Текст книги "Екатерина II. Алмазная Золушка"

Глава четвертая
Явное и потаенное

Ах, каким блестящим, пышным и веселым был елизаветинский двор! Быть может, второго такого и не было за всю историю Российской империи…

Давайте не будем заниматься скучными пересказами. Откроем лучше записки французского дипломата графа де ла Мессельера. Очевидец, как-никак…

«Знатные лица обоего пола наполняли апартаменты дворца и блистали уборами и драгоценными камнями. Красота апартаментов и богатство их изумительны; но их затмевало приятное зрелище четырехсот дам, вообще очень красивых и очень богато одетых. К этому поводу восхищения вскоре присоединился другой: внезапно произведенная падением всех стор (штор – А. Б.) темнота сменилась в то же мгновение светом 1200 свечей, отражавшихся со всех сторон в зеркалах. Заиграл оркестр из 80 музыкантов, и бал открылся. Во время первых менуэтов послышался глухой шум, имевший, однако, нечто величественное; дверь быстро отворилась настежь, и мы увидели императрицу, сидевшую на блестящем троне. Сойдя с него, она вошла в большую залу. Окруженная своими ближайшими царедворцами. Зала была очень велика, танцевали зараз по двадцати менуэтов, что составляло довольно необыкновенное зрелище… бал продолжался до одиннадцати часов, когда гофмаршал пришел доложить ее величеству, что ужин готов. Все перешли в очень обширную и изящно убранную залу, освещенную 900 свечей; в которой красовался фигурный стол на несколько сот кувертов (столовых приборов – А. Б.) На хорах залы начался вокальный и инструментальный концерт, продолжавшийся во все время банкета. Кушанья были всевозможных наций, и служители были русские, французы, немцы, итальянцы, которые спрашивали у единоплеменных им гостей, что они желают».

Между прочим, француз описывает самый обычный, рядовой бал – торжества были не в пример пышнее…

Каждый вторник устраивались «машкерады» – такие же балы, но мужчины обязаны были являться на них в дамских платьях, а женщины в мужском наряде. Сама Елизавета была стройной, и ей мужской наряд был как нельзя более к лицу – но не все дамы в нем смотрелись надлежащим образом. Ну, а как себя чувствовали мужчины в платьях, догадаться нетрудно… Скверно.

Екатерина вспоминала об одном из таких маскарадов: «…мужчины вообще были злы, как собаки, потому что не могли справиться со своими гигантскими фижмами, женщины в мужских костюмах были и того безобразней, вполне хороша была только императрица, к которой мужское платье отлично шло».

О том, какие сцены происходили на таких маскарадах, лучше всего расскажет опять-таки сама Екатерина: «Сиверс, тогда камер-юнкер, был довольно большого роста, а надел фижмы, которые дала ему императрица; он танцевал со мной полонез, а сзади нас танцевала графиня Гендрикова: она была опрокинута фижмами Сиверса, когда тот на повороте подавал мне руку; падая, он так меня толкнул, что я упала прямо под его фижмы, поднявшиеся в мою сторону; он запутался в своем длинном платье, которое так раскачалось, и вот мы все трое очутились на полу, и я именно у него под юбкой; меня душил смех, и я пыталась встать, но пришлось нас поднимать, до того трудно было нам справиться, мы так запутались в платье Сиверса, что ни один из нас не мог встать, не роняя двух других».

Совсем молоденькой Екатерине, нет сомнения, было по-настоящему весело – а вот другим вряд ли. Народ в основном был уже в солидных годах…

Придворные, кстати, не имели права вступать в брак без специального разрешения Елизаветы, которая даже назначала день свадьбы – но могла и забыть, а напоминать государыне никто не осмеливался. И женихи с невестами порой ждали годами…

Но вернемся к Екатерине. Она все-таки еще не жена наследника престола… собственно, она еще не Екатерина, а по-прежнему Софья. Не было еще ни крещения, ни даже обручения.

Екатерина с ее острым умом быстро находит нужную линию поведения – она должна как можно быстрее стать русской!

Ей всего пятнадцать, но она, как честно признавалась впоследствии в своих «Записках», прекрасно понимала, каковы ставки в игре. Не обратно же возвращаться в убогий Штеттин после того, как увидела настоящую роскошь?

