спит удовлетворенная женщина, в старики записываться рановато, еще побарахтаемся.

Ага. Побарахтаемся.

Он замедлил шаг, подобрался. Неширокую улочку, застроенную обшарпанными розовато-бурыми трехэтажками, перегораживали трое – стояли молча, непринужденно, но рассредоточившись так, что ясно становилось с ходу: грядут сложности…

Трезвые, а если и пили, то самую чуточку, мгновенно оценил он, вразвалочку приближаясь. Не роскошно упакованы, но и на местную бичеву не похожи. Нехорошие морды, и молчание очень уж многозначительное – чересчур спокойны, несуетливы для мелкой шпаны… Это хуже, пожалуй. Тут уж остается одно – если на свет божий покажется ствол, следует глушить безжалостно. Против пули не повоюешь…

Он неторопливо расстегнул верхние пуговицы куртки, чтобы при нужде с маху вырвать кортик из кармана, а одновременно и из ножен, остановился метрах в трех от них, спокойно выпуская дым, ждал дальнейшего. Такое поведение поневоле заставляет нападающего слегка занервничать, ему придется менять тактику на ходу…

Опешили, конечно. Самую малость. Спокойное ожидание так всегда и действует. Ага, сейчас…

– Карманы сам вывернешь или тебе помочь? – последовала первая реплика.

Чуть наигранно прозвучавшая, сделал вывод Мазур. Не умеют ребята бутафорить отточенно…

– Ну, не понял? Часы, трусы и деньги…

– А трусы-то зачем? – спокойно спросил он, напружинившись. – Фетишисты, что ли?

По всем канонам провинции сейчас в ответ на непонятное словечко должно было прозвучать угрожающе-оскорбленное: «Че-е?!» Или нечто близкое по эмоциональному содержанию. Однако не угадал. Нет такой буквы…

Трое – помоложе и поширше в плечах, как на подбор – бросились на него одновременно и молча, выхватывая из карманов, чем богаты. Отпрыгивая к стене – чтобы ненароком не достали сзади, – Мазур мгновенно провел в уме инвентаризацию увиденного: охотничий ножище марки «Сдохни от зависти, Рэмбо!», финка и приличных размеров перочинник. Барахло, конечно, но все три единицы холодного оружия – острехоньки, а ручонки, судя по хватке, умелые. Так что – ухо востро…

– Ребята, шли бы вы подобру, – сказал он, слегка согнув колени и разведя руки (кто сказал, что питерский ученый не обязан знать рукопашную?). – Я от женщины иду, настроение хорошее, и неохота мне вас по стенке размазывать…

Хозяин финки кинулся. «Хороший удар», – признал Мазур про себя, отпрыгнув и ударом ноги под колено умеряя пыл противника. Не размашистый, по-деловому скупой, умелый, иному раззяве так и вспорол бы руку, гад, от локтя до плеча…

Хозяин финки припал на увечную ноженьку, раком отодвинулся подальше и из боя пока что выбыл. Двое других отступили на шаг – Мазур звериным чутьем понял, что сейчас его самого прокачивают. Ох, не похоже это на примитивную шпану, никак не похоже, алкоголем от них припахивает явственно, не очень уж свежим, словно ради правдоподобия плеснули малость на куртки да рот прополоскали…

Двое ринулись вперед, разомкнувшись, нападая с разных сторон, вынуждая разделить меж ними внимание, – но все равно, Мазур видывал и не такие кадрили… Отпрыгнул, перехватил запястье, впечатал одного в стену, второго, крутнувшись, ошеломил добрым ударом под ребра – и по врожденной склочности мимолетно добавил третьему, все еще согнутому в три погибели, носком туфли по подбородку. Тот заверещал и опрокинулся, надо думать, прикусил язык, а это больно…

Вновь кинулись. Молча. Никаких тебе «Погоди, сука!», «Щас ты покойник!» – экономные движения, четкие удары… Мазур крутанулся снова, на сей раз не стараясь казаться неуклюжее, чем есть, уклонился от замаха, пропустил над головой матово сверкнувшую сталь, выпрямился, врезал каблуком по почкам.

