Текст книги "Мушкетеры. Том 2. Тень над короной Франции"

– Ах ты, мошенник! – воскликнул д’Артаньян. – Так ты, значит, не последний человек в этом самом обществе?

– Выходит, что так, – скромно потупился Планше. – Поскольку отблеск вашей бретерской славы падает и на вашего верного слугу, иные двери передо мной открыты даже там, где не принимают слуг баронов. А уж теперь, когда вы в милости у кардинала и служите в его гвардии, меня, пожалуй что, пригласит на обед дворецкий Роганов, который раньше на мои поклоны и головой не кивал, проходил, как мимо пустого места… В общем, я нынче же использую все свои связи и добьюсь, что по моей рекомендации эту девицу возьмут в хороший дом.

– Черт знает что, – проворчал д’Артаньян. – У слуг, оказывается, тоже есть общество…

Он был удивлен не на шутку. Понимал, конечно, что слуги где-то и как-то существуют даже в то время, когда их нет на глазах, но все же странно было чуточку, что у них, оказывается, есть своя сложная иерархия, своя жизнь, визиты и интриги. Где-то в подсознании у него прочно сидела уверенность, что слуг, когда в них нет потребности, как бы и на свете нет. А оно вон что оказалось…

– И вот что еще, сударь… – сказал Планше, помявшись. – Не мое дело давать советы хозяину, но не лучше ли нам отсюда съехать?

– Это еще почему?

– Ну, сударь… Вы же понимаете, как к нам теперь будут относиться хозяева… еще утром лакей капитана де Кавуа рассказывал в избранном обществе, как славно вы провели всех этих сановных господ, да я и сам после Нидерландов смекаю, что к чему… Здешний слуга уже нарывался на драку, а каков слуга…

– Ваш человек прав, – поддержала Кати. – Ваши хозяева – прислужники герцогини…

– Ну и что? – воскликнул д’Артаньян, выпрямившись во весь свой рост и гордо подбоченясь. – Коли уж я не боялся иных высоких господ, не пристало мне опасаться их слуг – какого-то жалкого галантерейщика и кастелянши, пусть и присматривающей за носовыми платками и продранными чулками не где-нибудь, а в Лувре! Мы остаемся, Планше. слугу Бонасье можешь вздуть, коли охота, но с четой Бонасье изволь быть образцом вежливости, ты понял? Улыбайся им сладчайше, здоровайся почтительнейше… словом, пересаливай, черт возьми, соображаешь?

– А как я при этом должен на них смотреть? – с ухмылкой уточнил сообразительный малый. – Допустима ли, сударь, в моем взгляде хоть малая толика нахальства?

– Весьма даже допустима, – расхохотался д’Артаньян. – В твоем взгляде, любезный Планше, допустимы и нахальство, и насмешка, и откровенный вызов, вообще все, что ты в состоянии выразить взглядом. Но на словах ты – образец почтения. Черт возьми, пусть их покорежит! Будут знать, как лезть в интриги высоких господ! Но слугу – вздуть как следует при малейшей задиристости с его стороны. Лакей д’Артаньяна должен вести себя соответственно!

– Ах, сударь! – с чувством сказал Планше. – Ах, сударь! Лучше вас, право, нет и не было на свете хозяина! Меня обуревает желание…

– Выпить за мое здоровье, разумеется? – догадался д’Артаньян. – Нет уж, Планше, не время! сначала устрой эту девушку на хорошее место, а потом займись моим гардеробом. Завтра у меня встреча… быть может, самая важная в моей жизни.

– О, сударь! Неужели вас опять приглашают в Лувр?

– Не совсем, – честно ответил д’Артаньян. – Но это не меняет дела. Завтра моя шпага должна сверкать, в ботфортах должны отражаться дома и прохожие, перо на шляпе обязано выглядеть самым пушистым и пышным в Париже, словом, если я не буду завтра выглядеть самым изящным кавалером в столице, я тебя продам туркам, а эти нехристи, проделав над тобою страшную хирургическую операцию, приставят тебя сторожить своих красавиц, но тебе эти нагие сарацинки уже будут совершенно безразличны… Марш!

Планше вышел в сопровождении Кати, уже чуточку успокоившейся и переставшей плакать, а д’Артаньян, допив остававшееся в бутылке, развалился в кресле и предался сладким грезам, плохо представляя, как он сможет спокойно прожить это астрономическое количество часов, минут и секунд, отделявшее его от завтрашнего дня.