Она начинает изучать православие у духовника Симеона Тодорского и русский язык у учителя Ададурова. Занимается всерьез, зубрит русский и днем, и ночью – а чтобы не заснуть, расхаживает по комнате босиком, в одной сорочке. И жестоко простужается.

Это не какой-то насморк, а нешуточное воспаление легких. Принцесса София – пока еще София – не пороге смерти. Лечат ее главным образом кровопусканием, которое тогда считалось панацеей от всех болезней. За двадцать семь дней больной пускают кровь шестнадцать раз.

Несмотря на этакое лечение, девушка начинает поправляться. Даже в лихорадке она сохраняет ум и волю: вдруг становится известно, что мать, видя, что дочь совсем плоха, предложила позвать протестантского пастора. Однако София категорически отказывается и просит, чтобы позвали как раз православного отца Симеона – она, мол, уже чувствует себя православной.

Этот случай произвел на русский двор и в первую очередь императрицу самое лучшее впечатление.

Правда, все едва не рухнуло в одночасье…

Принцесса Иоганна, оказавшись при дворе, с головой ушла в политические интриги, завела по тогдашней моде «салон», где стали собираться враги канцлера Бестужева: Трубецкие и Бецкой, пруссаки Брюмер и Мардефельд, французский посол Шетарди. Правда, Шетарди еще как бы не совсем полноправный посол: он обосновался в Петербурге, но верительные грамоты императрице вручать не спешит, охотно объясняя всем и каждому, что на этот ответственный шаг пойдет лишь после того, как Бестужева снимут с должности, а еще лучше – закатают в Сибирь. Вот тогда Шетарди «настоящему» канцлеру и представится…

Одна беда: мастерица плести интриги из Иоганны никакая. В захолустном Штеттине научиться этому высокому искусству было затруднительно. Да и остальные – интриганы не первого сорта. А Бестужев, даром что продажная шкура, интриганом был первоклассным.

Его агенты втихомолку вскрывали зашифрованную переписку французского посла – и, мало того, подобрали к шифру ключик. Бестужев скопировал кое-какие места из писем и пошел с ними к императрице. Удар он рассчитал безошибочно, прекрасно зная, что характер у Елизаветы отнюдь не ангельский…

Политики эти отрывки из перехваченных писем не касались вовсе. Шетарди жаловался в Париж на «лень и легкомыслие» Елизаветы, на страсть к увеселениям, заставляющую ее менять платья по пять раз в день…

Вот это Елизавету взбесило пуще всяких политических интриг! Она так рявкнула на своих министров, что бедолагу Шетарди выслали из Петербурга в двадцать четыре часа – и даже, скрупулезно выполняя инструкции императрицы, выломали и забрали портрет Елизаветы, прикрепленный к крышке золотой с алмазами табакерки, которую она сама незадолго до того подарила французу (саму табакерку, не мелочась, послу оставили).

Следом выперли обратно в Штеттин неумелую интриганку Иоганну – а за компанию с ней едва не присовокупили и саму Софью: мол, яблочко от яблони… Однако Софья на суровой беседе с Елизаветой сумела оправдаться и уверить разгневанную дщерь Петрову, что не имела никакого отношения к этому самому «салону» (пожалуй, и в самом деле не имела, вряд ли пятнадцатилетнюю девушку приняли на равных в круг прожженых заговорщиков).

Гроза миновала. А вскоре, 28 июня 1744 г., Софья в самой торжественной обстановке, в церкви Головинского дворца, приняла православие…

Все! София Фредерика Августа (или все же Доротея) исчезла навсегда – как и некая Фикхен. Отныне и до смерти существовала лишь Екатерина Алексеевна. Почему «Алексеевна», кстати? Да просто оттого, что в русских святцах нет имени «Христиан». Вспомнили, что у Екатерининого батюшки есть еще и второе имя «Август» – а его нельзя было перевести на русский иначе как «Алексей». Вот и получилась Екатерина Алексеевна.

Между прочим, Христиан-Август, человек, надо полагать, упрямый. Чуть ли не до самого последнего момента сопротивлялся переходу дочери в православие, твердил, что на свете есть лишь одна истинная вера – лютеранская. Видимо, он все же был человеком верующим, вразрез с вольнодумством восемнадцатого столетия…

Но его доломали с помощью Фридриха Великого. Фридрих разыскал в берлине некоего красноречивого лютеранского пастора, и тот довольно быстро как-то все же убедил Христиана, что лютеранская вера настолько похожа на православную, что это, собственно, одно и то же. Сколько он получил от Фридриха (пастор, я имею в виду), истории осталось неизвестным.

