Текст книги "Сталин. Красный монарх"

Александр Бушков
Сталин. Красный монарх

Вам не по душе это варварство? Не прогневайтесь – отвечает вам история: чем богата, тем и рада. Это только выводы из всего, что предшествовало.

В. И. Ленин

Предисловие

С самого начала, едва только идея этой книги начала понемногу зарождаться, я решительно отказался от мысли написать очередную биографию Сталина. Во-первых, в послевоенные годы уже издано несколько, во-вторых, в этом случае повествование неизбежно пришлось бы загонять в строго определенные рамки.

Меж тем правильнее будет писать не о человеке, а о времени. Известный английский историк и философ Р. Дж. Колллингвуд еще в тридцатые годы прошедшего столетия вывел нехитрую, но убедительную формулу: личность любого мало-мальски значимого исторического деятеля следует рассматривать непременно с учетом времени, в котором он жил и работал, а также конкретных исторических условий.

Все справедливо. Великая и страшная фигура Иосифа Виссарионовича Сталина, как гвоздь в доску, вбита в великое и страшное двадцатое столетие. Без этого столетия не было бы и Сталина – а без Сталина столетие наверняка стало бы другим, совершенно не похожим на оставшееся за нашими плечами…

Девятнадцатый век был скучен. Строго говоря, он начался лишь в 1815 г., когда, с окончательным разгромом Наполеона, пришел конец страстям, людям и идеям века восемнадцатого. Ну, конечно же, на протяжении девятнадцатого столетия хватало и войн, и революций, и интриг – но все это нисколечко не сотрясало неких основ. Войны велись, можно смело сказать, как-то привычно: как сто раз прежде бухали пушки, неслась в атаку кавалерия и палила пехота, генералы картинно манипулировали шпагами, а маршалы – жезлами. Но результаты этих баталий были обыденны до зевоты: максимум, которого удавалось добиться – одна держава отхватывала у другой кусочек территории. А иногда и до этого не доходило.

Революции опять-таки не сотрясали основ, хотя их творцам сплошь и рядом именно этого и хотелось. Строго говоря, они даже не заслуживают названия «революций» – всего-навсего бунты, мятежи, заварушки, кончавшиеся одинаково: какое-то время на улицах восторженно витийствует мятежная толпа, громоздя баррикады и вздергивая на фонари подвернувшихся под руку сановников, но потом обязательно появляются правительственные войска и сметают все картечью к чертовой матери. Причем, как сплошь и рядом случалось (то в Париже, то в Вене, то в других местах) пресловутая «революция» так и не успевала охватить всю страну и сводилась к бунту столичной черни.

Все переменилось в двадцатом столетии – быть может, справедливо будет отсчитывать его с августа 1914 г., с начала первой мировой войны, ведь и она сама нисколько не походила на все прежние, так что вполне можно считать ее неким символическим рубежом, ничего общего не имеющим с чисто хронологическими датами.

Все переменилось, все! Рухнули просуществовавшие сотни лет империи, появилось множество новых, независимых государств (существование которых ранее представить было нельзя). Прахом рассыпались традиции, иерархии, установления, уже не годился ни прежний опыт, ни прежние родословные, ни прежние теоретики… Только на окраинах Европы, во флегматичной Швеции, скажем, да в чистенькой бедноватой Швейцарии жизнь катилась по инерции, без катаклизмов или хотя бы потрясений. Всех остальных трясло.

Это было время невиданных, причудливых карьер – и столь же поразительных падений из князей в грязь. Композиторы становились президентами, сугубо штатские люди – маршалами, ефрейторы – партийными вождями, короли – изгнанниками, графини – проститутками. И самое главное: пертурбации эти приняли массовый характер. Случалось и в прошлые века, что деревенские замарашки выбивались в императрицы, а провинциальные мошенники – в графья. Но, повторяю, тогда речь не шла о повсеместном сотрясении основ…

Люди первой половины двадцатого столетия, вне зависимости от политических пристрастий, страны обитания и пола, жили гораздо ярче и фееричнее, что ли, чем их предки, а также потомки. Даже довольно бездарные субъекты, наделенные, однако, особой хваткой или проворством, взлетали поразительно высоко – хотя и рушились частенько опять-таки в феерическом сиянии и с оглушительным грохотом…

Именно это непредсказуемое, бунтарское время попыток осчастливить на свой лад человечество – все человечество, ни больше и ни меньше! – и подняло на капитанский мостик одного из кораблей Сталина. Ну, а потом уже Сталин принялся переделывать, перекореживать, перебарывать это время, почти не зная ни колебаний, ни отдыха – а с некоторых пор совершенно не зная и жалости. Он менялся со временем – и менял время, пока был в состоянии это делать. И в конце концов над планетой поднялась тень Красного монарха. Быть может, самого могущественного, жуткого и великого императора за всю историю планеты Земля.