Глава пятая
Нравы Сен-Жерменской ярмарки

Нельзя сказать, чтобы исполнились самые смелые мечты д’Артаньяна, но он и так был на седьмом небе от того, что уже достигнуто. Анна, в синем платье с кружевами, опиралась на его руку, он вдыхал аромат ее волос и духов, виртуозя новехонькой тростью с золотым набалдашником и яркими лентами, и, как ни было его внимание приковано к девушке, он все же подмечал многочисленные восхищенные взгляды, бросаемые на его спутницу гуляющими по сен-Жерменской ярмарке благородными господами, среди которых хватало знакомых, в том числе и тех, кто доселе знал кадета рейтаров д’Артаньяна исключительно как шалопая, игрока, ночного гуляку и завсегдатая местечек с подозрительной репутацией.

Он видел, как у некоторых, еще не посвященных должным образом в суть недавних событий, взбудораживших весь Париж, форменным образом глаза вылезали из орбит, а нижняя челюсть стремилась оказаться как можно ближе к носкам ботфорт. И было отчего – нежданнонегаданно недавний вздорный и несерьезный юнец мало того, что прохаживался в обществе ослепительной красавицы, он еще и щеголял в красном плаще с серебряным крестом – одежда, после известных событий служившая вернейшим отличительным признаком победителей, к которым все вокруг относились с боязливым почтением…

Чуточку напрягши воображение, можно было представить, что находишься в только что завоеванном городе, – повсюду льстивые улыбки, испуганные взгляды, иные разговоры поспешно прерываются при твоем приближении, люди словно стараются стать меньше ростом, а то и превратиться в невидимок, насквозь незнакомые субъекты наперебой спешат засвидетельствовать почтение, ввернуть словно бы невзначай, что они остаются вернейшими слугами и почитателями кардинала, его государственного ума, способностей и железной воли…

Как ни молод был д’Артаньян, ему это очень быстро стало надоедать: признаться по секрету, не из благородства чувств, а оттого, что все эти перепуганные лизоблюды – ручаться можно, добрая их половина краем уха слышала о заговоре еще до его разгрома и лелеяла определенные надежды, полностью противоречившие тому, что они сейчас говорили, – мешали разговаривать с Анной, любоваться ее улыбкой.

Он едва не цыкнул на очередного подошедшего дворянина, но вовремя его узнал, поговорил немного и вернулся к спутнице.

– Кто это? – спросила Анна.

– Мы случайно познакомились в «Голове сарацина», – сказал д’Артаньян. – Это шевалье де Карт. Получил образование в иезуитском колледже, а вот дальше жизнь у него как-то не складывалась – служил в армии, черт-те где, даже в Чехии. Он как-то спрашивал у меня совета, чем, на мой взгляд, ему следует заняться – оставаться на военной службе или заняться математикой. Мне кто-то говорил, что к этой самой математике у него большие способности, – ну, а то, что офицер из него никудышный, я и сам вижу. Я подумал, подумал, да и рассудил нашим здравым гасконским умом: коли у тебя к чему-то есть способности, этому и следует посвящать жизнь. Пусть даже это математика, в которой сам я, признаюсь, ничего не понимаю, разве что хорошо умею проверять трактирные счета… В общем, я его решительно направил на путь математики – вдруг да и получится что-то у юноши с этой самой цифирью, хоть и не дворянское это дело, ох, не дворянское… Я ему только посоветовал взять другое имя, какое-нибудь красивое. Ну как можно сотворить что-то заметное в этой их науке с таким-то именем – де Карт? собратья по науке его просто не запомнят, не говоря уж о будущих поколениях…

– Я вами восхищена, Шарль, – сказала Анна с серьезнейшим лицом. – Вы, оказывается, и в науках разбираетесь…

– Просто у нас, гасконцев, здравый и практичный ум, – сказал д’Артаньян убедительно. – Поэтому мы дадим толковый совет, о чем бы ни шла речь… – И тут его осенило. – Анна…

– Что? – спросила она с самым невинным видом.

– Вы вновь меня вышучиваете, – оказал д’Артаньян печально.

– Ничего подобного.

– Нет уж! я уже изучил эту вашу манеру – отпускать колкости с самым серьезным и невинным личиком… Правда, при этом оно остается столь же очаровательным, и это меня примиряет с любыми насмешками…

– Это опять те же самые признания?

– Да, – сказал д’Артаньян. – Да. Да, черт возьми! Мало того, сейчас я буду читать вам стихи!

– Вы?