В общем, последнее препятствие оказалось преодоленным. Екатерину на следующий день еще более торжественно обручили с Петром – а через два месяца и обвенчали. Жених был еще болен после перенесенной оспы, но Елизавета торопила события безжалостно: ей позарез нужно было обзавестись официальными и законными наследниками престола. Как-никак под надежной охраной все еще томилась незадачливая Брауншвейгская фамилия – свергнутая Елизаветой правительница Анна Леопольдовна, ее пятилетний сын, законный российский император Иоанн VI, и их многочисленная родня.

Между прочим, преследовавшие всю жизнь Елизавету страхи, что ее, в свою очередь, свергнет кто-то удачливый, а то и вовсе зарежут, были отнюдь не беспочвенны. Через год после свадьбы Екатерины и Петра возле спальни Елизаветы охрана сцапала незнакомца с кинжалом в руке. Кто его послал, навсегда останется неизвестным – как его ни пытали, ни словечка не добились, так и помер…

Конец всем треволнениям и нервотрепкам? Не спешите…

Всего через девять месяцев после свадьбы неугомонный Бестужев представил Елизавете обширный документ (сохранившийся до настоящего времени). По форме это было вроде бы безобидное «руководство к воспитанию» юной пары, а на деле – самая что ни на есть настоящая телега. Обвинение на обвинении. Петру ставилось в вину, что он, например, «говорит грубые и неприличные шутки своим приближенным», а также «публично гримасничает и коверкается всем телом».

Обвинения против Екатерины были гораздо серьезнее: отсутствие усердия в православной вере, запрещенное ей вмешательство в государственные дела, наконец, «чрезмерная фамильярность» с молодыми вельможами.

Последний пункт особенно интересен. Касается он трех конкретных персон: молодых братьев Чернышевых, пользовавшихся особой благосклонностью великого князя и княгини. С Андреем Чернышовым Екатерина поддерживала очень уж приятельские отношения, дававшие почву для сплетен.

Ей тогда было семнадцать – по меркам восемнадцатого века к этому возрасту молодой даме полагалось бы уже иметь пару-тройку любовников…

Оговорюсь сразу: так и осталось неизвестным, насколько далеко зашли отношения Андрея Чернышева и Екатерины, происходило что-нибудь на «ложе любви» или нет. Но отношения, в самом деле, были крайне фамильярными. Дошло до того, что однажды Чернышов вечерней порой с самым непринужденным видом хотел было проникнуть в спальню Екатерины. Екатерина его, правда, не впустила – но и не прогнала, стояла, приотворив дверь, и они долго и мило беседовали. Зная семнадцатилетних кокеток, можно представить, что беседа не лишена была игривости. Вот только подкрался откуда камергер двора Девьер и эту милую беседу безжалостно оборвал – в рамках соблюдения приличий и этикета. Девьер был человеком Бестужева.

На другой день всех трех братьев Чернышовых потихонечку изъяли, два года продержали под арестом, а потом велением Тайной канцелярии разослали по дальним гарнизонам… К молодой чете приставили высокопоставленных соглядатаев – под видом приближенных.

Правда, через шесть лет Чернышова из ссылки все же вернут – и он вновь окажется при дворе, вновь встретится с Екатериной, меж ними завяжется оживленная тайная переписка – и, когда она впоследствии будет издана, специалисты по «галантному веку» в один голос будут уверять: если учесть тогдашние каноны, речь может идти исключительно об обмене посланиями меж любовниками…

А вскоре появляется еще одни придворный красавец – Сергей Салтыков. Вот относительно него никогда не было никаких сомнений: давным-давно доказано, что он был не только любовником Екатерины, но и настоящим отцом цесаревича Павла Петровича. Самое пикантное, что происходило все не то что при попустительстве, а по прямому приказу Елизаветы. Дело в том, что у молодой четы слишком долго не было ребенка, и Елизавета, по свидетельствам современников, не особенно и деликатно напомнила Екатерине, в чем, собственно, состоят ее обязанности как великой княгини. Грубо говоря, дите необходимо, как штык!

Екатерина вняла: во-первых, в ее положении не особенно и поспоришь, а во-вторых, к тому времени она уже, как бы это поделикатнее выразиться. Увлеченно следовала традициям галантного века.

