Текст книги "Когда рыбы встречают птиц. Люди, книги, кино"

Вероника Кунгурцева. Советский марсоход из пластикового средневековья

Разговор с Вероникой Кунгурцевой (Сочи), самой необычной сказочницей/фантастом/сказителем, о Сербии, вечной мерзлоте русского духа, мистическом опыте, сакральном пути Путина и призраках Сочи.

Александр Чанцев: Вероника, вы живете в Сочи, вы там же и родились? В «Фейсбуке» вы регулярно размещаете сочинские фотографии, новости. Что именно для вас значит ваш край?

Вероника Кунгурцева: Нет, я родилась в Удмуртии, в рабочем поселке, с одной стороны там находился Леспромхоз: рабочие валили деревья, а с другой – Лесхоз: лесники в питомниках высаживали сосенки, то есть, лес тут же восстанавливали. За рекой стояло удмуртское село – Курчум-Норья. Село, кстати, находится в двадцати километрах от Буранова, откуда коллектив «Бурановские бабушки». В моем детстве удмуртки в деревнях ходили в национальных костюмах. Полгода в первом классе проучилась в Курчум-Норьинской сельской школе. А потом мы с мамой уехали из Удмуртии – в Сочи. Вернее, в пригород – Мацестинский чайсовхоз имени Ленина, там выращивали самый северный в мире чай – почему-то назывался он «Краснодарский». В 90-е чайные плантации заросли ожиной (так у нас называют ежевику), а в 2000-е плантации скупил частник; теперь потихоньку Мацестинский чай возрождается. В горах стоит маленькая фабричка, на которой работают несколько женщин, а бригада из шести мужиков (в том числе, мой сын), с мая по сентябрь чай срезает – такими специальными машинками. В советские времена чай собирали вручную, именно так и нужно. Там был форт в Кавказскую войну, сейчас череда поселков названа в честь полков, которые сражались с убыхами в этих местах: Измайловка – в честь лейб-гвардии Измайловского полка, Семеновка – в честь лейб-гвардии Семеновского полка. К счастью, до тех мест пока не дотянулись проныры-застройщики, которые изуродовали Сочи. Кстати сказать, у нас очень мало остаётся знаковых мест – городом руководят кубанские варяги, которым наплевать на него. Вот, к примеру, вилла «Вера», построенная в начале XX века Мамонтовыми, находится в самом сердце курорта, – в советские времена там был дворец пионеров; к вилле подбираются по-пластунски, уничтожая остатки аллеи столетних гималайских кедров. Тайком срубают по десятку деревьев – расчищают площадку для новой стройки. Администрация запрещает средствам массовой информации упоминать об этом – под страхом закрытия. А неподалеку высятся гроздьями сталагмитов чудовищные высотки, например, так называемый «Титаник» – 24-х-этажный высотный дом в Морском переулке, построенный на тектоническом разломе еще в середине 2000-х, и до сих пор пустующий, по слухам, охранники вечерами включают кое-где свет – чтобы создать видимость жизни. «Титаник», направивший нос к морю, стоящий как раз на линии полета пушечного ядра монумента «Якорь и пушка», построенного в честь победы над Турцией в 1828-29 годах, – это если пушку развернуть, – вызывает у жителей города легкую оторопь: дом-зеро – воплощенный в камне памятник нулевым годам.

А.Ч.: Интересно, как аукается урбанистическая мифология – в моем столичном районе Строгино стоит комплекс «Алые паруса», про почву под которым ходят слухи, что она «сползает» в Москву-реку, поэтому ее замораживают гигантскими подземными холодильными пушками (примерно как в буддийском ледяном аду). Ваши перемещения в детстве – далеко не редкость для СССР с его «распределениями» и иной, как сейчас становится понятно, правильной населенческо-миграционной политикой, но если не секрет – из какой вы семьи? В вашем роду, кажется, деды в Гражданскую сражались по разную сторону линии фронта?