– Я, – гордо сказал д’Артаньян и, не обращая внимания на окружающих, в самые патетические моменты помогая себе взмахами трости и огненными взорами, принялся декламировать:

 
– Я полон самым чистым из огней,
Какой способна страсть разжечь, пылая,
И безутешен – тщится зависть злая
Покончить с мукой сладостной моей.
Но хоть вражда и ярость все сильней
Любовь мою преследуют, желая,
Чтоб, пламя в небо взвив, сгорел дотла я,
Душа не хочет расставаться с ней.
Твой облик – этот снег и розы эти –
Зажег во мне пожар, и виновата
Лишь ты, что, скорбный и лишенный сил,
Тускнеет, умирая в час заката,
А не растет, рождаясь на рассвете,
Огонь, горящий ярче всех светил…
 

– Чудесно, – сказала Анна. – Вы это сами сочинили?

На сей раз д’Артаньян не поддался на подвох, и мнимо простодушный взгляд Анны его нисколечко не обманул.

– Ну что вы, – сказал он честно, – у меня так и не получилось ничего, кроме тех двух строчек, что я вам декламировал в Нидерландах. Я поднял на ноги всех книготорговцев Парижа…

– Говоря проще, вы зашли в книжную лавку – единственную, которую знали?

– Да, – сказал д’Артаньян, решив не лукавить и не преувеличивать, если только это возможно. – Хозяин показал мне несметное множество книг, но мне отчего-то приглянулись испанские поэты. Вот этот вот стих написал сеньор де Риоха. Королевский библиотекарь, чиновник инквизиции – и, вот чудо, пишет так красиво!

«Боже, сделай так, чтобы она не попросила продекламировать что-нибудь еще! – взмолился д’Артаньян к небесам. – я и эти-то четырнадцать строк заучивал наизусть чуть ли не всю ночь, так что даже Планше запомнил…»

– Вы делаете успехи, Шарль, – сказала Анна в своей обычной манере, когда нельзя было понять, насмехается она или говорит серьезно. – Вы наставляете на путь истинный будущих математиков, без запинки читаете на память стихи, забросили дуэли – всего в каких-то двадцати шагах от вас прошел мушкетер короля, а вы и не заметили такого прекрасного повода… Должно быть, и в квартал Веррери почти не ходите?

– Я туда вообще не хожу больше.

– Вот видите, я права. скоро вокруг головы у вас появится первое робкое сияние, и вы станете святым Шарлем… Ну, не сердитесь. Я совсем не жестокая, просто вы так уморительно надуваете щеки, когда я над вами подшучиваю… – она сменила тон, произнесла тише и гораздо серьезнее: – Вам не кажется, что этот человек следит за нами? Он все время держится сзади, на некотором отдалении… Только не оборачивайтесь резко!

Д’Артаньян постарался бросить взгляд назад как можно незаметнее, сделав вид, что его внимание привлек зазывала одного из увеселительных балаганов. Закутанная в длинный плащ фигура с низко надвинутой на глаза шляпой показалась ему определенно знакомой, но гасконец так и не смог понять, кто это. А там загадочный незнакомец и вовсе пропал с глаз, замешавшись в толпе. Но поскольку чужие опасения заразительны, самому д’Артаньяну стало казаться, что трое молодчиков с длинными рапирами на боку не просто прохаживаются, а именно следят за ним и его спутницей. Чем дальше, тем больше ему становилось не по себе – уже мерещилось, будто эти молодчики обмениваются с кем-то условными знаками…

– Давайте уйдем отсюда, – сказал он в конце концов, злясь на себя за столь глупые страхи.

– Давайте…

Д’Артаньян собирался повести спутницу по улице Задиристых мальчиков, но едва они вышли в ворота на улицу Турнель, как обнаружилось, что троица движется следом с внушающим подозрение постоянством. Д’Артаньяну пришло в голову, что он, быть может, вовсе не переусердствовал в подозрениях…

Чтобы увериться, он незаметно замедлил шаг. Троица сделала то же самое – а потом они, переглянувшись, быстрой походкой направились вперед, и один из них, самый высокий, громко спросил:

– Сударь, можно спросить?

– Бога ради, – ответил д’Артаньян настороженно, уже прикинув, как именно будет направлен первый удар шпагой.

– если вы уже вдоволь позабавились с этой белобрысой шлюшкой, может, уступите ее нам? если, разумеется, она берет недорого. Или вы ей заплатили за весь день?

Кровь бросилась гасконцу в лицо, но он героическим усилием воли не поддался безудержному гневу. Троица не походила на дворян – а ведь они были не в кварталах Веррери и не на улице Сен-Пьер-о-Бёф, то есть отнюдь не в тех местах, где головорезы неведомого происхождения средь бела дня готовы надерзить и королю… Место довольно приличное, таким следовало бы вести себя потише, быть понезаметнее. Ох, неспроста…

– Ну, что скажете, сударь? – не отступал высокий. – Моим друзьям тоже хочется задрать подол этой шлюхе, нельзя же быть таким эгоистом, чурбан вы провинциальный! Тут, знаете ли, Париж, а не ваша навозная куча, из которой вы родом. Эй ты, девка! сколько обычно берешь?