Автор не ставит перед собой задачу ни «реабилитировать», ни «восхвалять» Иосифа Виссарионовича Сталина, красного императора. У этой книги другая цель: насколько это возможно, восстановить реальную историю, понять мотивы и объяснить поступки Сталина без примитивных клише, когда используются лишь черная и белая краска.

Нашей реальной истории после семнадцатого года катастрофически не везло. Сначала ее искромсали при Сталине, подчиняясь сиюминутным требованиям текущей политики – когда из жизни, из памяти, из учебников исчезали не только весьма заметные люди, но и события немалых масштабов. Потом, при Хрущеве, историю доверили писать людям, пострадавшим при Сталине и всерьез на него обиженным, – нетрудно представить, что из этого вышло. И, наконец, во времена не к ночи будь помянутой «перестройки» к делу подключилась советская интеллигенция – горластая и невежественная, напрочь лишенная не только умения мыслить логически, но и мыслить вообще, способная лишь на выражение примитивных эмоций и не знающая иных красок, кроме черной и белой. Период ее владычества над умами оказался кратковременным, но все же за эти несколько лет в массовое сознание успели внедриться как вульгарнейший, примитивный метод познания истории, ничего общего не имеющий с объективным изучением прошлого, так и множество мифов – сплошь и рядом совершенно бредовых, но до сих пор кое-кем почитаемых за истину.

Например, великое множество людей в том числе и с высшим образованием, до сих пор свято верят, будто в семнадцатом году «большевики разложили армию, издав пресловутый „приказ № 1“». Другие искренне убеждены, что большевиков была «кучка» – и именно эта кучка каким-то мистическим образом сумела совратить с пути истинного богатую, сытую и благополучную Российскую империю. Третьи…

Но не будем забегать вперед. Эта книга для того в первую очередь и написана, чтобы на основании строгих фактов, сплошь и рядом укрытых в малотиражных, а то и в напрочь забытых изданиях, развеять устоявшиеся мифы. Охотно верю, что при этом будет оттоптана не одна любимая мозоль, а иные иллюзии – развеяны самым беззастенчивым образом, не говоря уже о шумных выражениях недовольства со стороны тех, кто привык воспринимать нашу весьма непростую историю на уровне мультиков.

Ну, что поделать… Историческая справедливость заключается не в том, чтобы «возвеличивать» одних и «низвергать» других. И не в том, чтобы почивать на уютной перинке развлекательных мифов. По сути, история – это огромная бухгалтерская книга, только вместо граф «дебет» и «кредит» в ней опять-таки два раздела: «было» и «не было». Если что-то произошло, оно непременно должно быть занесено в эту книгу. Если чего-то не было – это опять-таки требует занесения в соответствующий раздел – точнее, прочерка в таковом.

Конечно, это упрощенный подход. История все-таки не укладывается в «дебет-кредит». Изучая историю, нам не обойтись без оценок. Вот только эти оценки непременно должны быть основаны на тщательном изучении времени и людей, на трезвом подходе и правилах логического мышления. К сожалению, слишком часто правят бал эмоции, основанные даже не на политических пристрастиях, а на откровенном невежестве…

Итак, мы будем говорить о времени – непростом, жестоком и тяжелом. И время это такое, что, повествуя о нем, то и дело разговор в сущности придется вести о Сталине, даже в тех случаях, когда его имя не будет упоминаться вовсе.

Потому что они неразделимы – это шальное, путаное время и прямой, как рельс, целеустремленный Сталин…

Отлично написал об объективности Лев Троцкий «в истории русской революции»: «Серьезному и критическому читателю нужно не вероломное беспристрастие, которое преподносит ему кубок примирения с хорошо отстоявшимся ядом реакционной ненависти на дне, а научная добросовестность, которая для своих симпатий и антипатий, открытых, незамаскированных, ищет опоры в честном изучении фактов, в установлении их действительной связи, в обнаружении закономерности движения. Это есть единственно возможный исторический объективизм, и притом вполне достаточный, ибо он проверяется и удостоверяется не добрыми намерениями историка, за которое к тому же тот сам и ручается, а обнаруженной им закономерностью самого исторического процесса».