В.К.: Урбанистическая мифология – очень интересное явление. Я еще не досказала… По слухам, по этажам «Титаника» бродит призрак несчастного архитектора-проектировщика, который, по одной версии, повесился в этой высотке, (там трещина в основании дома), по другой бросился с 24-го этажа. Готовый сюжет для хоррора, созданный горожанами. Городской фольклор. А насчет оползней… у нас-то, если чуть отойти от моря, сразу начинаются горы – поэтому всюду оползни, оттого в советское время дома выше трех-пяти этажей строить в Сочи не рекомендовалось. К тому же, если, не дай Бог, землетрясение… что у нас – не редкость, одним словом, живущим в высотках не позавидуешь. У нас даже лес пьяный, потому что зимние голые деревья растут на оползневом склоне под углом к небу. Ну а что касается правильной переселенческой политики в Советском Союзе – мои деды-прадеды пускались в путь и до революции, конечно, не от хорошей жизни. В нашем роду все были крестьяне, чем я очень горжусь. Причем, крестьяне свободные – новгородские, бедовые, вначале они пришли в Вятку с Ильмень-озера, а из Вятской губернии – переселились в Удмуртию, в Киенгоп, что означает Волчья ложбина. Там было целое село Щуклино – прапрадед с братьями основали, они были Щуклины. Потом, бабушка рассказывала, на наших огородах нашли нефть. Прабабушка была сказительницей, сказывала стАрины, то есть былины, причем, все они были про Киев-град. Выходит, и на Ильмень-озеро предки тоже пришли. Вполне возможно, с юга… А прадед Георгий Ефремович Щуклин воевал в первую мировую, был награжден двумя солдатскими Георгиевскими крестами, а потом в Гражданскую воевал на стороне красных, а вот его брат – да, воевал за белых. Так же было по другой линии: отец – из деревни Пороги, Мокроусовского района Курганской области. Он Важенин – по матери, знаменитая сибирская фамилия, прадед Ермолай Евдокимович воевал у Брусилова, участвовал в знаменитом прорыве, тоже был награжден двумя Георгиями, за которые, по доносу соседа, чуть не загремел в 37-м. В Гражданскую сражался с Колчаком, белые едва его не повесили, прабабка – тогда юная Палаша спасла, мол, вы что это, ироды, надумали, а кто меня будет…… белые долго гоготали, и в итоге прадеда отпустили. Дед – Кунгурцев Василий Александрович погиб под Великими Луками 23 июля 1941-го. Мой муж служил в Афгане. Надеюсь всё же, что сыну не доведется воевать… Ну, а если продолжить: высшее образование мои родители (первые в нашем роду) получили при Советской власти, так же, как и я. А вот нынче, при капитализме, выучить детей – не получается. То есть, круг замкнулся: мой сын вернулся к земле, стал крестьянином. Я говорю друзьям, как бы извиняясь, что не вышло выучить старшего: «У меня сын крестьянин, ну а я – крестьянская мать!»

А.Ч.: В очередной раз убеждаюсь, что даже по трем поколениям одной семьи в нашей стране можно реконструировать с большой приближенностью историю самой страны… Вы не жалеете, что ветра истории обносили вокруг столиц? Мне интуитивно кажется, что вам вполне уютно находиться вдалеке от тех же литературных тусовок. Или это все же неудобно в каком-нибудь практическом плане?

В.К.: Ну, в столице я тоже живала: училась в Литинституте. Пять лет – с 1984-го по 1989-й. Ветра истории уже подували: правда, бури были впереди… В марте 85-го на семинаре обсуждали мою повесть, с которой поступала в институт, – в тот день хоронили Черненко, Садовое кольцо перекрыли – пришлось бежать на Тверской бульвар переулками. Едва успела. И потом понеслось: Горбачев, перестройка, гласность… А мы жили в своем семиэтажном общежитии на Добролюбова, точно в башне из слоновой кости: дружество, любовь, и – ах, Набоков-Набоков. А вокруг всё рушилось. До сих пор снится дорога: садишься на 3-й троллейбус – выходишь напротив Ленкома. Потом мимо издательского дома «Известия», через подземный переход, мимо магазина «Наташа» и кафе «Лира» (там теперь «Макдональдс») – на Большую Бронную или сворачиваешь на Тверской бульвар. Пять лет жизни, приправленные разговорами о литературе, полторы тысячи дней – одна сплошная литературная тусовка, в конце концов, от этого устаёшь. Поэтому мне – да, очень уютно вдалеке от нынешних литературных тусовок. А в практическом плане – что они могут дать? Я даже не знаю.