В общем, родился наследник цесаревич Павел Петрович. Салтыкова сразу же после этого радостного события услали за границу с явно надуманными поручениями – и велели сидеть там подольше. Он и сидел, тихо, как мышь под метлой.

Сохранилась легенда – а может, и доподлинная быль – что император Александр III однажды настойчиво потребовал у одного из историков, знатоков екатерининского времени сказать ему наконец: кто же все-таки был отцом Павла? Тот, помявшись, все же сказал честно: уж не посетуйте, ваше императорское величество, но, по всем данным, Салтыков… Император, ничуть не огорчившись, якобы воскликнул:

– Слава Богу! Есть во мне все же русская кровь!

Ну, а в дальнейшем Екатерина свои «маленькие радости» искала уже самостоятельно.

Семейная жизнь Петра и Екатерины не сложилась с самого начала. Все, что нам известно – а известно немало, – позволяет с уверенностью утверждать, что не то что о любви, но и о малейшей симпатии речи не шло.

А, собственно, чего другого ожидать, когда совершенно чужих друг другу молодых людей ведут под венец, нисколько не интересуясь их мнением, исключительно из высших государственных интересов?! Коронованные особы – люди в этом смысле глубоко несчастные, поскольку не имеют права на брак по любви.

Остается искренне посочувствовать…

Хотя, в некотором смысле, семейная жизнь являла собою не череду скандалов, как кто-то мог подумать, а чуть ли не идиллию. Вот именно, я это пишу без малейшей иронии. Петр – в общем, человек добрый и славный парень – простодушно выкладывал Екатерине все о своих многочисленных увлечениях, ничуть не скрывая имен. Екатерина, правда, с мужем не откровенничала – но поддерживала отнюдь не платонические отношения с молодым красавчиком, родовитым польским шляхтичем Станиславом Понятовским, служившим тогда у английского посла Вильямса…

Гораздо позже она воистину по-царски вознаградит бывшего любовника – сделает его королем Польши.

К превеликому сожалению, еще с восемнадцатого века повелось, едва зайдет речь о семейной жизни Петра и Екатерины, сваливать вину за все трения и нескладности исключительно на Петра: он-де и придурок, и деспот, и физически неспособен был к сексу, и первым завел симпатию на стороне (особенно меня умиляют «исследователи», которые, не давая себе труда приложить минимальные умственные усилия, объединяют два последних обвинения. Именно так: «Петр был импотентом, а вдобавок завел кучу любовниц»…).

На деле вину в равной степени разделяют обе стороны – точнее, главная вина лежит на инициаторах брака. И, к тому же, за прошедшие два столетия отчего-то на события принято было смотреть исключительно глазами Екатерины – хотя она сторона весьма пристрастная…

Сохранилось немало свидетельств совершеннейшего пренебрежения Петра к молодой женушке – но сохранились и его собственные письма Екатерине, из которых следует, что и она откровенно пренебрегала супружескими обязанностями…

Одним словом, во всей этой истории нет ни правых, ни виноватых. Тем более что и век на дворе стоял… галантный. Вот и искали радостей на стороне совершенно чужие друг другу люди, ставшие мужем и женой по чужой воле. Ситуация далеко не новая в мировой истории, чего уж там, вот только победившей стороной оказалась Екатерина, и обстоятельства, при которых она избавилась от супруга, были таковы, что Петра следовало превратить в форменное исчадие ада. С тех пор и пошло…

Мне приходилось даже встречать современное утверждение, неведомо на чем основанное, что якобы «все любовницы Петра были некрасивы». Тот, кто это написал, явно никогда не видел портрета княгини Елены Куракиной, одной из самых ярких придворных красавиц (и самой беспутной, к слову).

В 1752 г. Петр, покончив с прежними мимолетными привязанностями, «слюбился», как простодушно выражались современники, с женщиной, которая, нет никакого сомнения, следующие десять лет, до его смерти, была его первой и единственной любовью – Елизаветой Романовной Воронцовой (сохранившийся портрет позволяет судить, что и она была отнюдь не безобразна, разве что полновата чуточку, но это уже дело вкуса). Связь эта нисколечко не скрывалась, наоборот, демонстративно подчеркивалась. Именно в этом году меж Петром и Екатериной фактически произошел разрыв – они, разумеется, продолжали пребывать в законном браке и старательно выполнять все положенные формальности, но фактически, повторяю, брак окончательно распался. На отношения наследника с Воронцовой уже и сама Елизавета смотрела сквозь пальцы: быть может, еще и оттого, что сама подавала не особенно и положительный пример, оставив законного мужа Разумовского ради молодого красавца Ивана Шувалова.

