Текст книги "Каро-Кари"

А. Чагай
Каро-Кари

© Чагай А., 2016.

© ООО «Написано пером», 2016.

Все события и персонажи вымышлены, любые совпадения случайны.

Любовь – это пламя, которое сжигает все вокруг.

Шейх Руми

Жизнь – недурная пьеса со скверно написанным третьим актом.

Трумэн Капоте

Неподвижная азиатская ночь. Черное небо утыкано сотнями звезд. До них едва не достают верхушки гор, которые окружают Исламабад. Здесь начинаются Гималаи и Гиндукуш. Это – север Пакистана, где не бывает такой одуряющей жары, как на юге, в Карачи, Лахоре или Мултане. А зимой или даже поздней осенью в этой части страны становится прохладно, в ночное время – даже холодно. Температура опускается до нуля градусов, в горах выпадает снег. Днем, правда, солнышко пригревает, и горожане и сельские жители радуются теплой погоде.

Но сейчас о ней можно было только мечтать. Конец ноября. Пронизывающий ветер, предвестник зимнего муссона, гулял по улицам дипломатического анклава – района на окраине пакистанской столицы, выделенного для миссий зарубежных стран. Несмотря на привилегированный статус, благоустроенным назвать его было трудно. Неподалеку – отравленное фекалиями и химическими удобрениями озеро Равал, откуда доносились тошнотворные запахи. По пустынным улицам бродили одинокие козы и коровы, страдавшие от бессонницы.

Пастухи из близлежащих деревень пригоняли сюда скот – попастись на зеленых лугах, еще не застроенных зданиями дипломатических представительств – и порой располагались тут же на ночлег. Спали, завернувшись в теплые пашмины, прямо на земле. Охранники у ворот посольств кемарили, сжимая в руках оружие.

Все как всегда, ничто не предвещало опасности. Неожиданно на одной из улиц возникла темная фигура. Шла осторожно, спотыкаясь. Человек крупный, мощного телосложения. Приблизился к воротам посольства одной из небольших европейских стран. Здесь даже охранника не было: государство бедное, приходилось экономить. Один чокидар[1]1
  Сторож, охранник (урду).


[Закрыть] в застиранном шальвар-камисе[2]2
  Просторная рубаха и шаровары – традиционный местный костюм, который носят и мужчины, и женщины.


[Закрыть] посапывал на траве. Рядом – стоптанные сандалии.

Ворота были закрыты, но снизу их отделял от земли довольно широкий просвет. Злоумышленник ухитрился протиснуться сквозь это пространство. Крадучись, прошел по аллее и на мгновение застыл перед дверью, которая вела в резиденцию главы миссии. Аккуратно, не торопясь, повернул ручку и с облегчением вздохнул. Ни хозяева, ни прислуга не позаботились обезопасить себя и запереть дверь. Путь был свободен. Незнакомец так же крадучись заскользил по коридорам внутри дома. Видно, планировка ему была известна и, пройдя сквозь анфиладу комнат, он безошибочно отыскал нужное ему помещение – спальню посла Мичко Желева. Дипломат мирно почивал на широкой постели вместе со своей супругой. Неровно гудел кондей[3]3
  Кондиционер (жаргонизм).


[Закрыть]. На тумбочке – недопитая бутылка бренди, пепельница с окурками, детектив в бумажной обложке.

Хоть незнакомец был могуч и широк в плечах, вел он себя несколько неуверенно, во всяком случае, не так, как полагалось злодею-грабителю. Встав посередине спальни, принялся нервно облизывать губы, переминаясь с ноги на ногу. Наконец решился и слабым голосом позвал посла:

«Эй… Эй…». Мичко продолжал спать. Незнакомец сделал пару шагов вперед, склонился над спящим и легонько потряс его за плечо. Мичко что-то промычал, неохотно расставаясь с очевидно приятными сновидениями, и открыл глаза. Поначалу ничего не мог понять. Затем, разглядев нависшую над ним рожу (именно рожу, опухшую, с мутным и бесспорно пьяным взглядом), заорал благим матом. Немедленно проснулась супруга. Сноровисто вскочила и бросилась к выходу, выкрикивая то, что обычно выкрикивают при таких обстоятельствах: «Грабят! Убивают! На помощь!». Впрочем, надежда на то, что ее кто-то услышит, была невелика. Метрах в ста находилось российское посольство, но толстые каменные стены и густые деревья служили надежной звукоизоляцией.