А.Ч.: Мне, честно говоря, всегда казалось, что «неэффективный ВУЗ» – именно Литинститут: Платонова писать, как Платонов, учить не нужно, остальных – невозможно, а вот развратить «посиделками гениев», имплантированием в сомнительную водочную тусовку-богему и непонятной профессией – можно. Но вам что-то дал Лит, судя по теплым воспоминаниям, хорошо сыграл в жизни?

В.К.: Литинститут дает классическое филологическое образование – разумеется, для литератора это важно. Там учились люди, – у которых в домашних библиотеках всё это имелось, они уже всё прочли, а для меня «Илиада» и «Одиссея» стали откровением. Мы с друзьями читали вслух «Илиаду» – и были счастливы. И Литинститут – дал главное: друзей. А то в своей дыре сидишь – пишешь: и все вокруг думают, что ты какой-то не такой, идиот какой-то, все проживают жизнь, а ты непонятно чем занимаешься. А там все такие – бумагомаратели. Хотя, конечно, заражаешься один от другого, когда варишься в одном котле – стараешься подражать, но это проходит. Там стыдно было писать просто, моветоном считалось, в нашей башне. Руководил семинаром Александр Евсеевич Рекемчук – он, напротив, учил нас: важно не то, Как пишешь, а – О Чем. Ну, и вот, можно сказать, что за душу студиозуса-литератора боролись Набоков и Горький.

В Сочи в то время никто самиздат не читал и слыхом не слыхивал о Солженицыне или Веничке Ерофееве. А в Литинституте поэма «Москва-Петушки» ходила по рукам, её перепечатывали по ночам на машинках, чтобы оставить себе экземпляр. Это на первом курсе, а уже на четвертом, в 88-м «Москва-Петушки» появилась в книжных магазинах. В конце 80-х на нас обрушилась вся эта запрещенная прежде литература, которую стали печатать толстые журналы, – и прокатилась по молодым литераторам колесом, для нас уже не оставалось места на журнальных страницах. И сокровенная литература оказалась пятой колонной, словом, которое уничтожило страну. Конечно, там было много других факторов, но слово, вернее, антислово подготовило почву, сделало её зыбкой, болотистой. Это такие малярийные болота диссидентства на месте вечной мерзлоты русского духа.

А.Ч.: Если бы вы изображали Сочи и Москву в ваших книгах в виде персонажей, как бы вы их изобразили? Говоря в терминах психогеографии, какими символами они для вас являются?

В.К.: Сочи – это городок в сталинской табакерке, сталинский ампир санаториев, театров, скульптур – в окружении нарочитой, посторонней этой земле растительности, свезенной сюда со всех континентов. Всё в этом городе искусственно, как прививки на Дереве Дружбы политиками и космонавтами. Кажется, что природа и архитектура тут в гармонии, но тонкий подлог опаснее грубого.

А про столицу скажу одно: В Москве, чтобы прожить жизнь недаром, надо построить дом на берегу финансового потока и родить дочернюю фирму.

А.Ч.: От городов и писателей перейдем к читателям. Когда я читал ваши книги и даже пытался сформулировать о них что-то рецензионно[27]27
  Чанцев А. Слушать траву, стать деревом, понять что-то главное // НЛО. 2009. № 98.


[Закрыть], мне показалось, что вы не думаете о своем читателе так, как думают коммерческие писатели, и как не думать есть как раз благо по гамбургско-шкловскому счету. И отчасти поэтому я и расспрашивал вас о вашем происхождении, что мне были любопытны истоки вашей независимости что ли… В старом интервью Л. Данилкину[28]28
  Данилкин Л. Интервью с В. Кунгурцевой. // Афиша. 2008. 10 декабря (http://www.afisha.ru/blogcomments/3284/).