– Шли бы вы, ребята, – произнес он, отметив, что дыхание практически не сбилось – рано в тираж, рано! – отступил на пару шагов. – А то рассержусь…

Ноль эмоций, словно и по-русски не понимают – кинулись в атаку, демонстрируя нешуточное упрямство. Даже третий оклемался поразительными темпами, тоже жаждет реванша, по роже видно…

Без особого труда уворачиваясь от острого мелькания стали, Мазур какое-то время работал в активной обороне, изредка не особенно и убойно попадая по запястьям и ребрам – то ребром ладони, то носком туфли. Противники, ахая и шипя сквозь зубы от боли, упорно лезли в драку, что твои бультерьеры.

Они всей четверкой кружили посреди улицы в сюрреалистическом танце – этакая провинциальная кадриль… Происходило все это почти беззвучно, оставаясь совершенно незаметным для мирных обывателей, – случайных прохожих не было, машины не проезжали.

Все это стало Мазуру не на шутку надоедать. В конце концов, он узнал о них достаточно, нужно было как-то заканчивать этот дурацкий вернисаж, а у него не было приказа обращаться с неизвестными агрессорами, как с антикварным хрусталем… Пора откланяться. Дома ждут…

Он выхватил кортик, прочертил в воздухе недлинную дугу блестящим острием. И показал класс – с перехватами и перебросами из руки в руку, кортик порхал в воздухе вокруг Мазура, как живой. Круговой секущий удар снизу, разворот, выход на «хвост дракона»…

Вот тут их должным образом проняло – но Мазур не собирался тянуть игру. Захватил охотничий нож между своим клинком и запястьем, выкрутил у противника оружие из руки, в воздухе поддел пинком сверкающий тесак, так что тот улетел достаточно далеко. И пробил обезоруженному левую ладонь сильным ударом кортика – для жизни не опасно, но заживает долго, а боль от такой раны зверская…

Дикий вопль тут же наглядно проиллюстрировал этот тезис. Детинушка скрючился, бесповоротно выбыв из игры, всецело поглощенный собственными проблемами, – кровь хлестала, словно свинью резали.

Второго Мазур достал не самым изощренным, но отточенным «юнь дао». Будь кортик наточен на совесть, жертва лишилась бы правого уха, но все равно ухо и щеку распахало на совесть – снова вопль, в унисон первому, второй наглец выходит в аутсайдеры, как миленький…

Где-то над головой распахнулось окно. Пора было сделать бяку третьему и закончить схватку вовсе уж нехитрым приемом под названием «делать ноги». Мазур приготовился атаковать третьего – тот отскочил было, но спину показывать не собирался, что опять-таки свидетельствовало: не шпана перед Мазуром, ох, не шпана…

Мазур не успел. Взревел мотор, неведомо откуда выскочивший автомобиль, старенький ГАЗ-69 с двумя дверцами, подлетел, как ополоумевший вихрь. Мазур не успел отпрыгнуть – под дикий скрежет тормозов распахнулась дверца со стороны шофера, так двинув по спине единственного оставшегося в строю агрессора, что тот вмиг потерял равновесие и полетел кувырком, словно сбитая кегля. Кошкой прянув к другой дверце, Мазур, уже успевший разглядеть водителя, запрыгнул на жесткое сиденье, нестерпимо гнусно проскрипела разболтанная коробка передач, и машина что есть мочи помчалась прочь, завернув за первый же угол.

– Вот так оно и бывает, когда девок с чужой улицы прижимаешь, – как ни в чем не бывало резюмировал Кацуба. – В хорошем деревенском стиле.