В свое время в книге «Гвардейское столетие» я старательно пытался развеять устоявшийся миф о Петре III как дурачке и бездельнике. К ней и отсылаю читателя – а эта книга о Екатерине.

Стоит упомянуть, что ее амурные приключения на стороне уже тогда не были ни для кого тайной. А потому ползали самые причудливые слухи – о наследнике Павле, в частности. Болтали, что Екатерина родила мертвого ребенка, но это сохранили в тайне (позарез требовался наследник!), младенчика схоронили потихоньку и заменили «чухонским», то есть финским новорожденным. Фантазия у распространителей подобных слухов работала на всю катушку: дескать, чтобы сохранить строжайшую тайну, и отца мальчика, местного пастора, и всех его односельчан под конвоем погнали в вечную ссылку на Камчатку, мало того, ради пущего совершенства саму деревню раскатали по бревнышку и запахали место, где она стояла…

Документальных подтверждений, разумеется, нет ни одного. Лично я, зная нравы того жестокого века, полагаю: будь эта история правдой, обитателей деревни (благо их, по той же легенде, было всего-то человек двадцать) наверняка попросту утопили бы в болоте – так гораздо проще и надежнее с точки зрения секретности…

Самое интересное, что эта легенда имела продолжение! Якобы у пастора на Камчатке родился еще один сын, как две капли воды похожий на императора Павла – и под старость осел не где-нибудь, а в Красноярске, и его квартирный хозяин отписал в столицу Александру I: мол, ваше величество, у меня тут прижился родной ваш дядюшка, в пошлой бедности пребывающий. И Александр будто бы распорядился найти дядюшку (родная кровь как-никак!), и отыскал его пристав Алексеев, и отправил в Питер, где царского дядю на всякий случай посадили в Петропавловскую крепость, чтобы не сболтнул чего…

Во как! Впечатляет?

По другим источникам, «брат Павла» и в самом деле существовал – но тогда же был очень быстро уличен в том, что никакой он не красноярец и не камчадал, а крепостной крестьянин князя Голицына из подмосковной деревушки, по старой российской (а также общеевропейской) традиции подавшийся в самозванцы…

Вот это как-то больше похоже на правду. И очень похож на нее же следующий эпизод: однажды, на коронации Николая I, внучка Сергея Салтыкова появилась на публике, украсив себя драгоценностями, в которых знающие люди моментально опознали екатерининские, считавшиеся ею потерянными еще при жизни Елизаветы…

Вернемся к Екатерине. Я никоим образом не хочу в рассказе о ней зацикливаться на супружеских изменах и внебрачных детях. Будь Екатерина очередной недалекой и развратной дамочкой, не стоило бы и огород городить – писать о такой скучно и неинтересно. Но в том-то лично для меня и заключается грустный парадокс, что, при всем моем уважении и сочувствии к оклеветанному, оболганному Петру Федоровичу, в жизни совсем не похожему на злобную карикатуру, при всех моих попытках показать истинный облик этого неглупого, незаурядного человека я не могу не испытывать столь же искреннее уважение к Екатерине. По логике событий, следовало бы ее возненавидеть – а вот поди ж ты, не получается…

Очень уж яркая была личность… Поневоле заставляющая себя уважать и чуть ли не восхищаться.

Так вот, за все эти восемнадцать лет жизни в России в качестве великой княгини, она не только плясала на балах и крутила пылкие романы (с людьми, как на подбор, мелкими, не блиставшими особенными способностями, что Чернышов, что Салтыков, что Понятовский).

Все эти годы она усердно и вдумчиво читала.

И отнюдь не бульварные романы (которых тогда в процентном отношении ко всей книжной продукции было ничуть не меньше, чем в наше время).

Еще до перехода в православие и брака с Петром Фикхен – пока что Фикхен! – вновь встретилась с ученым книжником графом Гилленборгом, приехавшим с дипломатической миссией. Екатерина написала для него некий «автопортрет», только не красками на холсте – а некий трактат под названием «Портрет философа в пятнадцать лет» (ей тогда было именно пятнадцать. До нас это произведение, к превеликому сожалению, не дошло. Екатерина его сожгла с прочими бумагами в минуту опасности, о которой будет рассказано ниже). Самое интересное, что граф к этому сочинению отнесся крайне серьезно. И сказал девочке примечательные слова, дошедшие до нашего времени:

– Вы можете разбиться о встречные камни, если только душа ваша не закалится настолько, чтобы противостоять опасностям.