[Закрыть] вы сказали, что начали сочинять трилогию про Ваню Житного для вашей дочери, своего рода альтернативой-антидотом от «Поттера». Что сказала ваша дочь? И кто те реальные читатели, кого вы знаете – пишущие вам, откликающиеся как-то иначе?

В.К.: Я на самом деле совсем о читателе не думала, когда писала. Даже не знаю, на какого читателя я рассчитывала, какого возраста и т. д. и т. п. Мне казалось всё же, что это не детская литература. Хотя, если бы Гарри Поттера не было – не появился бы и Ваня Житный. А если бы у меня не было маленькой дочки, разумеется, я бы никогда не прочла Поттериану (я ребенку тогда книжки вслух читала). Наверное, я что-то другое бы написала. Дочке было 8 лет, когда «Волшебный мел» издали, – кстати сказать, благодаря Литинститутским связям опять-таки, – и ей Ваня Житный полюбился больше Гарри Поттера. Я была счастлива. Когда в «ОГИ» решили печатать «Волшебный мел», издательству как раз дали грант на издание книг для подростков, поэтому они и написали, что это повесть для среднего школьного возраста – подноготная такова. Увы, кто читает трилогию, мне не известно, есть несколько отзывов на «Озоне», критики читают некоторые. Льву Данилкину я очень благодарна, если бы не он – книжку бы просто не заметили, и читателей не было бы совсем. Да, вот Маруся (дочка) «В Контакте» переписывается с московскими ребятами, одна девочка пишет, что книжки о Ване Житном – самые любимые. К сожалению, в Сочи никто, кроме нескольких близких друзей, моих книг не читал – здесь их не продают.

А.Ч.: Вы читали трилогию дочери – о войне в Чечне, заложниках, о штурме Белого дома, о, в конце концов, плюющихся и ругающихся главных героях, книгу с изрядной долей смертей, страха и жестокости – это была своего рода воспитательная подготовка подростка к реалиям современной жизни? И как для себя вы определяете жанр трилогии и последующей «Орина дома и в Потусторонье», в которой, кажется, вы пошли еще дальше, делая повествование жестче, безумнее даже, более сновидческим, жанрово в принципе, мне кажется, неопределяемым?

В.К.: Ну да, читала – чтобы она знала, в какое время живет, чтобы немножко понимала, что было в стране совсем недавно, в школе же им подают это совсем под другим соусом, там либеральный взгляд на недавнюю историю. Я хотела, чтобы мои дети были моими единомышленниками. И, конечно, я вербую единомышленников из читателей – почему бы и нет: если им внушают, что вот это черное, черное, черное, а я вижу, что это белое – я так и говорю: «Белое!» Ну, а что касается излишней жестокости – мне так не кажется. Никто из моих героев не ругается матом, – говорится, что они ругаются (домовой-фронтовик, в частности), но никто ведь ни разу не выругался, самое сильное выражение в трилогии о Ване Житном «курва» – знаете почему? Потому что это «страшное» ругательство то и дело употребляется в «Песнях южных славян», к примеру: «Ах, ты, Вида, курва-самовила!» Если говорить о том, что герои, в том числе подростки, плюются… вернее, они плюют друг другу в рот: так ведь это сказочный способ выучиться птичьему языку… Об этом можно прочитать у А. Н. Афанасьева в «Поэтических воззрениях славян на природу». Много говорили о том, что ой-ой, какой ужас, в «Ведогонях» описана расчленёнка – я всё ждала, может, кто-нибудь заметит: там помещена огромная, на целую страницу цитатная, – нарочито не закавыченная – компиляция фрагментов из нескольких известных былин, в том числе, из былины «Илья Муромец и дочь его»… Вот фрагмент: «Тут скочил Илья да на резвы ноги,/ А схватил как поленицу за желты кудри,/ Да спустил он поленицу на сыру землю,/ Да ступил он поленице на праву ногу,/ Да он дернул поленицу за леву ногу,/ А он надвое да ее порозорвал,/ Ай рубил он поленицу по мелким кускам». Там, где Златыгорку собирают по частям – прямая цитата из финского эпоса «Калевала», где мать собирала по частям тело веселого Лемминкяйнена, вылавливая его граблями из водопада Туони. Пожалуйста, если вы это читали – то сразу увидите: давайте вместе повеселимся! Никто ничего не заметил! Теперь можете резать меня на куски за этот постмодерн в стиле фольк. Я писала очень реалистические, жесткие вещи в институте, без примеси мистики, но у меня был мистический опыт, после которого я не могла уже писать так, как раньше. Я увидела, что завеса не так уж прочна, что она истончилась, что оттуда сквозит… Притом я не пью – совсем, не курю, никогда не употребляла наркотиков, не пробовала даже, поэтому нельзя сказать, что у меня были измененные состояния сознания из-за таких вещей. Я никогда не пыталась нарочно наладить какую-то связь неведомо с чем, напротив, я всякий раз отшатывалась. Я земной человек, приземленный даже, но я же анализирую то, что со мной происходит, и я не могу не доверять своим ощущениям, я не могу усомниться в себе, если мои уши слышат Это, или мои глаза видят То. И никто не докажет мне, что этого нет, что мне привиделось! Может быть, оттого мои книжки можно назвать сновидческими, или безумными, или фантастическими, или детскими, или сказочными, «Орину дома и в Потусторонье», кстати, на днях отрекомендовали как «астрально-кармический детектив», одним словом, как ни назови – только в печь не сажай! Да можно и в печь!