– Как же, – огрызнулся Мазур. – Если это деревенские, то я – балерина…

Кацуба сосредоточенно вертел руль, на нем был армейский пятнистый бушлат и натянутая до самых глаз черная шапочка, именовавшаяся в народе непечатно, – то ли магрибский террорист, то ли пропившийся интеллигент в поисках смысла жизни…

– Бурную жизнь вы ведете, друг мой, – сказал он, лихо свернув в очередной проулок. – Завидки берут, право…

– Музей сгорел… – заикнулся было Мазур.

– Знаю…

– А поскольку твой человек не пришел… Твоя работа?

– Хорошенького ты обо мне мнения, – грустно сказал Кацуба. – Спалить единственный здесь, не считая пивной, очаг культуры? Фи, мон колонель…

– Как же тогда понимать…

Кацуба аккуратно притер машину к бровке, вытащил сигареты и откинулся на спинку:

– Понимать следует примитивно. Ты успел ей споить таблеточку?

– Нет.

– Совсем хорошо, – осклабился Кацуба. – Вышло для вас обоих сплошное удовольствие, а не ночка… У тебя засос на шее. Застегнись…

Мазур сердито застегнул воротник рубашки и спросил:

– Провокация?

– Ага, – безмятежно сказал Кацуба. – На хрен мне нужен был этот музей. Нет, не произойди пожара, человечек к тебе все равно пришел бы за ключами в строгом соответствии с диспозицией. Однако вышло жестче… Старый способ. Еще большевики применяли. Скажут одному, что нелегальщина – у Иванова в поленнице, второму – что листовки у Петрова в печке, третьему – что бомба у Сидорова в чулане, а потом смотрят, кого из троицы трясли мундиры голубые и куда первым делом сунулись… Только не лезь с вопросами. Еще и оттого, что до конца ничего не ясно. Ловушка была поставлена не на одного – на нескольких, и нужно еще поработать… Лучше кратенько изложи свои впечатления от светской беседы с этими милыми ребятами.

– Это не хулиганье, вообще народ определенно не случайный, – сказал Мазур. – Сколько ни вспоминай, возвращаешься к одному выводу: они меня не собирались ни убивать, ни даже серьезно калечить. Все удары шли так, чтобы как следует распахать конечности, морду, бока… Чтобы получилась неглубокая, но обширная рана, с которой под воду ни один врач не выпустит… Даже ваш.

– Хорошо подумал?

– Хорошо, – сказал Мазур. – Я, позволь тебе напомнить, в таких делах кое-что понимаю.

– Да верю я тебе, – сказал Кацуба. – Как не верить, если все это прекрасно в картинку укладывается… Начали нас трясти, друг Володенька. Но пока что обращались, как с теми, за кого мы себя и выдаем… а если и пронюхали что-то о нашем двойном донышке, то все равно особой агрессии не проявили. Начали трясти, начали, вообще-то радоваться надо… Будет Шишкодремову работенка, хватит ему водку жрать… Да и тебе пора в строй. Если сегодня отоспишься до полудня, под воду идти сможешь?

– Смогу, – сказал Мазур.

– Без бравады, по-серьезному?

– Смогу.

– Вот и отлично. – Кацуба включил мотор и поехал не спеша. – Все готово, труба зовет…

– Ты где машину спер?

– Обижаешь. Честно купил. Так задешево, что в Шантарске ни одна собака не поверит. Месячишко еще пробегает – да мы здесь столько и не задержимся при удаче…

– Слушай, – сказал Мазур. – Если музей спалили по одному только подозрению, если пошли такие игры, то Катя…

– Присушила? – фыркнул Кацуба.

– Пошел ты, – сказал Мазур. – Не хочу, чтобы с ней что-то скверное случилось, вот и все. Понятно?

– Ультиматум?