Судя по событиям последующих лет, Екатерина этот совет запомнила на всю жизнь…

Гилленборг и посоветовал ей заняться самообразованием. И она читала, читала, читала: историков, философов, как древних, так и современных ей. Платон, Бейль, Монтескье, Цицерон… Не самое легкое чтение, сужу по собственному опыту: Монтескье я осилил лишь полтора тома из трех, а на Платона и вовсе не хватило духу. А потому могу сказать с уверенностью: следует относиться с неподдельным уважением к юной красивой девушке, которая пропускает балы и свидания с любовниками ради того же Монтескье.

Между прочим, в ее написанном в двадцать лет спустя письме Гилленборгу были примечательные строчки: «Я считаю себя очень и очень обязанной вам, и, если имею некоторые успехи, то в них вы участвуете, так как вы развили во мне желание достигнуть до совершения великих дел».

Так что перед нами – не только неверная женушка, увлеченно коллекционирующая любовников, но и вдумчивый, серьезнейший читатель, осиливший превеликое множество умных книг. Тацит, «Записки» Брантома, Вольтер, «Энциклопедия» Дидро и Д’Аламбера, «История Генриха VI» Перефикса, «Церковная история» Барония, «История Германии» отца Бара… Вы что-нибудь из этого читали? Я – тоже нет…

Записки Екатерины, сделанные ею до 1762 г., интересны еще и тем, что написаны не для публики, а исключительно для себя. Стоит привести кое-какие отрывки…

«Я хочу, чтобы страна и подданные были богаты; вот начало, от которого я отправляюсь».

«Желаю и хочу только блага стране, в которую привел меня Господь. Слава ее делает меня славною».

«Свобода – душа всего на свете, без тебя все мертво. Хочу повиновения законам; не хочу рабов; хочу общей цели – сделать счастливыми, но вовсе не своенравия, не чудачества, не жестокости, которые несовместимы с нею».

«Когда на своей стороне имеешь истину и разум, тогда это следует высказывать перед народом, объявляя ему, что такая-то причина привела меня к тому-то; разум должен говорить за необходимость. Будьте уверены, что он победит в глазах большинства».

«Власть без доверия народа ничего не значит. Легко достигнуть любви и славы тому, кто этого желает: примите в основу ваших действий, ваших постановлений благо народа и справедливость, никогда не разлучные. У вас нет и не должно быть других видов. Если душа ваша благородна, вот ее цель».

«Хотите ли вы уважения общества? Приобретите доверенность общества, основывая весь образ ваших действий на правде и общественном благе».

Проще всего сказать (как это и было принято в советские времена), что Екатерина «лицемерила» и «завоевывала дешевую популярность». Но в том-то и дело, что, став самодержицей Всероссийской, она всерьез пыталась осуществлять многое из того, что обдумывала и формулировала в молодости. Правда, слишком многое у нее не получилось, но тут уж вина не самой Екатерины, а времени и века, с которыми приходится считаться даже самовластным монархам… Позже мы поговорим об этом гораздо подробнее.

А пока мы на некоторое время расстанемся с Екатериной – с молодой красавицей, матерью наследника престола, живущей, если взглянуть правде в глаза, в совершеннейшем отчуждении с законным мужем. С великой княгиней, давно и обстоятельно строящей на бумаге планы управления государством. С пылкой женщиной, в полном соответствии с повсеместными традициями галантного века частенько меняющей любовников – изящно и решительно, совершенно в духе столетия.

Отвернемся от блистательного Петербурга и посмотрим на Запад, куда уходит солнце.

По европейским дорогам пылит кавалерия, тяжело катят пушки, шагают колонны пехоты в разноцветных, ярких мундирах – никто еще не заботится о маскировочной одежде, слыхом не слыхивал про цвет хаки. Красные мундиры, синие, зеленые, белые… Золотое шитье, пышные плюмажи, шпаги в самоцветах…

Август 1756 года. Первые выстрелы. Прусская пехота переходит саксонскую границы.

Началась Семилетняя война!