Увы, сам Троцкий, поддаваясь чисто человеческим эмоциям, частенько отступал от им же сформулированных методов, но, в конце концов, он был далеко не первым и не последним, кто так поступал, и это ничуть не обесценивает предложенную им методику.

Крайностей следует избегать. Их, как и полагается, две. Иные поклонники Сталина склонны понимать чересчур уж буквально все, что было при нем провозглашено и объявлено, – верят, например, что Тухачевский с компанией и в самом деле были германскими шпионами и наймитами мирового империализма. Меж тем, не так все просто, – свою пулю Тухачевский безусловно заслужил, но истина глубже и сложнее…

Антисталинисты, как они себя именуют, наоборот, видят решительно за всеми поступками Сталина примитивно понимаемую «жажду власти» – и подгоняют под эту глубоко ошибочную версию абсолютно все слова и дела вождя. Что нимало не способствует поиску истины.

Доходит до смешного. Даже у Б. Соколова, автора серьезного, эрудированного и не склонного к примитивным формулировкам, можно прочитать в «Сталине»: «Но почестей на родине диктатору было мало. Он мечтал о времени, когда все народы Земли назовут его своим учителем и кормчим».

Взявшись публиковать такие пассажи, поневоле выставляешь себя на осмеяние. Любопытно, каким это чудом Соколову, в жизни со Сталиным не общавшемуся, удалось проникнуть в его мечты, то есть мысли? С помощью некоей волшебной аппаратуры, полученной от дружественно настроенных пришельцев с Тау Кита, или посредством спиритического блюдечка? Единственным достоверным свидетельством в таких случаях были бы воспоминания кого-то чертовски к Сталину близкого, с кем вождь делился самыми заветными мыслями и даже мечтами. Ну, скажем Молотова: «Помню, как сейчас, что Сталин мне говорил не однажды под цинандали: „Ах, Вячеслав, порой я мечтаю, чтобы все народы Земли называли меня своим учителем и кормчим…“».

Но ведь нет подобных воспоминаний! Чьих бы то ни было. О чем бы Сталин ни мечтал, эти мечты умерли вместе с ним. А значит, научная добросовестность требует не разбрасываться голословными утверждениями вроде: «Сталин мечтал…», «Сталин думал…»

А ведь Соколов – еще из лучших! То, что писали и пишут худшие, я вообще не берусь цитировать, поскольку это не имеет никакого отношения к реальности. И не оригинально ни в коей степени – еще во времена Наполеона находились «обличители», которые уверяли, будто Бонапарт оттого пустился завоевывать Европу, что из-за своего маленького роста испытывал комплекс неполноценности перед женщинами и отчаянно искал способов как-то самоутвердиться в других областях жизни.

Стоит заметить, что перед женщинами Наполеон в жизни не комплексовал и с завидным постоянством затаскивал в постель редкостных красоток (то, что иные ему потом наставляли рога, никакого отношения к его маленькому росту не имеет, а касается лишь непостижимой женской души).

Но мы, кажется, отвлеклись? Приступим.

Предупреждаю заранее: в этой книге читатель встретит массу цитат, порой весьма обширных. К исполнению своего замысла автор отнесся так добросовестно, что обещает еще и статистические таблицы. Что поделать, читателя я привык уважать. Эта книга рассчитана на читателя думающего, серьезного, и слишком серьезным делам и людям она посвящена, а поэтому некоторой наукообразности избежать невозможно. Хотя иные ревнители академизма наверняка снова станут бубнить о «поверхностно-залихватском» толковании истории, как соизволил оценить мои скромные труды один пишущий господин (в отместку это его я цитирую много и обширно в одной из последних книг).

Итак…

Часть первая
Корабль без капитана

Глава первая
Россия, потерявшая Россию

Трудами иных деятелей культуры – среди пишущей братии в этом особенно преуспели Солоухин и Говорухин – в массовое сознание оказался успешно и надежно вбит образ царской России, прямо-таки как две капли воды похожей на сказочную страну Кокейн из саксонской мифологии: край всеобщего благоденствия с молочными реками в кисельных берегах и жареными перепелами, порхающими над головой в ожидании, когда обитателю сказочного царства захочется перекусить.