– А если? Совершенно посторонний человек в наших играх…

– Сентиментальный вы народ, флотские, – сказал Кацуба. – Да не зыркай ты на меня зверем, я ж тоже человек и душа у меня чувствительная… временами. Постараюсь убрать твою Катеньку в безопасное место, – глянул он косо, жестко на Мазура. – Еще и оттого, что это открывает простор для очередных комбинаций. Вот такая я сволочь, когда на рабочем месте… А морда лица у тебя определенно мечтательная…

– Ты знаешь, я уже столько народу переправил в нижний мир… – глухо сказал Мазур. – Столько, что ненужных трупов стараюсь категорически избегать.

– Да все я понимаю, – сказал Кацуба. – Сказал – сделаю. Пока мне не приказывают быть сволочью, я, скажу по секрету, ею и не бываю…

Глава девятая
Где человек охотится за тенью…

Нельзя сказать, что Мазур лучился блаженством, но все же настроение у него было превосходное.

Кончилось сидение на суше, раздражавшее его и сплетением совершенно ненужных загадок, и унизительными поручениями Кацубы. Все кончилось. Капитан первого ранга Мазур стоял у фальшборта корабля под названием «Морская звезда», браво рассекавшего волны под блекловато-лазурным небосводом, почти не запачканным облаками. Погода стояла прекрасная, идеально подходившая для спусков, полный штиль. Корабль ему нравился – небольшое, но прекрасно оснащенное суденышко, набитое хитрой электроникой, с новенькой декомпрессионной камерой на палубе, с отличным (и большей частью ненашенским) легководолазным снаряжением. С благословения Кацубы и молчаливого согласия капитана Мазур облазил тут все и убедился, что определить принадлежность этого кораблика к глаголевскому ведомству не сможет и профессионал. По крайней мере, визуально. Самый обычный, ничем не примечательный обеспечивающий корабль.

Команду Мазур давно уже оценил по достоинству. Все они здесь, от капитана до последнего матроса, напоминали матрешек – очень своеобразных матрешек, надо уточнить. Только при вдумчивом исследовании можно определить, что под выполненной яркими веселыми красками кукольной улыбкой таится сталь, из которой матрешки и сделаны. И неизвестно, что там внутри. Ровная вежливость, даже некоторая предупредительность, корректные ответы на любые, связанные с делом вопросы. Но настает момент, когда вдруг понимаешь, что все они так и остались для тебя совершенно закрытыми, словно они и не люди вовсе – машины, андроиды…

Он не без зависти покосился на Кацубу – майор на пару с рыжеволосой красоткой Дашей Шевчук дымили у борта, как парочка старомодных паровозов. Сам Мазур от лишней порции табачного дыма воздерживался – на глубине случайный кашель может стать источником массы неприятностей…

Он отвернулся и стал смотреть, как двое матросов проверяют предназначавшийся ему гидрокостюм. Быстро убедился, что посторонних советов тут не требуется, ребята работали четко, со знанием дела – в хорошем темпе разобрали-собрали предохранительные клапаны и принялись за сам костюм: подсоединили шланги, зажгутовали манжеты, обильно смочили мыльной пеной…

Заметил краем глаза, что Кацуба за спиной навязавшейся рыжей попутчицы сделал ему знак подойти. Неохотно поплелся в ту сторону, остановился рядом.

– Отчаянная вы женщина, Дарья Андреевна, – говорил тем временем Кацуба, опершись на фальшборт, словно старорежимный франт на бульварную скамейку. – Не побоялись отдаться в полную власть заклятым конкурентам. А что нам, извергам, стоит беззастенчиво хлобыстнуть вас по затылку да к рыбкам и отправить? Доказать все равно ничего не удастся – как говорят специалисты, от неизбежных на море случайностей…

– Простите, никак не могу припомнить вашу последнюю фамилию, – сказала Даша.

– Проценко, Михаил Иваныч.

– Смотрю я на вас, Михаил Иваныч, и все время, что мы с вами знакомы, не перестаю удивляться – как вы ухитряетесь в обыденной жизни выглядеть законченным придурком?