Тем временем незнакомец совсем не угрожающе, а скорее жалобно пробормотал:

– Мичко, ну ты че… Я ж по делу. Ты че…

Однако Мичко не унимался и вопил в унисон с супругой, отпихивая незваного гостя руками и ногами. Тот был явно огорчен, однако не терял надежды выправить ситуацию:

– Мичко, ты извини… Мне бы того… этого… У тебя чего есть, а?

Мичко, постепенно приходя в себя, сообразил, что над ним склонился не бандит или того хуже – убийца, а жаждавший спиртного дежурный комендант российского посольства Владимир Караваев. Он изумленно произнес:

– Володя, ты?

– А то, – сумрачно подтвердил Караваев. – Ты спишь, а мы дежурим…

Немного успокоившись и почувствовав уверенность в себе, Мичко начал ругаться на родном языке. Затем перешел на русский:

– Болван, кретин! Спятил! – Бросившись к телефону, набрал номер, но не дождался ответа.

– Что за черт! Где Талдашев? Спит и телефон отключил!

Талдашев был офицером безопасности российского посольства.

– Безобразие! – Распалившийся дипломат снова принялся жать на кнопки телефонного аппарата. Ему ответил заспанный голос: «Посольство России…»

– Мне Бахыта! Талдашева!.. – возбужденно пролаял в трубку Мичко. – Где Талдашев?!! Спит?… Разбудить, мать вашу!.. Как не можете?! А кто может?!

Он в ярости бросил трубку и гневно уставился на Караваева.

– Ну, братья-славяне! Вы или пьете, или дрыхнете! Я этого так не оставлю.

Володя стоял неподвижно, руки умоляюще прижаты к груди. В глазах грусть и тоска. Его поза и внешний вид должны были свидетельствовать о глубоком раскаянии, смирении и искреннем желании искупить свои грехи. Но Мичко еще не созрел для милосердия.

– Я тебе покажу, как нарушать экстерриториальность! Ты понимаешь, что нанес моральный и психологический вред послу суверенного государства?

– Что ты, Мичко, – в ужасе прошептал Караваев, – мы же с тобой два дня назад вместе жбанились. Или три… Тебе сливовицу тогда прислали…

Посла передернуло при упоминании о совместном возлиянии. Он с ненавистью смерил взглядом дежурного коменданта, и тут его неожиданно осенило:

– Все! Я знаю, кому позвоню! Уж он тебя отдраит, мерзавца!

Схватив мобильник, Мичко быстро нашел нужный номер в памяти телефона.

Спустя сорок минут советник российского посольства Ксан Ремезов и дежурный комендант Владимир Караваев шли к машине. Ксану лет сорок, он среднего роста, светловолосый, держится уверенно. Волевое, неулыбчивое лицо. Мрачный, не выспавшийся, ступает тяжело.

– Докувыркаешься, Караваев. В Москву в три момента отправят. Если Мичко в двух шагах живет, так, значит, к нему среди ночи за водкой можно ломиться? Говорил я – не давай ничего этой пьяни. Повадились…

Караваев семенил рядышком, не отрывая от советника преданного взора. Забавное было зрелище. Здоровяк-комендант угодливо изгибался над Ксаном, который, хоть и не был хлюпиком и считался представительным мужчиной, уступал габаритами коменданту.

Конечно, рост и объем мускулов не гарантировали физического превосходства, Караваев это прекрасно сознавал, не вчера родился. Он отлично помнил, как Ксан разделался с тем обнаглевшим американцем. Напросился, пиндос…

* * *

В тот день на исламабадском стадионе представляли свое мастерство южнокорейские асы тхэквондо, и дипломатический корпус съехался полюбоваться их сноровкой. Удары, стойки, каты, учебные поединки. Представление прервалось, когда с одной из трибун раздался выкрик: «Что за детский лепет, вам в цирке выступать, а не драться по-настоящему!».