И плащ, красный плащ гвардейцев кардинала! сейчас нужно быть безумцем, чтобы задирать мушкетера его высокопреосвященства чуть ли не в центре Парижа, средь бела дня. Безумцем или…

– Немедленно уйдемте отсюда, – быстрым шепотом проговорила Анна.

Он и сам уже уверился, что дело нечисто. И примирительно сказал:

– Сударь, сдается мне, вы выпили чуточку больше, чем следовало. Лучше бы вам идти своей…

Шпага высокого вылетела из ножен столь молниеносно, что кто-то другой на месте д’Артаньяна мог бы этого и не увидеть – или заметить слишком поздно. Но гасконец с быстротой молнии выхватил свою.

И едва не совершил крупную ошибку: он ждал, что удар будет нанесен ему – и приготовился его отразить со всем возможным умением…

Однако острие, сверкая на ярком солнце, устремилось прямо в грудь Анне, туда, где сердце…

Осознав это в самый последний миг, д’Артаньян сделал фантастический пируэт, с невероятной быстротой изменив тактику и направление ответного удара. Другому это могло бы и не удасться, но гасконец был молод, а потому проворен и ловок, словно дикая кошка.

Его клинок пронзил ладонь высокого наглеца, и тот выронил шпагу, взвыв от невиданной боли.

– Шарль! – отчаянный вскрик Анны заставил его развернуться влево, в ту сторону, откуда подбегали еще четверо – напористо, решительно, без малейших колебаний, все совершенно трезвые на вид, вооруженные не только шпагами, но и дагами…

«совсем скверно», – успел подумать д’Артаньян.

А потом и думать стало некогда – нужно было горы свернуть, из шкуры вон вылезти, но ухитриться остаться в живых, потому что его смерть, он убедился, означала смерть и для нее…

Дуэлью, разумеется, и не пахло, какой там кодекс чести… Понукаемые командами высокого – он торопливо заматывал краем плаща кровоточащую руку, оставшись на прежнем месте, – шестеро ринулись на д’Артаньяна. схватив девушку за руку, он буквально забросил ее в тупичок слева, а сам загородил туда дорогу, свободной рукой торопливо срывая с себя плащ.

Тот, кто всю жизнь – пусть и короткую – прожил на границе с Испанией, обучился кое-каким тамошним ухваткам, безусловно недопустимым в поединке меж двумя благородными господами, но вполне уместным, когда схватишься с гнусными злодеями…

– Каррамба! – заорал д’Артаньян поневоле пришедшее на ум испанское ругательство.

За спинами нападавших мелькнули чьи-то испуганно-любопытные рожи, самого простолюдинского обличья, – ну конечно, в Париже достаточно любого пустяка, чтобы сбежались зеваки…

Плохо, что красный форменный плащ так короток. Длинный пригодился бы гораздо больше, но ничего не поделаешь, постараемся управиться с тем, что есть…

Улучив момент, д’Артаньян накинул плащ на голову ближайшему, рванул его на себя, заставив потерять равновесие. Шпага злодея на миг косо опустилась к земле, коснувшись ее острием, – и гасконец вмиг переломил ее сильным ударом ноги, а потом, увернувшись от вслепую рассекавшего воздух клинка даги, влепил коленом прямо в физиономию врага, отчего тот с диким воплем опрокинулся и надолго выбыл из схватки.

Д’Артаньян взмахнул плащом перед лицом другого, прикрывая им шпагу так, чтобы противник ее не видел, – и угодил мерзавцу острием пониже шеи, в ямку меж ключицами: тут не до благородных церемоний…

Четверо ожесточенно напирали на него, мешая друг другу. Над самым плечом гасконца просвистел небольшой стилет, прилетевший из тупичка, – некому было его бросить, кроме Анны… Он не нанес противнику особенного урона, упал наземь, но один подонок от неожиданности отшатнулся, и д’Артаньян успел пустить ему кровь, хлестнув клинком по щеке. Увы, раненый остался в строю, только разъярился еще пуще…

Отбросив ложный стыд, д’Артаньян заорал во всю глотку, отбивая удары и уворачиваясь:

– Ко мне, гвардейцы кардинала!