– Профессия такая, – сказал Кацуба весело. – На людях мы все придурковаты да косноязычны. Зато внутренний мир у нас богатый. Хотите, Дарья Андреевна, послушать Бодлера?

 
В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль, и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей.
 
 
О, странная игра с подвижною мишенью!
Не будучи нигде, цель может быть – везде.
Игра, где человек охотится за тенью,
За призраком ладьи на призрачной воде…
 

– Убили, – сказала Даша. – Сразили наповал. Тут мне с вами не стоит состязаться, в поэзии не сильна…

– Значит, я не так уж и похож на придурка в обыденной-то жизни?

– Временами, – сказала она. – А временами как раз смахиваете.

– Обиделись?

– Да что вы. Просто шуточки плоские.

– У вас, пардон, тоже, милая барышня, – сказал Кацуба вкрадчиво.

– В смысле?

– Посмотрите, – сказал Кацуба, кивнув в сторону Мазура. – Вот стоит человек мужественной профессии Володя Микушевич, но знаете ли вы, отчего у него физиономия покорябана самым паскудным образом? Нет, не вел он себя хамски с несговорчивыми гордыми красотками и не ловил спьяну черную кошку в темной комнате. А ворвались к нему, Дарья Андреевна, лихие люди, инсценировавшие покушение на изнасилование малолетней, притащили в качестве живой декорации саму малолетнюю и для полного правдоподобия изукрасила эта стервочка нашего Володю, как бог черепаху… Ну, и после всего этого бездарного спектакля, принесшего Володе нешуточные моральные терзания, выбили у него согласие стать информатором, а выражаясь по-простонародному – стукачом…

– При чем здесь я?

– Так я ж и говорю, Дарья Андреевна, – с самой простецкой физиономией ухмыльнулся Кацуба. – Предъявили ему эти лихие люди удостоверение уголовного розыска… Слово офицера. Нехорошо, Дарья Андреевна. Мы к вам со всей душой, а вы отвечаете таким хамством. Я, конечно, человек не обидчивый, просто неприятно как-то…

Она обернулась и какое-то время пытливо разглядывала Мазура – царапины уже подернулись корочкой, но оттого стали еще более заметными. Спокойно спросила:

– А почему же вы не пугали агрессоров своими грозными мандатами?

– Скромные мы люди, Дарья Андреевна, никого пугать не привыкли, но и сами пугаться не любим…

– Конкретнее.

– Если конкретнее, вопрос будет прежним – чем мы такое хамство заслужили?

– Я здесь ни при чем, – сказала она решительно.

– Дашенька, ну не дети же мы с вами… Как только вы сюда прибыли, начались… сюрпризы.

– Фамилии, – обернулась она к Мазуру.

Мазур не успел ответить – Кацуба моментально ловко наступил ему на ногу, поневоле вынудив вздрогнуть и закрыть рот. Потом майор медоточивым голоском сказал:

– Будут фамилии, Дарья Андреевна. После нехитрой процедуры, именуемой в народе «баш на баш». Я от вас не стану требовать выдачи служебных секретов, помилуйте… Ответьте мне только на один-единственный вопрос: где капитан Толстолобов? Сами по себе эти сведения тайны не должны составлять… У вас он или у кого-то другого?

– Приятно видеть, что и вы чего-то можете не знать… – усмехнулась она, заправляя под вязаную шапочку длинные пряди – с левого борта налетел прохладный ветерок.

– Так мы договорились?

– Слово против слова?

– Ага, – сказал Кацуба серьезно. – Володя…

– Старший лейтенант Никитин, Юрий Петрович, – сказал Мазур. – Местный уголовный розыск. Остальные никаких документов так и не предъявили.

– Понятно… – протянула Даша. – Так вот, Михаил Иваныч, я вашему слову верю, но прекрасно понимаю, что вы ловконько свалили на меня часть своих проблем… а?