А.Ч.: Это немного напомнило мне то, как Даниил Андреев, православный человек, встречал свое духовидчество – он и не хотел его, но принимал, хотя оно его и страшило (из духовидцев вспомнился именно он потому, что у вас даже образность иногда совпадает)… Какой именно мистический опыт открылся вам? Вы вообще религиозный человек? Потому что можно, по-моему, сказать, что в ваших книгах много исконного язычества…

В.К.: Моя бабушка не пряла, не шила и не вязала в пятницу, а то, де, Параскева-Пятница рассердится и накажет, говорила, что вот сегодня, мол, Земля – именинница (на Троицу), отпаивала больных внуков заговоренными настоями, пыталась снять с меня, маленькой, то сглаз, то порчу, переливая воду из кружки через дверную ручку, от тяжелого похмелья клала под подушку веник-голик – и как-то умудрялась совмещать эти языческие суеверия, а по сути знания, которые передавались из поколение в поколение, – с научным багажом, полученным в техникуме: она была фельдшером на Лесоучастке, притом, очень хорошим (ото всех людей, кроме членов семьи, это ненаучное знание скрывалось – как постыдное, осуждаемое и, разумеется, никоим образом на чужих не применялось). Я напоминаю о банальных вещах: о двойственной природе христианства на Руси, которое неразрывно сплелось с исконными языческими верованиями. Притом, что потом, за 70 лет советской власти крестьян отучили и отлучили от веры. У нас в семье и в советское время пекли куличи на Пасху и красили яйца, в Мацестинском чайсовхозе на Святки ходили ряженые, дети колядовали – и всё это прекрасно уживалось с атеизмом. Широк человек. Но вот широки ли ворота веры… Если говорить о моей личной вере… одно время – очень недолго – я жила вблизи Иосифо-Волоцкого монастыря, мечтая, со временем, может быть, принять постриг. Мой нынешний муж, таким же образом, в начале 90-х поселился неподалеку от Оптиной Пустыни, где прожил лет семь. Это были неудачные попытки ухода.

Что касается мистического опыта – я же не настолько глупа, самоуверенна и горда, чтобы подумать, что ко мне можно послать творения света, а кому хочется иметь что-то общее с насельниками тьмы… Подробнее не хотелось бы говорить, чтобы мне не посоветовали обратиться к психиатрам. Постараюсь объяснить словами героя своего нового романа: «НЛО как аберрация научного мировоззрения. В театре теней мифологизированного сознания зооморфный бес, если его спроецировать на другой экран, превращается в гуманоида, адский котел – в тарелку. После некоторого развития уровня психиатрии Бог не прибегает к вещим снам и видениям наяву, по той простой причине, что контактёр-пророк, сподобившийся посещения, примет контакт за психическое расстройство. Вероятность визита пришельцев контактёр еще готов допустить, но в глубине души явление ангелов кажется ему совершенно невероятным. Итак, в распоряжении Бога остается единственный убедительный язык для памятливого человека, это – логика простых повседневных событий. Она и свидетельствует о том, что хочет сказать Бог». А «Розу мира» Даниила Андреева читает и перечитывает один из второстепенных персонажей моего романа.