Мифология эта обширна и многостороння. Распространению ее способствуют и распеваемые с ностальгическим придыханием романсы:

 
– Гимназистки румяные,
от мороза чуть пьяные,
грациозно сметают рыхлый снег с каблучка…
 

И стихи Виктора Пеленягрэ об упоительных российских вечерах, где свалены в кучу все атрибуты сладкой жизни – и хруст французской булки, и что-то там еще…

И печатные сетования на большевиков, разрушивших страну, где «все было»: и свежайшие омары на витринах Елисеева, и фиалки прямиком из Пармы, и розовая ветчина, и сыр со слезой.

И задешево купленная мною антикварная открытка, где в 1912 г. некая Лиля непринужденно сообщает подруге Оле, что «провела две недели в имении у N».

Возражать трудно, все это и в самом деле было – и омары во льду, и воздушные пирожные, и юные гимназистки, и мягкие рессоры ландо… Вот только эта беспечная и сытая жизнь – с гимназистками и влюбленными в них юнкерами, с ветчиной на столе и хрустом французской булки – охватывала, прошу не забывать, не более пятнадцати процентов населения Российской империи. Остальные восемьдесят пять – это нищета. Вечно голодные крестьяне, которые почитали лакомством даже не французскую булку, а черный, без примесей, хлеб. Которые не жили, а мучительно выживали, от урожая до неурожая. И неважно, о славянах идет ли речь, или о жителях Средней Азии и Кавказа. Последним приходилось еще хуже – над ними, кроме царской администрации, сидели еще местные князьки с беками…

Но, увы, далеко не все, кто ностальгически вздыхает о «России, которую мы потеряли», задумывается всерьез, какое место занимали его предки в той потерянной России…

Давненько уж тому, во времена угара перестройки, мне пришлось на Урале крепко поспорить с местным активистом какой-то там демократической шараги, полковником Советской Армии в отставке, башкиром по национальности. Когда логические аргументы были исчерпаны, экс-полковник в бессильной ярости завопил: «Да при царе я бы вас на дуэль вызвал!»

Естественно, я тут же поинтересовался его родословной. Моментально выяснилось, что по отцовской и по материнской линии этот демократ (антисоветчик, конечно!) происходит из самых что ни на есть голодранцев, неграмотных и сирых, пасших стада местного бая или как он там называется…

Я прояснил свои, казенно говоря, корни. По материнской линии прадед был дворянином (правда безземельным, хоть и древностью рода гордым, в Литве таких предостаточно) и, более того, немаленьким чиновником путей сообщения, начальником вагонного депо, штатским полковником. По отцовской линии заставший революцию прадед – купчина и делец, классический сибирский ухарь: не миллионщик, конечно, но хваткий – тут вам и табуны, и торговые караваны в Китай, и подпольная скупка золотишка, и кое-какие шалости на таежных дорогах, о которых в приличном обществе не поминают.

И я никак не мог втолковать эмоциональному полковнику, что это Советской власти он обязан и погонами, и всем прочим. Что «при царе» мы с ним обитали бы в разных измерениях – какая там дуэль! Какая может быть дуэль между неграмотным башкирским пастушонком и человеком с подобными ветвями родословия?!

Логические аргументы на него, конечно, не действовали, как на всякого перестройщика и демократа. Ведь талдычил, что и при царе у него, мол, был шанс… Он не желал понимать, что шансов у меня при подобном раскладе было бы в тысячу раз больше, чем у сопливого пастуха-инородца.

Поэтому рискну дать мягкий, ненавязчивый совет всем, кто вслед за Говорухиным вздыхает по «Утраченной России» и проклинает злодеев-большевиков: достоверно выясните сначала, какое место в обществе занимали ваши прабабушки и прадедушки к семнадцатому году. Иначе может получиться неловко…

Ну, что же, давайте о революции. Решительно непонятно: если все в России обстояло так прекрасно, если подавляющее большинство жило безбедно, что же за паранойя охватила народы империи, заставив их своими руками разрушить столь процветающую, сытую и благополучную страну?

Особо подчеркну, что варианты «кучки» большевиков, равно как и «кучки» жидомасонов в качестве объяснения не годятся: ведь получается тогда, что сто пятьдесят миллионов человек – сытых! благополучных! всем довольных! – были совершенно безумны, если бездумно двинулись за кучкой кого бы то ни было?!