Молодой мужчина поднялся с места, глотнул из банки пиво, отбросил ее и ткнул указательным пальцем в сторону спортсменов. Задевая других зрителей, начал спускаться на арену. Многие узнали задиру. Стэнли Паттерсон был командиром отряда морской пехоты, охранявшего посольство США. Он слыл гением рукопашного боя и брал призы на всех соревнованиях, которые устраивали в дипмиссиях. Может, и неплохим парнем был этот Стэнли, да вот любил прикалываться ко всем, кому не посчастливилось родиться англосаксом или, по крайней мере, каким-нибудь европейцем. Азиаты, африканцы, «латиносы», да и русские были для него «гребаными макаками».

Как-то с этим забиякой столкнулся заведующий корпунктом ТАСС Гена Кравченко в баре отеля «Марриотт». Это – одно из немногих мест в Исламабаде, где свободно продавали спиртное. Только иностранцам, разумеется. Стэнли там разглагольствовал о том, как русские «наложили в штаны» в Афганистане, какое они, в сущности, дерьмо, поскольку позволили нищим дикарям развалить свою страну и теперь побираются по всему миру. Гена плеснул американцу виски в физиономию, и тот отправил его в нокаут, сломав челюсть. Целый месяц после этого Гена питался через трубочку.

Но корейцам было невдомек, что за фрукт этот Стэнли. Капитан команды поклонился (восточная вежливость) и выразил готовность провести с Паттерсоном показательный поединок. Дескать, покажите ваш профессионализм, раз уж вам так приспичило. Бедняга не подозревал, что Стэнли не настроен на бесконтактный спарринг, ему хотелось покуражиться над азиатами, размазать их по стенке. Точнее, по земле, покрытой зеленой травкой.

Сцепив руки, он поднял их над головой в приветственном жесте. Трибуны, на которых было немало американцев, восторженно заревели. Паттерсон повернулся к капитану. Тот красиво смотрелся в белоснежном кимоно, с черным поясом. Паттерсон – в жеваной майке и шортах – по экстерьеру проигрывал.

Капитан приветливо улыбался. Может, и осилил бы он американца, если бы сообразил, что предстоит серьезный бой. Но такая мысль ему в голову не пришла. Ну, вылез на арену подвыпивший зритель, не калечить же его! Это была ошибка.

Во время рукопожатия американец по-доброму глянул в улыбающиеся глаза капитана и по-хулигански саданул его рантом ботинка в голень. Стэнли носил тяжелые армейские башмаки, совсем не гармонировавшие с шортами. Кореец взвыл и рухнул на траву, прижимая к себе поврежденную ногу.

Часть стадиона онемела от удивления, часть радостно завопила. Стэнли рубанул кулаком воздух, плюнул в сторону оторопевших членов корейской команды и трижды проорал: «Гребаные макаки!».

Вот тогда на арену спустился Ксан – в летнем костюме, белой рубашке и при галстуке. В городе он славился своим пижонством, одевался безупречно, и туфли его сверкали не хуже, чем лаковые бока БМВ, на котором разъезжал посол Матвей Борисович Харцев.

В доморощенных соревнованиях, которые устраивали американцы и англичане, Ксан не участвовал, и Паттерсон с ним не сталкивался. Вылупился на него, как на идиота, который не бережет свое здоровье. Издевательски ухмыльнулся и поманил к себе рукой. Цып-цып, поди сюда, папочка научит тебя, как соблюдать осторожность и не высовываться.