А.Ч.: «Астрально-кармический» – это ведь даже довольно точно в отношение «Орины»… Про аллюзии я как раз уже хотел Вас спросить. Из литературных, понятно, действительно «Калевала» – «Мастер и Маргарита», с остановками везде. Но у вас совершенно внятно присутствуют не только мифические, но и роковые отсылки. Какую музыку вы слушаете?

B.K.: Да, вы некоторые литературные аллюзии вычислили. А вот с музыкой совершенно точно – не моё. То есть, ответ: никакую. И никогда не слушала, не увлекалась никаким роком. И классическую музыку тоже не слушаю. Зато люблю петь, особенно песни советских времен – пою с чувством, со слезой, но со слухом у меня, мягко говоря, не очень. По всем музыкальным вопросам, – если мне нужно для чего-нибудь в тексте говорить о музыке или музыкантах, – обращаюсь к сыну. Он бас-гитарист – помимо того что работает на плантациях; время от времени собирает то одну группу, то другую – но все они быстро распадаются. Сейчас репетируют с волынщиком, кличка – Гарольд, парень волынки делает и на них играет. Митя (сын), он, конечно, дока в музыке – вот я у него и спрашиваю. Я понимаю, что как личность чего-то лишена, что это какое-то незримое уродство – раз я в музыке ничего не понимаю, поэтому, чтобы реабилитировать себя в собственных глазах, дочку отдала в музыкальную школу, вот она и на фортепьянах бренчит и на гитаре, и слушает какую-то странную японскую музыку. Одним словом, растет еще один персональный музыкальный эксперт.

А.Ч.: Вы говорили, насколько я помню, что сын и посоветовал вам поместить третью часть трилогии о Ване Житном в Югославию, точнее – на ту войну. Та война / Югославия несут для вас все те же значения, что для традиционных славянофилов? Ведь как автор – глубоко условного – фэнтези вы могли привязать ваше повествование к какой угодно эпохе, хоть к индейцам майя…

В.К.: Вы меня обижаете: глубоко условное фэнтези – это не про меня. Майя тут никаким боком быть не могли. Я пишу про близкую историю своей страны, про то, что меня задевает за живое, или вот – про Югославию, которая – да, очень важна для меня, это такое может быть даже сакральное место. Я же говорила, я очень люблю «Песни южных славян». «Вот послушайте, старый да малый,/ Лазарь-князь так заклинал пред боем:/ «Ничего от рук тех не родится,/ Кто на бой на Косово не выйдет, – / Ни на поле белая пшеница, / Ни на склонах лозы винограда». У меня дочка родилась, когда бомбили Белград, я знаю – многие русские рвались туда – на помощь сербам, в том числе, моя семья. Если бы кликнули – добровольцев было бы полстраны. Южные славяне – наши братья и, когда убивают братьев, нельзя молчать, если не можешь помочь мечом, нужно кричать. «Дроздово поле» – и есть такой крик. Эхо крика 1999-го года. Может быть, звук не гармоничный, это ведь не песня, тут главное, чтобы услышали… Мне бы очень хотелось, чтобы меня услышали в Сербии…

А.Ч.: Интересные совпадения – буквально по соседству с вашими ответами мне сейчас приходят письма от сербской переводчицы… В ваших книгах вы не скрываете ваших политических взглядов и этой действительно обиды за страну, боли из-за нашей истории. Ваня Житный в частности оказывается с друзьями в Белом доме во время его штурма. Что, на ваш взгляд, было самым неправильным в нашей недавней истории, где правители / мы совершили главную ошибку, допустили непоправимое?