А что, если никакого всеобщего благоденствия и не было? Выслушаем несколько мнений о причинах революционных взрывов – и в нашей стране, и, так сказать, «вообще».

Английский писатель Паркинсон, автор знаменитого «Закона Паркинсона», однажды мимоходом высказался о причинах краха российской монархии так: «Любую революцию порождает само правительство, оно создает вакуум, куда бунтари засасываются, можно сказать, против воли… Империи рушатся потому, что гниют изнутри, а правители, на чьем счету нет никаких конкретных преступлений, приводят свой народ к катастрофе всем, чего они не удосужились сделать. А подлинные лидеры правят мощно, ярко, ведут за собой народ к четко поставленной цели. Когда этого нет, как, скажем, в царской России, возникает вакуум… Нас ввели в заблуждение историки: если верить им, революции совершали голодные крестьяне, замыслив бунт против своих хозяев. Так ли это? Люди, которые по-настоящему угнетены, никогда не поднимутся на бунт, и, если бы революции вырастали из народного недовольства, они случались бы гораздо раньше, когда дела обстояли еще хуже. Но в том-то и дело, что тираны процветают, а кресла трещат под их преемниками, у которых вроде бы самые благие намерения».

Ценное наблюдение, поскольку формирует очень важный закон революций: для всеобщего бунта мало всеобщей бедности. Нужно еще, чтобы полностью сгнила верховная власть…

В самом деле, вот пример: в Англии процветал тиран Генрих Восьмой, который повесил семьдесят две тысячи бродяг, истребил тысячи аристократов, в том числе и парочку собственных жен, ради мануфактур практически согнал с земли крестьянство, отменил католическую религию и заменил ее новой верой собственного изобретения с самим собою во главе. А на плаху впоследствии угодил слабый и бесцветный Карл Первый, который никого не казнил – он попросту не умел толково управлять, ни хорошо, ни плохо. Во Франции более полувека благоденствовал теоретик абсолютизма Людовик Четырнадцатый, доведя страну до полного истощения войнами и расточительностью двора – но головы лишился не он, а его никчемный потомок Людовик Шестнадцатый. В России не зафиксировано ни одного серьезного покушения на Ивана Грозного, Петра Первого и Николая Первого – да и в других державах дело обстояло примерно так же с их сатрапами и просто жесткими правителями…

Посмотрим, что говорили о революции не писатели, а серьезные, практические политики – например, «железный канцлер» Отто Бисмарк фон Шенхаузен, создатель Германской империи, победитель и в войнах, и в политике, и в дипломатии:

«Сила революционеров не в идеях их вождей, а в обещании удовлетворить хотя бы небольшую долю умеренных требований, своевременно не реализованных существующей властью».

К мнению Бисмарка вплотную примыкает мнение видного государственного деятеля С. Ю. Витте: «Все революции происходят оттого, что правительства вовремя не удовлетворяют назревшие народные потребности. Они происходят потому, что правительства остаются глухи к народным нуждам».

Поинтересуемся мнением вдвойне компетентных людей – тех, кто сделал революцию в России.

А. Ф. Керенский: «…Россия опоздала со своевременным переворотом сверху (о котором так много говорили и к которому так много готовились), опоздала предотвратить стихийный взрыв государства, не царизма, а именно всего государственного механизма. И нам всем вместе – демократии и буржуазии – пришлось наспех, среди дьявольского урагана страны и анархии налаживать кой-какой самый первобытный аппарат власти».

Сталин: «Октябрьская революция имела перед собой таких сравнительно легко преодолимых врагов, как более или менее слабую русскую буржуазию, окончательно деморализированный крестьянскими бунтами класс помещиков и совершенно обанкротившиеся в ходе войны соглашательские партии (партии меньшевиков и эсеров)».

Это сказано, правда, про Октябрь – но если вычеркнуть упоминание об «обанкротившихся партиях», то высказывание вполне применимо и к Февралю…

И, наконец, Троцкий: «Революция возникает, когда все антагонизмы общества доходят до высшего напряжения».