Ксан снял пиджак, аккуратно свернул, но вместо того, чтобы положить на траву, швырнул в лицо Стэнли. Тот инстинктивно взмахнул руками, чтобы отбросить ненужный ему предмет, и тотчас получил сильный удар по той части организма, которую не могли защитить тонкие шорты. Американец согнулся крючком, прижав руки к пострадавшему органу. В отличие от него, у Ксана на ногах были дорогие туфли ручной выделки, так что ущерб, нанесенный забияке, не был непоправимым, и в скором времени тот должен был прийти в себя. Поэтому Ксан не остановился и продолжил молотить Паттерсона. В кровь разбил ему лицо, а когда американец попытался провести контрудар, вывернул ему пальцы правой руки так, что тот уткнулся носом в землю и застыл в нелепой позе.

Все это продолжалось с полминуты, не больше. Корейцы, опомнившись, набросились на русского и оттащили от корчившегося на земле Стэнли. Ксан поднял пиджак, отряхнул его и вернулся на свое место.

На следующий день в посольстве только и разговоров было, что о драке на стадионе. Мужчины хвалили Ксана, который «влындил» пиндосу, женщины восхищенно смотрели на него. Были, правда, и такие, которых задела жестокость Ксана. «Он мог убить его», – ужасалась бухгалтерша Раечка Куренева, которая недолюбливала Ксана с тех пор, как он проигнорировал ее призывные взгляды. Раечка была дамой любвеобильной и не прощала мужчин, не отвечавших ей взаимностью. Правда, таких находилось немного.

Ксан вообще вызывал повышенный интерес женской половины посольства. Все знали, что он разведен, и удивлялись, что такой ладный мужик не затевает любовных романов. Раечка была не единственной, кто пытался его соблазнить. Были и другие, включая замужних дам, но никто не добился успеха. В конце концов, все пришли к выводу, что он нелюдимый бука, и не зря жена его бросила. Каковы были на самом деле обстоятельства супружеской размолвки, сплетники не знали, но нравилось считать, что бросила именно жена. Как с таким жить? Конечно, он приветливый и вежливый, но взгляд равнодушный и жесткий, так и веет холодом.

* * *

– А вы тогда здорово отделали этого америкоса! – подобострастно заметил Караваев. – Это вы прием применили специальный, да?

– Специальный, – угрюмо подтвердил Ксан, намекая на то, что дешевой лестью его не проймешь, и коменданту лучше помолчать. Но тот не унимался.

– Это карате было? Или кунг-фу? А может, айкидо?

Ксан зыркнул на надоедалу, но ничего не сказал. Должен ведь этот болван понять, что его болтовня раздражает. Но Караваев упорствовал.

– А вам ничего за тот случай не было? Ну, там, на стадионе?

«Стану я тебе еще рассказывать, как на меня Старых напустился, – подумал Ксан. – Зверем необузданным обозвал. Отругал за то, что вылез на всеобщее обозрение, внимание к себе привлек. Здесь он, конечно, прав, крыть мне было нечем. А комендант не дурак, намекает, что мы с ним одного поля ягоды, оба – нарушители общественного порядка. Я мордую американца, а он спьяну вламывается в дом к дипломатическому представителю скромной, но уважаемой европейской страны. Значит, следует проявить сочувствие к корешу! Ни хрена не следует. Ничего тебе не поможет, Караваев. Не отвертишься».

– Ты сюда бражку пить приехал или бабки зарабатывать? Гляди, отправит тебя Бахыт Бахытович на историческую родину раньше срока.

– А как проживешь? – всплакнул комендант. – Машины нету, в город не съездишь, жена со скуки мрет: ни кино, ни театров, ни концертов, хоть вешайся. А в магазинах выпивку не продают! Сухой закон, мать их… Я ж не дипломат, не могу вискарь из Европы выписывать.

* * *

Сотрудники техсостава посольства не имели права на выписку, то есть на беспошлинный ввоз товаров из-за рубежа – эта дипломатическая привилегия особенно ценилась в исламских странах, где запрещена свободная продажа алкогольной продукции. Конечно, выписывали и другие товары – одежду, часы, электронику – но горячительные напитки уверенно держали первенство. Дежурные коменданты, рабочие, врачи, водители выпрашивали у дипломатов вожделенные бутылки, правда, далеко не всегда получали искомое. Хорошо, если удавалось подружиться с каким-нибудь вторым, третьим секретарем или советником, обеспечив себе ежеквартальный приток «жидкого топлива», без которого трудиться в стране с тяжелым климатом (в реестре российского МИД Пакистан считался именно таковой) было немыслимо. Когда же полезных контактов установить не удавалось, приходилось рассчитывать на случайную щедрость дипломатов, бросавших с барского плеча пузырь-другой.