В.К.: Это отдельная тема, очень объемная. В двух словах не скажешь, поэтому я просто перечислю… Понятно, что это Беловежский сговор и расстрел Белого дома. 1993-й год оказался таким роковым водо-, вернее огнеразделом, после которого история потекла вспять – и мы оказались в новом Средневековье. Об этом многие говорят. Средневековье с пластиковыми картами, пластиковыми окнами и пластиковыми душами.

А.Ч.: «На просторах небесной страны нас встречает могильный покой»[29]29
  Песня «Наша Родина – СССР» группы «Оргия Праведников» на слова Д. Аверьянова (http://www.youtube.com/watch?v=SwAX07IzomU).


[Закрыть], как поется в рок-песне… А кто именно высказывает подобные взгляды? Вообще слова каких современников для вас важны? Я спрашиваю это еще и потому, что, как мне кажется, у нас сильный перекос – ведущие СМИ (я говорю прежде всего о бумажных, потому что государственное ТВ – другая тема) транслируют в большинстве своем «либеральные» смыслы и риторику, противоположный им взгляд, изложенный на интеллигентном уровне, найти сложно, а сам по себе уже этот перекос порочен…

В.К.: Я в Интернете находила схожие мнения – о Новом Средневековье, а термин этот ввел еще Бердяев. Кто конкретно высказывался – не помню. Что касается бумажных СМИ – я их не вижу практически. Читаю электронную версию газеты «Завтра» – для меня очень важно то, что говорит и пишет Александр Андреевич Проханов. Очень интересно было слушать Наталию Нарочницкую – на ТВ, сейчас она пропала с экранов. Вот читаю в «Фейсбуке» Максима Кантора – он всегда очень горячо высказывается, парадоксально.

Сейчас на всем и вся – личины, в том числе, многие слова и понятия – волки в овечьих шкурах, и овцы – в волчьих, всё перепуталось: разве нынешний либерал – это либерал, или демократ – это демократ? Нужно дать им другие имена, чтобы не путать людей: не демократ – а демофоб, или вернуть исконные: не либерал – но западник. Либералы-западники числом своих СМИ побеждают, и это действительно страшный перекос – получается, что у народа-великана вырван язык. Вновь «улица корчится безъязыкая – ей нечем кричать и разговаривать». Удав демократии и граждане кролики.

А.Ч.: У вас не было желания писать публицистическое, как тот же Кантор, тем более что некоторые нон-фикшн опыты в том же «Частном корреспонденте» у вас были? Или вам полностью хватает художественных текстов для «вербовки сторонников»? Сейчас такое время, когда Блок пишет «Двенадцать» и очень многие оставляют творчество ради «прямого высказывания»…

В.К.: Нон-фикш опыт – мелковат. К сожалению, у меня не настолько острое перо. И потом – нужно быть кем-то другим, – во всяком случае, не детской писательницей, известной в очень узких кругах, – чтобы тебя стали слушать. Лучше я в своих книжках, опосредованно, постараюсь сказать всё, что думаю.

А.Ч.: А какие книги вас действительно впечатлили в последнее время? Книги из новинок, недавних, тех, что всегда?

В.К.: Роман «Санькя» Захара Прилепина прочла года три назад – и плакала над судьбой и поступками героев. Никак не думала, что у нас есть еще такая молодежь, которая готова на жертвы. Очень понравился роман Сергея Ануфриева и Павла Пепперштейна «Мифогенная любовь каст» – я его вынужденно прочла, написав трилогию, поскольку несколько раз сталкивалась с тем, что вроде бы я – последовательница этих авторов. По-моему, общего очень мало. Разве то, что в лихую годину (в Отечественную войну) на стороне русских людей выходят сражаться сказочные персонажи, вроде домовиков, лешаков, полевиков и т. д. Но на эту идею меня натолкнуло чтение работы А. Н. Афанасьева «Поэтические воззрения славян на природу». А роман – гениальный, единственно, что меня напрягло – так это большое количество мата на страницах книги. Я знаю, что в интеллигентских кругах модно материться, а в нашей крестьянской семье было так: выругаешься – и схлопочешь по зубам. В Литинституте я благоговела перед Набоковым – я уже говорила, еще были периоды увлечения Кнутом Гамсуном и Уильямом Фолкнером. А вообще я из партии Достоевского, у нас же двухпартийная система в классике: мой муж – раз в году перечитывает Толстого, а я – Достоевского.