Вообще я бы рекомендовал людям думающим, а не проливающим слезу над говорухинскими лубками, прочитать от корки до корки «Историю русской революции» Троцкого. Многое можно уяснить и понять. Строго говоря, Троцких было два – ранний, если можно так выразиться, и поздний. Ранний – один из вождей успешно проведенной в огромной стране революции, один из организаторов и руководителей армии, выигравшей долгую и жуткую гражданскую войну. Все, что написано этим Троцким, стоит изучать самым внимательным образом. Не интересен и жалок поздний Троцкий – последовательно проигрывавший все, что можно было проиграть, скитавшийся по заграницам и уныло зудевший, что неправильно все происходит в Советском Союзе, потому что происходит оно под главенством не его, Троцкого, а Сталина. И даже смерть ему выпала какая-то нелепая – не вороненый маузер в него разрядили и не изящный стилет вогнали под пятое ребро, а треснули ледорубом по голове. Хорошо, хоть не кочергой…

Давным-давно во всем мире существует жесткое правило: при аварии на заводе спрос, в первую очередь, с директора. Если в воинской части царят бардак и развал, спрашивают с командира. Если на рифы налетел корабль, начнут с капитана.

А что за капитан двадцать три года отирался у штурвала корабля, именуемого Российской империей?

Прежде всего, его вообще не готовили к столь ответственному посту. Александр III, отец цесаревича Николая, умер внезапно и безвременно, в сорок девять лет (написал и холодком обдало: мой ровесник…). Смерти этой никто не ждал, император был прямо-таки былинным русским богатырем, из тех, что гнут подковы и сворачивают в трубочку серебряные рубли. Не зря после знаменитого крушения царского поезда без малейших усилий со стороны тогдашних пиарщиков в народе пошла гулять легенда, что государь-батюшка «своеручно» поднял крышу вагона, обрушившуюся было внутрь, да так и держал в одиночку, пока не вытащили наружу всех…

Александр умер, когда этого никто не ждал, и наследника попросту не готовили. Цесаревич занимался главным образом тем, что кушал шампанское и устраивал групповушки с балеринами.

Вообще-то, неподготовленность сама по себе ни о чем еще не говорит. Николая I тоже абсолютно не готовили к роли императора огромной державы – он до последнего момента не предполагал, что будет царствовать. И на трон он взошел, будучи лишь на три года старше Николая II – в двадцать девять.

Однако прадед и правнук – как небо и земля. Николай I, не обученный и не подготовленный к столь высокому посту, тем не менее с первых же часов проявил железную волю, сметя картечью декабристскую свору. И правил потом почти тридцать лет, подобрав неплохую команду исполнителей – что в дипломатии, что в финансах. Тридцать лет без потрясений, без провалов – это заставляет уважать. Правда, в самом конце его царствования грянула печальной памяти Крымская война, но это уже тема отдельного разговора. Гораздо важнее, что неудачная для России Крымская кампания так и не привела к потрясению основ, вовсе не оказалась дорогой к пропасти…

Николай II был бездарностью поразительной.

Временами на ум приходят и более жесткие эпитеты. Вот, например, узнаешь подлинные причины знаменитого покушения на него в Японии, когда его величество, будучи еще цесаревичем, путешествовал для расширения кругозора. Я много лет не мог доискаться ответа на несложный, в общем-то, вопрос: с какой это стати японский полицейский (следовательно, человек не случайный, а отобранный для серьезной службы с истинно японским тщанием) вдруг ни с того ни с сего попытался рубануть знатного иностранного гостя саблей по голове? Меж Россией и Японией в те времена еще не существовало ни малейших трений. Японцы – народ гостеприимный и уравновешенный… Сумасшедший он был, что ли? Солнцем голову напекло или белая горячка подстерегла?

Так вот – ничего подобного. Только в этом году удалось наконец-то докопаться до истинных причин, о которых почему-то умалчивали даже в советские времена, когда, казалось бы, сам бог велел…

Хотите знать, что там случилось? Да просто-напросто цесаревич Николай и его спутник принц Георг Греческий, изрядно поддавши, забрели в синтоистский храм и там, идиотски хихикая, начали колотить тросточками по священным для синтоистов храмовым колоколам. Пошли разговоры, люди возмутились, вот полицейский и не выдержал…

Вряд ли стоит его винить. Попробуйте представить, какую бы реакцию вызвало в том же году в России поведение двух иностранцев, которые, забредя пьяненькими в православный храм, начали бы с гоготом стучать тростями по лампадам… Могли бы и на месте затоптать, опоздай полиция вмешаться.