Многие делали это неохотно, ведь алкоголь в Пакистане был своего рода валютой, и его всегда не хватало. Для поддержания связей с местными гражданами – неважно, из официальных, общественно-политических, журналистских или иных кругов – непременно требовалось спиртное. Чем плохо – получить за информацию литр виски, который на черном рынке стоил 60–80 долларов, в зависимости от качества и марки! Посольские сотрудники давно усвоили, что пакистанская элита больше всего привыкла к «Джонни Уокер» 12-летней выдержки и даже именовала себя «обществом блэк лэйбел». Прочие виски, а также джин, водка, ром, коньяк и бренди тоже пользовались спросом. В хороших винах местная публика чаще всего не разбиралась. Винная культура в этой стране не была развита, жаркий климат и обилие инфекционных заболеваний настраивали на употребление крепких напитков.

Дипломаты, приезжавшие в Пакистан, быстро усваивали, что алкоголь здесь можно менять не только на информацию, но и на «живые» деньги. Самый простой и надежный способ заключался в предоставлении права распоряжаться своей «выпиской» лицензированным дилерам. Даже младшим дипломатическим чинам, атташе или третьим секретарям каждые три месяца разрешалось приобрести такое количество живительной влаги, которого им хватило бы на пару лет. Для тех, кто постарше (от советника до посла), количество существенно увеличивалось. Квоты регламентировались пакистанским Министерством иностранных дел, вероятно полагавшим, что потребность в алкоголе резко возрастает по мере карьерного роста дипломатического работника.

Передавая свою квоту дилерам, державшим специальные магазины, счастливый обладатель беспошлинной выписки получал не только нужное ему количество бутылок, но и определенную сумму в твердой валюте или в пакистанских рупиях. Дилер внакладе не оставался, реализуя оставшуюся часть выписки по заоблачным ценам.

Если дипломат не желал делиться с дилером, он продавал алкогольную продукцию самостоятельно, находя клиентов среди пакистанцев. Это было рискованно: полиция отслеживала незаконные трансакции, дело могло закончиться скандалом и даже вынужденным отъездом из страны. Подобное случалось, ведь, в отличие от дилеров, дипломаты-дельцы не располагали необходимыми связями в правоохранительных органах. Но игра стоила свеч…

Продажей алкоголя обычно занимались не сотрудники посольств стран Европы, США, Канады, Австралии, Новой Зеландии – словом, тех, где не принято скупиться на содержание внешнеполитической службы – а их низкооплачиваемые коллеги из азиатских, африканских миссий, ну и российской, разумеется.

Обуревавшая дипломатов жажда обогащения больно ударила по техсоставу, который пугала перспектива воздержания. Был, правда, вполне легальный вариант приобретения напитков местного производства, благо в стране имелись два ликеро-водочных завода – в Мари (неподалеку от столицы) и в Кветте, административном центре Белуджистана. Выпускались пиво, несколько сортов водки, виски одинарный и 8-летней выдержки, а также джин. Увы, качество этих изделий было невысоким по одной и главной причине – вода в Пакистане была скверной, а вода для хорошей алкогольной продукции – обязательный и важнейший ингредиент.

Но техсостав не побрезговал бы и пакистанскими спиртосодержащими жидкостями, которые продавались в нескольких городских «точках» – там успешно отоваривались граждане, не исповедовавшие ислам: буддисты, христиане, зороастрийцы и приверженцы иных конфессий. В местном обществе они считались людьми низшей касты, подвергались негласной дискриминации, однако в вопросе о выпивке находились в привилегированном положении. Тот самый случай, когда правоверные смотрели на них с завистью, ведь им самим за распитие алкогольных напитков грозило тюремное заключение. Словом, техсостав мог продемонстрировать свою солидарность с угнетенными меньшинствами. К сожалению, для оформления разрешения на покупку местного алкоголя требовалось преодолеть массу бюрократических проволочек, что представлялось совершенно невозможным для техсотрудников, не владевших ни английским, ни урду[4]4
  В Пакистане урду – официальный государственный язык (наряду с английским).