А.Ч.: А как вы относитесь к Лимонову?

В.К.: Я его безмерно уважаю. Будь я моложе, записалась бы в нацболы.

А.Ч.: Если не секрет, какие эмоции у вас вызывает Путин? Мне в последнее время его жалко, как не может не быть жалко человека, против которого направлено столько негативных эмоций…

В.К.: Сейчас я буду говорить, как юродивая, поскольку от моих эмоций и слов Путину не горячо, не холодно: все политики, конечно, одного поля ягода, только разного сорта. Если Петр I – это арбуз, Сталин – калина, Ельцин – волчье лыко, то Путин – крыжовник. Он не ядовитый, скорее кислый, чем сладкий, скорее садовый, чем лесной, и колючий. Но его не жалко. Правитель, мне кажется, не должен вызывать чувство жалости. Пускай лучше страх, если уж не уважение и не любовь. Но тут возникает вот какая штука. Если вдруг властитель знает счет своим дням, – ну, например, – а такого, по-моему, в истории не было, то у него появляется уникальная возможность оправдать себя и свое правление. Он должен совершить самурайский поступок: оправдать ожидания, успеть сделать в эти дни то, чего не сделал за 12 лет правления, а именно: провести национализацию промышленности (в особенности, той, что связана с нефтью, газом, никелем и т. п.), со всеми вытекающими отсюда последствиями. Возможно, коррупционные скандалы последних дней – только начало, может быть, мы видим истоки великого подвига?! Из Савла превратиться в Павла – вот сакральный путь Путина.

А.Ч.: Т. е. Ленин – гриб, а Путин – крыжовник… Что вы думаете о нынешних митингах? Вы могли бы когда-нибудь о них написать, как о 93 годе в «Ване Житном»?

В.К.: Когда движение рассерженных горожан возглавляет гламур – то получается исторический фарс. Вы видели, какие лозунги были на Болотной и Сахарова? Юмористические, в основной своей массе. Разве можно чего-то добиться шутками? Понятно, что «Земля – крестьянам» и «Заводы – рабочим» сейчас бы не покатили. Но вот такой, к примеру, как «Недра – народу» оправдал бы это сахарно-болотное движение в глазах матери-истории. Но такого лозунга не было, и ничего подобного не произносилось со сцены лидерами втуне возмущающихся масс. Нет, на эти митинги я бы Ваню Житного с домовым и петухом не стала бы отправлять, там и без них было слишком много причудливых созданий.

А.Ч.: Лозунги как раз, мне кажется, не самое страшное – это отчасти та игровая традиция парижского мая 68, ситуационистов, которая позволяет слегка рерадикализировать кроваво-революционный подтекст протестных движений, хотя я понимаю, о чем вы говорите. Если бы сохранился Советский союз, каким бы он был сейчас?

В.К.: В СССР – была тоска по царской России, в постсоветской – тоска по советской. Ностальгировать – наверное, постыдное, а главное бесплодное занятие. Но я отвечу: думаю, что, к 2013-му году мы бы уже слетали на Луну, советский марсоход (по аналогии с луноходом) взял бы на красной планете пробу грунта, и космонавты бы уже высадились на Марсе. А мы, на земле, по-прежнему одевались бы не броско, но ботинки и пальто носили бы годами и питались самой здоровой в мире пищей, которую производили бы сами. Дети бы учились, рабочие трудились на заводах, колхозники – в колхозах. И все, кроме кучки диссидентов, думали бы, что живут в очень хорошей стране. Это подлог: сводить радость жизни к радости потребления – то, что нам подсунули сейчас. Ну и Варвара-Америка, разумеется, впечатленная нашим новым оружием, не совала бы всюду свой длинный ракетный нос, – опасаясь, что ей его оторвут, и всему миру от этого было бы спокойнее.