– Такова се ля ви, – осклабился Кацуба. – Так где Толстолобов?

– В морге, – сказала Даша. – Аккурат за день до вашего сюда исторического визита Толстолобова нашли на улице. По исполнению – нападение пьяной шпаны. Голова пробита бутылкой, чьи осколки тут же наличествовали, и в ране они же, дело незамысловатое. Правда, отпечатки на горлышке какие-то неправильные, смазанные, а там, где непременно должны быть, отсутствуют. Нехорошая бутылка, неправильная… Подставная…

– Ну, спасибо, – повертел головой Кацуба. – Если совсем честно, Дашенька, выходит, что мы взаимно свалили друг на друга часть своих проблем…

Он резко развернулся и направился к рубке. Мазур остался наедине с загадочной Дашей, поглядывавшей на него не без интереса. Правда, интерес, насколько он мог судить, был чисто профессиональным. «Морская звезда» вдруг ощутимо застопорила ход, пошла короткими галсами. Матрос по правому борту оживился, прильнул к черному ящику на треноге.

– Что это он? – спросила Даша.

– Это лазерный дальномер, – ответил Мазур незамедлительно. – Привязывается к берегу. Значит, мы где-то над местом…

Он вдруг вспомнил, где всплывала эта фамилия – Толстолобов. Несколько раз попадалась в документах, которые пришлось здесь просматривать. Капитан водолазного бота, с которого опускали водолаза к «Комсомольцу Кузбасса».

Даша вздрогнула от неожиданности – на баке длинно заскрежетало железом по железу, скрежет перешел в протяжный, непрерывный лязг. «Морская звезда» отдавала якоря.

– Прибыли, – сказал Мазур. И странное дело, почувствовал нешуточное облегчение.

– А это зачем?

На единственной мачте рывками поднимались три знака – ромб между двумя шарами, снизу и сверху.

– «Ведутся водолазные работы», – сказал Мазур. – Международный сигнал. Вам еще что-нибудь объяснить? Здесь, на корабле, все называется совершенно иначе, чем на твердой земле. Вон там – не нос, а бак, это не тумба, а кнехт, любая веревка на корабле – конец…

– А где брамселя? Во всех романах постоянно посылают матросов на эти самые брамселя…

– Брамселя – это названия некоторых типов парусов, – сказал Мазур, ощущая знакомое состояние, нечто среднее между возбуждением и тревогой. – Здесь им взяться неоткуда.

– Надо же, жалость какая…

Два матроса бегом пронесли балластину – чугунную пирамидку с ушками для ношения. За ней тянулся пеньковый конец, разматываясь с барабана. Понатужились, перевалили через борт, машинально уставились на воду. Барабан зажужжал, затрещал, ошалело вертясь.

– Спусковой конец, – сказал Мазур. – Чтобы облегчить мне работу.

– А вы Бодлера декламировать можете? – неожиданно спросила она.

– Не сподобился, – сказал он, пожав плечами. – Я человек простой.

Врал, конечно. В училище одно время Бодлер был в большой моде – правда, не полюбившееся отчего-то Кацубе «Плавание», а «Человек и море»:

 
Как зеркало своей заповедной тоски,
Свободный Человек, любить ты будешь Море,
Своей безбрежностью хмелеть в родном просторе,
Чьи бездны, как твой дух безудержный, – горьки.
 

Но не читать же Бодлера майору милиции, пусть даже и женского пола, стоя на палубе шпионского корабля за пять минут до погружения? Сюрреализм…

Матросы готовили шлюпку, как и полагается – если борт корабля выше трех метров, аквалангисту полагается нырять только со шлюпки… Появился доктор, с деловым видом прошелся от борта к борту, хотя делать ему пока что было совершенно нечего, – и Мазур искренне надеялся, что доктор останется безработным до самого конца.