[Закрыть]. Вот и сводилось все к вымаливанию бутылок у дипломатов, или распитию всего, что горело и обжигало пищевод.

Примерно за полгода до описываемых событий рабочий посольства Григорий Прушкин, не изменяя отечественным традициям, хлебнул метилового спирта. Бог знает, где он его раздобыл. Спасти беднягу не удалось. После этого ЧП посол распорядился, чтобы все дипломаты с каждой выписки выделяли определенное количество спиртосодержащих бутылок для распределения среди техсостава. Ответственность за выполнение данного поручения была возложена на Ксана – только лишь потому, что он занимался «проталкиванием» общепосольской выписки через пакистанский МИД. Хотя вещи эти были совершенно разные – раздавать мзду мидовцам, которые в противном случае могли не принять посольские бумаги, и следить за тем, чтобы дипломаты делились с техсоставом. Но посол отмел возражения своей любимой фразой: «У нас лишних людей нет, надо решать вопросы комплексно». И Ксан, попробовавший заартачиться, вынужден был смириться. Не помогло даже вмешательство резидента Алексея Семеновича Старых, предпочитавшего не отвлекать своего работника на выполнение «дурацких» поручений. То, что они дурацкие, он послу, ясное дело, не говорил.

Головной боли у Ксана прибавилось, приходилось давить на жадных дипломатов, не желавших расставаться с кровными бутылками и лишаться доли левого заработка. В число нерадивых входил и Бахыт Бахытович Талдашев. Ксан терпеть не мог этого жирного узбека, который был прислан в посольство в качестве офицера безопасности. На такие должности обычно назначались подходившие к пенсионному возрасту сотрудники Службы внешней разведки. Им давались ранг первого секретаря и возможность поднакопить деньжат перед отставкой. Никакой работы «в поле», никакого риска. Командуешь дежурными комендантами, следишь за физзащитой посольства. Чтобы стальные ворота открывались, посетителей досматривали и проверяли, и колючая проволока на стене вокруг компаунда не заржавела.

Конечно, офицер безопасности должен мониторить ситуацию – на случай террористических актов, провокаций. Для этого нужно поддерживать контакты с коллегами из загранпредставительств других стран, с местными мидовцами, разными чинами из МВД, других силовых ведомств и спецслужб. Но на такие подвиги Бахыт Бахытович был неспособен. Хотя урду и пушту знал неплохо (в свое время успел послужить в Афгане). Вот с английским у него было хуже. Но не суть важно. Главное – не желал Бахыт Бахытович напрягаться на работе. В основном гулял, выезжал в магазины и на экскурсии – с супругой. В отличие от Талдашева, который отличался весьма крупными размерами, она была маленькой, сухонькой женщиной, посвятившей свою жизнь обслуживанию мужа.

Бахыт Бахытович поставил целью своего пребывания в Исламабаде активное накопление финансовых средств, ввиду неумолимо приближавшейся пенсии. Поэтому от продажи алкоголя отказываться не собирался. Ксан прибегнул к репрессивным мерам, не завизировав документы Талдашева на личную выписку. Это грозило солидной дырой в семейном бюджете офицера безопасности, по сравнению с которой прореха, которая могла образоваться от передачи спиртного техсоставу, представлялась совершенно незначительной. Он должен был вспомнить народную мудрость о том, что лучше потерять часть, чем целое, но не вспомнил. Проявил стойкость, не поддался увещеваниям и на попятный не пошел, заявив, что Ксан хамит и чинит произвол.

Ксан свару затевать не стал, но вывод для себя сделал и бумаги так и не подписал. Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. Каково же было его удивление, когда через какое-то время он обнаружил, что выписка офицера безопасности благополучно оформлена, причем с его, Ксана, подписью. Бахыт Бахытович ее успешно подделал, отсканировав оригинал. С компьютерной техникой офицер безопасности не дружил, но ему помог один из дежурных комендантов, тот самый Караваев. Ксан был взбешен, доложил о случившемся послу, предложив вымести «жулика и вора» из посольства поганой метлой. Однако это предложение не прошло. Талдашев устроил в кабинете Харцева бурную сцену и разрыдался, рассказывая, как его «гнобит» злобствующий Ксан. Он, заслуженный работник, пожилой человек, терпит издевательства.

Ксану было сделано внушение, совсем как в советском культовом фильме – «к людям надо относиться мягше, а на вопросы смотреть ширше». Его не поддержал даже Старых, опасавшийся, что насильственная замена офицера безопасности обернется скандалом, и проще дождаться истечения срока его контракта. Ксан вспылил, подстраиваться под начальство не стал и категорически заявил, что заниматься выпиской больше не станет. В результате он испортил отношения с послом и начал подумывать о возвращении на родину. Пусть руководство остается с Талдашевым, вот только кто будет с агентурой работать, секретные документы доставать и террористические акты предотвращать? Вслух этот вопрос задан не был, но о настроении Ксана Старых догадывался и злился оттого, что многие задания никто, кроме него, выполнить не мог.

* * *

Ксан тяжело вздохнул и попытался урезонить коменданта Караваева.

– Так выписку можно оформить. На выпивку, которую местные делают. Для немусульман.

– Их бормотуху лакать? – возмутился Володя. – Вы что? Ихний джин пробовали? А ром? С одной бутылки башка трещит, будто ее пилой пилили.

– С бутылки – оно конечно, – недобро отозвался Ксан.

– А если не с бутылки? С рюмахи? Тоже вред, хоть и меньший. А дипломаты нам не всегда кидают. Что я тебе – магазин, говорят? Кто-то подбрасывает, конечно. Вот, Мичко… Жуть как захотелось, ну, не выдержал. Дай, думаю, зайду – свой человек, славянин.

– Кто ж тебя выпустил, такого тепленького?

– Андрюха дежурит. В плане безопасности ништяк. У нас камеры всю дорогу висят, записывают, вы ж знаете.

– Успокоил, – хмыкнул Ксан. – Завтра кино будем смотреть. Вместе с Талдашевым.

Караваев расстроился, втянул голову в плечи.

– А может, Бахыту Бахытовичу не говорить? А?

Караваев жалобно посмотрел на Ксана. Тот не ответил. Он отлично помнил, кто помог Талдашеву подделать его подпись, и жалости к Володе не испытывал.

Дежурные коменданты боялись Бахыта как огня, ведь от офицера безопасности зависело продление их командировок, хорошая зарплата, благосостояние семей. Узбек был внушителен и суров – расплывшаяся туша, увенчанная несоразмерно маленькой головой. На физиономии цвета плохо пропеченной тыквы выделялись змеиные глазки, гипнотизировавшие подчиненных. Те всячески угождали начальнику, а тот делал вид, что не замечает слабости своих подопечных, их недисциплинированность и пьянство. Ксан подозревал, что Бахыт Бахытович использовал свое служебное положение и для фривольных забав с комендантскими женами, это тоже «входило в меню».

Караваева было жалко, но спускать на тормозах ночное безобразие не хотелось.

– Не надейся, – сказал Ксан, не глядя на своего спутника. – Когда меня Мичко разбудил, я отзвонил твоему любимому руководителю.

– А он что? – возбужденно поинтересовался Володя.

– Храпел так, что в трубке было слышно.

С Бахытом по городскому телефону сначала пытался связаться Мичко, но городской аппарат офицер безопасности не брал никогда, опасаясь ненужных просьб, предложений и контактов. Зная об этом, Ксан позвонил ему по мобильному, который был выдан посольством и всегда должен был быть включен. За «симку» платила администрация, рассчитывая, что офицер безопасности будет на связи в любое время дня и ночи, на случай нештатных ситуаций. Однако на звонок Ксана ответила супруга Бахыта, не осмелившаяся разбудить Талдашева. Ксан был взбешен, но делать было нечего. Нельзя было допустить, чтобы Мичко обиделся. Пришлось вылезать из теплой постели, заводить машину, ехать через весь город. Путь до дипломатического анклава занимал не меньше получаса. Даже по пустевшим ночью улицам.

* * *

Они подошли к высоким стальным воротам. Охранник-пакистанец, завидев русских, вскочил, отдал честь. Ксан нажал кнопку вызова. Ничего не произошло. Нажал снова. Никакого эффекта. Что за черт! Что могло случиться? Прошла минута, другая… Положение самое что ни на есть глупое: сотрудники посольства не могут попасть к себе домой! Середина ночи, фонари по периметру компаунда освещали стены и ворота, а в остальном – тьма кромешная.

Караваев и охранник принялись стучать в ворота, в примыкавшую к ним калитку и выкрикивать имя коменданта Андрея Лосева, который, как предполагалось, должен был «сидеть на кнопке». Этот посольский жаргонизм означал дежурство в контрольной комнате, откуда осуществлялось управление всеми воротами посольства (помимо центральных, к которым подошли Ксан и Караваев, были еще хозяйственные – главные и вспомогательные), наблюдение за территорией компаунда и прилегавшими к ней участками. Пятнадцать видеокамер, расположенных в узловых точках – на подходах к административному корпусу, у жилых домиков, в гараже, на всех въездах – давали «картинку» на мониторы, за которыми следил дежурный комендант. Точнее, обязан был следить.

Караваев продемонстрировал необыкновенное рвение. Сообразив, что звуковой резонанс от ударов кулаками по стальной поверхности невелик, прижался к ней задом и принялся колотить по толстым металлическим листам каблуками. Все бестолку. «Андрюха! Андрюха!» – истошно вопил Караваев, прыгая перед воротами. Вероятно, думал, что в прыжке его голос становится особенно сильным и звучным. Пакистанец ассистировал, получая несомненное удовольствие от представления.

В отличие от этой «сладкой парочки» Ксан молча стоял, курил и все больше мрачнел.

Комендант и охранник окончательно разошлись. Вызывая «Андрюху», Караваев не скупился на сочные матерные словечки, а в какой-то момент гневно проорал «Аллах акбар»! Возможно, подумал, что упоминание о величии Аллаха должно обязательно подействовать на Андрюху. Но, возможно, ни о чем не подумал, просто резвился – обстановка располагала.

Охраннику этот новый ход пришелся по душе, и он с энтузиазмом поддержал Караваева. Крики «Аллах Акбар», казалось, всех перебудят. Не иначе как террористы-исламисты собрались штурмовать посольство, что еще могло прийти в голову людям в такой стране, как Пакистан? Но посольство не пробудилось. Его обитатели привыкли к звукам, нарушавшим ночную тишину в дипломатическом анклаве – тявканью шакалов, выстрелам из автоматов (охранники отстреливали диких кабанов или от избытка чувств палили в небо), усиленному мощными динамиками пению муэдзинов. Выкрики «Аллах акбар» неплохо вписывались в эту аудиопалитру.

Наконец, дежурного проняло. Стальная створка со скрежетом поползла в сторону, освобождая проход на территорию посольства. Ксан тут же направился в административный корпус, где на первом этаже находилась дежурка. За широким пуленепробиваемым стеклом маячила физиономия Андрея Лосева, уставившегося в экраны мониторов, показывавших все, что происходило у центрального входа, у хозяйственных ворот, на автостоянке, аллеях, ведущих к резиденции посла, к жилому городку, и на прочих жизненно важных участках посольства. Ксан рванул дверь, влетел внутрь и в бешенстве схватил Андрея за плечо. Тот замычал, обратив на дипломата мутный, невидящий взор, упал головой на стол. На полу красовались батарея пустых пивных бутылок и допитая бутылка водки.

– Сволочи, – проговорил Ксан. Повторил несколько раз: «Сволочи». Глянул на Караваева с такой ненавистью, что тот испугался.