Обмотав левую руку плащом, он отбивал ею удары, как щитом, вертясь волчком, приседая и уклоняясь. Убийцы наседали, подбадривая друг друга яростными воплями. Что-то твердое коснулось левого бока – но д’Артаньян так и не понял в горячке схватки, зацепили его или нет, а осматривать себя было бы самоубийством, нельзя терять ни мгновения зря…

Он понимал, что так не может продолжаться до бесконечности, что рано или поздно… И орал во всю глотку все тот же призыв, не видя ничего, кроме метавшихся перед ним стальных клинков, – уже казалось, что их неисчислимое множество, они сливались в зловещую паутину, все труднее становилось их отбивать…

– Бей!

– Вперед, гвардия!

– Да здравствует кардинал!

– Улю-лю, граф! Вперед!

Переулок наполнился людьми столь внезапно, что показалось, будто они свалились с ясного неба. Но это были вполне земные создания – мушкетеры в красных плащах, какие-то оскаленные усачи в обычном платье, звенели шпаги, послышался чей-то отчаянный, предсмертный вопль, так кричат только перед смертью…

Проморгавшись и переведя дух, д’Артаньян ринулся вперед – и успел-таки достать острием левый бок противника. Об остальных уже не стоило беспокоиться – один успел спастись бегством, как и раненый главарь, но двое других, осыпаемые ударами шпаг, уже переселились в мир иной без исповеди и покаяния…

Оглянувшись на Анну – жива, конечно, цела и невредима, только бледна, – д’Артаньян медленно вложил шпагу в ножны и, стараясь держаться уверенно, сказал:

– Черт возьми, граф! Вы, право, подоспели вовремя…

– Очень похоже, – шумно выдыхая воздух, отозвался граф де Вард. – Вы не пострадали, миледи? Прекрасно. Мы с Каюзаком, понимаете ли, сидели в «Деве Арраса» поблизости от ворот ярмарки, попивали анжуйское и горевали, что день проходит так скучно, – как вдруг в добром количестве набежали парижане и стали орать, что в тупичке убивают гвардейца кардинала… Мы мгновенно воспрянули духом, прихватили попавшихся по пути знакомых и помчались посмотреть, кому это там не нравится красный плащ средь бела дня… Жаль только, что все удовольствие длилось так недолго…

– В самом деле, – грустно сказал рослый Каюзак. – Они даже не все дрались, кое-кто сразу кинулся бежать. Ну ничего, одному такому трусу я так поддал ногой, что он, клянусь моими трактирными долгами, остановится где-нибудь в Брюсселе, не раньше…

– Вы хотите сказать, что живых не осталось? – встрепенулся д’Артаньян. – И вы отпустили его живым?

Каюзак пожал плечами:

– Живым – да, но после моего доброго пинка он еще долго будет существовать стоя…

– Эх! – досадливо воскликнул д’Артаньян. – Нужно было захватить хотя бы одного, нашлось бы, о чем его порасспросить…

– О чем можно расспрашивать такую мразь? – недоуменно уставился на него Каюзак, одаренный незаурядной силой, честно говоря, в некоторый ущерб уму.

Граф де Вард, наоборот, сразу заподозрил неладное.

– Каюзак, займитесь дамой, она вот-вот упадет в обморок, – быстро распорядился он и отвел гасконца в сторонку – Д’Артаньян, вы хотите сказать, что это была не простая уличная стычка?

– Уверен, – сказал д’Артаньян столь же тихо. – Они шатались и притворялись пьяными, но от них совершенно не пахло вином, они пытались оскорбить меня так, что этого не вынес бы ни один дворянин, они определенно следили за нами на ярмарке… Черт, кто же это был такой, закутанный в плащ? В голове вертится…

Только теперь он оценил в должной мере предупреждения кардинала, которыми столь неосмотрительно пренебрег. Оглянулся на Анну – и содрогнулся от ужаса при мысли, что с ней могло произойти нечто страшное. Погибни она, следовало и самому умереть немедленно, чтобы не корить себя потом всю оставшуюся жизнь…

Но она была жива, и от радости д’Артаньян даже махнул рукой на то, что новехонький плащ гвардейца кардинала, обошедшийся ему в двадцать пистолей, был измят и испачкан, хоть выбрасывай.

Анна подошла к нему вплотную, ее огромные синие глаза были прекрасными и совершенно сухими.

– Вы уже второй раз спасаете мне жизнь, Шарль, – сказала она едва слышно.

– Какие пустяки, милая Анна, – сказал д’Артаньян, ощущая невероятную усталость и стыд за свое легкомыслие. – Готов проделывать то же самое хоть тысячу раз. Испанец прав – я полон самым чистым из огней… Я люблю вас, пусть даже вы никогда не ответите на мои чувства. Позвольте мне любить вас, вот и все…

Сейчас его совершенно не волновало, слышат их окружающие или нет.