– Врач – тоже согласно правилам? – спросила Даша.

Мазур кивнул:

– И врач, и шлюпка, будет еще и инструктаж, как меня обрадовали.

– Вам это не нравится?

– Нужно же, чтобы все было по правилам, – сказал Мазур. – Чтобы потом точно знали, с кого снять голову…

– А как вы думаете, почему те два спуска были проведены со столь многочисленными и вопиющими нарушениями?

– Разбираетесь?

– Совсем слабо, – сказала она. – Просто у нас тоже есть эксперты… Меня заверили, что там нарушение на нарушении ехало и нарушением погоняло…

– Правильно заверили, – осторожно сказал Мазур.

– Так почему, как вы думаете?

– Не знаю, – сказал Мазур. – Видимо, оттого, что мужик не перекрестится, пока гром не грянет…

– Похоже, – вздохнула она. – Интересно, в воде сейчас очень холодно?

– В костюме плавать можно…

Ее слегка передернуло – похоже, тут не было ни малейшей игры:

– Не представляю, как вы туда полезете…

– Мне легче, – сказал Мазур. – Это вам, наверху, тяжелее. Внизу, по крайней мере, ни штормов, ни шквалов. А корабли, бывает, тонут совершенно внезапно.

– Шутите?

– Как вам сказать… – усмехнулся он. – В восемьсот пятьдесят четвертом, к примеру, без вести пропал «Город Глазго». Там было четыреста восемьдесят пассажиров, не считая экипажа. Я вам столько могу порассказать… Перефразируя Булгакова – не то плохо, что корабль подвержен крушению, а то, что он внезапно подвержен…

– Это вам милейший Михаил Иваныч поручил меня пугать?

– Помилуйте, просто поддерживаю светскую беседу, – усмехнулся он.

– Хорошая беседа… Это не вам машут?

Действительно, Кацуба нетерпеливо жестикулировал с мостика.

…Обычно на столь невеликих корабликах помощников у капитана не бывает, поскольку в них нет никакой нужды. Однако этот кораблик был чуточку необычным, и помощник здесь имелся – точно такой же типичный, как группа Кацубы, где каждый носил умело подобранную и мастерски подогнанную личину. Очень классический был помощник – морской волк с красивой проседью на висках, умевший крайне многозначительно и умно молчать. Именовался он без затей – Степан Ильич.

– Кто-нибудь разбирается в батометрических работах? – спросил он.

Все промолчали – и Мазуру пришлось признаться, что кое-что он в этом понимает.

– Вот результаты суточной работы, – помощник положил перед Мазуром чертеж, для непосвященных выглядевший изложенной на китайском языке теорией относительности, и, очевидно, для усугубления своего типичного образа закурил прямую темную трубку. – Проработали сорок точек. Батометр у нас немного превосходит обычные океанологические – тридцать шесть образцов за погружение, емкость – тысяча двести кубиков. Выводы отрицательные. Никаких следов отравляющих веществ. Воздух в прокуренной комнате и то вреднее для организма. При обычных условиях этих данных хватило бы, чтобы убедить кого угодно.

Мазур сомневался, что есть вещи, способные убедить в чем-то иных его здешних знакомцев. Пожалуй, и свидетельство самого Нептуна, всплывшего на рейде Тиксона, проигнорировали бы…

– Теперь о корабле, – сказал старпом, приглашая Мазура с Васей, как тех, кого это непосредственно касалось, подсесть поближе. – Со стопроцентной точностью восстановить картину по показаниям приборов нельзя, но «Комсомолец», несомненно, переломился пополам. Дно скальное, в обломках породы – картина для здешних морей классическая. Видимо, угодил на приличную глыбину. Нос лежит примерно так. А корма примерно вот так… – он быстро набросал на большом листе схематичные очертания двух половинок: – Чертежи корабля в архивах раздобыть удалось. Переломился, надо полагать, где-то здесь…