И это вовсе не «грешок молодости». В этом – весь Николай, по уму и задаткам с грехом пополам подходивший на роль полковника или начальника департамента, но совершенно не способный мало-мальски толково управлять Россией. Сохранилось убийственное по сарказму высказывание генерала Драгомирова: «Сидеть на престоле годен, но стоять во главе России не способен». Министр иностранных дел Н. П. Дурново (кстати, в своей обширной докладной записке предсказавший революцию задолго до семнадцатого года) считал, что Николай «обладает средним образованием гвардейского полковника хорошего семейства» – а это, согласитесь, маловато для человека, стоящего у руля огромной империи. Не менее категоричен известный юрист Кони: «Его взгляд на себя, как на провиденциального помазанника божия, вызывал в нем подчас приливы такой самоуверенности, что ставились им в ничто все советы и предостережения тех немногих честных людей, которые еще обнаруживались в его окружении… Трусость и предательство прошли красной нитью через всю его жизнь, через все его царствование, и в этом, а не в недостатке ума и воли, надо искать некоторые из причин того, чем закончилось для него и то, и другое… Отсутствие сердца и связанное с этим отсутствие чувства собственного достоинства, в результате которого он среди унижений и несчастья всех близко окружающих продолжает влачить свою жалкую жизнь, не сумев погибнуть с честью».

Это написано за год до стрельбы в подвале дома Ипатьева. Могут возразить, что Кони, собственно говоря, с Николаем общался мало, если общался вовсе, и знает его плохо, поверив на слово клевете и наветам…

Что ж, вот свидетельства тех, кто как раз находился при Николае достаточно долго и имел возможность хорошо узнать личность самодержца.

Министр внутренних дел Святополк-Мирский: «Царю нельзя верить, ибо то, что он сегодня одобряет, завтра от этого отказывается». Это было сказано в разговоре с С. Ю. Витте. Тот же Святополк-Мирский считал, что «все приключившиеся несчастья основаны на характере государя».

Министр внутренних дел И. Л. Горемыкин, предшественник Мирского, предупредил, передавая ему дела: «Помните одно: никогда ему не верьте, это самый фальшивый человек, какой есть на свете».

А впрочем, Николай и сам признавался: «Я всегда во всем со всеми соглашаюсь, а потом делаю по-своему».

Генерал А. А. Мосолов, начальник канцелярии министерства двора в 1900–1917 гг.: «Он увольнял лиц, долго при нем служивших, с необычайной легкостью. Достаточно было, чтобы начали клеветать, даже не приводя никаких фактических данных, чтобы он согласился на увольнение такого лица. Царь никогда не стремился сам установить, кто прав, кто виноват, где истина, а где навет… Менее всего склонен был царь защищать кого-нибудь из своих приближенных или устанавливать, вследствие каких мотивов клевета была доведена до его, царя, сведения».

Между прочим, Святополк-Мирский, в полном соответствии с предупреждениями Горемыкина, стал жертвой очередной подлой выходки Николая. В 1905 г. царь разрешил Мирскому вести переговоры с лидерами земского движения и сказал, что согласен на проведение ими своего съезда… но уже во время этого разговора готовил проект рескрипта об отставке министра за «уступчивость» в переговорах с оппозицией.

«Убожество мысли и болезненность души» – это слова Дурново.

«Ничтожный, а потому бесчувственный император. Громкие фразы, честность и благородство существуют только напоказ, так сказать, для царских выходов, а внутри души мелкое коварство, ребяческая хитрость, пугливая лживость», – это Витте.

Генерал Врангель (тот самый): «Царь ни точно очерченных пороков, ни ясно определенных качеств не имел. Он был безразличен. Он ничего и никого не любил».

Здесь, разумеется, самое время вступить протестующему хору фанатов Николая: как же так, «никого не любил»?! Не забывайте, что Николай Александрович и женился-то по страстной любви!

Совершенно верно, Николай женился по страстной любви.

В чем и заключается его первое предательство интересов России.

Здесь нет и тени преувеличения. Проблема эта уже давным-давно исследована теоретиками монархической идеи с самых разных сторон: самодержец, кроме огромных, ничем и никем, кроме Бога, не стесненных прав, обладает добровольно возложенными на себя обязанностями. Одна из таких обязанностей – забыть о том, что монарх может, подобно обычному человеку, жениться по любви. Не может. Не имеет права. Брак монарха должен, в первую очередь, преследовать две цели: